Комната №0

      Дерри встретил меня мокрым снегом, ледяным ветром и обледенелыми дорогами. Не самый лучший прием гостей, как по мне. Я чувствовал, что этот город не совсем любил меня. На вокзале меня никто не встретил, отчего я не сильно расстроился. На мне было миллион слоев одежды, на лицо намотан шерстяной шарф, а на голову я надел оранжевую шапку, правда она мало спасала от холода. С собой я взял все самое необходимое, чтобы лишний раз не напрягать и так больную спину. После сдачи зачетов меня мучали адские боли в спине, даже когда я спал. Боль не отступала целыми ночами, а также преследовала меня на протяжение целого дня. Я позвонил маме, когда еще был в Бостоне, и она записала меня к знакомому врачу, чтобы он бесплатно осмотрел меня в клинике.       Я сел в автобус на вокзале, и мою спину вновь пронзили тысяча ножей, а из глубины моей глотки раздался протяжный всхлип. Я потер ладонью спину, укладывая свой небольшой чемодан на верхнюю полку. От вокзала до Дерри ехать где-то полтора часа, поэтому я уселся по удобнее и уснул, в надежде на то, что ко мне никто не сядет.        Через час я проснулся. Серые пейзажи туманно мелькали мимо меня, навивая тоску. Постепенно я начал узнавать старые места, и мне начало казаться, что я не был в Дерри целую вечность. Я широко зевнул, а глаза мои начали слипаться, но я понимал, что спать уже нет смысла. Женщина, которая появилась совершенно неожиданно на соседнем сидении, издавали отвратительный запах, который мигом распространился по всему автобусу. От нее горько пахло потом, но одновременно чем-то приторно-сладким. Она клевала носом и держала в худощавых руках небольшую сумочку. Я краем глаза заметил, что ее черты лица были до жути знакомые. Я резко вспомнил прошлое лето, когда я круглосуточно торчал на кассе в вонючем маркете. Эта женщина постоянно покупала что-то у меня (сейчас уже не вспомню что) и рассказывала про своего умершего сына. Говорила, что я на него похож, что мы бы с ним подружились. Я отвел взгляд и уставился в окно. Мои губы задрожали от нахлынувшей грусти. Боже, как же она изменилась. Ее лицо осунулось, глаза скрылись за розовыми оттеками, а волосы были спрятаны под платком. Ее кожу изрезали глубокие морщины, а бровей больше не было. Особо не хотелось гадать о том, что же с ней случилось. Болезнь? Авария? Потеря еще одного близкого человека? Я вдруг почувствовал вину. Неожиданно я осознал, что она стала такой из-за меня. Когда я уехал из Дерри, то эта женщина потеряла единственную ниточку, которая связывала ее с сыном. Теперь этой связи не было, и эта несчастная вовсе зачахла. Бредовая мысль, но мое безнадежно ноющее сердце чувствовало это настолько отчетливо-ярко, что на моих глазах неожиданно навернулись слезы.       Нет, я больше не хочу разбрасывать мусор у себя в голове! Слегка прикрыв глаза я, неожиданно, даже для самого себя, вспомнил об Эдди. Интересно, что же он сейчас делает? В Бостоне сейчас морозно, выпало много снега, а солнце светило раньше обычного. Наверное, он готовиться к большой семейной посиделки, украшает свою огромную ель большими блестящими шарами, печет имбирные пряники и закупает бенгальские огни. Я представил все в мельчайших деталях, до жути идеализируя свои мечты. Жаль, что это были всего-лишь фантазии. Ведь он там, а я здесь, в этом ржавом автобусе еду в свой дом, навстречу к родной крови. Может быть, Эдди сейчас сидит в кофейне, пьет медово-ореховый раф и общается с тем страшненьким бариста. Мое сердце больно сжалось, и я прикусил губу. Хотелось вскочить с места, спихнуть водителя и уехать обратно на вокзал, чтобы сесть на следующий поезд до Дерри. Ворваться в этой ублюдскую кофейню и забрать Эдди с собой подальше, лишь бы он не сидел с этой чуркой. Сочно вообразив это, в моем теле тонкой струйкой пронесся адреналин. Нет, парень, не сегодня (это я обращаюсь к адреналину, если кто не понял). Я вздохнул и резко закашлял в кулак. Прекрасно! Кажется я простудился.

***

      Лето в этом городе угасает быстро, также как и сами жители Дерри. Я уехал в Бостон и больше был не под влиянием этого черного магического круга, которым был окутан Дерри. Бывало город не щадил меня, заставлял вариться в адском котле летом, осенью мои кроссовки расклеивались от глубоких луж, а волосы еще сильнее закручивались в кудри от удушающей влажности. Зима наступала резко. По красной щеке бил мороз, а ты навстречу подставлял другую, чтобы насладиться еще одним размазанным колючим ударом. Обычно снег недолго лежал в Дерри, если он выпадал, то сразу же таял на асфальте, образуя зыбкую грязюку. Весна - единственное время года, которое любило меня. Она баловала меня различными ароматами цветов, зеленых трав и сладкими запахами цветущих деревьев. Небо все реже покрывалось тучами, а зимнюю куртку я прятал глубоко в шкаф. Весной в Дерри был рай, и мне недавно пришла идея, что когда-нибудь я покажу это Эдди. Хочу показать Пустошь, где я провел большую часть детства, дикую набережную, сводить на главную площадь во время весеннего фестиваля. Хочу, чтобы он чувствовал тоже самое, что и я. И он сможет, если захочет. Я надеялся, что он позволит, полному балбесу и деревенщине, быть частью его жизни. Конечно, я не был уверен, что Эдди согласится покинуть свою зону комфорта, но попытаться стоило.

***

      И вот я, уже насквозь продрогший, заваливаюсь через главную дверь. Встречает меня лишь темнота дома и гул быстрых шагов. Дальше все будто начало постепенно кружИться, надуваться, словно шарик, и плыть, как кораблик по воде. Помню только то, что меня обнимает Мигель и мама. Я не вижу их лиц. Мама тут же берет у меня из рук чемодан и катит его в гостинную. - Где папа?       Мама сказала, что он в универмаге до ночи. Я стащил с себя куртку, шапку и шарф. Я сильно закашлялся, и мама тут же тянет к моему лицу горькое лекарство. Все происходило одновременно так медленно и так быстро. Мигель, который немного подрос, тряс меня за плечи, что-то бешено тараторя. Я заметил, что он все больше и больше становится похож на меня. Такое же ужасное зрение и такие же темные кучерявые волосы. Мигель был в очках, хотя раньше он мог обходиться и без них. Сколько ему сейчас? Я, честно, не помню, может быть одиннадцать. Когда я еще учился в школе, то мы были совершенно не похожи друг на друга ( хотя все говорили наоборот ). Я, как и все старшие братья, частенько подшучивал над ним. Один раз, когда я назвал его приемышем, он тут же позвал отца, который отшлепал меня по жопе ремнем. Мы частенько дрались с Мигелем, правда в проигрыше всегда оставался он. Мигель жутко боялся щекотки, а я нет. Один раз я защекотал его так, что Мигель обоссался прямо на моей кровате. Было много криков, слёз и возмущений матери, которая была готова тут же придушить меня. Иногда мне кажется, что Мигель до сих пор обижен на меня за этот поступок. Но, даже не смотря на то, сколько бы я не поставил ему щелбанов, дал поджопников, сколько бы игрушек я не закинул на верхнюю полку, сколько бы не щекотал и задирал его, он все равно любит меня. И я люблю его, даже не смотря на то, что он частенько таскал мои шмотки (они были велики ему, кстати), крал мелочь из моей копилки, подкладывал кнопки на стул, а также писал любовные письма моим одноклассницам с моей странички в фейсбуке.        Проглотив лекарство, я тут же схватил из рук матери какое-то письмо. Мы прошли на нашу небольшую кухоньку. Я сел на табурет, прямо напротив мамы, которая смотрела на меня своими большими печальными глазами. Мама что-то мне говорила, сжимая мою холодную бледную руку. Я вновь взглянул на нее и понял, что она тоже постарела. Под глазами воцарились черные синяки, волосы были затянуты в низкий хвост, а брови трагично сдвинуты к переносице. Она что-то рассказывает, очень долго говорит, не отрывая взгляд от письма, в которое я вцепился пальцами, словно утопающий за спасательную соломинку. Все казалось большим глупым сном, который не планировал заканчиваться. Мигель все также стоял сзади, наблюдая за нами. Я достал небольшой листок бумаги из уже распечатанного конверта. С каждой прочтенной строчкой, мои глаза наливались слезами, а мама продолжала тоскливо щебетать и плакать. Мигель обнял меня сзади, всматриваясь в письмо. Он ковырялся в носу и пел какую-то задорную песню. По-моему, что-то про паучка в водостоке. Видимо он не понимал, что происходит или, может, не знал. Он просто не знал, что произошло! - Почему ты плачешь? - Мигель перестал ковыряться в носу и встревоженно уставился на меня.        Я продолжал реветь, уткнувшись лицом в ладони, содрогаясь всем телом с каждого всхлипа. Мама положила руку на мое плечо, перестав говорить. От слез ее глаза стали еще больше, а щеки красными. Она сжала мое плечо, так крепко и надежно, будто боясь, что я вдруг исчезну, пропаду, не вернусь больше. - Почему Ричи плачет?! - Мигель сорвался с места и тряс меня, добиваясь того, чтобы я на него посмотрел. Мама хмуро смотрела на Мигеля, убирая с щек слезы. Его маленькие ручонки ухватили меня за запястья. Он пытался убрать мои руки с лица, но я не поддавался и зарылся еще глубже. Из меня вырвался протяжный горький стон, который заполнил тишину кухни своим невыносимо большим горем. Слезы не переставали литься, стекая по красным щекам, подбородку и укатывались за ворот свитера. Руки дрожали, и я оттолкнул Мигеля от себя. Он пошатнулся, но не упал, продолжая смотреть на меня так, будто я сошел с ума, будто я опасен. Я взглянул на него, словно в последний раз. В мою грудь ударила боль. Эту боль можно было сравнить с тем, когда ты с размаху защемляешь палец дверью или, когда ты несколько раз прокручиваешь мизинец в точилке или, когда ты разливаешь на себя целую кастрюлю с кипятком. Также больно, обидно и кажется, что все вокруг начинает меняться со скоростью света, оставляя тебя позади. Боже, зачем он так смотрит на меня? Я не могу стерпеть этого взгляда. Еще чуть-чуть, и я не выдержу! - Я ненавижу тебя! - крикнул Мигель.       Его слова отразились туманным эхом в моей голове. Я хотел извиниться, но даже не обернулся в сторону брата, продолжая сидеть за столом и громко шмыгать носом. Я услышал, что Мигель убежал. Скрип входной двери. Его нет. Тут я позволил себе выплеснуть эмоции до конца. Я взвыл, так громко, словно раненое животное, будто в последний раз. Предсмертный крик отчаяние рвал мою грудь на горячие куски плоти. Мама нежно обняла меня, а я вцепился за нее, так сильно, так крепко, будто она была моим последним глотком воздуха.

***

       Я хорошо знал тетю, просто я вам мало про это рассказывал. Стоит ли сейчас распинаться? Стоит, но не слишком, чтобы не навивать здесь на всех тоску. Я ведь даже ни разу не упомянул ее имени. Так вот, ее звали Николь, и она родная сестра моей дорогой мамули. Тетя умерла под колесами грузовика Оринко ( черт бы их побрал ), 22 декабря в 18:00, когда возвращалась с работы домой. Ее тело было похоже на разбитую банку вишневого варенья, поэтому гроб решили закрыть. Умерла она мгновенно, как сказали врачи, совершенно ничего не почувствовав. Врачи всегда так говорили, чтобы не мучать сердца родственников. Мне от этой мысли ( что ее смерть была мгновенной) тоже было легче. Я надеялся, что ее не мучали предсмертные агонии, мне хочется верить, что она ни на секунду не почувствовала боли. Сейчас же, она сидит на небесах, на своем личном облаке, как сказал Мигель, и выбирает в местном магазине крылья. А я, тем временем, чувствуя разрывающую боль в легких и спине, надевал рубашку и пиджак у себя в комнате. Я проплакал около двух дней, и мне совершенно не хотелось идти на похороны. Больше всего, мне не хотелось стоять там, смотреть как бесследно зарывают гроб вместе с ее останками, как к ее надгробию ворохом падают цветы, как все плачут, уткнувшись в свои белесые платочки. Что мне делать? Мне тоже плакать? А если я не смогу? Что если у меня уже закончились слезы? Я, наверное, буду выглядеть глупо, неуместно, будто я вовсе не скорблю. Зная некоторых членов нашей семьи, так могут подумать. Так что еще хуже, это могут выплюнуть прямо мне в лицо. Да уж, длинный язык - главная черта нашей семейки.        Я вообще на дух не переношу кладбища. Мне все вспоминается последний поход на одно из кладбищ. Пару лет назад мы с отцом были далеко за городом по каким-то делам, и заодно решили съездить на кладбище, которые было совсем недалеко. Оно было небольшим и находилось на огромном поле, где фермеры частенько выгуливали скот. Местность была немного неровной и поросшей травой. Мы еле пробирались через холмистое кладбище, испещренное надгробиями. Я старался не смотреть на них, ибо мое сердце тут же подпрыгивало к глотке, а глаза начинало щипать от этих нарисованных на камнях лиц. Еще я заметил, что на кладбище всегда тихо. Очень тихо, и эта атмосфера одновременно убаюкивала, а одновременно вселяла ужас. И тогда, когда мы с папой взобрались на небольшой холм, передо мной предстало еще с десяток небольших надгробий. Все они были до ужаса заросшие сорняками и дикими одуванчиками. - Видишь, Ричи? - папа обвел это небольшое поля указательным пальцем. - Да. - я щурился от пылающего солнца и пытался посчитать сколько было здесь могил. - Здесь спит вся наша семья.       Тогда я словно ужаленный отшатнулся и больно упал на зад. Папа только засмеялся и поднял меня за локоть. - Чего ты испугался?       Он по доброму хлопнул меня по спине. А меня трясло, я держался изо всех сил, чтобы не убежать. Папа заметил, что со мной что-то не так. Он вдруг тепло обнял меня, касаясь своими руками моих тощий плеч. И, Господи, я всплакнул. Всплакнул я по-горькому, по скорбящему. Я не знал людей, что захоронены здесь, но я чувствовал, что тоска наседала на меня все больше, и с каждой секундой меня тянуло к этим надгробиям. Я понимал, что когда-нибудь я стану их частью, сольюсь в единую мелодию тишины, буду их основной частью. Вскоре мы ушли с папой. Нас сопровождало яркое солнце, которое больно било в глаза. Я щурился и плакал. Я знаю, что много плачу, но вы не смеете меня осуждать! А хотя мне плевать. Если вы думаете, что настоящий мужчина не должен плакать, выражать эмоции, проявлять слабину, то можете спокойно уходить. Я вас не держу.

***

       Я стоял, словно игрушечный солдатик, слушая пока священник произносит молитву. Молитва была до ужаса долгой, протяжной и тихой. Я старался не смотреть на Элвина, который не отрывая взгляда, смотрел на гроб матери. Во мне вдруг проснулось что-то теплое. Мне хотелось подойти к нему, обнять и сказать утешительные слова. Правда, я не знал, что же надо говорить в такие моменты. Я его все еще ненавидел. Всей душой я его презирал за его гадкие обидные слова в прошлом, за его вечные избиения, за всех погибших насекомых и за мои убитые нервы. Но эта секундная нежность, которая неожиданно проснулась во мне, заставила подойти к этому исчадью ада. Я обнял его. Достаточно крепко и достаточно чувственно, чтобы он ощутил всю мою боль. Я почувствовал его презрительный взгляд, но Элвин не отстранился, а наоборот припал к моему телу, погружаясь в омут нашей общей горечи. Презрение ненадолго пропало, осталась только пустота и тишина. Иногда, я удивлялся с самого себя. Я не мог обнять Эдди, в которого, походу, я безнадежно влюбился, и не мог спокойно взглянуть на него без горького душевного трепета. А до Элвина, который когда-то превратил мою жизни в ад, я коснулся с такой легкостью, будто делал это тысячу раз.

***

       Думаю об Эдди уже какой день. Мысли скомкано мелькали в голове, и все это перемешивалось в отвратительную мелодию. С одной стороны была тетя Николь, которой безумно не хватало. Я скучаю по ее редким звонкам, по ее турецким сладостям, по ее рыжим волосам, по ее бледным веснушкам, по ее тонким бледным рукам и ее осипшему голосу. Она много курила, и ее голос был больше похож на хрип. Они были очень похожи с мамой. Хоть тетя Николь была не самой красивой, женственной и грациозной, я любил ее. Я просто ее любил. Любил ее тонкий грустный силуэт, ее небрежный фиолетовый маникюр, тонкие губы и густо-накрашенные ресницы. Я знаю, что все это выглядит странно со стороны. Но это моя исповедь, и я обязан сказать все что я думаю, дабы отдать дань уважения и любви к моей бедной тетушки. Иногда в жизни появляются люди, которые мало бывают рядом, да и ты их и не замечаешь. А с потерей этих людей, ты это осознаешь и начинаешь вспоминать каждую мелочь, что когда-то связывало вас. Сейчас же, мы были на разных берегах, а между нами простилался голубой лентой Кендускиг. Тетя Николь была на противоположном береге, а я был на другом вместе с Элвином, которого я ненавидел всем сердцем. Но одновременно рядом стоял Эдди. Я боялся смотреть на него. Я просто боюсь даже коснуться до него, хотя так хочу. Вижу его лицо, его большие глаза, вдернутый носик и веснушки. Его кожа, загорелая и гладкая, сияла так, как никогда не сияла в обычные дни. Мне хотелось знать что же он чувствует ко мне. Я не удержался и осторожно поцеловал его. Этот поцелуй длился меньше секунды, будто он не должен был случится. Я почувствовал яркий теплый взрыв в моей груди. Я вновь потянулся навстречу к Эдди, и облизнул его тонике губы, проникая языком ему в рот. Я нежно погладил его по щеке, но когда я это сделал, Эдди растворился. Он прошел сквозь мои пальцы будто песок и взмыл вверх к небу. Он вновь исчез, будто вселенная мне намекала, что мы не можем быть вместе. Эдди находился слишком высоко, а я слишком низко. Он улетал от меня далеко в небо, словно летучий змей, а я пытался его догнать. Наконец, он скрылся за густыми облаками. Больше я его не видел, отчего мне стало невыносимо тоскливо. Хорошо, что это всего-лишь дурной сон.

***

      Через неделю мне стало лучше. Горе больше не душило меня. Я лежал в моей комнате и перелистывал страницы англо - французского, который был куплен еще в школе. Я неплохо знал французский, но одновременно не так хорошо, чтобы сладко и свободно щебетать на нем. Я был рад, что каникулы скоро закончатся, ибо хотелось обратно. Меня тяготил этот город, люди и даже семья. Мама, после похорон, не вынимала сигарету изо рта. Отец торчал в гараже, пытаясь уже какой день починить машину. Мигель со мной не разговаривает, потому что до сих пор был обижен на меня. Если кратко, то я чувствовал себя одиноко. Экран моего телефон вдруг зажегся в темени комнаты, и я увидел на экране неизвестный мне номер. Я сел на кровать, судорожно хватая телефон. Поразмыслив еще пару секунд, я ответил: - Да? - Привет, Ричи, ты уже в городе?       Голос на другом конце телефона был совершенно незнаком. - Простите, это кто? - Ты прикалываешься? Это я - Майк.        Я с облегчением вздохнул и расплылся в ехидной улыбке. - А чем докажешь?       Я услышал как Майк вздохнул, а затем засмеялся. - А чем можно, Предмет обожания Гретты Боуи? - Заткнись! - я хихикнул в ладонь, чтобы меня не услышали родители на первом этаже. - Все? Отъебался? - Да-да, отъебался. Ты победил. - Майк знал, что я на дух не переношу Гретту.        Майк улыбнулся. Ну, я так чувствовал, хотя мог ошибаться. На несколько секунд мы резко замолчали. - Ты в Дерри? - Да. - Почему не сказал? - Прости... Я занят был. - Ясно... - расстроено выпалил Майк. - Давай сегодня встретимся на нашем месте? - Только если после десяти вечера, я занят. - соврал я.        Я ничем не был занят, просто пытался немного оттянуть нашу встречу. - Хорошо, буду тебя ждать. - Договорились. - Пока.       Я сбросил вызов и плюхнулся на живот. Вдохнув запах свежего постельного белья, я вновь представил перед собой Эдди. Неужели я скучаю по нему? Его рубашки и свитера такие же чистые, и от них постоянно разит свежестью и духами. Я зарылся лицом в подушку и глубоко вдохнул исходящий от нее аромат. Снова вспомнил о том, как у Эдди часто выбивалась прядь из под уха. Вспомнил его вечный недовольный взгляд и худые красивые руки.       Я вам не говорил, но в последний день учебы, я стащил с его рабочего места блокнот с рисунками. Я тогда из-за этого пропустил весь перекур. Блокнот был тонким, аккуратным и очень легким. Он отличался от моего. Мой был набит различными вырезками из журналов, и вклеенными рисунками из моих лекционных тетрадей. Еще на некоторых страницах я записывал слова на французском, а иногда и вовсе писал по-французски, чтобы никто не смог прочитать то, что я написал.       Чаще всего Эдди рисовал людей. Его блокнот буквально пестрел различными лицами красивых парней и девушек. И знаете что я там нашел? Небольшую зарисовку портрета этого бариста из кофейни. Рисунок был на отдельном листке, поэтому я его вырвал, смял и засунул к себе в сумку. По-моему, я его так и не выбросил. К моему большому огорчению, я не нашел в его блокноте ничего даже отдаленно похожего на меня. Просто ничего, ни одного рисуночка, ни одного штриха или линии, которые намекали бы на меня и на мое существование. Над каждой страницей и рисунком он аккуратно писал дату. Тогда я огорчился, поняв, что над портретом бариста не проставлена дата. Я понял, что разницы нет. Я могу вырвать портрет этого, сжечь его, нарисовать жирные усы чернилами, но я не смогу уничтожить образ этого бариста из головы Эдди. Даты нет, потому что Эдди не ограничивает существование образа этого парня у себя в голове. Это была лишь очередная попытка уловить прекрасный момент, а я ее украл. Я не считал себя плохим человеком, но однозначно этот поступок был эгоистичным. Я недостоин любить и быть рядом с Эдди, оставаясь таким эгоистом.

***

      Вы спросите, что же из себя представляет "наше место" с Майком? А я вам отвечу: местный клубешник-бар. Сюда ходило больше школьников, потому что здесь наливали без паспорта и не слишком за дорого. Я тоже здесь часто тусовался, пока учился в старшей школе. Подходя к этому неказистому низкому зданию, я вздрогнул. Майк, мой дорогой черный друг, стоял за ручку с Греттой Боуи. Внутри меня все кричало: " Чувак, вали отсюда!", а ноги неумолимо несли меня вперед, навстречу к этой странной парочке. Майк встретил меня теплой улыбкой, а Гретта изогнула бровь, удивленно осматривая меня с ног до головы, будто я какая-то диковинная собачка на выставке. И ведь да, я немного облагородился после Бостона. Снял ужасные очки, состриг очень длинные волосы, и еще сильнее прибавил в росте. Я сдержанно пожал ей руку, стараясь не терять зрительный контакт с Майком.       Когда я уже изрядно напился пива, присутствие Гретты перестало быть таким угнетающим. - Как на личном, Балабол? - спросил Майк, подкуривая очередную сигарету Гретте.       Я не собирался Майку рассказывать все, что у меня случилось в последнее время, особенно в присутствие Гретты, которая, кстати, весь вечер сидела тихо и лишь иногда странно посматривала на меня. Не твой вот ты и бесишься, сучка. - Да есть кто на примете. - сказал я, и словил мимолетный взгляд Гретты на себе.       Я решил совершенно немного соврать Майку. Теперь Эдди- это Эшли, и мне совершенно не стыдно за свою ложь. - И как ее зовут? - Эшли. - я гордо вздернул в нос, будто я говорил о какой-нибудь Анджелине Джоли. - Покеж ее! - Ха! Да с-счас! - заржал я. - Тет-о-тет покажу.       Таким образом, я обозначил неуместное присутствие Гретты на нашей встрече. - Ну опиши как она хотя бы выглядит. - взмолился Майк.        Мои зубы заскрипели от нахлынувшего злорадства. Я оскалился и уставился на Гретту, которая почему-то испугано пялилась на меня. - Она миниатюрная. - я показушно обвел взглядом фигуру Гретты, намекая на то, что Гретта полная противоположность Эшли. - Худенькая, с чистой гладкой кожей, - я начал рассматривать каждый прыщик Гретты на лице, - с длинными густыми волосами, - у Гретты были нарощенные волосы,- а еще Эшли говорит на французском как настоящая парижанка.        В школе Гретта ради меня ходила на дополнительные уроки французского, но ей он очень плохо давался. - Она хотя бы существует? - презрительно и скептично спросила Гретта, стискивая зубы от моих тихих унижений. Майк их не замечал, а вот Гретта поняла все, на что я намекал. - Да, тебе первой вышлю приглашение на нашу свадьбу. Будешь подружкой невесты.       Лицо Боуи начало постепенно кривиться. Мне вдруг начало казаться, что она готова расплакаться, поэтому решил немного притормозить. Она вдруг встала, что-то прошептала Майку на ухо и вышла из "нашего места". - Это куда она? - Сказала, что покурить.        Но я знал, что она пошла рыдать, потому что только что я отшил ее во второй раз. Но на этот раз это было тихо, и заметно только для нас двоих. Майк не видел напряжения между нами, не видел как до сих пор эта мымра сохла по мне, и обманывала его. Я был зол, я не хотел, чтобы моего друга разводили как лоха, но я не имел повода сейчас гнать на Гретту, потому что на моих руках не было никаких доказательств ее грязных намерений. Одновременно хотелось сейчас все выпалить Майку, рассказать, предостеречь его от опасности в лице Боуи, и я даже уже раскрыл рот, чтобы все высказать, как вдруг увидел, что экран моего телефона озарился светом. Я взял его в руки, нахмурился, а затем почувствовал, что бабочки в моем животе устроили адские пляски. Это было сообщение в инстаграм от Эдди. Я дрожащими руками убрал телефон обратно на стол. Кажется, я отрезвел.

***

      Придя домой, я скинул с себя куртку, которая насквозь пропахла куревом и плюхнулся на кровать. Я вновь уставился на экран, где уже больше часа висело сообщение от Эдди. Я все еще не мог заставить себя открыть сообщение, просто смотрел и благоговел от той мысли, что Эдди все-таки помнил обо мне. Через пару мгновений я пересилил себя и открыл сообщение. Это было фото стены его комнаты, где висел мой рисунок. На стене больше ничего не было, она была пустой, и лишь его портрет, написанный моей рукой, излучал свет в полутемноте комнаты. Я улыбнулся, а живот скрутило от нахлынувшей эйфории. Пальцы, будто были сделаны из ваты, гуляли по экрану телефона, набрав всего-лишь одно слово: "Скучаю". Я поставил телефон на авиарежим и закинул под подушку. Затем, весь вечер, словно ужаленный, ходил туда-сюда и корил себя за свою легкомысленность и беспечность. Зачем я отправил это тупое "Скучаю" !? Он все не так поймет и вовсе отвернется от меня. Я был опечален мыслью, что может Эдди оттолкнуть меня еще дальше, и мы совершенно потеряем связь друг с другом.Но изо дня в день, я все яснее чувствовал, что мы рано или поздно будем вместе, что наши пути сплетутся в тугой крепкий узел, который невозможно будет развязать или разрезать. Но, чтобы завязать этот узел, нужно было приложить все усилия, отдать драгоценное время, нервы и частицу своей души.        Я был рад и возбужден, и вся эта смесь вскружила в один момент мне голову так сильно, что я не мог не заснуть еще до самого утра. Эдди Каспбрак - мое благословение, но одновременно и мое мучение, моя небесная кара, которая в любой момент может снизойти и больно ударить под зад. Я боялся этого, но мое сердце рвалось наружу только при одной мысли об Эдди. Я решил рискнуть и попробовать запретный плод, даже если мне потом придется покинуть Рай.