Гончая

— Яков Петрович? — лысеющий следователь в голубом мундире с удивлением и некоторым страхом оглядывает вошедшего Гуро и следующего за ним по пятам Николая. — Господин Ковлейский. Как продвигается дело? — Пока никак, — честно признается тот, — уму непостижимо, кто мог его убить. — Вашему так точно, — усмехается Яков Петрович, — я сам займусь этим делом, не извольте беспокоиться. Ковлейский недоумевает, но спорить не решается, и уходит, оставляя Гуро и Гоголя одних. - Ну, голубчик, дом в твоем распоряжении, — кивает Яков, и Николай с благодарностью улыбается ему, а потом оглядывает комнату. Что-то незримое отдаленно касается его сознания, и Николая пробирает дрожь. От приведений всегда веет могильным холодом. — Она была здесь только в ту ночь, — признается Гоголь, — ей больше незачем приходить сюда. Но… Яков делает к нему шаг, останавливается рядом и кладет теплую ладонь на костлявое плечо — жест поддержки. — У меня такое чувство, что этот несчастный офицер не последний, кто умрет от крика банши. В комнате повисает молчание, прерываемое только дыханием двух сосредоточенно озирающихся людей. Наконец Гуро улыбается краем губ: — Доверяй чувствам, Николай, они никогда тебя не подведут. Если ты так думаешь, значит, есть шанс поймать убийцу и обезвредить. Мы знаем, что это банши, а их жертвами не становятся простые люди. Может быть, у покойного есть родственники, которые попадутся нашему приведению? — Очень возможно, — соглашается Николай, — это можно как-то узнать? — Можно, но для этого нужно ехать в Третье отделение. Николай инстинктивно втягивает голову в плечи и зажмуривается, словно готовясь к удару. Но Яков поднимает руки и обнимает сжавшегося юношу за плечи, притягивая к себе: — Тебе нечего бояться, яхонтовый мой. Я могу съездить туда один, а тебя отправить с кучером домой. Всё равно это займёт какое-то время. Николай утыкается носом в знакомо пахнущий кофе алый камзол, чувствует успокаивающий запах. — Хорошо, Яков Петрович. Гуро чуть отстраняется назад и обхватывает пальцами его подбородок, пристально заглядывая в глаза: — Всё в порядке, мой хороший? Николай робко кивает и от этого кажется намного младше своих лет. Яков ласково гладит его ладонью по щеке, потом слегка наклоняется и целует в лоб. Трудно удержаться от поцелуя в губы, но еще не время. И вообще Яков не уверен, стоит ли начинать. Слишком сложно, слишком тяжело для его молодого протеже… Для начала неплохо бы разобраться с его ужасным прошлым и позаботиться о будущем, а уже потом строить какие-то планы. — Тогда едем немедленно. И у меня есть замечательная идея. Ты ведь никогда не был в театре? Может, хочешь поехать со мной на следующей неделе? Николай смотрит на него широко раскрытыми от удивления и детского восторга глазами: — Яков Петрович! — Ни о чем не беспокойся. Я позабочусь о твоем внешнем виде, подскажу как себя вести, — успокаивает его Гуро. — Но ведь… Как вы меня представите, если в театре встретите знакомых? На несколько секунд Яков погружается в мысли. Действительно, интересный вопрос. Назвать Николая своим родственником — значит, перечеркнуть все иные возможные отношения между ними в будущем. Как своего помощника — но кто ходит в театры с помощниками?! — Возможно, осиротевший друг семьи, — предлагает наконец Яков, — или же оставим всё как есть. Ты мой протеже. Не волнуйся, радость моя. Моя репутация в обществе исключает любую возможность неудобных вопросов. Николай улыбается украдкой, тянется обнять, прижаться сильнее к человеку, который возник в его жизни как настоящий волшебник. Яков с улыбкой проводит ладонью по короткому ёжику волос. — Они быстро отрастают, — улыбается Гуро. — Не так быстро, как хотелось, — бубнит Николай, уткнувшись ему в грудь, — я хочу отрастить их подлиннее. Я уже не помню, как в последний раз расчесывал волосы. В тюрьме их всё время сбривали, опасаясь вшей. Что-то внутри сжимается от боли, когда Яков слышит эти горькие слова. Бедный мальчик, как же хочется стереть из его памяти весь этот ужас, который причинили эти звери… Гоголь первым напоминает о работе: — Надо ехать, Яков Петрович. Гуро кивает, и оба выходят из комнаты.

***

Яков неожиданно задерживается, и Николаю приходится обедать в одиночестве, хотя он соглашается с этим предложением не сразу. Но, оказывается, слуга Гуро, Фёдор, получил строгие указания касательно на время отсутствия хозяина в доме — не допускать, чтобы Гоголь голодал. Обедать без Гуро непривычно и совсем невесело, но делать нечего. После обеда он от нечего делать берет в руки книгу, но чтение сейчас совсем не развлекает, мысли его бродят вовсе не здесь. Всё чаще он задумывается над тем, что ждет его дальше. Иногда хочется уехать куда-нибудь далеко-далеко, к родителям, ведь Николай не видел их восемь лет. Помнят ли они его? Появились ли за эти годы у них другие дети? Как они отреагируют на внезапное появление сына, оказавшегося живым? Эти невеселые думы прерывает знакомый стук копыт у подъезда. Книга выскальзывает у Николая из рук, и он бросается к окну. Так оно и есть — Гуро вернулся. На ходу расстегивая алое пальто, Яков кивает ожидающему приказаний слуге: — Николай Васильевич отобедал, — докладывает Фёдор и удостаивается довольной улыбки хозяина. — Чаю нам в гостиную подай, — распоряжается Яков и, встав на первую ступеньку, задирает голову и громко зовет: — Николай Васильевич! В этот же миг со второго этажа доносится звук быстрых шагов, и на лестнице появляется Гоголь. — Ты оказался прав, голубчик. Имеется младший брат у покойного, его единственный наследник, шестнадцатилетний Владимир Алексеевич Заболоцкий. Есть риск, что этот молодой человек может стать еще одной жертвой? Николай задумчиво пожимает плечами и спускается вниз, сразу попадая в объятия Якова. — Не скучал без меня? — Немного, — застенчиво улыбается он и трется щекой о камзол, вызывая у Якова стойкую ассоциацию со щенком, который наконец дождался хозяев. — Выпьешь со мной чаю? — Конечно, — тихонько отзывается Гоголь. Яков нежно проводит ладонью по его затылку. В гостиную подают чай и сладости. Яков и Николай садятся в кресла и ненадолго замолкают, наслаждаясь обществом друг друга. Гуро искоса поглядывает на своего протеже, прячет улыбку за чашкой, когда Николай по-детски обхватывает свою обеими ладонями и даже зажмуривается от удовольствия. Видимо, Фёдор положил достаточное количество сахара, Николай оказался сластёной. — Итак, — немного погодя произносит Яков, — ты уверен, что действительно хочешь участвовать в поимке банши? — Скорее, это я должен задать вам этот вопрос, — улыбается Гоголь. — Дерзишь, радость моя? — Ни в коем случае, — Николай ставит чашку на столик и неожиданно сползает со своего кресла на пол, усаживается рядом с Яковом, прислонившись спиной к его ногам. Гуро улыбается, когда он откидывает назад голову и смотрит на Якова. — Мой хороший… — Я вас люблю, — неожиданно серьезно произносит Николай и замолкает. Яков вздыхает, некоторое время молчит. Что тут сказать? Юнец, не видевший белого света восемь лет, лишенный родительской любви и нормального общения, влюбляется в своего спасителя. Этого стоило ожидать. — Николай, я прошу тебя не торопиться и хорошенько подумать. Я уже говорил тебе, что ты мне ничего не должен. Я в любом случае буду помогать тебе и защищать. Совсем скоро я отвезу тебя к родителям, и ты вполне вероятно захочешь остаться с ними. Я же живу в Петербурге. Здесь моя работа, здесь вся моя жизнь. По возрасту я гожусь тебе в отцы. Ты должен искать свой путь в жизни, восполнить пробелы в образовании, устроиться на службу, жениться... У тебя вся жизнь впереди! Николай категорично мотает головой и резко разворачивается к нему лицом. — Яков Петрович… — Николай, — Гуро наклоняется к нему, обхватывает ладонями его лицо и твердо произносит: — ты мне дорог, очень дорог. И я желаю тебе только добра. Юноша поднимается на ноги, взглянув украдкой из-под ресниц и тяжело вздохнув. Яков ласково указывает ему на кресло. Дальше они пьют чай в абсолютной тишине.

***

Встречает их бледный, невысокого роста юноша, почти ребенок. Ему никак нельзя дать даже его шестнадцати лет. — Владимир Алексеевич? — Гуро делает шаг вперед и, дождавшись кивка, представляется сам: — Яков Петрович Гуро, старший следователь Третьего отделения. Это мой помощник, Николай Васильевич Гоголь. Мы расследуем убийство вашего старшего брата. — Приносим соболезнования, — добавляет Николай, с сочувствием взглянув на юношу. — Здравствуйте. У меня уже были жандармы, я рассказал им, что в ту ночь меня не было дома. Как погиб Сергей? — Боюсь, его убили. Именно поэтому мы здесь. У нас есть подозрение, что вы можете стать следующей жертвой, — мягко отвечает Яков. Владимир встречает новость с неожиданным спокойствием, только вот вдруг бледнеет еще сильнее и крепко сжимает пальцами спинку стоящего рядом стула. — Вы… вы уже вычислили убийцу? Яков с Николаем переглядываются, после чего Гуро поудобнее перехватывает трость с набалдашником в виде орлиной головы и слегка улыбается: — Вы позволите нам присесть? Юноша словно приходит в себя и стряхивает оцепенение: — Простите! Конечно, пройдемте в гостиную. Может, желаете что-нибудь? — Ничего не нужно, благодарю. Мы ненадолго, Владимир Алексеевич. Я вынужден попросить вас некоторое время быть крайне осторожным. Есть определенные обстоятельства, из-за которых вам крайне опасно оставаться в одиночестве в вечернее и ночное время, — голос Якова звучит твёрдо, но тем не менее, успокаивающе. Молодой хозяин дома нервно соглашается с этим предложением, подтверждая в очередной раз силу убеждения Якова Петровича. Николай наблюдает за ними с большим интересом, но неожиданное чувство, как вспышка, заставляет его вздрогнуть. От Якова не укрывается внезапное напряжение подопечного, он тут же сворачивает тему и поднимается на ноги: — Последняя просьба. Предупредите слуг, что мы можем в самом ближайшем будущем прийти к вам в любое время и нам должны открыть в любом случае. Речь идет о вашей жизни. — Как вам будет угодно, — запинаясь, произносит Владимир и тоже встает, — а что это с Николаем Васильевичем? — Н-ничего, — отзывается Гоголь, слегка пошатываясь и бросая на Якова многозначительный взгляд, — просто голова закружилась… — Всего хорошего, — Гуро подхватывает его под локоть и помогает дойти до входной двери. Едва усадив Николая на сидение кареты, Яков усаживается напротив и с беспокойством заглядывает в бледное лицо: — Золотой мой, как ты себя чувствуешь? — Я ощутил её присутствие… — неуверенно произносит Николай, — она настроена на этот дом… Возможно, она нападет сегодня ночью. Яков бросает задумчивый взгляд в окно, за которым виднеются тяжелые свинцовые тучи. — У нас есть время, чтобы вернуться домой и немного отдохнуть. В таком виде ловить банши я тебя не пущу. — Я в порядке, Яков Петрович… — И речи быть не может, голубчик. Если приведение действительно нападет сегодня, мы должны быть во всеоружии. Не хватало еще, чтобы ты свалился в обморок. Что тогда буду делать я? Николай опускает голову, мысленно соглашаясь с Гуро. А если он действительно не сможет остановить это чудовище, а Яков Петрович может пострадать? — Перебирайся ко мне, — предлагает следователь. От подобного предложения Николай заливается краской от смущения, но послушно пересаживается под бок Якова Петровича, прислоняется головой к его плечу и закрывает глаза. Гуро обхватывает его за талию, удерживая рядом с собой. — Яков Петрович… — немного погодя зовет его Гоголь. — Что, мой хороший? — Знаете, когда я ловил нечисть для Третьего отделения, я никогда не боялся. Но сейчас со мной будете вы. И мне… страшно. Гуро наклоняется и целует Николая в макушку: — Вот именно, радость моя. Я буду с тобой.