На кончиках пальцев

Поездка началась на редкость хорошо – затмевающая своей хандрой даже вечно брюзжащего Панду Миранда составила Лави хорошую компанию на те сорок минут, пока экзорцисты добирались до вокзала. Парень и правда был рад, что хоть на какое-то время избавится от придирок своего учителя, и Миранда хорошо этому поспособствовала – спустя всего пару ее жалоб на отсутствие сна, головную боль и жизнь в целом старик заснул, а девушка продолжила общаться с внимательно слушающим ее Книжником. Который, к слову, все же сумел до приезда на вокзал поднять ей настроение. Поезд Миранды прибывал в полдень, поэтому Историки были вынуждены с ней распрощаться, чтобы сесть на свой. Любящего пунктуальность Книгочея немного порадовал тот факт, что состав тронулся с вокзала ровно в одиннадцать, и, быть может, именно поэтому первый день путешествия закончился так же, как и начался – прекрасно. А вот на следующее утро, проснувшись в купе со своим учителем, Лави понял, что тот пребывает явно не в самом благоприятном расположении духа. И не ошибся: после быстрого завтрака, во время которого юноша вынужден был отдать треть своей доли старику, начались нудные повторения. Так было всегда: стоило им остаться наедине, как в Книгочее просыпалось дикое существо, жаждущее утомить повелителя молота одной болтовней – и ему удавалось. К вечеру, когда поезд прибыл на станцию в небольшом кельтском городке, у Лави почти не осталось сил на то, чтобы выгрузить багаж. К счастью, осознание того, что стоянка продолжалась лишь двенадцать минут, подстегнуло его, и парень на короткий промежуток времени перестал бороться со сном, снуя туда-сюда из вагона на перрон и обратно, вытаскивая чемоданы, сумки, тюки… Тогда ему еще показалось, что при посадке вещей меньше было, но, слава богу, никакого багажа Миранды Книжники не обнаружили. Как, к слову, и исчезнувшего после ночи в поезде гребня Книгочея, которым тот расчесывал свои любимые локоны. Надо ли говорить, что старик озверел и обвинил в этом несчастье своего единственного ученика, который этот гребень вообще раз в жизни видел и не думал даже, что Панда возьмет такую ценную для него вещь с собой. Конечно, тут был и парадокс: Историкам не положено иметь вещей, к которым они могли бы привязаться, и все же Книгочей был непреклонен. Гребень свой он любил едва ли меньше, чем ученика, а быть может, и больше – только вот Лави находил невероятно глупой затею конкурировать за внимание учителя с обычной расческой. Следующие четыре дня прошли так же, как и предыдущий: за книгами, выслушиванием внезапно ставших нудными речей Книгочея и изучением местной культуры, которая, по правде говоря, не очень-то и отличалась от культуры Лондона. Где-то в ночь между вторым и третьим днем Лави понял, что витает в облаках. Раньше с ним такое случалось часто, да, но не тогда, когда старик зачитывал лекции: что касалось учебы, Лави всегда был сосредоточен и сконцентрирован до предела, теперь же все его мысли были о предстоящей встрече с представителями клана. Еще никогда Лави не бывал на съезде семьи, только встречался с некоторыми Книгочеями, но и в этот раз встреча клана обошла его стороной. Именно поэтому старик договорился о свидании с одним из своих знакомых, чтобы пополнить свои знания. Книгочея, с которым они должны были встретиться, Лави знал, как и его ученика: в прошлый раз его звали Жан, теперь же у него было другое имя - Лэсли. Когда оба Книгочея уединились для обмена фактами, их ученикам ничего не оставалось, кроме как пообщаться друг с другом. Старики отпустили "неблагодарную молодежь" на все четыре стороны; единственным условием было вернуться к полуночи. У юношей был целый день впереди, и поэтому они справедливо решили отдохнуть. Оказалось, Лэсли тоже в последнее время вынужден был зубрить историю, так что возможность хоть немного отвлечься совсем не была лишней. Лэсли стал другим человеком, что обязательно для ученика Книгочея после окончания войны. Раньше надменный и даже чуть озлобленный Жан стал веселым, но скромным юношей, пропала даже его привычка постоянно поправлять свои шикарные кучерявые волосы. Жаль, но горбинка на носу никуда не делась - внешность Историки менять не могли, Лави удачно пошутил на эту тему. С этим парнем они словно шли в ногу: оба были уже на границе, готовились стать настоящими Книжниками. Личности их тоже менялись друг за другом. Жестокий Дик прекрасно общался с высокомерным Жаном, балбес Лави смог разделить скромную улыбку Лэсли - это было на редкость счастливое совпадение. Парни обсуждали все: свои путешествия, проходящих мимо барышень, наставников… Казалось, что все Книгочеи одинаковы: брюзжат, поучают, скрипят костями… - Не хотелось бы мне стать таким, - сказал тогда Лэсли, и Лави с ним согласился. Оба не знали, что будет потом, когда они примут имена Книгочеев, но ни один не хотел становиться нудным стариком. Обсуждали и то, что видели своими глазами. Так уж получалось, что Книгочеи общались друг с другом, а их ученики - между собой. Причем ученики прощали друг другу гораздо большее, чем могли бы простить взрослые Историки - потому что ученики понимали, что любое свинское поведение является наложением очередной личности. И поэтому лишних вопросов никогда не возникало. По мере того как солнце плавно катилось к закату, Лави все больше понимал, что Лэсли похож на Аллена. Скромный, добрый, но улыбающийся, этот парень был словно специально подослан к экзорцисту, чтобы тот снова начал задавать себе вопросы. И это было действительно мучительно. Ночью Лави много думал. На те дни, что он провел с Книгочеем, его мысли словно отключились от всего, что касалось Черного Ордена. Теперь же тревоги, желания, подсознательный страх снова выплыли наружу. Как бы Историк ни пытался отключиться, перескочить на другую тему, заглушить настойчивый голос в голове зубрежкой, датами и фактами - ничего не получалось. Долго, очень долго Лави лежал, просто уставившись в белый потолок, и мял пальцами простынь. Он чувствовал себя… Виноватым. Быть может, это было неправильное ощущение, остаточное чувство, что не вытащил вовремя, не уберег… Что Аллену теперь приходится мучиться без возможности сбежать даже от собственных воспоминаний. И хотелось просто забрать себе всю тревогу. Это не правильно, Книжники не должны привязываться к людям, но… В голове все еще звучал серый, полумертвый голос Аллена. «Ты мне все еще нравишься, Лави». И Историк не знал, было бы хуже, если бы чувства этого мальчишки исчезли за те месяцы кошмара, что ему пришлось пережить. Быть может, вдруг… Вдруг это стало бы спасением? Не для Лави, а для самого Аллена? Если бы он страдал меньше? И ведь Уолкер спросит, обязательно спросит ответ. Через месяц, через год, через два… А ученик Книгочея в себе не уверен. Совсем не уверен. До того, как он нашел Ноев, знал, был готов на все, уверял себя, что сделает проклятого счастливым – хоть бы найти его живым. А теперь… Все так изменилось, и Лави просто захотелось пойти на попятную. Чтобы не думать, не напрягаться. Чтобы не мучить себя самого. Ведь обещание он давал только себе, себе самому и больше никому. Но… Если ты обманываешь себя, имеешь ли ты право на доверие других? На доверие учителя, который, несмотря на всю свою ворчливость, все же делает из тебя настоящего Книгочея? Который направляет, помогает – иногда даже силой, но лишь ради той цели, которую когда-то поставил перед собой ты сам. На доверие Линали, которая поддерживала тебя, Канду, остальных экзорцистов все то время, пока вы искали Аллена? Единственная была способна удержать вас в сознании, не дать полностью сорваться или сломаться… На доверие Смотрителя, который ради экзорцистов идет на все? На доверие дурака Канды? Как бы он ни презирал тебя, ты ему важен, очень важен, и ты это знаешь. На доверие Аллена, который опять, опять тебе открылся, а ты даже не смог нормально ответить и уехал, оставив его одного со своими мыслями, с непониманием и неопределенностью? Вдруг он сейчас думает о тебе? Боится, что ты опять отвернешься, а, даже когда пройдет достаточно времени, не сможешь смотреть на него без отвращения? "Ты-то сам сможешь посмотреть ему в глаза?" - словно поднимаясь из воспоминаний прошлого, прозвучал в голове рыжего голос Дика. И Лави знал, что он прав. Знал, что так и будет - если он не сделает всего один шаг. Тяжело вздохнув, Историк сел на кровати, подрагивая от холода, что окутал его, стоило стянуть с себя теплое одеяло. Задумчиво глянул в темное небо, черное, безлунное, тоскливое, и опустил босые ноги на скрипящий пол.