Глава 10
В Страсбурге девять утра и сегодня он поставил на кон все – без преувеличений. Карьеру, которую выстраивал два десятилетия, престижную должность, авторитет политика, семью, дальнейшую судьбу своих детей, особенно дочери – он поставил все, и если он проиграет, то назвать случившееся катастрофой будет жалким преуменьшением. И не только для него лично – сегодня на кону судьба целого поколения мутантов, а также дальнейший ход межзвездных исследований и становление новых государств в колониях. Вот таков масштаб того, во что он ввязался. В кончиках пальцев предательские иголочки, и сердечные таблетки уже не помогают… Пока спикер кратко объясняет важность темы космической эмиграции, делая паузы для того, чтобы переводчики успевали за ним, он на несколько секунд закрывает глаза, стараясь усмирить сердце и сбивающееся дыхание. Руки дрожат, бумаги в них прыгают и их невозможно будет прочитать, но это уже не важно – не о космических эмигрантах будет его доклад, вовсе не о них. Хотя, да, этот вопрос один из наиважнейших, потому что космическая эмиграция быстро набирает такие обороты, которые даже близко не смогли предугадать социологи, в том числе нелегальная эмиграция... Да, это, несомненно, вопрос важный, но… что важнее для отца? В конце концов, даже если этот отец – политик? Догадайтесь с одного раза. Он вздохнул, осторожно достал из внутреннего кармана маленькое фото – оно должно придать ему сил и решимости, другого шанса может не быть. У его дочери синие, как у него, глаза, и неизвестно откуда взявшиеся яркие, крупные веснушки. Ей почти одиннадцать, она веселая и милая, и больше всего в жизни мечтает, как и все девочки ее возраста, трещать с подружками в космонете, обсуждать наряды одноклассниц на переменах, а на уроках, когда никто не видит, тайком поглядывать на красивого мальчика, сидящего за третьей партой… Но ей нельзя – она мутант. Нельзя иметь подруг, потому что в одиннадцать лет трудно хранить тайны подобного масштаба, зато легко проболтаться. Нельзя ходить в школу, потому что там слишком много возможностей выдать себя. И нельзя влюбляться, потому что она тут же прочтет в мыслях мальчика с третьей парты, что он считает ее страшненькой заучкой и ему нравится вовсе не она, а ее красивая тупая подружка. А ее искреннее и открытое сердечко к такому еще не готово, потому что она с раннего детства почти не контактировала с внешним миром. Домашнее обучение и ограничение общения – это непростое решение они с женой приняли, как только поняли, кто их дочь на самом деле. И как только узнали о судьбе Дженсена и ему подобных… Ему страшно. Нет, он настроен решительно и сворачивать не собирается, но его мужество и собранность никак не отменяют парализующего холода внутри. Ему страшно так, что немеет кожа лица. Спикер Европарламента закончил, теперь дело за ним. – Уважаемые дамы и господа, коллеги, – это прямая трансляция, поэтому он делал паузы точно так же, как и спикер, чтобы десятки переводчиков из разных стран и планет успевали за ним. – Я предлагаю для начала посмотреть ряд сюжетов, подготовленных моими… амм.. тайными докладчиками. Позволю себе подчеркнуть, что это прямое включение. Внимание на экран, будьте любезны. Это он говорил не техникам, это был сигнал для совсем других людей. Экраны зала докладов на миг вздрогнули, мигнули, когда Падалеки перехватил трансляцию на себя. На всех экранах одновременно возникло незнакомое для него лицо красивого парня лет примерно двадцати пяти – двадцати семи. Или знакомое, но только по дистанционному общению через дочку. Он улыбнулся: надо же, а дочка ни разу не упоминала, что Дженсен настолько красив! Гм… Дженсена снимает хорошая камера, но не слишком профессионально. Впрочем, это сейчас совершенно не важно. Он сам внимательно всмотрелся в ближайший к нему экран, стараясь ничего не пропустить, хотя от волнения сделать это было непросто. – Здравствуйте, дамы и господа. Меня зовут Дженсен Эклз и я сомнофоник. Сейчас вашему вниманию будет предоставлено несколько сюжетов с разных точек галактики. Думаю, вам уже пояснили, что это прямая трансляция в реальном времени. Все, что вы увидите, действительно происходит в тех местах, о которых мы будем говорить, и в это самое время. Для удобства восприятия и последующего анализа записей дата и точное время будут оглашаться каждым из наших добровольных корреспондентов. Вы увидите лица не всех вещающих, а только тех, кто имел смелость открыть вам свою личность – по причинам, о которых вы вскоре сможете догадаться, так что не обессудьте… Ну что ж, начнем. Дженсен Эклз повернул лицо в сторону и кивнул кому-то, кого не видела камера и, закрыв глаза, удобно откинулся на подголовник кресла, в котором сидел. Экраны зала снова синхронно вздрогнули, изображение Дженсена вдруг исчезло, а на экране возникло…***
Джаред видел, насколько трудно и волнительно Дженсену, и только молился, чтобы сомнофон не подвел и чтобы служба безопасности одуплилась как можно позже. Вирус, написанный Чедом, конечно, не должен подкачать, но все же… Господи, только бы все получилось! На кону не только карьера того чувака из Европарламента, между прочим! Хотя и того чувака жалко тоже. Когда Дженсен дал ему отмашку, переключить канал плавно не получилось, изображение с сомнофона дернулось и покрылось цветными пятнами – почти такими же, как лицо Джареда в тот момент. Но Дженсен быстро взял все под контроль. Изображение с сомнофона еще не такое совершенное, как хотелось бы, но все же вполне сносное для их цели. Экран просветлился, и на нем возникло незнакомое для Джареда лицо. Или знакомое, но только по заочному общению через мозг Дженсена и сомнофон. Джаред сосредоточился на трансляции, стараясь ничего не пропустить, хотя из-за бешеного волнения это было непросто. – Здравствуйте, леди и джентльмены! – говорил улыбчивый бородатый мужчина. – Меня зовут Тай Олссон, я сейчас нахожусь на орбитальной станции возле планеты Эскорт, второй планеты от звезды Панда, и я сомнофоник. Сейчас одиннадцать часов по местному времени, а в Страсбурге, – мужчина быстро заглянул в электронный блокнот и снова перевел взгляд на свое лицо, – должно быть девять семнадцать, одиннадцатого июля две тысячи сто пятого года. Сегодня ночью на Эскорте началось извержение вулкана Коопаак, который считался спящим, в этом вы можете сами убедиться, – парень повернул … нет, не камеру, а взгляд от зеркала, перед которым он сидел, к широкому иллюминатору. На экране трансляции показался бок огромной коричнево-оранжевой планеты, белые облака которой были прорезаны темно-серым шлейфом вулканического пепла и прочих прелестей извержения. Парень, который теперь находился «за кадром», продолжал говорить: – Меня просили занимать не больше тридцати секунд эфирного времени, чтобы дать возможность высказаться остальным, поэтому подробности извержения – все, о которых известно на этот момент, я передам через другой канал и эти записи вы сможете увидеть позже, после расшифровки. Конец трансляции. Первая локация свою трансляцию завершила, и только тут Джаред сообразил, что все эти тридцать секунд он не дышал. Теперь дальше. Делать ему пока особо ничего не нужно, только переключать каналы, частоты которых записаны в комп заранее и просто пронумерованы – для его удобства. Это в голове Дженсена сейчас творится магия, а в пальцах Джея только перещелкивается цифры. Было «1», теперь будет «2». – Здравствуйте, – улыбалось с экрана лицо миловидной светловолосой девушки, – я Алона Тал, я сомнофоник с планеты Парадиз. У меня сейчас ночь, а у вас на Земле, в Страсбурге… девять часов восемнадцать минут, одиннадцатого июля две тысячи сто пятого года от рождества Христова. Три часа назад закончился Чемпионат Парадиза по футболу, и, если вам слышно, – девушка привстала и сильнее приоткрыла створку окна, возле которого она сидела, – то в городе до сих пор празднуют болельщики, – за окном действительно орала и что-то скандировала толпа. – Победила команда, на которую, как сказал мой муж, мало кто ставил, – снова улыбнулась блондинка. – Это стало неожиданностью для многих, букмекеры в шоке – мой муж тоже. Ее победа, думаю, будет неожиданностью и для вас. Победили «Белые Драконы» со счетом «2:1», «Бульдоги Галактики» разгромлены, победный гол забил Андрей Шевченко. Отрывки из матча и фрагменты празднования отправлю в записи. Конец трансляции. Джаред покосился на замершего в полной неподвижности Дженсена и поспешно нажал «3». Лица следующего говорившего видно не было, но голос, звучащий через мозг, изменить невозможно, поэтому парень все равно рискует. Говоривший явно нервничал: – Эмм… здравствуйте, я не буду называть своего имени… ммм… но… я сомнофоник и мы с вами на исследовательском корабле «Адвентура-164», который два дня назад успешно вышел на орбиту планеты Дабл-ю-Эф-6 звезды Нагана. Вы узнаете об этом только примерно через… десять дней, но мы уже знаем точно, что на планете есть жизнь и, по предварительным данным, планета пригодна к колонизации, – парень поднес к глазам банку, сквозь прозрачные стекла которой было видно, как в ней копошится и извивается что-то вроде гидры с несколькими разноцветными щупальцами. – Это один из образцов. Сейчас по вашему времени девять девятнадцать утра, одиннадцатого июля сто пятого года. Материалы бросаю на запись, их очень много и с каждым челноком продолжают поступать новые. Конец трансляции. Джаред, засмотревшись на извивающуюся радужную тварь, чуть не забыл переключиться на частоту «4». Даже вспотел! Спасибо Дженсену, мозг которого не терял самообладания и продолжал передавать сообщения не только на сомнофон, но и в голову Джареда. – Джей, следующий! – услышал Джаред внутри головы и быстро переключил частоту. – …вуйте, уважаемые члены Европарламента, мир вам! – вещал следующий корреспондент. – Я сомнофоник Дональд Коуллс из Шаулинуса. Говорить много не буду, просто посмотрите на это, – парень сделал пару шагов, картинка сместилась, как будто он выходил на открытое пространство из-под крыши или какого-то козырька. Небо над планетой сверкало как во время праздничного салюта. Парень продолжал пояснять: – На нас несколько часов назад чуть не грохнулся астероид. Наши ученые успели обезвредить его вовремя, астероид разбит ракетами на миллион крохотных фрагментов, люди в наиболее опасных районах эвакуированы. Я только ради этой трансляции остался дома, чтобы показать вам это – как видите, остатки астероида сгорают в атмосфере. Красотища неимоверная… Ах, да, прости, Дженсен, сейчас два часа ночи, а по вашему времени девять часов двадцать минут, две тысячи сто пятый год, одиннадцатого июля. Конец трансляции. Продолжаю передавать картинку, – он махнул рукой перед собственными глазами, очертив светящееся небо, – в запись и надеюсь, что один из осколков не ебнет в мой дом. Пятая локация. Тишина, темный экран. И вдруг Дженсен. Дженсен, открывший глаза и его голос: – Джаред… Этот сомнофоник отказался от трансляции – это его право. Джей, давай следующего. Джаред поспешно нажал цифру «6»…***
Да, мутанты боятся, они имеют на это все основания. Он знал о судьбе Дженсена, с которым уже пару лет дистанционно общается его дочь. Он знал о судьбе Дженсена из материалов, которые смог добыть в обход всевозможных секретных служб. Он знал о судьбе других сомнофоников и мутантов-несомнофоников. Он знал, и от этих знаний плохо спал ночами… – Папа, пап! Мне страшно! Это не в наушнике, это в его голове. Дочке страшно, она боится. Среди десяти трансляций одна трансляция – ее, она сама настояла. Он не хотел, уговаривал отказаться, даже ругал ее, но она была непреклонна – в этом одиннадцатилетнем теле растет железная леди! – Доченька, если ты передумала, то я поддержу тебя, ты и так сделала мно… – начал он как можно спокойнее говорить внутри своей головы. Но девочка перебила: – Нет, пап, я не передумала, но… я же никогда не выступала публично, я… я сейчас соберусь, я… – Спокойно, – он помогал ей – помогал как мог, – дыши со мной. Ты слышишь мое дыхание? – Слышу, – она слышала. Наверняка старалась не слушать его бешено колотящееся сердце, но дыхание слышала, а ради любимой дочки он старался дышать ровно. – Я тебя слышу… Па-а-ап, у меня пять секунд… – Все хорошо, милая. Мы репетировали, помнишь? Просто сделай все, как мы уже делали десятки раз. И ты можешь не показывать свое лицо, помнишь? – Я помню. Я покажу, пап, прости. Я считаю, что не должна прятаться, я не преступница… Все, Дженсен ждет, я отключаюсь от тебя… Он посмотрел на фото – оно расплылось, слезы закрыли от него весь мир, только пересохшие губы шептали беззвучно: – Давай, родная, давай. Она сейчас не слышит, она подключилась к Дженсену ну или… как сомнофоники это делают. Она не слышит его, но знает, что папа рядом, что папа поддержит: – Давай, дорогая, я с тобой. В зале перед ним волнение, до некоторых уже дошло, что это не доклад об эмигрантах, что происходит что-то из ряда вон выходящее. По залу, как по морю, пробегают волны. Один из охранников что-то быстро-быстро наговаривает в свое переговорное устройство. Но запись еще идет, прямой эфир на все континенты продолжается, автоматическая трансляция доклада и всех дополнительных материалов в космонет и запись в боксы памяти идет тоже. Она наверняка не слышит, но губы шепчут сами: – Давай, Мэйси, милая, держись. Экран дрожит непривычно долго, изображение колеблется и грозит срывом, но мозг Дженсена или мозг маленькой девочки, или обе гениальные головы вместе, наконец, берут ситуацию под контроль. На экране трансляции появляется его Мэйсон, его дочь, и Миша вздыхает со смесью облегчения и запредельного беспокойства: на кону теперь точно все, и с этой секунды отступить назад уже невозможно. На кону все – и еще его сегодня ждет серьезная взбучка от жены… – Всем привет! – девочка машет рукой в небольшое зеркало, ее щечки ярко-розовые от волнения, но она держится. А он держит за дочку кулаки. Девочка продолжает: – Меня зовут Мэйсон Мари Коллинз, я сомнофоник и сейчас отдыхаю с бабушкой на Вагабуне. Тут наблюдается очень редкое явление. Сейчас не видно, но я постараюсь показать, что было ночью, – изображение как будто поплыло и показалось ночное море, все светящееся ярко красным – как лава, – это я так запомнила. Вода становится такого алого оттенка, когда цветут местные кораллы, нам сказали, что это происходит один раз в сто лет. Называется «кровавая Мэри». А еще бабушка обожглась на солнце и теперь мажется йогуртом. Только я вам об этом не говорила, – девочка перевела взгляд на бабушку, которая сидела в тени с белыми от йогурта плечами и, видимо, задремала, склонив голову на бок. Коллинз улыбнулся: теперь ему еще и от матери влетит, но это фигня. Мэйсон снова посмотрела в зеркальце и помахала рукой: – Всем пока!.. Ой, сейчас у нас девять часов двадцать две минуты, наше время синхронизировано с земным, одиннадцатое июля, две тысячи сто пятый год, Вагабун, золотой пляж, отель «Хилтон». Конец трансляции. Цветение кровавых кораллов – чепуха, конечно, да и не раз в сто лет… Но вот синие пальмы на заднем фоне, как доказательство – это уже хорошо. Пальмы Вагабуна – ярко-лазоревые, вся растительность на той планете разных оттенков голубого и синего, а море, напротив, ярко-зеленое, так что при пересмотре записи ясно будет, что трансляция точно была не с Земли. И его мать, спящая в шезлонге на берегу, в тени синей пальмы – это тоже доказательство, его мать до этого никогда не была на Вагабуне и это можно легко проверить… Следующая трансляция – последняя. Что-то про победу на выборах в президенты одной из планет и про народные волнения, Коллинз смотрел это уже не слишком внимательно. Главное, что у них получилось. А ведь будет еще и масса других данных, которые продолжают передавать сомнофоники. В этот миг этот материал, пока что невидимый, продолжает сыпаться в космонет Земли и в боксы памяти, которые уже через несколько часов понесут эту информацию по всей галактике и за ее пределы. Про события, о которых еще никто не слышал. Про события, которые происходят сейчас или происходили в течение последних нескольких часов, и о которых без сомнофоников Земля узнала бы только спустя время. О событиях, в правдивости которых… Коллинз почти пропустил момент, когда Дженсен что-то сказал в заключение трансляции под ревущий на многих языках зал, и отключился. Теперь его слово – до того, как охрана снимет его с трибуны. Всего несколько секунд, таких важных для него и для всего мира. Но даже если он и не успеет сказать всего, что хочет, то, что сделали Дженсен, Мэйсон и другие, уже разнесено по всему космонету, уже полетит в разные стороны от Земли в автоматических боксах, уже… короче, это уже не остановить. Шалость удалась.***
Они молчали – уставшие, опустошенные. Джареда все еще трясло. Дженсен пялился в стерео-экран перед собой, почти парализованный от нахлынувшей на него усталости. Они еще видели, как уважаемого депутата Европарламента Коллинза увели под руки из зала. Слушать, что там пытался втирать спикер, не было сил. Джаред пришел в себя первый – нажал несколько переключателей, и вырубил питание на пульте. И экран, и камеры, и сам пульт разом погасли. Они остались вдвоем. – Как ты? – Джаред повернулся к полуобморочному Дженсену. Ответа не ждал, сам догадался, схватил заранее приготовленную аптечку, сбрызнул спонж вонючим нашатырным спиртом, поднес к носу Дженсена. Тот отшатнулся, отвел его руку: – Нормально. Голова немного болит, а так нормально. Я думал, будет хуже. Если бы не твоя задумка с переключением каналов и пришлось бы все транслировать через мою башку, бак бы потек, я думаю. Пиздец бы мне был… – Что ты сказал?! – Джаред побледнел. – Ты сейчас не шутишь? – Откуда я знаю? Мы же напрямую не пробовали… – Я т-тебе как попр-робую! – Джаред снова помахал спонжем перед лицом Дженсена. – Ну что? – Лучше... Дай только посижу еще пару минут. А лучше прилягу, если ты не против. – Не против, конечно. Кофе? – Да, кофе можно. Кофе не будет лишним.***
Джаред присел на краешек топчана рядом с Дженсеном, который лежал с закрытыми глазами и прохладным компрессом на лбу: – Что будем делать дальше? – Ждать. – Чего, ареста? Может, убежим? Дженсен обреченно вздохнул: – Я не собираюсь бежать, да и нет смысла – меня все равно найдут. Поверь мне, Джей, все мои побеги, а их было не один и не два, заканчивались через несколько часов, максимум через сутки. Я себя уже засветил, и даже если нам не поверили, мою пропажу утром все равно обнаружат. Того, кто меня вывел из комплекса, увидят на записях тоже, а вычислить, где ты мог бы прятаться, да еще и со вторым сомнофоном, не составит труда вообще. Если хочешь, беги ты – быть может, тебе повезет. – Нет, – Джей упрямо покачал головой, – я тоже не собираюсь бежать, Дженсен. Да и тоже нет смысла – если исчезну я, они возьмутся за моих родных, а я этого не хочу, уж пусть лучше меня тягают… Не обращай внимания, это всего лишь минутная слабость… и слабое очко. Да и бежать ему некуда, если подумать. Он в чужой стране, никого за пределами университета Джаред не знает. Он был в гостях только у профессора, но идти сейчас к нему… Как Джей объяснит, что и почему он натворил? Бивер намекал, что будет не лишним чуть-чуть нарушать правила, вроде той шалости с падафоном и пьяными снами друзей. Профессор никак не предполагал, что Джаред может устроить то, что они устроили вдвоем с Дженсеном, и теперь Джею было перед руководителем стыдно. Но даже если Бивер поймет его и приютит, а его все же найдут, то арестовывать его тоже будут в доме профессора? Бивера и так ждут неприятности из-за взбесившегося студента, а полицейские сирены, оцепление, наручники и любопытные морды соседей – это уже лишнее. Нет, подставлять профессора Джаред не хочет – в смысле, подставлять больше, чем он уже его подставил. Уж лучше пусть его уволакивают отсюда… – Ты же помнишь, что нужно говорить и как себя вести? – Помню, но… – нахмурился Джаред. – Не спорь, пожалуйста, Джей, мы же все заранее обсудили, – Дженсен болезненно скривился, – я сейчас не в том состоянии, чтобы заново начинать наши дебаты… – Прости… Может, ты поспишь? На территорию универа даже полицию не пускают без визы ректора – таков закон. А визу раньше девяти утра они не получат – в смысле, наших девяти утра, а не девяти утра в Страсбурге… – То есть, у нас… осталось немного больше пяти часов свободы? – Примерно так… – вздохнул Джей. – Тогда грех тратить их на сон, – Дженсен внезапно открыл глаза, привстал на одном локте и стянул с головы мокрое полотенце. – Помнишь, я говорил, что ты мне нравишься, но не так, как я тебе? Джаред нервно сглотнул: – Помню. – Я соврал, – Дженсен поднял руку, запустил пальцы в шевелюру Джареда, легонько нажал ему на затылок, наклоняя того ближе к себе. И поцеловал.***
У него упругие губы – жадные, настойчивые. Дженсен явно далеко не девственник, да еще и изголодался по сексу – дрочка не в счет. В самом деле, откуда бы у него взялся полноценный секс в клетке? У него наверняка не было секса минимум несколько месяцев. Как и у Джареда – дрочка не в счет. Хоть он и не заключенный, но как-то в последнее время было не до этого: ответственная работа, которая не предусматривала выходных, днем он отсыпался или возился с падафоном и телестудией, а ночью дежурил в лаборатории. А еще он никого другого, кроме Дженсена, в последнее время не хотел… – Не отвлекайся, – шепчет Дженсен ему в губы. Не внутри головы, а в реале, обжигая рот горячим дыханием. – Все время забываю, что ты меня слышишь даже тогда, когда я молчу, – пытается улыбнуться Джей. Дженсен не отвечает – ни так, ни эдак. Косит глаза в сторону, легко прикасаясь пальцами к его щеке – там, где ямочка. Дженсену нравится то, что он видит, и это заводит Джея с пол-оборота – он хватается за ворот чужой рубахи, тянет ее на себя, четко слыша, как под пальцами трещат, разрываясь, нити ткани. И видя, как Дженсен слегка улыбается уголками губ – Джей тянется худой шеей, целует Дженсена в один из уголков, будто боясь целовать полностью, хотя ему жутко хочется. Дженсен сам спасает положение – берет его пальцами за подбородок, выравнивает лицо, приближается. Целует смачно, долго, накрывая его рот своим. Целуется как в последний раз. Он такой красивый, что страшно. Хочется смотреть, любоваться, не упускать ни одного момента, но когда целуешь, даже с открытыми глазами, Дженсена почти не видно, а это обидно. Хочется целовать Дженсена, не отрываясь от губ, обнимать, трогать, но и видеть – хоть возьми, да разорвись на несколько частей! Дженсен это все чувствует, реагирует: на секунду оторвавшись от губ Джея, стаскивает мятую рубашку через голову, целует снова, тянет Джареда на себя так, что он вынужден упереться в его грудь рукой, чтобы не упасть. Под пальцами бугрятся мышцы, Дженсен целует, дышит рвано, его губы влажные, чуть солоноватые. Кожа теплая, упругая, бархатистая... – Дженс, – Джаред сам разрывает поцелуй, едва может дышать, сердце колотится в ушах, – больше никогда не транслируй тактильные ощущения. – Почему? – шепчет ему в губы Дженсен и снова начинает улыбаться уголками губ. Прекрасных губ, от них невозможно отвести взгляд, и Джей пялится на них бесстыдно. Шепчет, сглатывая внезапно пересохшим горлом: – Потому что ты лажаешь – твоя кожа гораздо лучше на ощупь, чем ты мне пытался передать… Джаред мелет хуй знает что, причем прекрасно осознавая, что несет полнейший бред. Болтает от неуверенности. Болтает, чтобы унять страх. Дженсен понимает, Дженсен не улыбается: – Дурачок ты, Джей Ту Падалеки, – и целует снова. Тянет его за ремень штанов. Пряжка скрипит, но не поддается. Пальцы скользят по коже – под ремень. Джей невольно помогает, поджимая мышцы живота. В глазах темнеет, дышать совершенно невозможно. – Презервативы есть? – пальцы Дженсена продвигаются все дальше. Джаред выдыхает еле слышно: – Найду.***
Конечно, найдет – в аптечке. У студентов договор – использовал, завтра купи такие же и положи на место, чтобы они не заканчивались. И это касается не только контрацептивов: братство как коммуна, все общее, но только каждый должен понимать, что оно не появляется само и не вырастает на соседнем дереве. Использовал презик – купи новый, выпил банку пива из холодильника – завтра принеси такую же, насорил – прибери, а попалился, что нарушил правила – дежурь по мытью туалета или выполняй еще какие-нибудь поручения старосты братства в течение того времени, какое тебе совет братства назначит. Или иди нахуй без права на второй шанс! И это справедливо. Презики нашлись в аптечке внизу, смазка тоже. И вообще все, что нужно – и чистые простыни на смену есть, если понадобится, и полотенца есть тоже. Даже игрушки можно найти, хотя пользоваться чужими самотыками – это уже на любителя. Дженсен ждал – все такой же разгоряченный, такой же реальный. Он смотрел серьезно: – За то, что ты сделал сегодня, тебя исключат из братства. Джаред не ответил. Дженсен прав, утром здесь будет полиция, ректор и, возможно, налетят папарацци, и Джея будут ждать неприятности похлеще, чем исключение из родного братства – наверняка. Но если бы был шанс что-то изменить, он бы ничего не менял. Он бы сделал все то же самое – ради Дженсена. Дженсен слышит, Дженсен реагирует. Встает медленно, подходит к задумавшемуся Джею: – Спасибо, – шепчет еле слышно. В реале шепчет на пределе слышимости – не голосом, а воздухом. А внутри головы дублирует четко и ясно: «Спасибо». Он красивый, сильный, но ранимый, его хочется защитить, укрыть от мира, который не был к нему милосерден. Вот такое двойственное чувство. Джаред обнимает его за плечи, прижимает к себе осторожно, будто этого мускулистого мужика можно запросто сломать. Чувствует, как руки Дженсена смыкаются на его затылке, погружаются пальцами в немного влажные от волнения волосы. Они опять целуются и это так сладко! Джаред обнимает Дженсена чуть увереннее, скользит ладонями по коже спины все ниже, пока не упирается в резинку мягких брюк. Проникает под нее – ему и хочется, и страшно. Обхватывает ладонями полушария ягодиц, тянет их на себя, прижимаясь своим стояком к стояку Дженсена. Неужели это не сон и не иллюзия? Все настолько реально, и одновременно настолько не может быть, что у Джея снова внутри поднимается волна паники: а вдруг это очередное 9-D от Дженсена? Что, если… Дженсен вовремя вздрагивает: – Пряжка холодная. – Оу, прости, – Джей ослабевает хватку. – Нахуй ее? – улыбается Дженсен мягко, слегка отстраняясь от него, но не размыкая объятий. – И штаны нахуй…***
Да, Джаред странный, и что? Он стесняется своего роста и длинного нескладного тела, стесняется худобы и волосатой груди, и торчащих ушей, и слишком большого лба, и еще миллиона вещей в себе. Хорошо, когда ты такой, как Дженсен – ни одного изъяна! Ни единого, даже маленького, во всем теле – от пальцев ног до самой макушки… – У меня низкий лоб и кривые ноги, – улыбается Дженсен. Джаред только упрямо мотает головой – у Дженсена настолько прекрасно все остальное, что такие незначительные мелочи, как… – Будешь дальше пиздеть или все же… – Дженсен улыбается уже вовсю – красивый божественно и абсолютно голый. – А ты не подслушивай! – шипит Джей. Дженсен смеется – смеется, немного закинув голову назад. Джаред целует его в кадык, в шею, в бьющуюся жилку под челюстью. Дженсен позволяет, подставляется доверчиво, томно извиваясь под его губами. Дженсену нравится. Кожа у Дженсена упругая, но тонкая, почти прозрачная. Фарфоровая. Но под кожей – не фарфор, под тонкой кожей перекатываются сильные мышцы. И течет горячая кровь: Дженсен торопит, выгибаясь в пояснице и притираясь к члену Джея задом. Но отпускать не хочет, закидывает руку назад, гладит Джареда по волнистым волосам, запускает в них пальцы, перебирает, немного тянет на себя. Джаред целует его плечи и сам трется твердым членом между полушариями ягодиц Дженсена – все быстрее и быстрее, пока Дженс не берет его член рукой и не направляет… – Черт, презики! – шипит Джей так, будто если он не надел гондон заранее, ему теперь откажут. Дженсен понимает, улыбается. Внимательно смотрит, как Джей раскатывает резинку по бесконечному члену – картинка Дженсену нравится. А у Джареда отчего-то руки дрожат настолько сильно, что у него мало что получается. Дженсен поворачивается, нежно отводит его руки в стороны. Улыбаясь, помогает надеть презерватив, прикасаясь к бедру Джея своим, а Джея жестко коротит даже от такого невинного прикосновения – он вздрагивает, стесняется, краснеет и потеет сверх меры. Дженсен улыбается: – Как есть дурачок! Ты очень красивый, и мне нравится, что ты такой большой… во всех местах. Мне все очень нравится. Дженсен улыбается, а Джаред жарко целует его в эту светлую улыбку, обхватывает бесконечно большими руками, напирает, заваливает на спину, разводя ему колени и доставая с пола банку смазки. Целует, целует, целует – в губы, в нежную кожу шеи под ухом, в ключицы, в мускулистую грудь. Захватывает губами крохотный розовый сосок и слегка втягивает его внутрь рта – Дженсен стонет и выгибается дугой, его член упирается Джею в живот и выпускает вязкую каплю предэякулята. – Давай, – шепчет Дженсен, и Джаред не поймет, в реале он шепчет или внутри головы. А это важно? Пожалуй, нет. Мышцы ануса сопротивляются, хотя Дженсен хочет. Мышцы не пускают, но это нормально. Дженсен выравнивает дыхание, ждет, расслабляется: – Потихоньку можно… – Я знаю. Он знает, как надо – Дженсен у него не первый, но точно самый лучший, самый-самый. – Мой опытный мачо, – шепчет Дженсен, и это точно внутри головы, потому что его губы не шевелятся, он улыбается, глядя Джею в глаза – родной, горячий, настоящий. Джаред не отвечает, подается тазом вперед, входит на пару сантиметров, замирает, пока Дженсен привыкнет, целует в кончик точеного носа, в дрожащие ресницы. Вначале всегда неприятно, потом будет лучше. – Я знаю, – шепчет Дженсен ему в губы. Джаред у него тоже не первый… – Но ты – самый-самый лучший, – шепчет Дженсен снова. – …Можно еще немного... Джаред осторожно подается еще немного вперед.***
Они трахаются, как в последний раз. Возможно, так оно и есть? Топчан херовый, скрипит громко – вот-вот развалится. А еще он ритмично долбит углом в стену, и это может быть слышно этажом ниже, но Джареду на это насрать. Уж это его не волнует точно! Дженсен такой горячий, такой охуительный – намного лучше, чем Джей представлял себе даже в самых смелых своих иллюзиях! И Дженсен в эту ночь принадлежит только ему. – Ты охуенный! Ты… боже… какой же ты охуенный! – кряхтит Джаред в розовое ухо, продолжая вбиваться в его тело. Мог бы сказать и мысленно, но ему хочется, чтобы Дженсен слышал, чтобы Дженсен знал. Чтобы помнил. Сознание сужается слишком быстро – уже скоро. Джаред на секунду останавливается, меняет угол, подхватывая Дженсена под колени, и теперь почти держит его на весу. Сильно подается вперед, проскальзывая головкой по простате – Дженсен выгибается, упираясь взмокшим затылком в топчан. Разомкнув яркие губы, низко стонет, цепляется пальцами за простыни – стон эхом разносится по телестудии. Хочется смотреть на это еще и еще, долго-долго, но терпеть больше нет сил. Дженсен тоже больше не может сдерживаться – хватается ладонью за свой член, надрачивает его агрессивно, пока Джаред таранит изнутри его простату, глаза не открывает. Его ресницы влажные, темные, слипшиеся в колючки, на верхней губе капельки пота, Джаред хочет наклониться и сцеловать одну из капель, но боится сбиться, боится придавить животом руку Дженсена, боится помешать ему ласкать себя. Боится налажать. Боится. Дженсен пытается улыбнуться снова: – Ты ду… – и тут его рот искажается в оргазменном спазме, прямая кишка рефлекторно сжимается, а член, пульсируя, брызгается спермой даже сквозь стиснутые пальцы. Его ломает, а стон превращается в сдавленный хрип. Дженсен прекрасен даже в оргазме – Дженсен прекрасен всегда. Джаред даже зависает от такого зрелища – под ним кончает бог, такое нечасто увидишь. Точнее, никогда. Дженсен дышит поверхностно, облизывает пересохшие губы. Пальцами все еще сжимает головку члена, хотя это уже и бесполезно. Для чего и для кого они там припасли полотенце? Дженсен уже расслабляется, прочищает горло – после оргазма ему говорить еще трудно. Мог бы и мысленно сказать, но Дженсен хочет, чтобы Джаред слышал. Чтобы запомнил: – Ты охуительный, Джей, ты… – Дженсен открыл глаза на миг – затуманенные, расфокусированные, немного сумасшедшие. – А ты ничего не забыл? – Забыл? – Джей серьезно напряг извилины. Дженсен закрыл глаза и улыбнулся: – Что ж ты такой дурачок у меня? Ты гений, но такой глупый, – Дженсен обнял одной рукой Джея за шею, а другой, все еще липкой от своей же спермы, за худую задницу, и потянул его на себя. Блядь, Джаред так залюбовался на кончающего Дженсена, что чуть не забыл кончить сам. Вот еблан! И да, это действительно смешно – Джаред тоже улыбнулся, и почувствовал, как Дженсен нежно целует его в ямочку на щеке.***
Им сейчас совершенно не хотелось подниматься и ползти в душ – похуй гигиену! Они так и лежали, наскоро вытершись полотенцем – одним на двоих. – Штаны надеть? – вздохнул Джаред. – Не парься, голым не выведут, одеться разрешат. – Точно? – Абсолютно точно. Меня уже арестовывали, помнишь? Джаред помнил – из личного дела. Дженсен прав – Дженсену виднее. Да и законникам не нужно, чтобы Джей потом подал на них в суд за оскорбление человеческого достоинства, если его выведут из братства прямо под камеры репортеров с болтающимся голым членом. Ладно, и правда думать об этом не нужно – как будет, так и будет. И вообще, разве это самое главное, с голой жопой его выведут в наручниках утром или не с голой? Не это сейчас важно. Совсем не это. Джаред сильнее прижал к себе Дженсена. Дженсен не девушка, плечу Джея от головы Дженсена тяжело, но это приятная тяжесть, он бы не променял эту тяжесть ни на что на свете. – Я тебя люблю, Джей Ту Эклз, – прошептал Джаред. Можно было и мысленно, но Джей хотел, чтобы Дженсен слышал. Чтобы знал. Чтобы помнил. – Я знаю, – прошептал Дженсен, щекоча теплым дыханием подмышку. Такой сильный, такой беззащитный. Такой любимый. Такой его, пусть и ненадолго. Пусть только на одну короткую ночь. За окошком телестудии погасли звезды, небо серело. Наверняка снаружи, в большом мире, их уже ищут, а то, что они спрятались в студенческом городке, определить совсем не сложно. Как только ректор сможет добраться до работы и… – Не думай об этом, – Дженсен нежно гладит Джареда по лицу. – Сильная шумиха поднялась? – Джей сглатывает нервно, его сердце колотится учащенно – страшно. – Да, шумно, – Дженсен вздыхает и закрывает глаза. Наверняка ему в этот момент передают информацию его друзья-сомнофоники – Дженсену, чтобы знать, что происходит в мире, не нужны ни газеты, ни стереовидение, ни космонет. – Ты же помнишь, о чем мы договорились? Если все пойдет плохо, ты должен упорно настаивать на том, что на тебя было произведено воздействие. А лучше вообще ничего не говори без своего адвоката. У тебя же есть адвокат? – Конечно, есть – в Польше. – Блядь… Тогда молчи, как рыба, и тогда все будет хорошо, запомнил? – Запомнил. Да, запомнил. Но это херня, не это он сегодня хочет запомнить. Джаред обнял Дженсена еще сильнее, хотя куда уже сильнее. А Дженсен прижался к нему в ответ – щекой, грудью. Обхватил поперек груди рукой, притерся к голому бедру расслабленным, но все еще горячим, членом. Затих. Они ждали. Труднее всего – ждать. Джареду очень хотелось обнять Дженсена не за плечи, а опустить руку ниже, совсем низко. Обхватить большой ладонью ягодицу, погладить пальцами горячую ложбинку между полушариями попы, да так там их и оставить, чтобы они упирались в нежные складки ануса, и чтобы ягодица удобно поместилась в ладони. И так уснуть… Ну вот такая у него эротическая фантазия, что ж поделать! Очень хочется, но Джаред стеснялся. Точнее, не делал этого, чтобы Дженсен вдруг… нет, глупо, конечно, но чтобы Дженсен вдруг не подумал, что Джаред с ним из-за красивой задницы… – Я вовсе так не думаю, – произнес Дженсен откуда-то из-под подбородка Джея. – Блядь, – прошипел Джей. А Дженсен засмеялся, взял Джареда за руку и положил ее ладонью на свою ягодицу…