***
Ожидание повисло в воздухе над городом, не видное глазу, похожее на безвременье. Аннатар и Келебримбор равно молчали; первый не выдавал своих намерений, второй — своих тревог. Оба ждали: один верил, что увидит как сила его творений преобразит его земли, деревни и города; второй выжидал момент испробовать свои силы и думал, что обретёт власть прежних времён, единоличную и независимую. И вовсе не было такого, что один из них был добром, а второй — злом, поскольку оба вложили душу в расцвет этих земель. И Аннатар не ждал престола, но незримо хотел владеть всем и в подчинении этом видел благо, так как собственная власть над владыками всех народов казалась ему естественной и разумной; разве не такою, полагал он, казалась дориатрим жизнь под защитой майа Мелиан?.. А когда гонцы достигли Линдона и лесов Лоринанда, их приняли с почестями — но дары берегли и не спешили надеть прежде времени. — Я трижды предупреждал мастера Келебримбора, что не стоит излишне доверять Аннатару. Он открыл ему многое, но однажды попросит отплатить — что, если и дары его будут стоить слишком многого? Келебримбор, открываясь ему, делает уязвимыми всех нас. — Как могут быть опасны простые кольца? Ты считаешь, что враг скрывается под его личиной? — Это отнюдь не простые кольца. И Враг всегда может ходить меж нами. Не стоит обманываться и думать, что мы преодолеем замысел Эру и изменим предсказанное. — Кольцо не меняет Арду; оно лишь способствует тому, чтобы хранить наши земли от невзгод и горя. Гил-Галад вглядывался в яркий блеск кольца: камень сверкал на солнце, а за ним уходил в глубокий голубой; и он видел, что оно способно не только дарить, но и привязывать к себе — и это ему казалось опаснее всего. «Искушение добром — самое страшное искушение», — подумал он и, крепко сжав его в руке, так и оставил, не надевая. Пока владыки эльфов медлили и не решались использовать силу своих колец, Аннатар раздражался: он видел каждого и ясно понимал, что Линдон иначе как силой на свою сторону не склонить — слишком много времени ему потребуется для того, чтобы Гил-Галад, ясно видевший сущность майа, поддался его влиянию. Но Аннатар более не хотел, скрываясь, выжидать. Его собственное кольцо все явственнее звало Дарителя, требуя и призывая его надеть и проверить меру своей власти над остальными. Но когда, надетое, оно вернуло ему утраченную часть сил, и Аннатар стоял, медленно творя заклинание, чтобы собрать силы всех колец воедино в своих руках, это не осталось незамеченным: он стал видим всем — сидевший на тёмном троне в крепости Барад-Дур, с полчищами орков за его спиной и с потемневшим лицом, выдававшим истинную его суть. Светлым взором вглядывалась в него Галадриэль, белая дева Лоринанда, и Кирдан Корабел; и нолдоран Гил-Галад ощутил его зов. И сам Келебримбор, создатель Нэньи, Вильи и Нарьи, ощутил зов Кольца сильнее всего. Он слышал голос Аннатара, но без прежней мягкости и доброты; тот не уговаривал подчиниться, но даже и не сомневался в том, что все земные владыки придут к нему на поклон. Он говорил о своей власти, как о деле решенном, и звал эльфов своими слугами, а Эриадор — своими землями, и песнь его была грозной и устрашающей. Майа был виден своему мастеру в языках пламени, что исходило из сердца земли, и белые его одежды сменились черными доспехами, что тускло отливали красным огнем, и губы его трогали не обычный смех или улыбка, а изогнувшая их хищно усмешка, но страшней всего показался Келебримбору его взор, сверкавший молниями — и жестокий. Но он еще не увидел в Дарителе врага всех эльфов — а может, и не желал увидеть. Келебримбор подумал, что жажда власти завела Аннатара настолько далеко, что исказила майа. Он воззвал к нему в ужасе: — Аннатар! В это мгновение Саурон понял, что был замечен, и быстро сбросил Единое с руки, а его зов умолк. Келебримбор остался один в своей высокой башне. Его сердце бешено билось, и сильней всего ему хотелось закрыть уши руками и зажмурить глаза, и отринуть собственную память, чтобы забыть все или убедить себя в том, что увиденное — иллюзия, отголоски гнева врага поверженного. Но ни лгать себе, ни забыться у него не вышло. Внизу простирался город, за ним — обширные земли тех, кто собрался здесь, веря в него; и смотря вновь и вновь на высокий парящий свод и на широкий зал дома Мастеров, куда лился сейчас тихий звездный свет, Келебримбор понимал, что общее процветание зависит от него и принятых им решений. Но ему не хотелось верить, что его мечта завела их в лапы врага. «Я желал им добра — и я не мог ошибаться в этом, творя кольца власти во благо», — говорил он себе, но каждый раз в памяти его слышались призывы покориться власти Единого кольца, что было сейчас у Саурона. И Келебримбор, перебирая их прежние беседы в мыслях, не мог понять, в какой миг их затея обернулась против него самого. Его даже не столько занимал вопрос, почему и как замысел, изначально несущий благо, был искажен Аннатаром, сколько ужас осознания того, что они стали зависимы. И он не знал, куда теперь броситься, раз майа, кому он верил более, чем себе, исчез. Оставалось прикрыть веки и замереть молча, слушая, как до сих пор громко стучит сердце, и унимая дрожь. Покой унес мелькание золотых искр перед глазами; настала темнота, а за ней он услышал голос. Галадриэль взывала к Тьелпе через осанвэ, надеясь, что ее слова будут для него значить больше и ей удастся донести свои предчувствия лучше, чем удавалось владыке Эрейниону. — Тьелпе, твои кольца призваны нести благо — но они стали опасны. Я ощущала чужую злую волю, которая властвует над всеми, кто их наденет. Этому есть лишь одно объяснение: Аннатар создал кольцо более мощное, чем все прочие. И оно управляет ими, а воля его склоняет к отступничеству от валар, Тьме и злу. Ты понимаешь меня? — Ты считаешь… Но он и сам все уже понял. Свои возражения Келебримбор обращал более к себе, чем к ней. — Аннатар не мог так поступить с нами. Может, он и создал Единое кольцо, но намерения его не были дурны… Из-за слишком большой власти, заключенной в нем, его кольцо искажает намерения владельца… — неуверенно предположил он, до последнего защищая советника и наставника. — Что если я расскажу тебе, как укрепил он собственную твердыню, и легионы орков ждут его приказов? Тьелпе, я видела их, и если бы ты жил по эту сторону гор, ты сам бы видел кребайн, прислужников зла, и рассеянные толпы орков, что кочуют вдоль границ Мордора, и тень, что стоит над Мордором, не рассеиваясь… — Ты считаешь, что Аннатар — наш враг? — ошеломлённо спросил ее Келебримбор. — Я молю Эру, чтобы ты не была права. — Но это так. Он все ещё отрицательно качал головой, не в силах осознать страшного. — Есть только один способ выяснить это: отправиться туда. Но я не смогу взять Мордор приступом один. — Чтобы выяснить это, хватит и нескольких воинов. Будь осторожен. — Но как я это сделаю? Мои мысли для Аннатара открытая книга. Нэрвен, ты примешь меня после всего, что произошло? Она кивнула ему молча — сквозь тьму Келебримбор ясно видел и белый слабый свет, и журчание вод за ее спиной, и кроны деревьев, что серебрились в свете луны. Она смотрела на него встревоженно, выжидая. — Кроме того, мы должны предупредить владыку Эрейниона, что его кольцо опасно, и не надевать. — Он знает. Тьелпе, его владения удалённы, а гнев врага вернее всего обернется против тебя самого. Ты в опасности. Отошли письма Гил-Галаду и Корабелу. Он кивнул, сжав губы. И образ ее пропал; Келебримбор остался наедине со своими сомнениями. В смятении он воззвал к Аннатару, прося у него ответа — но тот не отзывался. Страшное говорила ему Галадриэль про Мордор, но он не решался выступить туда с войском; в разведку был отправлен небольшой отряд, который она со своей стороны обещала принять. Впервые за сотни лет в кузницах отливали клинки и латы, а не чаши, сосуды и украшения. И пришло время всерьез задуматься об обороне. Город начал меняться в угоду ей давно; с тех самых пор, как начал становиться все богаче; первые этажи ощетинивались решетками, механизм больших городских ворот заменили на более легкий в управлении и сложный по своей сути, а сами створки достигали в толщину нескольких локтей — обитые железом, чтобы дерево никто не рискнул поджечь. Вырастали всюду внутри ограды с остриями пик наверху. Город разделили на несколько округов, в каждом из которых был теперь свой глава, доносивший Тьелперинквару вести о происходящем на вверенной ему территории. Стало больше порядка, хотя меньше свободы, и Келебримбор убеждал себя в том, что во времена беспокойных слухов нельзя иначе. Он поручал освещать улицы ночью там, где раньше фонари в глухой час гасили. Теперь их развесили вдоль всех крупных улиц; внутрь кварталов въезды велено было закрывать. Общей угрозой назывались похитители ценностей и воры, хотя сам он сильней всего боялся вражеских лазутчиков. Безопасность его высокой башни впервые стала важнее ее общедоступности, и если раньше всякий мог в нее войти, провожаемый взглядом стражей, то желавшего посетить совет и главного мастера ныне пристрастно допрашивали и досматривали. Келебримбор часами сидел мрачный в одиночестве, желая просчитать шаги Аннатара — и то, как гнев его советника мог обрушиться на них. Он уже предчувствовал, что враг не пожалеет ничего, чтобы уничтожить созданный им золотой век. Ему подавали карты, и он пытался просчитать, откуда их будут атаковать; потом отбрасывал их — таким невероятным это казалось. Но ныне Келебримбор чувствовал себя обязанным предвидеть. Он опасался, что скоро придется заниматься возведением более высоких стен и оборонных валов; о, как же не хотелось ему разрушать открытый облик города, который впускал всякого и успел разрастись за это время за пределы стен!.. Но необходимость была — и нужно было усилить караулы и улучшить контроль; быть может, даже попросить, чтобы досматривали всякого, особенно незнакомых, кто держал путь издалека; это были меры вынужденные, но неприятные, поскольку до того Ост-ин-Эдиль принимал всякого, позволяя заниматься тем, чем нравится. Город известен был своей свободой, но теперь его владыка начал бояться — и остальные мастера вслед за ним. Теперь он был нацелен на иное, и думать приходилось не о красоте, а о практической применимости, не о свободе, а о средствах обороны, поскольку Келебримбор начал уже подозревать, что Аннатар вернётся не один. — Ты звал меня? — глухой ночью Тьелпе увидел золотой ореол и высокую фигуру, чело которой было украшено черным венцом, и узнал в ней Аннатара. — Что произошло? Отчего ты вселяешь смуту в сердца остальных? Ты мне клялся в верности, а сейчас принуждаешь спрятать кольца? — Ты… — Келебримбор вдруг ощутил давящую тяжесть его воли, скосил глаза вниз — кольцо украшало руку Аннатара. И он не смог сказать против и слова. Гигантских сил стоило ему собраться и выкрикнуть в лицо свое обвинение: — Ты задумал править нами? Я вижу твои намерения! — Разве я того недостоин? Или ты сам хотел встать во главе всех прочих? Признайся в этом! — бесстыдно улыбнулся Саурон. Для него точно и не произошло ничего, что стоило обсуждать. Келебримбору оставалось молчать. Он чувствовал себя не просто обескураженным тем, как повернулась их беседа, а убитым, потерявшим все ориентиры, и новый облик дарителя Аннатара ужасал — но и притягивал. Нолдо, как никогда, почувствовал все его коварство и медленно осознавал, что природа колец изначально содержала в себе этот изъян. Они могли править, но и ими могли править. — Мы зря доверились тебе. — Нет! — горячо возразил Аннатар. — Почему ты отказываешься от меня? Кто, если не я, должен был связать их воедино под своей властью? Почему ты отрицаешь то, что лишь с моей помощью вы получили всё, что имеете? Ты неблагодарен, Келебримбор. Но Тьелперинквар был уверен! И ещё как — разве все, что он создал за последние года, не принадлежало ему одному? Власть и сила колец мало влияла на то, что он велел построить за это время, и на то, как изменился Ост-ин-Эдиль. Разбираясь строго, только на оборону города ситуация с кольцами и повлияла: ранее он верил Аннатару и был открыт, а вслед за ним и город, а теперь все яснее осознавал, что учителю придется противостоять, и закрывался от него. И Ост-ин-Эдиль тоже возводил высокие стены и расчищал старый ров вокруг них, и верх стен щерился зубцами, похожими на клыки. — Из-за тебя мы стали жить в страхе! За него я должен платить? Его до безумия разгневало обвинение в неблагодарности. Последние слова он прошипел ему в лицо, и пламя, бушевавшее в глазах майа, перестало обжигать лицо Келебримбора. Аннатар тут же отдалился, но не исчез, а по-прежнему оглядывал посмевшего обвинить его в чем-то нолдо, и сам уже казался удивленным, будто не понимал, как же так — неужели он не заслужил благодарности? Келебримбор не мог сказать: «Какова цена твоих подношений? Целью их было подчинить нас тебе!» — да это и не возымело бы смысла. Непонимание, сотканное из недомолвок, зародилось меж ним и Аннатаром давно, всё ширилось и вот, наконец, поглотило его, как разверзшаяся внезапно под ногами пропасть. Тот мог еще вывернуться, мог отрицать и то, что укреплял крепость в Мордоре, и то, что готовил армию, и тем более то, что служил когда-то Мелькору, но одного он не мог уже вернуть — доверия Келебримбора. Этого Аннатару было и не понять. Он бросил бы нолдо в ответ, что Келебримбор и сам без его ведома создал три эльфийских кольца, или продолжил бы в гневе требовать признаний того, что Аннатар способствовал процветанию Эрегиона и рука об руку строил его вместе с мастером, и вновь оказался бы прав. Он и высказал это: — Разве не благодаря мне ты все создал? Разве не я помогал тебе во всем, подумай? До сих пор мои советы вели ко благу, мои решения помогали — а сейчас, когда пришла пора честно передать часть власти в мои руки, ты стал против — и уже не хочешь? Значит, ты хотел только брать, мастер Тьелперинквар, а не делиться? — Брось это! Я ясно ощущал, на что направлены были твои мысли! Я не хочу быть связанным по рукам и ногам! — Но этого не будет, — увещевал его мягко Аннатар. — Ты и раньше верил мне и следовал во всем. Это свобода, а не иллюзия свободы, как было до сих пор, пока одна нужда заставляла тебя выживать. Просто тебе сложно осознать ее и сделать этот выбор. Он протянул своему мастеру руки и заглянул в лицо с той же умной улыбкой — и начал расписывать, как ясно станут отличаться от прочих и город, и весь Эрегион, и все рассеянное племя нолдор, когда они примут его власть и дадут ему, Аннатару, возможность неограниченно распоряжаться их благом. — До сих пор вы были одними из многих, но чем дальше, тем явственнее станет различие между вами, свободными — и другими, кто ежедневно думает об одном выживании и больше ни о чем. До сих пор я показывал тебе лишь малую часть того, что могу сделать для вас. Келебримбор его не слышал. В нем переворачивалось всё, вера в сами основы заложенного им, и он не был уже уверен, не служили ли он и его мастера злу с самого начала, еще когда Аннатар обучал их кузнечному мастерству и умению зачаровывать труды своих рук. Видение скрылось, и майа оставил его, а он пал ниц, и лежал во прахе, и сомнения придавили его грудь тяжелым камнем. На другой день он беседовал с Гил-Галадом: ему не хотелось поддаться ужасу на глазах у Галадриэли, или просить совета в тот миг, когда сама она по его вине находилась в опасности, ближе всех них от гнева майа и в близости к череде черных гор. — Ты предупреждал меня много раз, и все это было напрасно, — признал сокрушенно Келебримбор. Тот не упрекал его. Как наяву, виден был и его проницательный взгляд, и решительность в его лице, и вышитая плеяда звезд на синем ярком стяге позади него — поскольку не сразу Келебримбору хватило сил посмотреть ему в глаза. — Я заблуждался, и я повержен. — Слишком рано, — неожиданно Гил-Галад ответил ему словами Аннатара. Запоздало подумалось, что майа, может, и не имел никогда собственных мыслей, и, принужденный носить с нолдо маску, соткал ее из обрывков мыслей и черт характера тех, кем Келебримбор мог восхищаться и за кем хотел следовать, и это лишь придало шаткости его нынешнему положению. Как давно он был околдован им? С самого ли начала? — Не могу поверить, что то, что я замышлял как великий дар, что послужит добру, обернулось злом. Аннатар не только помогал мне творить кольца и наделять их властью — он учил меня и наставлял, и теперь я не знаю, принадлежит ли всё, что я имею, нам — а не ему на самом деле? Ведь я служил ему! — Ты служил своему народу. И ты был обманут, — разуверил его Гил-Галад. В его словах не было снисходительности и попытки утешить. Они были констатацией факта. — Кольца стали опасны. Пусть они и обладают великой силой, но пользоваться ими сейчас нельзя. Сможешь ли ты еще найти их и уничтожить, пока враг не добрался до них первым и не завладел душами тех, кто носит их? Келебримбор, бледнея, покачал головой. — Но кольца эльфов все еще обладают способностью возрождать и поддерживать наше благоденствие. Меня ничто не заставит уничтожить их. Надо избавиться от Единого кольца, и тогда мы сможем противостоять искушению власти. — По крайней мере, их надо скрыть. Не казни себя. Подумай еще раз, понял ли ты, как двуличен оказался Аннатар? Он способен на многое, и, я думаю, вскоре он начнет мстить нам за то, что мы не позволили ему обрести алкаемую им власть.***
Келебримбору осталось лишь готовиться к худшему. Первое потрясение прошло — а он все еще размышлял, выжидая, и верил, что Аннатар одумается и не станет больше предпринимать попыток подчинить эльфийские кольца себе. Вот что значило довериться майа — нолдо не мог объять разумом всей его глубины, что оказалась такой обманчивой и завлекла угрожающе далеко. Нескоро и мало-помалу ненависть пробуждалась в нем, и Келебримбор становился готов на все, чтобы противостоять тому, кто воспользовался его доверием. Главные мастера гномов и эльфов убеждали его подождать и выяснить истинные замыслы врага, но Келебримбору эти замыслы с каждым днём становились ясней по мере того, как он обдумывал и принимал ту мысль, что его мастерство использовали, чтобы привести все свободные народы под руку черного властелина и сделать это обманом, а не войной. И Келебримбор готов был показать ему, что войны не избежать и его эта перспектива не пугает ничуть: Феанор пал, сражаясь с балрогами — майар, что служили Морготу, и сам Тьелпе окончить жизнь готов был так же. Если свою ошибку ему придется смыть собственной кровью — он не побоится сделать это во славу Эрегиона и Ост-ин-Эдиля, чтоб защитить их. Город сейчас бурлил, перепуганный слухами народ стягивался за крепостные стены, так как весть о том, что владыка Аннатар предал их, успела широко разлететься. Нолдор, которым противна был одна лишь мысль подчиняться кому-то, кто силой или обманом хотел властвовать над ними, готовы были выступить под знамёнами Келебримбора. Более осторожные чувствовали, что надвигаются смутные времена и торопились укрыться: гномы — в горных копях, люди — уйти в степь; все жители опасались, что на город падёт гнев Аннатара, назвавшего эльфов отступниками, что не оценили его милости. Но многие верили Келебримбору и надеялись, что город выстоит, а стены защитят их. Пока что все это были лишь предчувствия, что носились в воздухе. Все трепетало в ожидании, как поле трепещет под порывами ветра в преддверии надвигающейся черной тучи. Все ожидало бури. Ост-ин-Эдиль стал цитаделью, центральным укреплением земель, и стражи его чаще бывали насторожены, чем спокойны, ожидая лазутчиков врага, который, как стало ясно, решил выступить против них. Но он все еще оставался пульсирующим сердцем Эрегиона, и собирал в своих стенах торговцев и мастеров, любящих своё дело. Они могли доверять Аннатару или мастеру Тьелперинквару, но одно оставалось неизменным — их любовь к городу. За него держались, и его не хотели уступать, и все земли от самых гор готовились к обороне. Те, кто жил в дальних мелких селениях, стягивались к его стенам, и город приютил всех, давая им кров и работу, которой прибавилось. Тьелпе задумал вал и еще одну стену с не защищенной рекой стороны, хотя мысленно и надеялся, что они не пригодятся, и обещал себе засыпать ров и сравнять с землей вал, как только буря минует их или завершится. Город был встревожен, и одиночество и немилость Аннатара отразились на нем. Ставни стали запирать на ночь, окна закрывать решетками, укрепления возводить даже вдоль улиц — на случай, если войско врага проникнет внутрь. Келебримбору ежедневно приносили проекты по усилению обороны, предлагали возвести еще несколько стен или башен в уязвимых участках, предлагали сразу запасти там оружие для обороны, установить печи, чтобы разогревать смолу — это были сооружения, уродующие образ благородных белых стен града, но необходимые, и Келебримбор смирялся с ними. Он продумывал даже машины для наступления — более на бумаге, чем для воплощения в жизнь; это успокаивало, как ни странно, хотя сейчас его мало что успокаивало, и он лишился сна, бесконечно вглядываясь в величественную панораму города под собой, светлого днем, погруженного в темноту и мерцавшего огнями печей и светильников вдоль проспектов ночью. Никогда раньше свет огней не казался Келебримбору режущим глаза и ярким, улицы — пустынными и неприветливыми, а стены собственного зала в Гвайт-и-Мирдайн — опустевшими, темными и покинутыми. Он не боялся пустой темноты, но память, что накатывала раз за разом, и волны ее приносили воспоминания о пронизанных солнцем и счастьем веры прошлых днях, заставляла страдать; но он более злился на себя, чем на Аннатара. Тем паче, что до сих пор пытался понять своего учителя, хотя и не мог. Раньше не было разницы между словами майа и его делами, пока в один миг Тьелпе не ощутил все: и темный зов Мордора, и приказ повиноваться, и удивление тем, как Аннатар смог обернуть светлый замысел колец против их творца и хозяев. Первые раскаты наступающей издалека войны не были слышны. Они звучали далеко за горами, на окраине Гондора, в Каленардоне, который первым принял на себя удар армии тьмы. Силы полукочевого народа людей, что обитал там, не смогли сдержать врагов, и пали под натиском полчищ орков; и никого не осталось в живых, чтобы рассказать о погибших и предупредить живых. Так первые отзвуки грозы остались неуслышанными, и долгое время силы Саурона продвигались на запад быстро, но незаметно, поскольку все, что оказывалось на их пути, было поглощено ими и уничтожено. Келебримбор ещё не терял надежды на то, что Аннатар отступится от своих замыслов и взывал к нему: — Услышь меня, Аннатар! Образ майа виднелся ему смутно; одни глаза того горели алым огнем. — Ты не выступишь против того, что сам создавал так долго! — Ваше величие разрушится само, поскольку ты оттолкнул протянутую мной руку и по своей воле отказался от моей милости. Не мой ли долг наставить и привести ко благу, пусть и силой? Он точно насмехался, и улыбка его была недоброй.