По-человечески и лучше

Она мечтала о слиянии энергий Инь и Янь, А вместо Янь в соседней комнате валяется пьянь. (Сергей Калугин, «Это не жизнь»)

Карамон устал. Щит после долгой обороны тяжёл, как похмельная голова, тело под казённым гамбезоном смердит и чешется; кажется, он завшивел. Крякнув, воин поднимает над головой громадный мельничный жёрнов и обрушивает на осаждающих. Камень крушит лестницу, люди и гоблины горохом сыплются вниз, ломая руки, ноги, шеи, рёбра… Короткий свист — и Карамон тупо моргает, глядя на оперённое древко, выросшее из плеча. Попытка поднять руку, перерубить канат, тянущийся за осадным крюком, оборачивается дикой болью. Богатырь роняет меч, здоровой рукой отталкивает ещё одну лестницу — она на секунду встаёт торчмя и сперва медленно, как подрубленное дерево, а потом всё быстрее рушится назад, погребая под собой неприятелей. Карамон на минуту позволяет себе привалиться спиной к крепостному зубцу, выдернуть стрелу и отдышаться — а потом, превозмогая боль, снова бросается в сечу. — Твари! Суки! Твари! Суки! — и каждое слово знаменует собой расколотый шлем или разрубленный живот. — Хуй вам в грызло, а не Безнадёжность, ур-роды! Крыса, Сивак, прикройте! Крисания невольно отступает за мага — кажется, что в комнате вьюжит пахнущая перегаром белая метель. Стопки книг, которым не нашлось места в шкафах, разбросаны и истоптаны, на подоконнике рыжеют неаппетитные потёки. Рейстлин жестом велит жрице остаться на пороге, спокойно переступает через распотрошённую подушку и кладёт руку воину на плечо. Лицо Карамона, на котором щетина уже вот-вот станет окладистой бородой, светлеет; он опускает кулак, в котором, как ему кажется, сжимает оружие. — Рейст, ты цел! Гони живо к нашим! Скажи барону, на этом участке мы долго не продержимся! Стрел ещё есть немного, но… — Выдохни, брат, — спокойный, уверенный голос мага даже сквозняк, казалось, заставляет утихнуть. — Они не пройдут. Сейчас я прочту заклинание, и они все заснут, а мы выйдем за ворота и спокойно их перережем. — А у тебя хватит сил?.. — Ещё и лишнее останется. Аст тасарк синуралан кринави… Бандит со шрамом через щёку спотыкается и падает, а Карамон подхватывает меч и с размаху вгоняет ему в алчно распахнутую глотку… — Аст тасарк синуралан кринави… Рейстлин легко наклоняется и равнодушно чиркает ножом по воздуху в ладони над полом — по горлу одноухого гоблина в капральских нашивках, уже пускающего похотливые слюни на гражданских… вон на ту девчонку в белом платье… — Аст тасарк синуралан кринави. Колдовская смесь песчинка за песчинкой тает в воздухе, и сам Карамон медленно, ведомый тонкой рукой брата, оседает на кровать. Тут же находит уцелевшую подушку и, сгребя её в слюнявые медвежьи объятия, бормочет: — Тика? Всё в порядке, не бойся, я здесь… Мы вернулись… Рейстлин устало трёт лоб, не глядя нашаривает на столе чудом уцелевшую стопку и опрокидывает в рот, а затем накрывает благоухающего водкой воина мохнатым пледом и жестом зовёт жрицу за собой. Здесь уже не уединишься, но Башня достаточно велика.