По-человечески и лучше

Скрылось за горными кручами алое солнце. Ветер затих. Близится ночь. Враг ожидает весь день, только мы не вернёмся — Тайною звёздной дорогой мы двинемся прочь. (Оргия Праведников, «Звёздной тропой»)

Той ночью комета ярко вспыхивает и пропадает. Она сопровождала их всю дорогу по этому миру в снежно-белой пыли и песке, освещённому единственной, непривычно маленькой белой луной, к которой их спутники, несомненные волшебники, даже не пытаются взывать. Тусклым белым росчерком по царственно-голубому дневному небу, синевато-золотящимся по мглисто-чешуйному ночному, комета всегда была на шаг впереди, и Физбен строил из заскорузлых пальцев сложные фигуры, глядя на неё то из одного угла, то из другого. Один раз она уже исчезала — когда первый верблюд каравана ступил в ворота местной столицы — и вот пропала опять. Той ночью Рейстлин застаёт Физбена обходящим весь караван. Кого-то старый маг окликает, с кем-то переглядывается без слов, кому-то просто стучит посохом по опорам шатра. Мало что бесит Рейстлина так, как не понимать того, что понимают все кругом — а эти знаки несомненно что-то говорят им. Загорелый до красноты брюнет со шрамом через лицо. Другой брюнет, усатый, в фиолетовом бархатном кафтане. Лысая, как яйцо, старуха с ядовито-зелёным кулоном на шее. Смешливый рыцарь с буйной рыжей бородой, меч усыпан самоцветами, а по пятам величаво ступает сияющий серебром дух-служитель в обличье льва. Седой серокожий эльф с узкой бородкой, в залысинах, закованный в багрово-чёрные доспехи. Рейстлин не спрашивал их имён, а если кто сам назывался — не запоминал, но всю дорогу бок о бок с ними не мог надышаться чувством, которого ему так не хватало всю жизнь — чувством человека, которого понимают, которому есть с кем разделить пережитое и сотворённое. Той ночью он снова ощущает эту пепельную горечь — быть чужим. И от обиды едва не бросает всё, не разжимает пальцы, которыми где-то в невообразимой дали, по ту сторону звёзд, стискивает у себя за столом Око Дракона — но тут Физбен удостаивает его кивка, и качание острого верха шляпы сходит за указание пути. Маги идут, опираясь на трости и посохи, с ворчанием вытряхивая набившийся в обувь песок, и Рейстлин, измождённо отплёвываясь, опирается на плечо чернокожего парня с татуировкой орла, простёршего крылья поперёк груди. Перевалив через косогор, спускаются в долину, чтобы увидеть, как, беззвучно рассыпавшись, истаивает в небе комета. Теперь уже сам маг предлагает руку рыжей ведьмочке, живо напомнившей Тику, и та с благодарностью опирается на посох вместе с ним. Физбен во главе процессии зажигает на конце посоха свет, и чародей за чародеем делают то же самое; старик заводит какое-то песнопение, и Рейстлин уже привычно готов падать и искать укрытие, но тут же понимает: это не заклинание. Маги вслушиваются в незнакомый язык, пробуют звуки на вкус, один за другим присоединяются к мотиву, и когда Рейстлин делает то же самое, по горлу словно прокатывается глоток ледяной воды. Он успевает догнать Физбена лишь потому, что тот останавливается. Пастухи в ночном, коротающие часы у костра, явно не ждали, что из темноты на них выдвинется кустистая борода, да к тому же заговорит на понятном им языке — том же, на котором не прекращают петь волшебники, окружая костёр и спотыкаясь о сонных овец. Туземцы тревожно оглядываются на склон, откуда спустилась процессия, и на другой склон, в который тычет пальцем Физбен, на городские огни за ним. Но когда они решительно растаскивают костёр на головни и присоединяются к чародеям, Рейстлин почему-то даже не удивляется. Той ночью мир вообще очень твёрдо встаёт с головы на ноги. Позже, очнувшись в Башне, Рейстлин долго не сможет найти слов, а найдя их — решиться вслух назвать ими то, что видел в скальном подвале под заброшенной саманной хижиной. Потому что впустить подобное в свою жизнь, а потом каждый миг чувствовать возможность это утратить, было гораздо страшнее, нежели не впускать вовсе. И всё же он решился. — Иди, там не страшно, — ухмыляется в бороду Физбен, впервые за день обращаясь к нему прямо. — Зят-тёк… Три кругленьких тётушки в ярких передниках, больше похожие на суетливых нянюшек, чем на чародеек. Могучий тучный старик в ночном колпаке, заросший соломенной бородой так, что похож на ходячий стог. Чернокудрая красавица с выдающимся носом и постоянно стоящими в жестоких тёмных глазах слезами. Поэт с арфой, постоянно теряющий там и тут гранитную крошку и орлиные перья. Обаятельно ухмыляющийся жилистый мужик с выгоревшими добела волосами, в изумрудной накидке непривычного покроя поверх домотканой рубахи и портов. Ни один из чародеев не задумывается, преклоняя колени на навозном полу, но Рейстлина каким-то образом выталкивают вперёд. Суют в руки ларец, отчётливо пахнущий ладаном, и маг, подняв взгляд, изумлённо распахивает проклятые глаза, не в силах поверить им. Те не лгут. И эта тайна, потрясающая границы вселенных, эта невместимая смертным разумом встреча с глазу на глаз, первая неловкая попытка склониться перед Тем, Кому, как он теперь знает, поклоняются боги — отличный повод каждый раз добавлять к подаркам, которые Рейстлин несёт Крисании ко дню середины зимы, ещё один или два.