По-человечески и лучше

Их расставания редки, но не только тягостны — они опасны. Именно в них выходит из задворков подсознания глас той, кто многие годы не оставляет чародея в покое — а попытайся она, так он следит за нею с не меньшей жадностью, и едва ли слабее впускает когти в разум его хватка. У каждого из её обличий свой норов, свои повадки и словно бы даже своё время дежурства. Рейстлин давно умеет их различать. Алая голова ленива и высокомерна, как престарелая скучающая тётушка-аристократка; вовсе и не скажешь, что её стая — самая могучая и яростная среди чешуйчатых исполинов. Школьной оценкой под сочинением свивается её хвост меж строками гримуаров, её насмешкой клокочет хлюпающий звук, с которым маг утилизирует очередной неудачный эксперимент. Синяя голова разбитна и порывиста. У неё лиловые, нездешнего разреза, глаза Иоланты и оставляющее на языке вкус весенней грозы и чёрного вина дыхание Китиары. Её когти терзают болью похмельную голову после визита брата или коллег по Ложе и мышцы подрагивающих рук после часов избиения посохом наведённых иллюзиями противников. Зелёная голова по-детски капризна и обидчива. Она неловко — на искушённый вкус Рейстлина — ревнует, словно до сих пор не может поверить, что хлипкий мальчишка давно вырос в архимага, свободного от гораздо более могучих сил, нежели те, которые она дёргает за ниточки. Совсем не такова чёрная — чернее рождённой ей луны, черней самой чёрной дыры в созвездии, знаменующем присутствие Владычицы, она в гулком молчании вглядывается в душу мага подобно изрыгнувшей её Бездне, и он совершенно не уверен, что ясно читает в этих по-рыбьи холодных равнодушных глазах хотя бы намерение, а не то что мысль или чувство. Но хуже всего — белая. Она, как ищейка, чует одиночество мага — и именно её крыл облачный отблеск он чаще всего принимает во снах за наднебесную чистоту той, до возвращения которой отсчитывает дни и часы. Три, два и двадцать три, два и двадцать два; Рейстлин читает — и вынужден по два раза пересверять смыслы, пишет — и приходится по трижды и четырежды сопоставлять строки с замыслом. Два и три, два и два, два и один, один; Рейстлину не сидится на месте, он меряет кабинет шагами, как лев клетку, раздражённо требует от Даламара нести из погребов вина, меды и даже алхимические дистилляты. Один и четырнадцать, один и тринадцать, полтора; духи башни сбиваются с отсутствующих ног, выколачивая пыль из тяжёлых портьер и натирая камень стен до антрацитного сияния. Один и пять, один и четыре, один и три… Я просто накручиваю себя, отстранённо думает та его часть, что всегда остаётся холодной даже среди пламени и крови. Если бы в их поездке что-то могло пойти не так, то уже пошло бы трижды и четырежды. Всего лишь день пути, ладно, пусть ещё день разгрузить сундуки с дороги — и мертвецы Шойкановой рощи снова будут хныкать и ёжиться под отблесками священного медальона, и руки чародея наконец-то обовьют знакомую гибкую талию. Возвращайся, Посвящённая. Как во что бы то ни стало возвращался к тебе я.