Попробуем

      Если бы Антона спросили в какой момент его жизнь пошла по пизде, он не задумываясь выдал бы что в момент знакомства с Арсом. Этот сумасшедший ворвался в его жизнь со своим странными шутками, бесконечными фотографиями и теплом. Теплом, от которого парень уже стал зависим. Продолжая убеждать себя в том, что рядом с таким человеком нельзя оставаться нормальным, он лишь глубже тонул. В голубых глазах, способных передать самые невероятные эмоции, таких ярких, словно светящихся. В улыбке, вызывающей ответную при любом настроении. В совершенно безумных идеях для фото. В прикосновениях. Во взглядах. В шутках.       Эти шутки стали жизненно важным доказательством. Того, что ничего не изменилось. Что Арс рядом, что все еще относится по-особенному, выделяет из остальных. Потому что больше ни с кем не получалось ТАК. Чтобы хотелось выйти покурить после довольно невинной сценки. Чтобы снимать любимые кольца и браслеты, потому что не нравятся. Чтобы в голове как набатом: "Человек становится красивым, когда улыбается. Любой.", а на лице улыбка такая широкая, что щеки начинают болеть.       Когда Антон заметил, насколько глубоко он увяз, пытаться выплыть уже стало поздно. Вспоминалась шутка, про тонущих в гейской теме. Ему спасательный круг не поможет. Он уже утонул. Это не стало для него шоком или открытием, скорее было похоже, что на место встала последняя недостающая деталь. Механизм щелкнул. Запустился.       Шаст знал, что отношение Попова к геям не было наигранным. Тот действительно не воспринимал однополую любовь и испытывал отвращение к геям. Но ведь что-то же должен значить тот факт, что в последние месяцы он так смягчился. Больше не обижался на шутки остальных ребят, не злился на периодические появления вездесущих шипперов. Даже сам теперь мог высказаться в схожем тоне.       Антон, впрочем, не спешил отдаваться во власть иллюзий. Отношение Графа не изменилось, он сам об этом говорил во время очередных посиделок в баре. Так имелся ли смысл бросаться с места в карьер? Зачем? Потерять человека, друга окончаЛюбоо? Добровольно расстаться с тем огромным количеством тепла, что генерируется специально для тебя? На это парень подписаться точно был не готов, а значит романтичное признание и не менее романтичный посыл на хер откладывался до полной уверенности во взаимности чувств.       Только вот все мечты о взаимности разлетелись вдребезги об уверенное: "Ребят, знакомьтесь. Это Ира, моя девушка." Шаст потом не помнил, но он вроде как поздравлял друга, знакомился с очень милой блондинкой, шутил и улыбался. Из памяти словно ластиком стерли все, кроме одного, по привычке, прикосновения. Один хлопок по плечу и тут же отдернутые, сведенные судорогой пальцы. Потому что больше нельзя. Нельзя прикасаться в любой момент, нельзя задерживать взгляд на говорящем, таком сияющем сейчас парне, нельзя залипать на чужие губы, нельзя задыхаться от чужой близости. Антон только сейчас до конца осознал насколько же он все это время был влюблен. Только вот эта любовь оказалась никому не нужна. ЕМУ не нужна. И от этого больно. Словно от кончиков пальцев, еще вчера касавшихся слишком часто для друзей, по венам расползается отрава, выжигая даже самые мелкие и незначительные. Парень бы очень удивился, не увидев их черным узором на коже. Не хотелось думать, что станет с ним, когда отрава доберется до сердца. Хоть из него и сделали за пару минут измочаленный кусок плоти, с неровно торчащими венами, истекающий его, Антона, мечтами и иллюзиями, но все же оно еще трепыхалось.       В конце дня сдохнуть хотелось уже искренне. Потому что девушка в зале совсем не помешала Арсу все также концентрировать свое внимание на одном человеке. И он не видел или не хотел видеть, как Антону словно иголки под ногти вгоняют от каждого прикосновения к ладоням, как парня словно током бьет от таких невинных хлопков по спине и плечам, как зеленые глаза медленно гаснут, встречаясь с живыми и яркими голубыми. Но потом объявляли перерыв и брюнет мчался в зал, а Шаст уходил курить, высмаливая по половине пачки, до головокружения и тошноты. Лишь бы выжечь, вытравить прочно засевший за веками образ чужих объятий и легкий поцелуй. Так правильный и нормальный, что никогда не представишь в нем Арса. Не с ней. Только вот образ держится крепко, гораздо глубже, чем сетчатка глаза, а из легких ни одна сигарета не вытеснит запах знакомого одеколона. Он помнил как его покупали. Приехал тогда в Питер просто потому что не мог больше без. Катастрофически не хватало сотен ежедневных сообщений и фото, хотелось идти рядом, дышать одним воздухом. В кино так и не попали, потому что Попов увидел какой-то торговый центр и таскался из магазина в магазин, пока безбожно не опоздал на сеанс. Скучающий же шатен просто завис у бутика с парфюмерией. Ему тогда показалось, что будет забавно купить бутылек наугад и подарить другу, а после посмотреть будет пользоваться или нет. Пользовался. Оставляя запах на чужих, светлых и длинных волосах, нежном женском теле.       Выкидывая окурок последней сигареты, Антон слышит чужие шаги за дверью курилки. Вошедшего Диму приветствует взмахом руки и ловит в спину на выходе:       -У тебя случилось чего?       -Почему? - голос не дрожит, в глазах вопрос. Антон ведь актер, верно?       -Ты сегодня словно сам не свой - выдыхает облако дыма - Граф волнуется.       -Не стоит, - качает головой, выходя - я в порядке.       Только вот до порядка на деле далеко. И когда Арс в "красной комнате" прижимается так близко, что нет места даже для вдоха, нервы сдают окончательно. Завершив съемки, парень хватает куртку и, не прощаясь, вылетает из студии. Впереди месяц отдыха перед туром, и он планирует провести его в запое, отвыкая от Попова, вымывая крепким алкоголем даже мысли о невыносимых глазах и улыбке. Направленных к другой.       За месяц в голове не осталось ни одной мысли, кроме беспрерывного мечущегося "больно-больно-больно". Больно не получить ни одного звонка. Больно, когда в сообщениях сотня неотправленых черновиков. Больно понимать, что тебя просто заменили в чужой жизни, как кассету в фильтре. Стало немного легче, когда выговорился в пьяном угаре забирающему из очередного бара Диме. Тот не понял. А через неделю пришел и выбросил все бутылки, содержимое которых было крепче минералки. Откачал почти захлебнувшегося собственной рвотой Шаста. И попытался вправить мозги.       - Я бы мог сказать, что это не правильно и я никогда бы не смог понять и принять такой выбор, - говорит он на грязной кухне друга, запивая горьчащие слова кофе. - но вот только я вас рядом видел. Вас же даже силой друг от друга не оттащить. И смотрится это так же нормально как и я с Катей. Ты ему хоть говорил?       - Нет. Он... - руки сами собой сжимаются вокруг чашки, а голос срывается на хрип - Он Иру тогда привел.       - Ясно. Тогда скажи. И не смотри на меня так, если он тебя пошлет, то ни я, ни Серега в людях совсем ничего не смыслим.       - Значит, не смыслите. Он не просто пошлет, вообще общаться перестанет. Ему противно подобное.       - Если не поймет, то просто отшутись. Или вовсе сделай все на сцене. Тебе самому легче станет, поверь мне.       Антон вспоминает этот разговор когда видит Арса в гримерке перед каждым концертом. Потому что легче за месяц не стало ни капли. Потому что словно туго натянутые струны обрываются, разнося внутренности в хлам, при каждом появлении Попова. Потому что снова ядом по венам каждая улыбка не ему. Потому что таких улыбок все больше, словно за месяц тебя и правда вычеркнули. Это почти невыносимо больно, больнее, чем вылететь из так заманчиво распахнутого окна. Разве удивительно, что Шаст не выдерживает?       Первое признание дается так легко. Пьяный после последнего концерта в Москве, повиснув на невысоком Позове, ворчащем, что не нанимался в няньки. "Арс, я тебя люблю" выдыхается тихо и настолько слащаво-пьяно, что адресат, ожидаемо, не верит, подхватывая почти двухметровую ношу. А на следующий день много смеется над похмельным другом, не подозревая о трещинах, расходящихся внутри Антона от каждой шутки.       Через пять городов он был готов лезть на стену. Дима был прав, после признания стало легче. Только вот каждая шутка на эту тему била под дых, лишая воздуха до пятой скуреной сигареты. А напоследок, словно вишенка на торте, их поселили в один номер. Арс был повсюду. На концертах, в автобусе, в голове, а теперь еще и так близко по ночам. Руку протяни - и сможешь коснуться даже после душа идеально уложенных волос, несходящих синяков под глазами, легкой щетины. Еще немного - и он не выдержит, просто рассыпется от невозможности сдержать в себе ту лавину щемящей нежности пополам с ревностью. А значит нужно сделать хоть что-то.       Шанс выпадает на следующий же день. Их ставят вместе на одной из импровизаций, условие - пять слов. Зал отходит на второй план от шума крови в ушах, ладони потеют сильнее обычного. Но Антон делает шаг вперед и ловит взгляд Арса. Вдох.