Я. Тебя. Очень. Сильно. Люблю.
У вас когда-нибудь было, что весь правильный, идеально уложенный мир за пару секунд разбивается вдребезги? Ты словно застываешь, хотя тело на автомате повторяет привычные действия, разговаривает, шутит, но мозг тормозит на том самом, последнем моменте, прокручивая его снова и снова, пока не затошнит, пока не захочется пустить себе пулю в голову, лишь бы наконец сменить заевшую пластинку. Арсу кажется, что он уже никогда не сможет думать ни о чем другом. Только эти короткие, незначительные вроде на общем фоне слова и знакомые до каждой реснички зеленые глаза напротив. Смотрящие сейчас непривычно-серьезно, выжидающе, развеивая даже намеки на возможность простой шутки. Спустя секунду взгляд меняется, становится непроницаемым, но плечи расслабляются, скидывая с себя невидимый груз. Закончена эта переломная сценка, закончен концерт, но мужчина мысленно все еще стоит на сцене, ловя неузнаваемый взгляд напротив. В голове никаких мыслей кроме "почему?". Он переводит взгляд на Антона в их общей гримерке, а тот словно и не видит этого. Продолжает обсуждать с Димой и Серегой концерт, вспоминает особо удачные шутки и выглядит настолько живым, словно это не он недавно перевернул чужую жизнь вверх ногами. Позже, в общем номере, на робкий вопрос о произошедшем Шаст просто отмахивается: "Не бери в голову, показалось, что будет удачно". И отводит глаза, вспоминая о каком-то деле к Серому выходит из комнаты. Только вот не брать в голову не получается. Эта мысль уже внутри, уже вырыла под ногами настоящую бездну. Стоит сделать один неосторожный шаг и будешь падать вечность, так и не достигая дна. А бездна манит к себе, зовет, обещает, что падать намного легче и приятнее, чем цепляться за край содранными до крови пальцами. Арс словно наяву слышит этот зов каждый раз когда снова залипает на Антона. В мозгах уже болью отдается извечное "ты ошибся, это ничего не значило, сам себе придумываешь", но глаза раз за разом цепляются, выхватывая не замеченные ранее детали. Родинку на кончике носа, морщинки вокруг глаз от улыбки, привычку вечно поправлять короткую челку. - Арс, вот ты всегда говорил, что геев терпеть не можешь, - спрашивает Серега после одной из совместных трансляций, - а если бы кто-то из нашей команды парня себе завел? -Неужели фанатки склонили-таки вас с Димой к большой и радужной любви? -Иди ты. Ни капли серьезности у человека. Попытка отшутиться выходит так себе, но друг все же переводит тему, так и не заметив, что его вопрос ударил больнее пинка под дых. Впереди еще три концерта, но мужчина дико устал пережевывать себя изнутри. Возвращаясь снова и снова к моменту такого нарочито-несерьезного признания, что хотелось просто взвыть от неспособности залезть в чужую голову и выяснить подлинные мотивы. Не смотря ни на что верится в лучшее. Это же Тоха, он не мог и в самом деле совершить такую глупость как влюбленность в не молодого, потрепанного жизнью Арсения. В натурала до мозга костей. В друга. Поэтому к последнему концерту Попов привыкает игнорировать тянущее чувство в груди при виде улыбающегося Антона. Настойчиво убеждает себя не обращать внимания на собственное зависание на чужих губах. Получается так хорошо, что даже, кажется, возвращается былая легкость общения. Перестает прошибать током от каждого, даже вынужденного прикосновения. Снова становится так легко шутить и отдавать всю свою энергию на сцене, вкладывая ее в чужой смех. Только вот шутку не получается считать удачной, если не засмеется Антон. А руки сами собой вновь тянутся коснуться по поводу и, особенно, без. Только вот на очередную фанатскую версию о них с Сережей хочется улыбнуться и вытворить нечто забавное, сумасшедшее. А стоит услышать имя Шастуна и сразу накрывает необоснованной злостью. Уже в Москве, перед тем как разъехаться каждый в свой город, он сдается окончательно. Понимая, что просто сойдет с ума, если не выяснит правду, отводит Антона в сторону. -Слушай, - мнется, не зная как спросить, - помнишь, ты на одном из концертов...ты сказал... -Помню, - перебивает, - и что с того? -Просто я...Я уточнить хотел, действительно ли ты тогда ничего не имел в виду. Внутри словно ком ледяной собирается, когда глаза напротив резко становятся стеклянными, выдавая хозяина с головой. Говорят, что глаза - зеркало души, но почему тогда Арс из раза в раз видел в них только свое отражение? И куда оно пропало сейчас, заменившись холодом, зябко оседающим на плечах? Антон тем временем, словно решив что-то для себя, на грани слышимости выдыхает: -А если имел? - Голос становится уверенней, но словно надрывается, выплескивая в лицо собеседнику все свои эмоции, все мучения последних месяцев, закончившиеся странной опустошенностью после признания. - Если я сказал именно то, что и думал, если я действительно тебя люблю. Что тогда? Возненавидишь? Да мне уже похуй, Арс, я из-за тебя все сердце, сука, наизнанку вывернул. Так что давай ты меня сейчас на хуй пошлешь и мы с этим закончим. Я, блять, это признание месяц из себя выдавливал, думать больше ни о чем не мог, только о твоей на него реакции. Я заебался, Арс. А потом так легко стало, что мне действительно сейчас похуй что ты там скажешь. Главное следующие съемки не похерь, а мне на самолет пора. Арсений хочет выдавить из себя хоть слово, хочет броситься вдогонку закуривающему на ходу Антону, развернуть, сказать, что он все неправильно понял, что он ошибся. Но ноги словно приросли к одному месту, а в горле пересохло так, что вместо звуков выходит лишь хрип. Антон своим экспрессивным, надломленным признанием выбил почву из под ног и так долго ждавшая свою добычу бездна, наконец, смогла распахнуть объятия. Арсу казалось, что дна нет, что можно падать бесконечно, но острые камни впиваются в спину, ломая одну за одной хрупкие человеческие кости. Пока не превратишься в нелицеприятный фарш, пока не поймешь, что ошибся здесь только ты. Ошибся, когда думал, что держишь все под контролем. Ошибся, когда поверил в невозможность лежавшей на поверхности правды. Ошибся, когда решил спросить. Ошибся, когда не признал чужих чувств. Ошибся, когда думал, что не упадешь. Погрузившись в какое-то состояние транса, Арс не помнил как покупал билет домой, что говорил остальным и как оказался в самолете. В памяти задержалась только первая за очень долгое время сигарета, купленная в ларьке возле аэропорта и осевшая на языке такой правильной горечью. Такой горечи со временем становится все больше. Горчат не только сигареты, но и, кажется, вся устоявшаяся жизнь. Не горчит только расставание с почти забытой девушкой, принесшее странную легкость, несмотря на брошенное на прощание злобное "Так и знала, что ты пидорас". Попов морщится, не вынося мата. Из всего мира органично и правильно он звучит только на губах Антона. И осознание этого тоже горчит. Со временем все силы начинают уходить только на поддержание привычного фанатам позитивно-сумасшедшего образа. Мешки под глазами, в противовес отдыху, растут, ведь Арс почти перестает спать, выживая на становящемся с каждым днем все крепче кофе. Он хватается за любую работу, ведет бесконечной чередой мероприятия, улыбается в камеры, не замеча, как это все смазывается в разноцветное неоформленное пятно. Серега все чаще просит притормозить и отдохнуть хоть немного, но брюнет отмахивается от нравоучений и из последних сил тянет на лицо улыбку. Лишь бы не понял, лишь бы не догадался, что на самом деле друг не здесь и не с ним, а валяется переломанной куклой на дне личной пропасти с невозможно выразительными зелеными глазами и родинкой на кончике носа. Только вот Матвиенко не обманешь общими фразами, он прекрасно знает, что Арс будет все переживать в одиночку пока не искромсает себя в лохмотья. Такой человек, ему проще выдавливать из себя, что все в порядке, чем впустить кого-то за возводимую годами стену показного безразличия. Даже если все совсем плохо. А то, что лучше не становится, заметно невооруженным глазом. По нездоровой худобе и синякам на пол-лица. По сигаретам, кончающимся ненормально быстро, хотя несколько лет про них даже во время пьянок не вспоминалось. По объему работы, поглощающему с головой, оставляющему на сон всего три-четыре часа в день. Сергей ждет, когда такой ритм жизни даст непоправимый сбой. В такие моменты друг наиболее уязвим и способен рассказать даже самые страшные секреты. Правда ожидание приносит неожиданные плоды. Арсений однажды просто вырубается, теряет сознание на кухне Матвиенко, прямо над очередной чашкой кофе. Приехавшая скорая диагностирует нервное истощение и рекомендует сначала просто проспаться и начать отдыхать. Арс просыпается только спустя сутки, выглядя как пособие для студентов криминалистов и абсолютно не понимая произошедшего. После объяснения Сережи порывается было бежать разгребать накопившиеся дела, но быстро осаживается не столько твердой рукой, сколько накатившей внезапно слабостью. А после небольшого спора все же соглашается, что короткая передышка необходима. Все тело странно ломит, но это ни идет ни в какое сравнение с той болью, что догоняет наконец притормозившего Попова, впиваясь в мозг, сердце, душу. Перед глазами вновь встает только переставший сниться безжизненный взгляд и короткое, безразличное "мне уже похуй". Арс не понимает, как он мог так проебаться, подпустить к себе кого-то настолько близко, что отсутствие человека впивается ржавым ножом под ребра, вырезая на них изнутри чужие инициалы. Он не может отказать себе в мазохистском удовольствии просматривать все соцсети Антона. Ведь на звонки тот не отвечает, а сообщения удаляет, даже не прочитав. Мелькает везде невыносимо счастливый, улыбающийся, светящий прямо через экран. Снимается в каких-то проектах, все чаще и чаще появляясь с Макаровым Ильей, про которого раньше мог рассказывать чуть не взахлеб, затапливая Арса неприятным и не посещавшим раньше чувством ревности. Он настолько естественно-живой на всех этих снимках, что сразу и безоговорочно верится в уже переболевшее и успокоившееся сердце, что он не вспоминает ночью, не тянется снова набрать знакомый номер.Верится, что он его из своей жизни вычеркнул.
Арсений выдерживает ровно неделю. Неделю борется в одиночку с ощущением собственной ненужности. Ему словно показали, дескать смотри, оказывается можно любить и вот так, чтобы от искры между можно было электричеством небольшой город запитать, а потом просто выбросили на обочину. Надо ведь было решаться раньше, не переживать за свои собственные заморочки, а идти напролом. Разобраться можно было и позже. Сейчас об упущенной возможности скорбеть бессмысленно, но разве убедишь в этом глупое сердце? Можно сколько угодно убеждать себя, что это возраст, что слишком много кофе и мало сна, но в итоге ясно, что оно просто не хочет мириться со сложившейся ситуацией, все еще тянется навстречу тому, кто давно отвернулся. Арс бы очень хотел найти способ выдрать у себя из груди этот бесполезный сентиментальный кусок мышц, но удается пока только зажигать черт ее знает какую по счету сигарету, собираясь с разрозненными мыслями, прежде чем открыть рот и вывалить на лучшего друга, наседавшего все это время с усердием излишне заботливой мамочки, подробности своей проблемы. - Серый, можешь себе представить, что я влюбился? - Не особо, - но натыкаясь на сосредоточенный взгляд друга мрачнеет, - могу конечно. Шаст? - Так заметно?- Выдыхает дым в приоткрытое окно, - Неужели настолько палюсь? - Не настолько, но, - заминается на секунду, -больше не в кого. Извини, но в твои чувства к Ире я как-то не поверил. - А их и не было, просто было..удобно с ней. Удобно верить что я нормальный, как все. Удобно не особо заморачиваться над отношением ко мне и к ней. - Это я понял. Так что там с Тохой? Задавая свой вопрос, Сережа точно не ожидал в ответ поднятых на него совершенно больных глаз и надломленного "Я ошибся".