Как приручить волчонка?

      Хосок ворочался всю ночь: эти мысли не давали ему покоя. А ещё блеклый лунный свет, что просачивался через персиковый тюлевые шторы, неприятно бил в глаза и так же мешал спать. Хотя, может, раньше он на это не обратил бы внимания, но сейчас спать ему не давала не только луна. «И все же… откуда этот мальчишка, что он пережил?» Юнги тоже долго не мог уснуть, поэтому просто сидел под пледом на диване и доедал сегодняшние токпокки. Окна были хоть не плотно зашторены, но луна была с другой стороны, поэтому мальчишка находился в темноте. Но, когда Хосоку удалось наконец-то уснуть, его мирный сон прервал оглушающий крик, доводящий Чона до мурашек. Он не сразу сообразил, что произошло, ведь думал, что как всегда дома один, но потом вспомнил о мальчишке и осторожно направился в гостиную. Юнги полулежал на полу, опираясь головой об диван, и безудержно плакал. — Эй? Он тут же закрыл рот себе рукой, сдерживая всхлипы. Видимо, он тоже забыл, что не один. — Ты чего орёшь как резаный среди ночи? Я сплю, вообще-то, — Хосок с укором посмотрел на дрожащего Юнги. Обрывки его кошмара всплывают в разуме, глаза широко распахиваются, а сердце вырывается наружу от учащенного сердцебиения. Хосок смотрит на проскальзывающую по его телу дрожь и понимает, что сделал только хуже. — Ладно. Мне надоело это. Ты можешь нормально объяснить, что с тобой происходит? Кто ты такой? — Чон садится рядом, замечая, что Юнги не отпрыгивает от него, как было всегда. Он просто пялился в одну точку и больше не издавал ни звука. — Ну же, — Хосок продвинулся ближе. — Я не причиною тебе вреда. Просто расскажи. Юнги снова начинает громко плакать, его снова захлестывают воспоминания с головой, ковыряя и без того незажившие душевные раны, но Чон не останавливает ни его плач, ни его рассказ. — Меня зовут Юнги, — всхлипывает он. — Но меня так больше не называет никто. С раннего детства мне внушали, что у меня нету имени, потому что я просто дешёвая рабочая сила. Меня всегда называли только по номеру. Он оттягивает воротник огромной для него футболки, обнажая бледный участок кожи, на котором выжжены неровные цифры «3227» под ключицей. — Моя мама умерла, когда я был маленький, но я даже не знаю, насколько давно это было. Я не помню, когда я родился и сколько мне лет, зато я отчётливо знаю, что с самого рождения являюсь рабом. Знаешь, какое это чувство, что все остальные видели этот мир, знают, как живут нормальные люди, а я… просто родился там. С самого начала моей жизни меня лишили прав, хотя, нет, даже не так. У меня не было никаких прав. Юнги прерывается на судорожный глоток воздуха и продолжает свой рассказ. — Изо дня в день, каждый из нас с самого утра пахал на каторге и возвращался только под ночь. Ресурсы, добытые и выращенные нами, продавал и откладывал для себя господин. Самое страшное для каждого из нас было не угодить ему, потому что за этим следовало своеобразное для каждого наказание. А я. — Юнги вытирает поступившие слёзы. — Я всегда был таким глупым и довольно дерзким, а ещё я очень любил спорить… На данный момент ничего не изменилось, но я просто не умею по-другому, потому что мама всегда говорила мне защищать себя, чтобы не произошло, — очередное упоминание о маме заставило Юнги запнуться. — И поэтому, я всегда получал по полной. Я даже не перечислю, сколько у меня было травм, но и лечить их никто не собирался. Мне повезло, что у меня живучесть, как у собаки, поэтому кое-как я продолжал работать. А потом… я решился убить их всех, мне подвернулась такая возможность. Я чувствовал такое облегчение, когда сбежал. Вот она возможность, чтобы убить себя, думал я, но увидев все вот это… Люди все такие спокойные и беззаботные, что ли, а мир такой красивый… Я даже растерялся. И последнюю пулю потратил на тебя, когда ты бежал за мной. Я тогда так испугался, что ты снова вернёшь меня в тот ад, я, казалось, даже дышать перестал. Мне так хотелось, чтобы та последняя пуля оказалась в моей башке, что… — Остановись! — закричал Хосок. — Прекрати! Прекрати так говорить! Любая жизнь важна, слышишь? Даже, если она кажется тебе никчемной, ты должен жить. Знаю, что тебе навязали все эти бредовые мысли, но это ненормально, так думать! — Хосок судорожно выдыхает, когда замечает, что Юнги снова захлёбывается в истерике, еле успевая глотать воздух. — Всё, тише, успокаивайся. Тебе приснился кошмар, да? Хочешь, я лавандовый чай поставлю, давай? — Хосок с сочувствием обнимает дрожащего мальчика, поглаживая того по спине. —Ты больше не раб, не дешёвая рабочая сила, не вещь, ты самый настоящий человек, слышишь? Тебя зовут Юнги и тебе отнюдь никто не причинит боли. Юнги неверяще смотрит на руки, обнимающие его, и неуверенно утыкается носиком в плечо. Его никогда так не утешали, а в последний раз его так обнимала только его мама, поэтому одинокие слезки снова скатываются по щекам, разбиваясь о плечо Хосока. «Я и подумать даже не мог, что он пережил все это. Неудивительно, что он вёл себя таким образом. Это просто защитная реакция» — мыслил Чон. — Подожди немного, сейчас я заварю тебе чай, и ты остаточно успокоишься, — сказал он, скрываясь в темноте коридора.       Юнги тем временем все так же неподвижно сидел и думал. О чем он думал? Может, о лавандовом чае, может, о Хосоке, а может и вовсе о том, что клялся маме никогда не плакать при незнакомцах. Хотя, Хосок для него уже и не кажется незнакомцем. Он тот, кто смог разделить с ним тревожащие его события. Этого никто раньше не делал, кроме матери Юнги. Да даже то время, он слабо помнит: однотипные дни сливались в один и теперь сложно вспомнить хоть что-то конкретное. Пока Юнги копался в своих мыслях, к нему возвращается Хосок с большущей чашкой горячего лавандового чая и миской покупных песочных пряников. — Вот, — он аккуратно протягивает напиток, кладя на пол миску с сладостями. — Тебе станет лучше. Из чашки чувствуется чудесный аромат, поэтому Юнги незамедлительно берет её в руки, слегка обжигая пальчики. — Спасибо, — неуверенно произносит он, попивая чай. — Я впервые слышу это слово от тебя, — искренне удивляется Хосок. — А ещё я впервые вижу, как ты плачешь. У тебя, наверное, свои причины были. Тебе тогда ведь… тоже снились кошмары, но ты не говорил мне ничего о них? — Какая уже к черту разница, — Юнги потянулся за пряником. — Если честно, никто меня не ищет. И не искал. Поэтому можешь расслабиться, сдавать я тебя точно не собираюсь, — улыбается Хосок, но его тут же прерывает телефонный звонок. «Кому надо звонить в такое время?» На дисплее высветился контакт: «Засранец Ким Сокджин», и Хосок недовольно вздохнул, принимая вызов. — Алло, ты, что там, в пьяном угаре? Ты время видел? — возмущённо фыркает Чон. — Ой, неполадочка… Но ты же не спишь, правда~? — приторно тянет гласные Джин. — В общем, я уверен, что ты на славу потрудился, пока меня не было, и теперь тебе будет проще, ведь с завтрашнего дня я выхожу на работу! Так, что к обеду у меня должна быть свежая выпечка, понял? — Чего?! — возмутился Хосок. — Ты бы это ещё завтра в обед сказал! — Ну все, не буду мешать спать, споки ноки, чмоки в щечку~, — Сокджин смачно издаёт звук поцелуя в телефон и бросает вызов. Чон обречённо потирает переносицу, шепча под нос ругательства. — Ну, что ж, Юнги, — он впервые называет его по имени, поэтому Юн в тот же час недоуменно оборачивается, — Завтра будем очень быстро готовить. Максимально быстро.