Сложная жизнь непростых детективов

Электронные часы показывают 03:04, когда тишину спальни нарушает стандартная мелодия звонка телефона. Рука тянется к пустеющей стороне кровати и на ощупь находит вибрирующий девайс. Безмятежный голос на том конце линии говорит: — Приношу извинения за прерванный сон. Коннор переворачивается на спину, краем глаза подмечая позднее время на часах. Упирается сонным взглядом в потолок. Найнс не из тех парней, что напиваются на вечеринках до состояния бессознательной дощечки и названивают тем, на чей контакт пьяный стеклянный глаз упадёт первым. В этом Коннор точно уверен, поэтому возникшая череда вопросов в его голове — не более чем адекватная реакция на сложившиеся обстоятельства. — Всё в порядке, Найнс? С ответом он не спешит. Через какое-то время из динамиков всё-таки раздается медленное и загадочное: — Вполне. Коннор приподнимается на локте; настольная лампа с абажуром зажигается. В поле зрения сразу же бросается связка ключей, лежащая на прикроватной тумбочке. Незадолго после «снотворного» происшествия они оба условились обменяться дубликатами ключей, поэтому теперь в связке имеется один, открывающий входную дверь квартиры Найнса. — Если… Если у тебя какие-то неприятности, я могу— — Всё в порядке, Коннор. Скажи мне одну вещь, твоя машина ещё в ремонте? — Да…? — Отлично. Как только мы договорим, я вышлю тебе адрес. Коннору было бы очень интересно знать, что отличного Найнс находит в его поломанной машине, но назревает вопрос более насущный: — Н-найнс? — Да? — Как ты себя чувствуешь? Тишина. Тихий недовольный вздох. — Волшебно. Злится. С одной стороны, такое вот его настроение не предвещает ничего хорошего, но с другой — злость играет роль достоверного индикатора степени серьёзности. Например, сейчас Найнс не забавляется от слова «абсолютно». Очень зол и очень серьезен. И если кто-то думает, что «Найнс» и «забавляться» — слова, которые не могут существовать в одном измерении, не нарушая при этом все возможные законы Вселенной, то этот кто-то очень сильно ошибается, и в его же интересах держать язык за зубами. И мы не будем показывать пальцем на Гэвина. — Слушай меня внимательно, Коннор. Я не советую тебе брать такси. Позвони Лейтенанту, он не откажет. Когда дело касается того, что говорит Найнс, слова «не советую» и «не рекомендую» следует читать как «запрещаю». Но Коннор читать не умеет, поэтому он говорит: — Я могу просто одолжить— — Категорически против. Один ты никуда не поедешь. Не позвонишь ты, позвоню я. Это ясно? — И последнее: по этому адресу проживает мой д… человек, с которым я иногда разговариваю. И когда я говорю, что он не в себе, именно это я и имею ввиду. Коннор знает, что из Найнса нельзя вытянуть больше того, что он сам считает нужным сказать, но всё равно спрашивает: — Найнс, ты… Где ты? Когда ответ приходит, Коннор замирает с трубкой у плеча и рубашкой, застёгнутой наполовину. — Я бы и сам хотел это знать. *** Дорогу освещает желтоватый свет фар. Из приоткрытого окна с пассажирской стороны поддувает ночной ветерок, раздувая и без того взбаламученные седые волосы лейтенанта. — Так и сказал? — Слово в слово. — С вами двумя не соскучишься. Коннор едет, не превышая скорости, что для него очень характерно. Плавно входит в повороты, плавно выходит и вообще очень спокоен. Хэнк наполовину досматривает сон, на четверть оставшейся половины бессознательно опасается за жизнь Найнса, а остальную долю мозговой активности отводит на молчаливое преклонение перед самообладанием своего бывшего партнёра. Спокойствие Коннора иногда достигает таких фантастических высот, что иной раз в происходящее верится с трудом. Хэнк хорошо помнит тот момент, когда холодная война между двумя детективами подошла к своему эпическому завершению. Настал конец аргументированным перестрелкам; оскорблениям, глубоко зарытым под слоями леденящей учтивости; призрачным переходам на личности и в целом всему, что, с одной стороны, не давало этим двум вцепиться друг другу в глотки, а с другой, на корню пресекало идею перемирия. В тот день на промерзшую землю была скинута ядерная бомба накопленных обид. Состоялся первый запуск самонаводящейся телефонной установки в открытый космос с целью не столько обезвредить противника в лице заносчивого детектива, сколько попытаться выпустить пар. Если кратко, скандал закатился тот еще. Это была их первая перепалка, претендующая на что-то более серьёзное, чем все те попытки двух виртуальных голосовых помощников выяснить отношения. Без ложных любезностей, повышенными голосами, резко, грубо, виртуозно. Хэнк, также, как и остальные работники отдела убийств, привит от возникновения живого интереса к ситуациям подобного рода, но периферийным зрением он всё-таки наблюдал. Это был опасный танец на краю пропасти, из которого обычные люди живыми выходить не должны, но эти двое уже через 15 минут, поправив свои пиджаки, галстуки, воротники, пострадавшие в перепалке, сидели рядышком и тихо обменивались мыслями по делу, которое им всучил Фаулер с целью «заткнуть» несносных. Можно было слышать, как Найнс ловко и тактично вклинивал в профессиональный разговор пассивно-агрессивные реплики и то, с каким звоном обломки этих фраз разбивались о бетонную стену непроницаемости и неподдельного покоя Коннора. После этого случая Хэнк познал истинную природу своего экс-партнёра. У Коннора терпения и усидчивости больше, чем у обычного человека, это факт. Мозгов тоже, поэтому, когда чаша терпения переполняется, он не позволяет себе взорваться в бесполезном злом трёпе, нет. Клапан открывается только по требованию хозяина. И только с определённой целью: поставить на место своего партнёра, который иногда (большую часть своей жизни) перегибает палку; поставить на место подозреваемого за допросным столом; поставить на место противника в рукопашном бою. В общем, всё, что копится, направляется в нужное русло и действует. Такое вот рациональное распределение ресурсов. Ненароком становится любопытно, куда отправится резервный луч праведного гнева этой ночью. Должен же куда-то отправиться, дело всё-таки закручивается серьёзное. Хэнк открывает тяжелые веки и устало пялится в окно. Коннор вынимает ключи, смотрит на него вопросительно. — И с каких пор, интересно, наш мистер прогрессивный дружит с президентом? — спрашивает Хэнк, захлопывая дверь. — Насколько мне известно, Белый дом находится— — Да знаю я. Но ты глянь на эти хоромы. Коннор только пожимает плечами, безразлично оглядывая виллу. Миновав ступеньки, он нажимает на кнопку звонка и одаривает Хэнка странным взглядом. — Удостоверение нам не понадобится. Хэнк прячет значок обратно во внутренний карман. — Решил работать по-гаденькому? Как скажешь. Честно говоря, когда дверь открылась, Хэнк ожидал увидеть за ней какое-нибудь миловидное лицо обслуги дома, но вместо этого дверь открыл человек, на лбу которого Хэнк отчётливо мог прочесть «прохвост и манипулятор». Ну естественно, с кем ещё Найнс может водить дружбу. Хэнк позволяет себе закатить глаза, пока Коннор неторопливо объясняет хозяину дома подробности сложившихся обстоятельств. Последний выслушивает всё, что ему говорят, тактично кивает головой, а напоследок растягивает губы в улыбке, не перешагивающей границ откровенности, и приглашает их внутрь. Как и полагается, он предлагает им что-нибудь выпить. На отказ улыбается и наливает себе бокал красного вина. Садится в кресло спиной к окну, и неторопливо смакует полувековую выдержку. Они молчаливо сидят в огромной гостиной, изредка раздается тихий плеск воды массивного бассейна. Хэнк с любопытством исследует роскошный вид за гигантским окном; Коннор неотрывно смотрит на журнальный столик, на котором лежит популярный научный журнал, стоят откупоренная бутылка и два бокала, один из них полупустой. Хозяин дома тоже не теряет времени зря и раз через раз кидает на Коннора странные взгляды. В какой-то момент Хэнк изъявляет желание посетить уборную. Его провожает второй обитатель этого дома — девушка, чье предназначение здесь носит весьма размытый характер. После этого гостиная, окутанная полумраком, переживает, возможно, самый тяжёлый для неё период своего существования. Уровень недосказанности в этой комнате достигает критического значения. Элайджа лениво покачивает бокал, вращая фруктовые ароматы против часовой стрелки. — Осмелюсь предположить, что тебя уже «проинструктировали» на мой счёт? С его губ слетает ироничная усмешка. — Уверяю, остерегаться нечего. Я имею лучшие намерения, даже если по началу в это трудно поверить. Коннор не хочет показаться грубым, и он не кажется, когда спрашивает: — Найнс был здесь? Он знает ответ, но вынужден спросить, иначе блуждания вокруг да около могут затянуться. — Найнс… — Элайджа неторопливо обводит содержимое бокала взглядом, а затем упирается им в Коннора. — Знакомство с ним было для меня приятным открытием. Завидный интеллект в сочетании с непреклонностью выдаёт в нём интригующую личность, — выдержав паузу, он вдруг спрашивает. — Беспокоишься? — У меня есть основания? Хмыкает насмешливо. Коннор предпочел бы получить более раскрытый ответ. Элайджа, очевидно, абсолютно равнодушный к каким бы то ни было предпочтениям Коннора, покачивает бокал и вдруг как-то отстранёно произносит: — Люди… забавные, — через мгновение добавляет с излишним интересом, взявшимся буквально из ниоткуда, — согласен? Коннор недоверчиво и с каплей осторожности кивает в ответ на странный вопрос, не зная, чего ожидать. — Найнс очень забавный, очень, правда. Я могу смеяться над его шутками часами… Он хрипло смеётся и задерживается липким испытующим взглядом на лице своего собеседника, наслаждаясь озадаченностью Коннора без всякого стеснения. Камски осушает бокал без лишнего изящества, и хрусталь фужера звонко «цокает» о стекло журнального столика: — Знаешь, Коннор, а ведь я тоже люблю шутить, — Элайджа устраивается на кресле так, чтобы быть ближе к собеседнику и при этом не нарушать нормы приличия. — Особенно сегодня. До гроба жизни… И символизм. Ох, Коннор, я обожа-а-аю символизм. Коннор не может избавиться от странных ощущений, которые атакуют его одно за одним с каждым последующим словом. Он уверен, будь его природный анализирующий механизм, отменное логическое мышление и интуиция, отлаженные годами работы в департаменте, встроенными в его голову программами, они бы давно перестали функционировать. Потому что Коннор отчётливо видит в Камски потенциальную угрозу. Но вместе с этим он чувствует какую-то странную, облачённую в непривычную форму доброжелательность по отношению к себе. Тем не менее это не отменяет очевидной причастности Камски к исчезновению его напарника. Да и сам хозяин не приложил и не пытается прикладывать какие-либо усилия, чтобы убедить Коннора в обратном — накинутая на спинку дивана летняя куртка Найнса недвусмысленно намекает. Окончательно запутавшись в собственных эмоциях, предположениях и намерениях собеседника, Коннор задаёт вопрос наивысшего приоритета, вновь направляя разговор в нужное русло: — Мне стоит волноваться за его невредимость? На это Элайджа сухо усмехается. И, кажется, даже немного обижается. — Мы друзья. Конечно, нет. Даже если бы я захотел, никогда бы не смог причинить ему зла. Он смотрит на наручные часы и неспешно поднимается с дивана. —… Но, возможно, нам стоит поторопиться. На часах 03:59. И он говорит: — Прогуляемся?