when the darkness comes

Слэш
R
Завершён
76
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
33 страницы, 2 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
76 Нравится 11 Отзывы 12 В сборник Скачать

when the night is long

Настройки текста
Примечания:
\\ Он просыпается от дикого холода. Холод идет не из открытого окна — на улице плюсовая температура, солнце уже постепенно показывается из-за красной линии горизонта. Его трясет от мучительного ужаса, тянущего плохого предчувствия, покрывающего кожу липким ощущением страха. Он снова видит этот сон. Мертвая звезда идет по небу, как маленький огонек от фонаря. Льнет к пальцам пушистым маленьким комком красного цвета, просится в объятья, в тепло, к нему. И когда достигает конечной цели, вдруг взрывается. От сверхновой космос ослепнет, а потом снова наступит тьма. \\ Черная дыра с именем PLC-2603 совсем не изучена. Ученые даже не знают, было ли это дырой и что это вообще такое, по той простой причине, что, однажды поймав призрачный намек, не нашли ее больше в космосе, даже используя новейшее оборудование. Ученые и не догадываются, что эта черная дыра вовсе не схематично описанная точка по уравнению Эйнштейна, окруженная ореолом света, а человек. Мужчина, кутающийся в черную одежду и кожанку даже в самый лютый мороз. Температуры, конечно, он не замечает, да и не согреет его ничего больше. Внутреннего тепла, свойственного всем живым людям, нет. Есть только черная, зияющая пустота. И так — целую вечность. Для кого-то это, возможно, мечта, люди всегда стремились к звездам, чтобы отыскать секрет их вечной жизни. Но никто не задумывался, что для звезд это, возможно, проклятье. Вечное одиночество даже после смерти. У Черной дыры имя совсем простое, человеческое. Знакомьтесь, Сергей Трущев. Вопреки сложившимся стереотипам, PLC совсем не походит на бездушную машину. Потому что сложно казаться таким, если внутри ты умираешь. Когда звезда агонизирует в свои последние секунды жизни, она выбрасывает в космос такой большой поток энергии, что свет на Земле виден еще некоторое время позже. Люди смотрят в небо и любуются им, даже не подозревая, что звезда уже давно мертва. Он не бездушный, он просто холодный. Это не его выбор. Пустота пожирает фантомную боль, хватает за руки, щедрая, ласковая, комфортная, но Сережу явно недолюбливает и отнимает у него все то, что он любит. У Черной дыры место работы — московская обсерватория, и отдыхать он ездит исключительно на Черное море. Кто-нибудь вообще удивлен? Когда кто-нибудь из посетителей задает весьма популярный вопрос о черных дырах и горизонте событий, Сережа вместо стандартной нудной лекции отсмеивается, что однажды звезда становится настолько крутой, что не в состоянии удерживать это все в себе. Тогда происходит взрыв, коллапс, сжатие. Образовывается дыра, притягивающая все к себе, но пройдя определенный горизонт которой… ничто уже не сможет выбраться. Ничего просто больше не будет существовать, сингулярность расщепит все на атомы. Одиночество становится ценой крутизны умершей звезды, из которой не выходит даже свет. Все смеются. Никто не замечает, что свет не отражается в темных зрачках. \\ Они встречаются на границе между космосом и Землей. Звучит романтично, на деле — душная приемная московской обсерватории. В космосе подобные встречи не сулят ничего хорошего. Если бы Сережа знал, чем закончится очередная экскурсия для заплатившего за это долбоеба, то определенно поменялся бы на этот день или вообще уволился бы. Но, к сожалению, знание точного будущего не входит в способности Черной дыры. — Кто на этот раз? — спрашивает Сережа у Дани, который увлеченно стучит по клавиатуре. — Да писака какой-то, — отзывается парень, не отвлекаясь от монитора, — Космический роман пишет, ему нужна консультация по поводу того, возможно ли вообще то, что родил его невероятный мозг. Сережа тихо посмеивается про себя, пока идет в главный зал и рисует в голове образ этого самого писателя. Обязательно вредный и неприятный тип, пьющий слишком много кофе, бурчащий факты и фразы из своих книг себе же под нос, может, даже с залысиной и пивным брюшком, потому что ведет не самый здоровый образ жизни. Короче говоря, два часа пройдут скучнейшим образом. Когда он выходит в главный зал и видит гостя, то готов забрать все свои слова обратно. Внешне посетитель напоминает короля какой-то неведомой планеты, а Сереже выпадает честь стать послом с Земли. Королевское величие в выпрямленной спине, все оттенки неспокойного моря в глазах. Светлые отросшие волосы в неровном свете обсерватории кажутся сероватыми в тон белой рубашке. Вся его поза говорит о нетерпении, готовности к чему-то важному. В нем была какая-то притягивающая сила, какой-то внутренний свет. Трущев допускает, что сам ошибся где-то в начале пути. Слишком заинтересовался светловолосым парнем в компании иллюстратора готовящейся книги — второй «карешнутой», что цеплялась за него, как за последнюю спасательную шлюпку. Сережа ее, в принципе, понимает, разделяя безумное желание этого парня коснуться, вцепиться пальцами в локоть, потянув на себя, к себе. Ближе. Сережа не понаслышке знает, что подобных собственных желаний нужно бояться. — Макс, — представляется, и голос, его чертов голос! — А эта мартышка — Крис. PLC едва удерживается от сочащегося сарказмом замечания, что же он ее в обсерваторию привел, а не в зоопарк. Игнорирует протянутую руку и просто кивает. — Сергей. Максим словно в отместку отворачивается — его очередь игнорировать. Хоть в чем-то Сережа не ошибся: вредный. — А я как раз рассказывал Кристине про звезды. Вот, например, созвездие Персея, — с уверенным видом говорит парень, прожигая взглядом карту звездного неба, и Трущев закатывает глаза. — Кассиопея, — не удерживается от поправки. — Ярчайшие звезды Кассиопеи образуют фигуру, похожую на буквы «M» или «W», видишь? А Персей находится чуть ниже, около Андромеды. Их взгляды пересекаются. — Никогда не умел называть созвездия по именам, хотя, говорят, это пользуется популярностью среди… — Максим не успевает закончить, потому что Крис легонько бьет его в грудь и тут же прижимается следом. — А еще я слышал, что можно гадать по звездам, именно это и делают астрологи. — Мы занимаемся астрономией, а не астрологией, — хмыкает Кристина. Макс от нее только отмахивается, не отрывая взгляда от нахмурившегося Трущева. — Так что? Можешь предсказать мое будущее? — Сегодня, — голос Сережи понижается на пару октав, будто он действительно доверяет ему секрет, и Макс поддается чуть вперед, — ты бросишь «мартышку» с ложным обещанием перезвонить, придешь домой и будешь гуглить «созвездие Кассиопея». Так о чем, собственно, роман? Максим смеется, будто не понимает, что все это значит, будто не чувствует той тонкой связи, того налаженного контакта, и в его глазах отражаются звезды. Сереже бы подойти к стене и пару раз приложиться лбом, повторяя сквозь зубы «идиотидиотидиот», но он смотрит в бескрайность космоса и больше не находит его одиноким. — О том, что мы здесь не зря, — говорит Макс, — это наше черновое название. \\ Макс приходит еще пару дней подряд. Каждый раз с разными людьми, оправдываясь: вот, Софа — «ну о-о-очень хорошая подруга» — тоже хотела на звезды посмотреть, мешаться не будет; Олег впервые в Москве и хотел посмотреть на все самое классное в городе, почему бы и нет, собственно; а Жене астрономия вообще не интересна, поэтому она пару часов грустно сидела в кафетерии и пила предложенный кофе. Потом необходимость прикрываться другими, чтобы не оказываться с Сережей тет-а-тет, сама собой отпадает, и Максим приходит уже один. PLC обещает себе, что не будет крутить головой, не будет искать знакомый силуэт в толпе, не будет улыбаться, натыкаясь на взгляд серо-голубых глаз. Не будет рассказывать о Марсе целых полтора часа, в ответ получая первые черновики о космическом корабле «НОЙ-1» и двух потерянных для всего мира астронавтах. — Почему именно космос? — спрашивает PLC как-то раз, не договаривая: «ты же в этом вообще не смыслишь». — Люди всегда стремятся к неизвестному. Мне нравится космос, пусть это и то, что нас когда-нибудь уничтожит, — говорит Макс. Космос для Максима почти что Чистилище, Эдем и поля Асфодея вместе взятые. Безмятежное пространство для размышлений, и если следить за Вселенной достаточно долго, то можно понять, что в ней нет ничего постоянного. Все изменяется, непрерывно движется, поддается влиянию других объектов, искривляя намеченную траекторию. А если следить еще дольше, то поймешь все величие. Вселенная бесконечна и способна самообновляться. Она существовала миллиарды лет до нас и будет существовать еще триллиарды лет после. Когда ты смотришь на звезды, то ощущаешь себя лишь маленьким муравьем на такой же маленькой песчинке размером с горошину, летящую в разверзнувшиеся бездны неизвестности. — Вот Сатурн с его невероятными кольцами, сжавшими собой планету, — говорит Сережа, и Максим, смотрящий на фотографии, может только прошептать в ответ «безумно красиво». Астронавты в его книге как раз заканчивают собирать с кольца D безумно необходимый Гелий-4, когда натыкаются на Черную дыру на орбите Сатурна, преграждающую им путь домой. Попытайтесь спросить у нее, сколько им осталось еще жить, иного выхода для вас все равно не осталось. Сережа даже не успевает заметить, как Макс отлично вписывается в его будни, словно очередной экспонат. Смотрите, звездный мальчик-неудачник, ручками не трогать, в глазки голубые-голубые не заглядывать — убьет. Поначалу исключительно рабочие отношения в стиле «вопрос-ответ» перестают в постоянные встречи и даже переписку. Они говорят про безжизненные пустыни Марса в третьем часу ночи — Анисимов убеждает, что ночью всегда работается лучше. Видимо, потому что где-то умудряется разглядеть звезды. Максим говорит, что обязан закончить книгу к 29 годам. Ему, кстати, уже 28. Они пишут друг другу, когда натыкаются на что-то забавное. Скидывают песню с «космическим содержанием», типа, ха-ха, классная, а потом держат ее на репите до того момента, пока кто-нибудь не скинет следующую. Не обсуждают статус их отношений, вообще не говорят ни о чем, что касается их обоих, кроме книги и космоса. — Ты ко мне подкатываешь? — спрашивает Сережа, отвлекшись от флаеров, когда Максим с серьезным видом подъезжает к нему на офисном (сережином же) кресле. — А ты меня клеишь? — отвечает, неоднозначно смотря на клей в его руках. Оба задыхаются в приступе смеха, непонятного счастья и правильности происходящего, несмотря на все данные и тут же нарушенные обещания не привязываться. Искрой все равно прошибает, и мысли пробивают вакуум, создавая новые озоновые дыры. PLC чувствует себя ледником, к которому прижимают грелку. Тридцать два градуса по Фаренгейту — температура плавления льда; рядом с Максимом вечные тридцать три. — Иногда не нужно смотреть в небо, чтобы найти свою звезду, — говорит Макс однажды, и Сережа кивает, не сводя с него глаз. На лице мерцают блики и тени — возможно, от звездопада Персеиды, который обещали на этой неделе, или отблеск от сигареты в руках, или, PLC почти готов поклясться, свет исходит от самого Макса, будто изнутри. Максим продолжает путать Персея с Кассиопеей, Марс с Меркурием, Ио с Каллисто. Сережа путает лишь одно: свои чувства с влюбленностью. До горизонта немного-то, а ты все вокруг да около. \\ Пусть между ними и создается хрупкое подобие взаимопонимания, Анисимов не понимает, что с Сережей не так. Все равно чувствует это. Холодок и мурашки табунами по коже, ледяные тиски, сжимающие его сердце всякий раз, когда они хоть немного соприкасаются кончиками пальцев — случайно, передавая друг другу стаканчик с кофе или, слишком увлеченные дискуссией, коснувшись одной и той же точки на карте звездного неба. Макс не знал, чем объяснить свою физиологическую реакцию, но жизнь бы отдал, чтобы разгадать загадку PLC. Закономерность, с которой все выходит из-под контроля, завораживает. Примерно так же, как завораживают лица погибающих людей с картины про последний день Помпеи. Максим находил картину пугающе притягательной, Сережа — отвратительной. — Представь просто, — шепчет Макс и, кажется, они находятся совсем рядом, а не по разные концы Вселенной. — Все случается за считанные часы. Над Везувием сгущаются черные тучи, люди пугаются, думая: чем они прогневали богов? В воздухе стоит запах пепла, но они не понимают этого. Они не чуют приближающуюся смерть, а потом становится просто поздно. И тогда мир начинает рушиться. Представляешь? PLC ничего представлять не надо: он слышит отголоски той трагедии всякий раз, когда закрывает глаза. Там, освещая собой целый океан, сгорает прекрасный некогда город. В темноте слышен плач, крики, стенания, мольбы. Грязь, огонь, дым, люди бегут, спотыкаются, перепрыгивают через трупы, обнимают любимых за секунду до гибели. Настоящий ад на Земле, и идущие на смерть приветствуют свое новое божество. Стало быть, такова их судьба. Им в любом случае конец. Никто не знает, что в их гибели был виноват вовсе не проснувшийся вулкан. От мрачных мыслей отвлекает очередная смс-ка: Максим скидывает очередной черновик — удивительно, даже не приходится умолять о продолжении — и следом отправляет чертов смайлик в виде сердечка. Этим сердечком хочется подавиться, но вместо этого PLC лишь вздыхает и открывает документ. Дочитав, Сережа несколько минут просто вдупляет в экран, а потом разражается смехом. Впервые искренним, кажется, за несколько месяцев. Темнота Помпеи отступает. Входящее сообщение от Макс: «Ну, как?»

Исходящее сообщение: «Что-то мне эти отношения астронавтов напоминают…» «А у Нот случайно нет усов?»

Входящее сообщение от Макс: «Ты слишком себе льстишь». «Бортовой журнал от 28\05, день тридцать второй, состояние — удовлетворительное. Если ты, мой дорогой друг, кому-нибудь достанешься, то никогда, слышишь, никогда не привязывайся к усатым астронавтам с пунктиком по поводу собственной независимости. Я предупреждаю тебя, будущих потомков, ну, а меня уже ничто не спасет. Конец записи»

Исходящее сообщение: «Бортовой журнал от 29\05. Макс заебал. Конец записи».

\\ — Выглядишь отвратительно, — говорит Трущев вместо приветствия. Анисимов цыкает: как будто я сам об этом не знаю. У Максима круги под глазами («почти такие же черные, как черные дыры, ха!»), искусанные губы и белая, как мел, кожа. Светлая футболка помята и явно наброшена как первое, что вывалилось из шкафа. Кажется, Макс даже немного дрожит, но Сережа списывает это на сегодняшний ледяной ветер. — Кошмары, еще с детства, — отвечает Макс, устало вздыхая, — не поверишь — космические. — И что тебе снится? Инопланетяне, которые заставляют тебя танцевать канкан? Максим не улыбается, даже не приподнимает уголки губ. — Звезда и смерть. — Что? Вместо ответа Макс кидает перед ним черновик новой главы. Когда-то в детстве мама посоветовала ему выплевывать боль в виде маленьких рассказов, и, возможно, благодаря этому Максим начал писать. «Глаза устают от серых стен, от черноты космоса, и тогда коварный, хитро устроенный мозг сам проецирует ничем не обоснованные яркие картинки, кадры чего-то большего, осколки от разбитой мозаики, перемешавшиеся между собой, разбитые собственноручно и собранные также вразброс. Например, во снах. Кошмарах. Кошмар всегда начинается по-разному, иногда даже не сразу понятно, что это именно тот самый сон. Ну, то есть, сначала можешь стоять у моря, или разговаривать с Куртом Кобейном по телефону, или собирать лучшую рок-группу современности и выезжать с ними в грандиозный тур, но потом вдруг оказываешься в темноте». У Анисимова будто проволока в горле, царапающая изнутри всякий раз, когда он открывает рот. Он сглатывает, пытаясь избавиться от этого ощущения, звук неожиданно похож на всхлип. Сережа сочувствием во взгляде пытается прикрыть непонятно откуда всколыхнувшийся ужас. Быстрым взглядом пробегает остальное, кажется, наизусть зная каждое слово. «Единственное, что возможно увидеть — маленькая, но ослепительно-яркая вспышка, переливающая к краям оранжево-красными неоновыми полосами. Кажется, что весь космос, вся эта громадная Вселенная останавливается, немного затухает, давая вспышке возможность показать себя в полную мощность. Какое-то мгновение мертвая звезда изучает тебя, как бы… пытаясь наладить контакт? А потом звезда взрывается сверхновой, разнося все в клочья, мощные волны гонят впереди себя кометы, астероиды, тонкие нити света выжигают все на своем пути, проникают в каждый кратер, каждую щель, превращая планеты в космическую пыль. Вселенная умирает, когда наступает кромешная тьма». Макс задыхается, Сережа не издает ни единого звука, смотрит на расплывающиеся буквы и беззвучно кричит, не открывая рта. Он отворачивается, давая совсем немного времени им обоим. Максу — прийти в себя, себе — обдумать все происходящее. В голове набатом стучит мысль: этого не может быть. — Мне страшно, Сережа, — тихо шепчет Максим, не уверенный даже на пятьдесят процентов, что его услышат. — Это всегда страшно. В детстве, даже думая, что это просто крошечная зажженная звездочка, я сам тянул к ней руку. Потом стал игнорировать, а сейчас пытаюсь убежать от нее. Я боюсь того, что она несет в себе, к чему стремится. Она — идеальный пример деструкции, тенденция к разрушению. Она так похожа на тебя, Сереж. В голове образуется оглушающая пустота, когда PLC говорит: — Тогда тебе стоит держаться от меня подальше. Голос эхом соскальзывает с белых стен. Взгляд Максима — он так боится увидеть на лице Сережи подтверждение его слов — ощущается зудящей от волнения кожей практически физически. Сережа знает, что должен делать, он делал так сотни тысяч раз. Отталкивал астероиды, когда до горизонта остается совсем недалеко, спасая их. — Что? — в шутливой интонации слышится неверие. — Почему? — Потому что я как раз то, чего ты боишься. То, что тебя уничтожит. Потому что помпейцы бежали прочь от Везувия. Потому что астронавты никогда не подружатся с Черной дырой. PLC делает глубокий вдох, и кажется, что притаившаяся за поворотом опасность отступает. Осталось совсем немного. — Ты когда успел объебаться? — сдавленно хрипит Максим, заглядывает ему в глаза: на белках не видно лопнувших капилляров, зрачки не расширены. Горло сжимает катастрофа. — Тебе нужны доказательства? Сережа слышит голос словно со стороны, в ушах звенит от злости на самого себя. Он ненавидит себя, ненавидит свою сущность, из-за чего приходится отталкивать то, что любишь, но так боишься потерять. Что-то темное заволакивает все сознание, самоконтроль трещит по швам, еще секунда — и он сделает что-нибудь ужасное. — Честно, не смешно уже, Серый. Хватит. Внутри нарастает такая волна, что, кажется, она вот-вот разнесет все вокруг. На глаза попадается корзинка красных яблок, служащая для демонстрации сил гравитации. Сережа, почти не понимая, что делает, хватает одно и несильно его сжимает. За пару секунд сладкий и сочный фрукт сжимается, его кожица покрывается чернотой, а сам он начинает гнить внутри. На лице Максима отображается целая палитра эмоций, когда яблоко — вернее то, что от него осталось, — падает ему под ноги. — И так со всем живым, — PLC удивлен, что его голос звучит совершенно спокойно, и этот контраст заставляет Макса вздрогнуть и сделать шаг назад, будто испугавшись, что страшная неведомая сила превратит и его в гниющий изнутри кусок мяса. — Правильная реакция. — Что… — шепчет Максим. С десяток шагов назад, упирается спиной в стену, совсем рядом с дверью, и Сережа читает практически по его губам. «Что мне делать?» Иди домой, Макс. Тебе нужно домой, тебя там ждут. Беги, беги, беги, и никогда больше не возвращайся. Впервые за время их знакомства Анисимов уходит, и PLC не провожает его до самой последней ступеньки. Максим бежит, и Сережа стоит на месте. Он не догоняет его, не говорит, что все это глупая-тупая-отвратительная шутка, трюк, фокус, не делает абсолютно ни-че-го. Чтобы вы знали: в ту ночь оба не смогли сомкнуть глаз. \\ Полученное сообщение от Макс: «Че ты молчал, моя книга получилась бы еще интереснее, если бы я вписал ТАКОЙ ПОВОРОТ». «Это что, получается, ты даже собачку и кошечку не можешь завести из-за этой своей, эм, способности?» Сережа раздраженно читает очередное сообщение, но не бросает в черный список — и так черного вокруг слишком много. Сообщения не убьют, это и есть то самое безопасное расстояние, и как бы Трущев себя не убеждал, от Макса так сразу отказаться оказалось сложно. Полученное сообщение от Макс: «Я знаю, что ты делаешь. Запугиваешь. Я сдам тебя ФБР, если ты не ответишь». «Ты когда-нибудь терял кого-то важного?» Все, что бы PLC ни думал или делал, сводилось к одному — напоминанию о событиях, которые повториться не должны. И, вроде бы, под влиянием Анисимова он становится немного свободнее, немного увереннее, больше не сводит судорогой пальцы и не хочется лечь на пол и долго кричать, но сейчас, когда Макс так неосторожно пробил стену, вскрыв старые раны, воспоминания стали накатывать с троекратной силой. Когда мертвые звезды натыкаются на живых, они поглощают их без остатка. Медленно, не предвещая ничего плохого, но и не обещая ничего хорошего. Дна в нем нет, и люди теряются, пожираются сами по себе, долго не задерживаясь, тонут во тьме. Руки вытягивают, пытаясь из кожи вон вылезть, только бы с концами не пропасть. Полученное сообщение от Макс: «Мне кажется, что оттого, что человек ушел или оттолкнул, его нельзя перестать любить». Некоторые успевали покинуть его еще до того, как встать на орбиту (читать: прямой путь к гибели). Алина была умная и всегда знала безопасное расстояние. Стояла вдалеке, беззвучно наблюдая, как одна за другой звезды, окружающие PLC, тянутся к нему, не в силах преодолеть гравитацию, вращаются с ускорением и в конечном итоге — падают. В бездну, в сингулярность, в ту маленькую точку, которую не позволено увидеть ни одному живому существу. Алина была умная. Она убежала от него со всех ног, спрятавшись в теплых и не губительных для нее объятьях их общего друга. Трущев отпускает, потому что любит. Или любил когда-то, да и какая нахрен сейчас разница. Полученное сообщение от Макс: «И из памяти никак не вытравишь, особенно если этот человек был лучше всех окружающих тебя сейчас» Для некоторых перспектива упасть становится самоцелью. И, если бы Сережа был такой же умный, как его бывшая жена, то никогда бы больше никого к себе близко не подпустил. Особенно кудрявых гитаристов с татуировкой на лице и совсем детскими взглядами на эту жизнь. У них нет ни одной фотографии вдвоем, но они все равно проводят вместе слишком много времени. Эрик Шутов становится его личным спутником, но около черных дыр они, как известно, долго не задерживаются. В какой-то момент, залюбовавшись аурой света в темных глазах, Эрик плюет на расстояние, на худо-бедно построенные Сережей правила, сбивается с траектории и падает. PLC прижимает его к себе, пока мальчишка захлебывается в истошном вопле, и просит прощения на всех известных и неизвестных языках. Чувство вины мокрое и липнет к телу, скатывается каплями по холодной от ужаса коже. Как дождь, как гребанный лондонский дождь. После этого PLC не ломается лишь потому, что уже сломан. Иронично: само воплощение смерти способно отчаянно, невероятно сильно любить. Проходит год, или два, или всего пару месяцев, или похуй совсем сколько прошло. Для Трущева время идет слишком медленно, почти незаметно. Кроме фотографий в списке запретов еще и календари, ведь какой в них смысл, когда ты встаешь напротив и по привычке зачеркиваешь пару дней, которые для тебя тянутся как несколько недель, и часы — они рядом с PLC просто-напросто останавливаются. Время замедляется, делает виток вокруг него петлей, замыкая круг, и по стене стекает на пол. Полученное сообщение от Макс: «Ты будешь помнить меня, если я уйду?» Пальцы быстро набирают ответное сообщение.

Исходящее сообщение: «Заткнись. Даже не смей заикаться о своей смерти, слышишь?»

Максим непонимающе хмурится: а кто тут говорил о смерти? Он ведь о своих вечных расставаниях, о том, что не может ни к кому привязаться, отталкивает. Ему кажется, что стоит от него, Макса, отойти всего на пару шагов, как он тут же теряет интерес, не оставляет шансов даже близко подойти к его «горизонту событий». Один только Сережа умудряется его притягивать, остальные люди метеорами пролетают мимо, не оставив даже призрачного намека на свое пребывание. А у PLC все сводится к одному, и уж лучше бы это он из них двоих ни к кому не мог привязаться. Ну, а пока его телефон продолжает разрываться от сообщений: Полученное сообщение от Макс: «Опять был в обсерватории с Олегом, Дэни отвратительно проводит экскурсии. П-п-посмотрите на М-м-меркурий. С ума сойти можно». «Если очень долго бежать от черной дыры, то каков шанс, что она про тебя забудет и отстанет?» «Ответь на звонок или хотя бы на мой вопрос, как только узнаешь ответ». Обязательно, первым делом — тебе, думает Сережа. Но пока что примерный ответ — никогда. \\ Макс трет покрасневшие глаза — от недосыпа, конечно же, ничего не подумайте, — и тянется за следующей сигаретой. Все вокруг застывшее, дым петляет над его головой, затягивается призрачной петлей на шее. Все это здорово напоминает йо-йо. Удар — я теряю тебя — удар — держись от меня подальше — удар — беги домой тебя там ждут — удар — ты меня не спасешь — удар, удар, удар. Максим, честно говоря, плохо помнит, каким образом он умудрился выцепить Даню в бар после работы. Может быть, дело было в Олеге, который почему-то тоже согласился посидеть вместе с ними, хотя ни к алкоголю, ни к Максу теплых чувств не испытывал. Они почти синхронно передергивают плечами, пытаясь скрыть отвращение на лице, когда заходят внутрь насквозь прокуренного помещения и садятся за самый крайний столик у входа. — … Ну, начнем с того, что Черные дыры — не такие уже и чудовища, — говорит Даня, поправляя очки, его отражение Максим видит в оранжевом отблеске стакана. — Они не работают как огромный гравитационный пылесос, который всасывает всю вселенную, у них есть предел влияния. Если объект пройдет горизонт событий, то с ним покончено, но многие звезды и планеты находятся на орбите, сохраняя безопасное расстояние и оставляя Черную дыру голодной. Поэтому твой вопрос не совсем корректен… — Это чисто теоретический вопрос, — повторяет вопрос Максим. — Что не может поглотить Черная дыра, даже если объект пройдет этот твой гарнизон? — Горизонт, — в один голос поправляют Олег с Даней, смотрят друг на друга и позволяют короткую улыбку-ухмылку, понятную только им обоим. Дэни ненадолго задумывается, раздраженно бьет пальцами по твердой поверхности стола. Олег тоже неосознанно копирует его позу, и Анисимову становится смешно от мысли, что эти два задрота могут стать ничего такой парой. Он займется этим сразу же после того, как разберется с более насущной проблемой. — Ну, если есть Черные, то должно быть и Белые, как в шахматах, — пытается отшутится Олег, потому что атмосфера за их столиком постепенно становится слишком мрачной. Даня мрачно обдумывал вопрос, Максим мрачно смотрел на пузырьки в своем пиве. Каждый пузырек стремится наверх, и Макс думает: вот я, вот Сережа, вот наши отношения, вот моя книга. Достигнув поверхности, они обязательно лопаются. Гребанные метафоры о его разбитом сердце от спонсора сегодняшней депрессии — отвратительного пива в таком же отвратительном баре с не менее отвратительной компанией. — Белых дыр не существует, — говорит Дэни, кажется, полностью увлеченный беседой с Олегом, не обращая внимания на полупьяного Анисимова. — Повторяю: в чистой теории, — звучит слишком грубо, Макс бы и рад смягчить тон, да не получается. Смотрит исподлобья, как дикий кот, готовый бросится в атаку, и Терновой опасливо косится на него. — Что произойдет? — Да, на каждое действие найдется свое противодействие, и Белая дыра как бы, чисто теоретически, не может быть полностью поглощена Черной. Белая также имеет сингулярность и горизонт событий, только наоборот: если пересечь горизонт Черной означает «исчезнуть», то для Белой это просто… — Невозможно, — заканчивает за него Олег, и кивает Дэни. — Никто до сих пор не уверен на все 100%, существуют ли такие объекты вообще и что именно случится, когда Черная сольется с Белой. Максим уже успевает пожалеть, что вообще задал вопрос. И когда это Терновой стал так шарить в астрономии?.. — Я читал, что в 2017 году был гамма-всплеск, — добавляет Олег, а потом поясняет — для Макса. — Это одно из самых ярких и высокоэнергетических событий в космосе. Гамма-всплески сопровождаются остаточным свечением, указывающим на то, что это результат взрыва звезды. Сначала были гипотезы о том, что источником всплеска была Белая дыра, и ей даже имя дали… — И что стало с ним потом? — перебивает его Макс, чувствуя, как сердце с силой бьется в груди, будто пытаясь выбраться из клетки. Он откладывает стакан, чтобы ненароком не разбить его. Бдыщ, — взрывается еще один пузырек. Маленькая копия Большого взрыва. — Ничего, — пожимает плечами Дэни, — доказано, что гамма-всплеск был вызван столкновением двух нейтронных звезд. Не то. Максим гонится не за тем, зря только тратит время, надираясь до чертиков в баре, без всяких вариантов хорошего исхода. Лучше поднять белый флаг, пока не поздно, и сдаться, сбежать, как просили. Не творить глупостей, хотя как он может без глупостей — весь такой в эту самую глупость влюбленный. — Вспомнил! — вдруг сияет Терновой. — Имя Белой дыры вспомнил. Макс протягивает ему салфетку и долго гипнотизирует косые, второпях записанные буквы и цифры. «AM-M3H3». Сначала это не кажется ему знакомым, а потом до Максима доходит. Все неизбежно бежит к концу. \\ PLC будит стук в дверь. Вернее, даже не стук — его игнорировать Сережа научился уже давно — кто-то барабанил, кажется, всеми частями тела, пытаясь выломать и без того хлипкий замок. Сережа даже успевает пообещать убить любого, кто сейчас так бесцеремонно нарушает его сон. — Кто? — рявкает он, и стук прекращается моментально. — Это я. Сережа усмехается. — Очень полезная информация, спокойной ночи. И разворачивается уже, когда вдруг понимает, кто стоит по ту сторону двери. — Какой спокойной, дверь открой, идиот, — а потом дублетом, — Как же ты меня достал, Сережа! — Это ты пришел в мой дом и стучишься в мою дверь в третьем часу ночи! — не удерживается от ворчания PLC, хотя внутри все вдруг холодеет. — Где ты достал адрес? — Дэни, — усмехается Макс, — Я в ответ устроил ему свидание с Олежкой. Открой, через дверь не так удобно разговаривать, а еще здесь холодно, и я… Сережа практически в унисон заканчивает вместе с ним: «пьяный». В бортовой компьютер он бы занес следующую пометку: «Непредвиденные обстоятельства. Просчет в системе, гибель, крах, взрыв». PLC открывает дверь, и Макса толкает к нему навстречу, будто неведомой силой гравитации. Но Трущев делает шаг назад, и что-то в его взгляде заставляет Максима остановиться. В квартире странно пусто: Сережа будто специально пытается обезличить ее, убрать все, что может напомнить о ком-то (потерянном) важном. Максим едва успевает отдышаться, когда его прорывает, в пьяном бреду едва можно разглядеть смысл: — Белые дыры как Черные, но наоборот… Дэни сказал, что не знает, что произойдет, если они соединятся — возможно, будут, эти, мать твою, Серые дыры, но есть шанс, что… — Что они уничтожат все живое на планете. Ты же не «фиолетовый» с камнями бесконечности, чтобы творить геноцид. — Да, я голубой, — гордо сообщает Максим. — Так вот, не перебивай и слушай, эти дыры… Макс запинается, видимо, подбирает слова, и, не придумав ничего лучше, просто выставляет вперед какие-то картонки, листки бумаги с какими-то пометками. Сережа быстро пробегается взглядом по словам и не может подавить смешок. — Ты что, украл стенд из обсерватории? Так, все, конченый, я вызываю тебе такси и похуй, какие у тебя там доводы… — У Белой дыры мои инициалы и кодовое название моей книги, и в 2017 году она исчезла. После минуты действительно оглушающего молчания, Сережа вдруг начинает смеяться — горько, неестественно громко, невесело. У Максима все внутри переворачивается, когда он слышит это, хочется заткнуть, заставить поверить в это. Анисимов делает пару нетвердых шагов, когда перед глазами все темнеет, и он хватается за чужое плечо, как за точку опоры, перед тем как отключиться окончательно. У PLC не остается никакого иного выхода, чем уложить его на постель и поклясться, что утром обязательно выгонит. Клянусь, я не влюблен в него. Клянусь, я не причиню ему боли. \\ Что делать, если все, что ты считал правильным, теперь кажется неправильным, а вчерашнее «нельзя» превращается в «возможно»? Опять задает вопросы звездам. Мягкий свет от двух фонарей — единственное, что освещает тихую ночную улицу, их сияние не дает разглядеть даже кусочек Кассиопеи. Спать не хочется от слова совсем, но и смотреть на звезды тоже сил нет. Сколько тысяч лет Сережа смотрел в небо с немым вопросом: почему? Звезды холодно мерцали в ответ. Им не было никакого дела до того, как это получилось. Лучше не задавай лишних вопросов, не забивай голову, не напрягай и без того поврежденный и ноющий от боли разум. Отбрось, как мусор, смирись и влачи жалкое существование. Не пытайся разобраться в том, что давным-давно запуталось. Словно в подтверждение его мыслей, фонари вдруг мигают и гаснут, обычный скачок электричества. А потом начинается что-то странное… Металлическое покрытие фонарей ржавеет, покрывается тонкими змейками-трещинками, и в непонятно откуда взявшейся темноте и тишине отчетливо слышится звук. PLC вздрагивает, потому что звук идет из спальни. — Макс? Он открывает дверь и думает: «Господи, наконец-то. Я окончательно сошел с ума». Максима трясет во сне, он всхлипывает, находясь во власти кошмара, шепчет что-то среднее между «мертвым» и «Сережа», но это не главное. От него подрагивающей дымкой исходит свечение, и звук — тот самый звук — скрежет разрываемой материи реальности. Вибрации проходят по его кажущемуся сейчас такому хрупкому телу, по телу Сережи — он чувствует их кончиками пальцев, вибрации повсюду. PLC кажется, что если он коснется его сейчас, то Макс просто треснет, расколется пополам, перестанет существовать, слившись со странным светом. И только это останавливает его от безумного желания прижать к себе, защитить. Только это заставляет скатиться вниз по стене, прямо на холодный подрагивающий пол, и вспоминать имена всех существующих богов, в честь которых и были названы планеты. Ему страшно, но боится он не за себя. Клянусь, я все отдам за то, чтобы он жил. PLC открывает глаза, когда Максим успокаивается. В неровном свете кажется, что на его щеках блестит иней. Сережа встает только для того, чтобы открыть окно, вдохнув отрезвляющий прохладный воздух, поправить сбившееся одеяло, а потом вновь сесть на пол рядом с кроватью. Прислушивается, считает все рваные вдохи и выдохи Макса, так сильно боясь услышать тишину. Под окнами третьего этажа цветут ирисы. Где-то светит фонарь. \\ Сережа не понимает, как умудряется заснуть в столь неудобном положении, но когда он открывает глаза, то за окном уже светло. Все произошедшее ночью кажется странным кошмаром, и PLC на секунду готов поверить в это. Всего на секунду. Потом ему на глаза попадается стенд, прислоненный к стене, вчерашний гребанный стенд, на котором, оказывается, изображены Черные и — в чистой теории — Белые дыры. Вспоминает о пересеченном Максом горизонте, странном свете, исходящем из него, огромном выбросе энергии в виде вибраций… Господи, пожалуйста, пусть все будет сном. — Нет, нет, нет. Макс? Где он? Сережа слепо шарит по кровати рукой, цепляется за сбитое в комок одеяло, вскакивает, с ужасом понимая, что Максима в комнате нет. — Макс? Стыдно вот так париться, метаться по комнате, стыдно звать его по имени, но паника накатывает так неожиданно и так остро, как никогда. Страшно, стыдно. Небо отсвечивает тревожным ультрамарином, когда… Он находит Максима, еще не до конца проснувшегося, на кухне. Макс смотрит в чашку только что заваренного крепкого кофе и видит в нем привычную пустошь тьмы, а потом поднимает глаза, взглядом встречаясь с обеспокоенным взглядом Сережи, и спрашивает с улыбкой: — Кофе? PLC не находит ничего более путного, чем ответить: — Доброе утро. \\ Земля, прием, как слышно? — хрипит радио у соседей, — Говорит и не мертвый, и не живой, и даже не звезда. Земля, прием, мы и есть катастрофа. Мы и есть пустота. Макс молчит, его губы дрожат. На столе остывает кофе. Земля, прощай, — помехи, помехи, помехи, слов почти не разобрать, — нас уносит в открытый космос, когда наступает тьма. — Значит, я… — пытается произнести вслух, его всего потряхивает, а ногти с такой силой впиваются в ладонь, что оставляют маленькие отметины. — Что-то вроде, — кивает Сережа. — И ты задаешь слишком много вопросов, на которые я не могу дать ответа. У Макса, кажется, включается инстинкт самосохранения (самолжи) — задним числом. Он прячет лицо за волосами, стискивает руками виски, будто пытаясь спрятаться и убежать от собственных мыслей, наспех вытирает выступившие слезы тыльной стороной ладони. PLC как никто другой на этой планете понимает его сейчас. Ужасно запутанный в себе, напуганный до чертиков. Но Трущев просто не может успокоить его, слова застревают в горле. Да и какие слова могут равняться с тем, что происходит, неужели хоть что-то может быть соразмерно тому, что они оба ощущают в этот момент вечности? Проще все равно не будет. — Дэни сказал, что есть несколько вариантов развития событий, — наконец, шепчет Максим, его голос дрожит от слез. — Первое — это никогда не случится. Этого просто не может случится, потому что, блять, противоречит всем законам вселенной. — Второй, — Сережа зачем-то тоже понижает голос до шепота, будто боясь, что его подслушают. — Мы уничтожим вселенную. На пересечении света и тьмы, энергии и того, что эту самую энергию поглощает, всегда создается взрыв, подобный Большому. Про Землю говорить нечего — люди даже не успеют понять, что произошло. Даже в новостях, прервав ужасно интересный сериал про двух влюбленных друг в друга идиотов, не успеют объявить про необычайное световое шоу на самой кромке бесконечного космоса. Солнце погаснет одной из первых звезд, не оставив после себя совершенно ничего; Андромеда на последнем своем вздохе — уже не невероятная когда-то Галактика, а остатки звездной пыли и хлама промеж пустот. Выжигая до тла, свет разорвет пласты бытия, да и пусть горит. Все произойдет за считанные секунды, как в Помпеи: раз и… наступит тьма. Космос мертв. Так угаснет прежняя жизнь. Проблема лишь в том, что теперь они вообще не могут ничего изменить. Если выключить лампочку — мир изменится; если включить ее обратно, то он все равно не станет прежним. Сережа не знает, как ему жить во внезапно изменившемся мире, когда загораются миллионы огней. — Я же просил — цедит PLC, — держись от меня подальше. И вот где мы с тобой сейчас: можем уничтожить не только друг друга… Сережа вздрагивает, когда слышит голоса во дворе — оказывается, за время его самокопания Максим успевает встать и приоткрыть окно. Там, на улице, под лучами еще греющего их солнца играли дети. — Договаривай, — просит Максим, опершись руками об подоконник и подставив лицо теплому ветру. — Что будет? — Ты погибнешь, убьешь меня и всех живых существ, если мы продолжим, сука, в том же духе. PLC не знает, почему его «держись от меня подальше» звучит как «больше никогда не оставляй меня». — А что если нет? — спрашивает Макс. — Никто не знает наверняка, боже, да никто и не узнает точно, что произойдет и происходило ли. Почему ты так уверен, что наши отношения — это катастрофа? Что мы — это ошибка? Спорить сил нет, Сережа вдруг понимает, что он устал, безумно устал. Хочется просто лечь спать, остаться в темноте, как бы сильно она ни пугала. — В этом нет никакого смысла, — PLC пытается сказать это и зло, и грубо, и отталкивающе, и устало, но получается почему-то только устало. Никакого смысла. Потому что не может потерять Макса из виду, сколько бы ни закрывал глаз. Но все равно пытается разгрызть связывающие их еще задолго до знакомства стальные канаты. — Значит, погибнем вместе, как в сопливой мелодраме. Надеюсь, ты не против? Макс оборачивается к Сереже с глупой улыбкой и читает по глазам: против. Потому что боится. Боится стать смертью для других, хотя это и противоречит природе черных дыр. Боится исчезнуть из этой квартиры, из этого мира, из этой Вселенной, такой странной и неправильной. Боится — и хочет этого. — Ты ведь знаешь историю любви мотылька к свету фонарей? Сережа тоже подходит к окну, игнорируя противный внутренний голосок, рекомендующий из этого же окна выброситься. Три этажа вниз… — Не понимаю, к чему ты сейчас ведешь, — честно говорит Максим. Температура рядом с Белой дырой достигает десяти миллионов Кельвин. Она может сжечь дотла столько всего, не укладывающегося в голове. — Завороженный светом, которого он не находил вот тьме, мотылек всегда стремится к нему. Всеми силами, понимаешь, в надежде на что-то лучшее, настолько влюбленный в сам образ. Но, приблизившись к горизонту событий, он сгорает заживо, навеки теряя крылья и надежду. Добровольное самоубийство. И сейчас я веду себя как самый настоящий мотылек, а ты — приманка на слабых. Макс яростно выдыхает, всхлипывая и тут же зажимая рот ладонью. У него такое выражение лица, что Сереже хочется просто обнять его, укрыть от всего, что свалилось, чего ни тот, ни другой не просили. Но не может под угрозой не только своей, но еще и восьми миллиардов других жизней. — Помнишь, я говорил, что не знаю, что несет в себе мертвая звезда, зачем она вообще существует во Вселенной, уже ничего в себе не имея, к чему стремится? — говорит Максим, подходя ближе, не обращая внимания ни на какие знаки «стоп» и «особо опасно», — Я боялся этого, потому что не понимал, но сейчас понимаю… К счастью. Эта звезда стремится к счастью, как и мотыльки. Есть еще третий вариант, всегда есть хороший конец, как в каждой книге есть положительная развязка. Даже после уничтожающего все взрыва может создаться что-то новое — не лучше и не хуже прошлого, другое, иное. Даже на земле уничтоженного города начинают цвести цветы. — А в твоей книге? — вдруг спрашивает Сережа. — Чем она заканчивается? Лицо Максима становится задумчивым, он закусывает губу. — Может, там, внутри Черной, действительно находится кротовая нора, тропинка в параллельную вселенную. Или в ту же самую вселенную, только на несколько лет назад, вернувшая их в момент знакомства. Сережа понимает, что нужно уходить. Уносить ноги, немедленно, вынести свою любовь из помещения и спрятать подальше, не лелея надежду на хороший финал. Невыносимо стоять вот так вот перед ним и делать вид, что ничего не изменилось. Что Макс продолжает писать книгу, а он — рассказывает ему очередную сказку про далекие-далекие звезды. Но вместо этого Трущев просто говорит абсолютно ничего не значащие в данной ситуации фразы, не в силах покинуть чужую орбиту. — И они предпочтут не знакомиться, убегут друг от друга со скоростью света. Один — предположим, улетит на Нептун с другим экипажем и мартышкой, а второго отправят следить за кометой 67Р. — Или… они ничего не станут менять. Быть может, это все уже происходило. Может быть, они знакомились и умирали сотни, тысячи раз, меняли маршруты, города, планеты, галактики, влюблялись, ненавидели. Может быть, мы проживаем эту жизнь не в первый раз? Я не знаю, я еще не успел дописать. — Тебе стоит ускориться и рассказать о главном. По всей видимости, до 29 ты не успеешь. Проблема в том, что Белая дыра может существовать, пока в пределах её горизонта событий нет ни одной частицы материи. То есть, очень недолго. Она словно вспышка, наделяющая вселенную новой материей, и тут же умирающая. Максим, похоже, чувствовал это, поставив себе глупый дедлайн. — Ты будешь в порядке, — говорит Трущев. Даже если это означает «ты не будешь со мной», даже если это означает «я умру, но ты будешь в порядке». Максим натянуто смеется. Ха-ха, охуенная шутка. — Не буду. PLC дышит глубоко, пытаясь успокоиться, и слишком поздно замечает, что Максим подошел к нему слишком близко, нависая над ним. — Ты ведь знаешь, что ничего не выйдет? — предупреждающе. — Отойди или, я клянусь… — А то что? — дыхание Макса ощущается на уровне щеки, путей к отступлению — никаких. — Ударишь меня? Сережа улыбается, а потом без предупреждения бьет Максима в грудь, выбивая воздух, кажется, сразу из них двоих. Это меньшее, что он может сделать, чтобы обезопасить самого Макса от глупостей… Анисимов, к его удивлению, дергается, опасно накренившись назад, инстинктивно делает шаг назад, а потом наоборот — два шага вперед, и тянется к нему. Касание с самым простым посылом: остановить, прижать к себе, подгоняемое страхом потерять. Примерно такое же движение, — но наполненное не страхом, болью и неуверенностью, а безнадежной нежностью, когда-то сделал Эрик. Сережа зажмуривается, ожидая, что сейчас, вот сейчас услышит крик. Тот до боли знакомый утробный вой. Максим кричит — но не от боли. Вместо этого их прошивает скачок энергии. И если для PLC это неожиданность, но не сюрприз, то Макс впервые чувствует подобное. Внутри него будто из пыли и обломков вселенной зарождается что-то новое, как сверхновая, которая растет, растет, растет в нем, как опухоль, чтобы в конце концов лопнуть. Звук уничтоженной, разорванной в клочья Вселенной. Максим открывает глаза, боясь, что сейчас картинка рассыплется на пол горсткой разноцветных стекляшек, а вокруг останется только темнота. На деле же… ничего не происходит, кроме того, что их энергия выбила все электричество в городе вечных огней. Они просто стоят в обнимку, до конца не осознавая, что натворили. PLC даже не уверен, живы ли соседи, пока не слышит чей-то звонкий смех — возможно, смеялся он сам. Когда Сережа отшатывается, Максим понимает, что улыбается. Криво, безумно, с едва зарождающейся надеждой сквозь теплый и густой поток крови. — Я же говорил. Хороший конец. PLC замирает, кровь из носа Макса — от перенапряжения — капает на пол, отсчитывая секунды до Апокалипсиса. Пара капель, Сережа уверен, уже впитала его толстовка. Черное давно смешалось с красным. \\ — Значит, ты уверен? Максим вытирает кровь рукавом рубашки и зыркает на него с недоверием и немым вопросом: «че, серьезно?». PLC боится, потому что за долгое существование успел причинить много боли и хлебнуть сполна, но Макс — Макс другой. Храбрее, безрассуднее, безумнее, и поэтому он говорит: — Да? И, кажется, то, от чего они оба в каком-то смысле пытались убежать, их все-таки нашло. Сережа улыбается и выглядит так, словно долго тащил на себе неподъемный груз небес. А потом появляется Макс и подставляет свое плечо: ты больше не один, ты больше не одинок. — Звучит как-то неуверенно для того, кто решил уничтожить эту Вселенную. Они стоят совсем рядом, дыхание призрачно ощущается на щеке, и из старого радио соседа сверху особенно четко слышится, как Вселенная через очередной рок-хит современности пытается донести простую мысль: им осталось совсем немного. В руках Черной дыры, как известно, бьются в агонии и погибают вселенные, вянет и гниет все живое, распадаются на атомы — электроны, протоны, нейтроны, мельче, мельче — мечты и надежды. Максим улыбается. И берет его за руку. — Ты мне веришь? Вопрос с двойным дном, и правильным ответом было бы «нет, конченый, это убьет, это, блять, не игра такая детская на выбывание», но в ответ Сережа почему-то просто кивает. — Верю, блять. Он говорит это будто перед Святой Инквизицией, утверждая, что Солнце находится в центре Солнечной системы, а пропасть Черной дыры не даст пропасть Белой. Он притягивает Максима к себе за край футболки. Его касания чувствуются быстрыми порханиями бабочек на лице. Сережа пропускает сквозь подрагивающие пальцы отросшие светлые пряди, скользит изучающе по подбородку, потом по скуле, гладит большим пальцем холодные щеки, и Максим впервые за неделю смотрит ему в глаза. Не уверенные даже на одну миллиардную процента, что таким образом не уничтожат всю чертову Вселенную. Что планета не повторит судьбу Помпеи, и крик умирающих не будет последним, что они услышат. Сережа все равно тянется к нему, как к источнику света, а Макс давно пересек его горизонт событий. Им в любом случае конец. Они шепчут это друг другу, раз за разом, безумно улыбаясь. Каждый раз они тянутся друг к другу, как магниты, сталкиваются и разбиваются. Сережа не знает, можно ли хотеть этого так сильно, любить отчаяннее, прижать еще ближе, существует ли что-то лучше. Горизонт событий пройден. Это расценивается как выстрел в воздух, но Максу совсем не страшно. Краски слепят уставшие от серости глаза. Световой поток врезается в темноту, со всем нетерпением и желанием, а тьма цепляется за свет, как за единственный способ спастись. В комбинации это постоянная борьба ценностей на грани помешательства, постоянное подвешенное состояние, и оно прекрасно с любой точки зрения. Черная дыра сливается с Белой: ты во мне, я в тебе. Круг замкнулся. Вспышка. Космос мертв. Но всего на один лишь миг.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.