when the darkness comes

1. Мы корабли космические, убийственно быстрые отвратительное черновое название главы срочно придумать другое Эвер влюбился в звезды еще задолго до того, как люди научились создавать ракеты и касаться поверхности планет своими тяжелыми подошвами. Он стремился к — изломанным, тусклым, обманчивым — звездам, и даже во снах он видел все те же спутники и космические корабли над посадочной станцией. Когда в школе спросили — кем же Эв будет — ему и думать толком не надо было. Космос — свободный и бесконечный, а на Земле пусть торчат те, кто не умеет мечтать. Планета Земля давным-давно потеряла краски. И потому взоры все чаще и чаще устремлялись в небо. Туда, где светили яркие звезды, а потом — прорыв за прорывом — и на ракетах улетали в космос, оставляя Армагеддон позади своих белоснежных крыльев. Когда Эвер проходит собеседование для поступления в Космическую академию, ему задают самый стандартный вопрос «почему ты так стремишься попасть туда?», имея в виду, конечно, саму академию, но он понимает вопрос немного по-другому. — Я хочу быть счастливым. И, боюсь, на Земле я счастья не найду. Счастье ведь совсем не земное, не серое, как выжженные города или угрюмые лица соседей по комнате. Оно переливается красно-оранжевым, как Марс, бледно-голубым, как Уран, коричневым, как Плутон. Счастье все в красках. Это руководство понимает и, несомненно, принимает. Вот только полет все откладывают, год, два, и он так боится стать одним из астронавтов-призраков с пустой сводкой в личном деле: был там-то, проходил туда-то, в космос не попал и умер вчера. Он так боится быть зря. На столе схемы и таблицы, тетради, ручки, красные отметки поверх белых линий, и звездные тропинки небрежно рассыпаются сверху. Глаза устают перечитывать строки бортовой инструкций аварийного прекращения полета. Эвер нужны срочные рейсы. И чтобы путей назад, к отступлению больше не было. Когда его экипаж вызывают для объявления, то Эв думает: вот оно! Сейчас они зайдут в главный зал, готовые к любому повороту событий. Да хоть сейчас их в космос запускайте, они только с радостью, но вместо этого… Им представляют их нового капитана. И ему кажется, что весь мир рушится. может удалить все нахуй Эв мельком оглядывает синюю форму, капитанские нашивки, руки, сжатые в кулаки, слишком напряженные плечи, и только потом смотрит в лицо. Личность капитана интересовала его меньше всего. Он краем уха слушает о том, что Нот был переведен из военного флота специально для роли главного для слишком своевольного экипажа — как в наказание. Руководство понимает: нельзя управлять неуправляемыми. Нельзя делать кого-то слишком счастливым. Экипаж принимает нового кэпа как личное оскорбление для их независимости. Нот смотрит на Эв так, будто у него разве что поперек лба не написано: конченый. Эвер думает, что никогда не доверит этому бесцветному, напыщенному и скучному человеку свою жизнь. Что ж, это война. 2. Помоги, но только не мне это пиздец Эв стремился к звездам, но не знал, что его ждет — мерцающие вспышки, тяжесть на плечах, крепко сжатые зубы, чтобы не закричать, боль и бешеная пульсация в висках. Держисьдержисьдержись Для астронавта, болеющего космосом, наверно, странно ненавидеть симулятор полета. Однако Эвер после симулятора только и хочется, что застрелиться. Выползти из кабины на коленях не позволяет только проклятая гордость. Но, сделав пару шагов в общий зал, Эв все-таки чувствует, что его заносит в сторону, а желудок продолжает вырисовывать невероятные кульбиты. Мыслями он все еще там — в падающем в Японское море космическом корабле, застывшем в тодесе. В спирали смерти. Вращение — небо, море, небо, море, потолок, пол, потолок, пол — ускорилось. Остается только упасть… От падения его, как и в симуляторе, опять каким-то невероятным образом спасают. Подхватывают за локоть, совсем не осторожно тащат в сторону столовой. Когда Эв все-таки позволяет себе открыть глаза, то может разглядеть лишь расплывающийся значок капитана, в который он так бесцеремонно уткнулся носом. Кэп отмахивается от предложенной помощи медика их экипажа: он в норме, я справлюсь сам. — Тебя укачивает даже в симуляторе. Будет смешно, если ты заблюешь весь салон, когда мы действительно будем делать три витка вокруг Земли, — говорит Нот, улыбается, сука. Нихуя смешного, на самом деле Нот протягивает ему стаканчик. Эв пьет залпом, в один глоток. Жар прокатился по пищеводу и ухнул в желудок, на глаза выступили слезы. Пойло не помогает так же, как и эта притворная капитанская забота. Затолкать бы ее куда подальше, вместе со всеми этими шаттлами и ракетами. — Все, долг выполнил, показал, какой хороший кэп, — говорит Эвер. И ненавязчиво так взглядом на дверь — давай, вали. Нот вздыхает. — Я знаю, что изначально ты ждал этого статуса капитана, что готовился к нему, и сейчас готов меня ночью подушкой придушить, чтобы получить значок. Эвер хочется ответить, что тот ни черта не знает, каково это — чувствовать, как один за другим члены его экипажа становятся чужими, и он боится, что в конце концов звезды его тоже предадут. Но вместо этого он улыбается — пародия на косаток-убийц — и выдает: — Пф, зачем душить тебя подушкой, если в космосе есть самый легкий способ умереть от декомпрессии. Никто даже не поймет, что это была не случайность. Капитан выглядит уставшим, а капитанская куртка — такой же потрепанной. Он понимает, что с таким членом экипажа, как Эв, ему придется совсем не сладко. Но почему-то не исключает его из своего списка, лишая мечты. Хотя может с легкостью, его никто и не обвинит после, потому что иначе подвергает собственную жизнь опасности быть выброшенным в открытый космос при любом удобном случае. И Эв это странно, по-своему уважает. Нот не избавляется от проблемы, не бежит, не сдается. Настоящие космонавты в представлении обычных людей именно такие. Идеальная картинка мужества и силы, но… Но Эвер действительно считает его обычным. Даже за спиной называет «Серым», что приравнивается в его понимании к оскорблению. Серый, как Земля, Серый, как пепел Везувия, Серый, Серый, такой вряд ли в космос полетит. Ошибается. Эв ненавидит себя за то, что смотрит ему в глаза, что чувствует то, что чувствует, пытаясь подобрать метафоры и сравнения, что поворачивается перед самым выходом и кричит ему в спину: — Отрасти усы, Серый, может быть, тебя хоть немного станут воспринимать всерьез. 4. Ветер сильный, я рядом Отсек кажется ослепительно ярким, свет ослепляет, дезориентирует, заставляет морщиться и прикрывать лицо руками. Эв это и делает, когда чувствует, что его руки касается что-то влажное. Он открывает глаза. Темное пятно расплывается по белоснежному рукаву скафандра, яркие раскрашенные шарики плавают по всему отсеку, сталкиваются и лопаются, окрашивая белые стены в пугающе красный. Кровь. А посередине отсека плавает Нот с зияющей раной в животе. Эвер чувствует, как задыхается, как свет постепенно становится тусклым, как голос в наушниках зовет его по имени снова и снова. — Выключить симуляцию. Эв трет лицо, в ужасе ощущая влагу на лице, но это уже не чужая кровь. Он всхлипывает, трясет головой, впервые в жизни испытывая паническую атаку, и операторы переглядываются, не понимая, что делать, когда в кабину, расталкивая всех, влетает капитан. — Я не могу так, — шепчет Эвер, цепляясь пальцами за синюю ткань чужой куртки. (Мертвый) капитан из симуляции все еще стоит перед глазами, когда (живой) обнимает его с такой силой, как обычно прижимают к себе людей, которых не хотят отпускать. — Все ты можешь. — Нет! — в голосе звучит наступающая истерика, — Это место не для меня, все были правы, вычеркивай меня из списка. Я хочу, чтобы все это исчезло, хочу… — Ты должен быть здесь. Эвер не говорит — шепчет, надрывно, сипло, надломленно: — Мне кажется, мне здесь не место. Нот проглатывает все свои «что это за истерика», «прекрати» и «слабак», и вместо этого говорит — тихо, но с такой интонацией, что Эв вдруг затихает и успокаивается: — Все хорошо. Мы здесь не зря. 6. Скоро мы отправимся в путь Наступает утро. То самое, из разряда «обычных», но не совсем. Утро, дающее начало новому будущему, конец прошлому, продолжение мирному существованию настоящего. Эв кутается в горчичное пальто, Нот — в неизменной куртке, и оба пытаются как-то дышать. В то утро они впервые видят их корабль «Ной-1» и не могут вымолвить ни слова. Уже скоро — они взлетят. Уже скоро планета Земля будет отображаться в иллюминаторе, маленькая, совсем беззащитная, чужая. — Невероятный, — говорит Эв, инстинктивно потянув руку к серебряному корпусу. — Невероятный, — соглашается Нот, не отрывая взгляда от горящего счастьем и предвкушением лица. И имеет в виду вовсе не корабль, хотя он тоже, несомненно, прекрасен. Кэп же обещал — они оторвутся от Земли, отправятся в этот чертов космос. Иди так далеко, как сможешь, Эвер, беги так долго, сколько сможешь продержаться. Эв улыбается ярко, ну точно солнце Каркаса Медуз, и становится вдруг как-то тепло и уютно. Правильно. И когда он поворачивается и говорит: — Спасибо за то, что я счастлив. Нот тоже улыбается. Это их последний день на Земле. Солнце заряжает внутренние батареи, морская соль впитывается в кожу, а крики чаек до сих пор чудятся в запуске двигателей ракеты. Они обещают, что вернутся домой совсем другими. Главное — вернуться. 7. Время за стеклом ускоряет ход Если поместить в стакан с водой карандаш, то он перестанет казаться целым. Если поместить корабль с людьми в бескрайний космос, то все станет казаться возможным. Пустыни Марса огромны даже с такого расстояния. Иней лежит на камнях цвета ржавчины. Эвер вздрагивает, когда замечает пылевую бурю, которая кое-как оживляет мертвый пейзаж красной планеты. Иллюзия жизни, движения, мираж. — Могу я попросить тебя кое о чем? — говорит Эв. Нот отвечает, не отрываясь от консоли: — Я не буду целовать тебя здесь. Предложение построено таким образом, что сам факт поцелуя он не отрицает. Только — не здесь, не когда он, сильный капитан, держит штурвал, а остальные бесполезно слоняются рядом и поддерживают его боевой дух. — Я не об этом, — Эв пытается скрыть улыбку, — Ты устал и не спишь уже вторую ночь. Я тоже могу управлять. Он знает, что у военных такое не принято. Если ты капитан, то ты не можешь передать управление кому-нибудь, если ты, конечно, еще живой. Для них куча кнопочек, пульт ручного управления и мигающие экраны — как символ сердца корабля, душа самого главного. Эв пытается быть ненавязчивым, прекрасно зная, что кэп выгонит любого, кто попробует занять его место на борту. Кэп окидывает его долгим взглядом, от которого по коже идут мурашки, и кивает на кресло второго пилота. Разделить душу корабля на двоих, так, кажется, это называется. Историю они рассказывают молча Нот прячет все внутри, закрывает на замок за капитанской курткой, властными нотками в голосе и улыбкой пошире, а Эвер прятаться негде и не за чем. В багажном отделении они находят ящик марсианских яблок. Ебаные яблоки Редкостная дрянь, надо признать, но Зова предлагает испечь шарлотку, Авелешок обещает устроить им настоящий ужин по-человечески, а Тим громко кричит на испанском, понятными из которых являются «я», «блять» и «твою маму». Эвер жалуется на дерьмовый кофе из тюбиков и говорит, что единственное, по чему он скучает с Земли — так это кофеварка и нормальный, блин, кофе. Ну, еще, может быть, по алкоголю. — Безумно красивая, многообещающая планета, — говорит капитан, в его глазах отражаются все долбанные пылевые бури Марса. — Но такая пустая. Сплошное разочарование. Нот буквально кожей чувствует, как Эв закатывает глаза и говорит:  — Из тебя отвратительный капитан, Серый, ты знал? 9. Красок в космосе оказывается чуть больше, чем на Земле, но вскоре и они — надоедают, становятся поперек горла. Глаза устают от посеревших стен изнутри «Ной-1», от черноты космоса, и тогда коварный, хитро устроенный мозг сам проецирует ничем не обоснованные яркие картинки, кадры чего-то большего, осколки от разбитой мозаики, перемешавшиеся между собой, разбитые собственноручно и собранные также вразброс. Например, во снах. Кошмарах. Кошмар всегда начинается по-разному, иногда даже не сразу понятно, что это именно тот самый сон. Ну, то есть, сначала можешь стоять у моря, или разговаривать с Куртом Кобейном по телефону, или собирать лучшую рок-группу современности и выезжать с ними в грандиозный тур, но потом вдруг оказываешься в темноте. Единственное, что возможно увидеть — маленькая, но ослепительно-яркая вспышка, переливающая к краям оранжево-красными неоновыми полосами. Кажется, что весь космос, вся эта громадная Вселенная останавливается, немного затухает, давая вспышке возможность показать себя в полную мощность. Какое-то мгновение мертвая звезда изучает тебя, как бы… пытаясь наладить контакт? А потом звезда взрывается сверхновой, разнося все в клочья, мощные волны гонят впереди себя кометы, астероиды, тонкие нити света выжигают все на своем пути, проникают в каждый кратер, каждую щель, превращая планеты в космическую пыль. Вселенная умирает, когда наступает кромешная тьма. 12. Сатурн далеко. Два с половиной года полета. За это время экипаж становится самой настоящей семьей. Они научились танцевать фламенко, выучили испанский («muchas gracias, joder»), наизусть выучили названия островов в Японском море, пересмотрели все существующие фантастические фильмы — естественно, не в одиночку. Они заканчивают сбор Гелия-4 из кольца D у Сатурна, когда Нот, наконец, объявляет: домой. И совсем-совсем-совсем не замечают приближающуюся к ним катастрофу. Первым, кто замечает астероид, летящий прямо на их корабль, был Эвер. Места и времени для маневра или разворота нет, столкновение неизбежно. Пол опасно накреняется, корабль уже начает ощутимо потряхивать. Эв включает канал внутренней связи и произносит отстраненно-спокойным голосом: — Дорогие мои, этот день настал. Нам всем пизда. Всем спасибо, все свободны. Когда он хватается за ручку люка, то слышит скрежет разрываемого металла, грохот алюминия, деформирующегося от столкновения. Стены модуля разлетаются в стороны, свет гаснет, включаются красные предупредительные огни и сирена. Последнее, что Эвер видит — испуганные глаза капитана. Ебаные совсем не серые глаза 14. Помнишь раньше здесь летали ракеты, а сегодня пусто, пусто, пусто Они бродят в Пустоте — так они прозвали орбиту Черной дыры, чтобы не свихнуться — около двадцати дней. Трудно быть уверенным в своих подсчетах, когда ты больше вообще ни в чем не уверен. Календарь на борту за 2091 год — кажется, именно тогда они покинули родную Землю. Какой сейчас год — очередная загадка. На Земле — дома — может быть, скоро май. Но они не уверены, потому что в космосе время идет по-другому. Все датчики сломаны уже почти месяц, радары вышли из строя, а находить дорогу по звездам оказывается не так просто, как кажется на первый взгляд. Особенно, когда ты путаешь Персея с Кассиопеей. Особенно, когда звезд в этом пространстве вообще, в принципе, не видно. Единственное развлечение: слоняться у сломанных датчиков, пустых мониторов, рассказывать отключенному ХОКу, как они соскучились по дому и как успели друг другу надоесть. Эвер сходит с ума, захлебывается в словах, срывается на крик, но в космосе звук не распространяется, не доходит до адресата. Лишь беззвучный истошный крик, не нуждающийся в расшифровке: S-O-S — Помнишь, что ты обещал мне, когда я запаниковал во время первых тренировок? Что вернешь меня домой в любом случае. Что бы не произошло — вернешь. Они — обломок допотопного корабля, носящегося по космосу в поисках родной гавани, пока не прибьет к чьей-нибудь орбите. Нот тоже сходит с ума, но спокойно и тихо, будто все под контролем, будто думает, что пережить свое сумасшествие легче, если не лезть в чужое. У него сердце за ребрами будто отстукивает азбукой морзе: бессилен. Они лежат совсем рядом, соприкасаясь руками, потому что разделяться все равно страшно, потому что только они и остались друг у друга. Ловят движения, касания, слова, чтобы не забыть больше никогда. Иногда они вспоминают песни об общем человеческом горе. И все песни о любви вдруг становятся минорными, а позолоченные шлемы скафандров сменяются на терновые венцы. — Оставь меня, — шипит Эвер, протянутую руку отбивает, и Нот кривится от «нахер иди», но ничего не пытается изменить. Уж лучше пусть будет так. Страшно — не когда уже не болит, страшно — когда пусто. Когда настолько все равно, что Пустота за иллюминаторами кажется приятным и родным местом, и хочется вернуться в ее объятья. — Не отпускай меня, — кричит вдруг Эвер, когда Нот все-таки отходит от него. И напоминает маленького брошенного щенка — он ведь всегда такой был. Он отворачивается, но кэп замечает, что глаза — красные, и объяснять ничего не надо. Нот знает, как сохранить их жизни еще с месяц — примерно на столько остается запасов воздуха. Но не знает, как успокоить плачущего человека. (Но они ведь космонавты — слезы по ночам не для них) Эв кричит, но за истерикой скрывается чуть большее, чем просто страх умереть. Они потеряли связь с Землей, экипаж, половину корабля. Заблокированные отсеки с мертвецами до сих пор мучают обоих в кошмарах. И, конечно, Эвер боится потерять единственное оставшееся живое существо. Вот это — по-настоящему страшно. Даже если это единственное живое существо слышит его истерику и выдает: — Успокойся, истеричка. Заебал, — и едва слышно, — я верну нас домой. Если долго бежать от Пустоты, то каков шанс, что она про тебя забудет и отстанет? 15. Последние стоны и крики той звезды, что повыше — Я поймал слабый сигнал, — говорит Нот. Первая хорошая новость за почти месяц. И тут же — самая плохая. — Он идет от самого края Пустоты, и, если мои расчеты верны, совсем рядом с горизонтом. Это значит лишь одно. Они либо вечно будут скитаться по орбите, пока их (скорее всего, мертвыми) не найдет еще какой-нибудь заблудившийся в Пустоте шаттл. Либо — они полетят на зов в смертельные объятья Черной. Их разорвет на конфетти из атомов, но Эвер думает — пускай. (По одной из теорий Черные дыры уничтожают, чтобы собрать заново. Разве это считается разрушением, когда создается что-то новое?) — У нас хватит топлива, чтобы сделать скачок, а когда мы подойдем ближе… Капитан качает головой; взгляд у него чужой, пришибленный. — Мы останемся и будем ждать помощи. Эвер смеется так, что становится совсем уже не по себе. Живым людям так нельзя смеяться. Он подплывает к капитану совсем близко, хватается за нашивки на куртке настолько сильно, что почти сдергивает значок капитана, сжимает пальцы так, что кэпу, пожалуй, даже больно. Думают, что правило «не целоваться, когда капитан у пульта» может быть отменено навсегда. Пульт все равно сломан, и они оба, кажется, тоже. — Помощи ждать неоткуда, ее просто не будет. Посмотри на меня и пойми: мы одни, совсем-совсем одни. Смысл слов доходит постепенно, и так же постепенно накатывает страх. Кэп чувствует, как его сердце предательски сжимается. — Если мы исчезнем в сингулярности, то получится, что вся наша миссия — провальная, — кэп знает, что сейчас использует запрещенный прием, бросается той-самой-фразочкой-в-обратном-смысле, — Что мы здесь зря. Я не могу потерять еще и тебя. Эв так хочется исправить его: уже потерял. Если Нот — это аллюзия на последний день Помпеи, то Эвер — это потерянная и затопленная Атлантида. В его глазах некогда процветающее государство тонет, уходит на самое дно… За иллюминатором чудится девятый вал и крики мертвых чаек. В глубине океана — целое кладбище звезд. В руках Нота — пистолет, он вертит его с непонятным выражением лица, и Эвер смеется: если будешь стрелять, то целься в голову. Возможность умереть у них один к четырем, Нот медлит, а Эв закрывает глаза, готовясь услышать щелчок. Пустота внутри и снаружи сужается, увлеченная зрелищем, жаждущая жертв, будто ей мало, но — осечка. Пока мы живы, смерти нет, говорил Эпикур. Эта фраза высечена на потолках в академии, а надо бы высечь совсем другую, но более правдивую: Хьюстон, у нас проблемы. — Мы со всем справимся, — говорит капитан, и Эв утыкается носом куда-то в район шеи и молчит. Он не говорит: не справимся. Но все чаще поглядывает на люк в открытый космос. 17. Будут тихо покоиться в наших планетах, в космосе, которого нету Больше всего на свете Нот ненавидит две вещи: упускать возможности и отпускать людей. Нот не успевает ничего сделать — люк закрывается прямо перед его носом, отрезая их друг от друга. Ему ничего не остается, кроме того, как смотреть на безумную картину: его экипаж, его второго пилота, его последнее живое существо уносит в открытый космос. Он теряет его, он теряет его, он теряет… — Вернись на борт, — помехи пережевывают линию, слова едва можно расслышать, — вернись домой, пожалуйста. Внутри что-то обрывается, обламывается. Фантомная боль и немой вопрос: домой — это куда? Где твой космос? Где твой дом? Нот обещал ведь вернуть их домой, а теперь безвольно стучит по люку, который больше не откроется снаружи, умоляет ХОК вернуть его, умоляет всю Вселенную, которую они так сильно хотели разделить на них двоих, а в итоге она разделила их. Эвер, конечно, храбрый, свободный (иногда свобода равняется пустоте) и не может сидеть без дела, просто ожидая помощи, зависеть от чужих решений. И, даже падая в Черную дыру, ни за что не попросит его спасать. Потому что если начать спасать утопающего, он инстинктивно начнет топить себя сильнее, и в итоге ты либо разжимаешь руки, либо вы погибаете оба. Вот только кто кого топит? — Ты меня не спасешь, — шепчет Эв. Конец связи. Нот остается один, совсем-совсем, блять, один, рядом с которым безграничная пустота, а чертов динамик хрипит будто в насмешку. Капитан мертвого экипажа закрывает глаза, чтобы не видеть, как Эв уплывает в сторону смерти. Кажется, все население вселенной сводится к двум потерянным душам, и расстояние в космос между ними неумоливо увеличивается. Он не знает, слышит ли его Эвер, но продолжает отсчитывать секунды по громкой связи: семнадцать, шестнадцать, пятнадцать, мы почти дома, тринадцать, дождись меня, десять, te amo, пять, четыре, три. Люк открывается, кругом — темнота — свет давно погас, нет на то причин. Ноту бы испугаться, но умирать в юбилейный тысячный раз совсем не страшно.