***
— Джеремия! — крикнул голос из динамиков черного найтмера, но Аня не обращала на него внимания. Девушка смотрела в монитор, в котором на месте, где должна была показываться точка, обозначавшая найтмер её мужа, теперь красовалась надпись «Соединение потеряно». — Джери… — тихо проговорила Аня, в то время, как по её щекам текли слёзы. — Аня! Что у вас там? Почему Джеремия пропал? — Розоволая хрупкая девушка молчала. — Аня, твою мать! — кричал голос, но она не слышала его. Красный найтмер направился к месту, где только что была вспышка и где она в последний раз видела найтмер своего мужа, но не нашла ничего. «Может, успел улететь? Нет, он бы сообщил… Тогда, вдруг под водой?» — пронеслось у неё в голове — и Мордред нырнул в глубины Атлантического океана. И… и ничего. Под водой было слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-то, а различными фонарями Мордред оборудован не был. «Может, ещё глубже?» Она стала опускать найтмер на самое дно, но уже через время начала болеть голова, ещё ниже — и из носа пошла кровь. — Аня! — кричал голос императора. — Нет… он не мог… он не умер! Нет! — закричала девушка, и этот крик услышал император, который был уже в сотнях километрах от Третьего рыцаря. — Твою мать… — раздался шёпот Лелуша ви Британии из динамиков, встроенных внутрь красного найтмера. У неё ничего от него не осталось, лишь воспоминания.***
Он приходит к ней в камеру в первый раз — и Аня понимает, что уже видела этого человека несколько раз, тогда у него не было этой странной золотой маски, он носил синие костюмы, а сейчас исключительно белые, что, по мнению Альстрейм, шло ему. Они ни разу не говорили, именно говорили по-настоящему, а не перекидывались парой фраз, не заговорили и в этот раз. Лишь долго смотрели друг на друга, размышляя о том, что должно скоро состояться — Аня думала о своей казни, а Джеремия, как оказалось, о «Реквиеме по Зеро» — ещё они гадали, о чём же думает человек, сидящий напротив. Готтвальд смотрел на неё с такой печалью и даже… обреченностью, что Ане стало страшно за этого человека. Он просидел неподвижно около двух часов, как казалось девушке, а затем вышел, не вымолвив ни слова. Первый рыцарь пришёл на следующий день в камеру — и они снова молча смотрели друг на друга. Розоволосая уже давно не имела собеседника, кажется, последним человеком, что говорил с ней, был охранник, это было два месяца назад, а может и не два — она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как её посадили в эту серую камеру. Ей хотелось поговорить, хотя бы напоследок, но она совершенно не знала, о чём говорить этим человеком. — Так значит, ты будешь моим палачом? — вырвается у неё как-то само собой. Готтвальд лишьхумурится и долго не отвечает, как вдруг: — Нет. Я стану одним из палачей Его Величества, — твёрдо говорит он. И Аня совершенно не понимает этой фразы, она непонимающе смотрит на Первого рыцаря — и тот начинает говорить. — Не подумай, что я предатель… Я выполняю волю Его Величества, — он встаёт со стула и прислоняется к стене. — Какого конкретно? — спросила Аня. Готтвальд непонимающе посмотрел на девушку, а затем произнёс: — Девяносто девятого императора Священной Британской империи, Лелуша ви Британии. — Так ты должен будешь убить его? — с едва различимым интересом спрашивает бывший Шестой рыцарь. — Нет. Я должен буду позволить убить его… — шепчет Готтвальд, оседая на пол. — Мне так больно… Я не смогу… — Джеремия зарывается руками в свои волосы бирюзового цвета, портя идеальную причёску. — Зачем? — Чтобы сыграть «Реквием по Зеро». Господин решил направить ненависть всего мира на себя, а затем умереть от символа справедливости — Зеро… Он считает, что так сможет разорвать цепочку людской ненависти — и люди смогут жить завтрашним днём, решая свои проблемы за столом переговоров, а не войной… — Первый рыцарь судорожно вздохнул. — Но я не верю в это «завтра»! Оно не наступит! Люди всегда найдут повод! Этот мир продержится от силы пару лет, а дальше снова война! Это бессмысленная жертва… — он сидел напротив неё на не самом чистом полу, пачкая безукоризненный белый костюм. И внезапно Аня видит, как Джеремия плачет. Нет, это не была истерика, из его глаза, неприкрытого маской, просто текут слёзы. Она встаёт с койки и подходит к Готтвальду, садится на корточки и касается маски. — Можно снять? — спрашивает девушка, сама не понимая, зачем ей это. Первый рыцарь лишь осторожно кивает — и Аня видит обгорелую, изуродованную кожу там, где находилась маска. Она смотрит в искусственный глаз, он не имеет белка — всё пространство тёмно-зелёного, даже болотного цвета. Альстрейм аккуратно касается его обгоревшей скулы, а затем аккуратно целует её. Зачем? Она не знала. Просто это казалось ей таким правильным. — Всё будет хорошо, — шепчет розоволосая на ухо Джеремии, обнимая его шею, а затем утыкается в его волосы. А Джеремия неожиданно даже для себя, как он потом признался, обнимает её в ответ, затем садит к себе на руки и сжимает ещё сильнее. — Расскажи что-нибудь… — бормочет Аня. — Например? — тихо спрашивает Первый рыцарь, едва вздрагивая от тёплого шёпота прямо в ухо. — О себе… расскажи о себе… И он рассказывает, рассказывает всё без утайки, без страха, что его не поймут, начнут презирать за его действия… Аня чувствовала это. Этот рассказ был его исповедью… — Аня, — обращается он к ней сразу после своего рассказа. — Скажи, как ты умудрилась в свои пятнадцать стать рыцарем Круга? Нет, я знаю про Марианну, но ты и без неё прекрасно обращаешься с найтмером… — Ты сам ответил на свой вопрос. Я просто быстро научилась управлять найтмером, а из-за Марианны меня сделали Шестым рыцарем… — пробормотала Альстрейм. — Расскажи теперь ты про свою жизнь. — Там нет ничего интересно, сплошные битвы… — Будто у меня не также. У меня тоже нет ничего кроме вечных битв и верности господину, но ты же слушала… Я хочу послушать тебя. Считай это моим предсмертным желанием… — Предсмертным желанием? — не поняла девушка. — Я хочу попросить сэра Куруруги убить и меня… — прошептал он, едва заметно поглаживая Аню по голове. — Зачем? — Потому что моё солнце сядет завтра. Я считаю, что Его Величество станет бессмертным, нет, я знаю это… Но всё же, я без понятия, когда он проснётся, когда его пробудят: может сразу после смерти, а может и никогда. Думаю, я никогда больше не увижу его… В чём смысл рыцарю жить без своего сюзерена? А найти нового хозяина… Нет, после господина я не вижу достойных людей… он… он особенный! — Готтвальд утыкается носом в мягкие розовые волосы девушки и жадно втягивает носом воздух. — А если Сузаку не согласится? — Тогда меня убьют по решению суда… — Суда? — спрашивает Аня. — Да. Думаешь вернейшим приспешникам Кровавого императора подарят жизнь? Нет, не думаю… Хотя Валентайн говорил о том, что у него есть план, но всё же… Я привык ожидать худшего — так не будет разочарования ни в чём. — А Лелуш жестоко поступает в таком случае — он убивает не только себя, но и вас всех… — тихо проговорила розоволосая. Готтвальд молчит, но вскоре рушит тишину: — Так ты расскажешь о себе? — Если ты так хочешь… И Аня рассказывает. Рассказывает о том, как, будучи маленькой девочкой, увидела смерть императрицы Марианны, как та использовала на ней свой гиас, способный переселять сознание из одного тела в другое, как покойный император Чарльз изменил её память при помощи своего гиаса. Рассказала, как жила, не зная, в какой момент память её подведёт. О том, как попала в академию Эшфорд и училась там. Да, время, проведённое в академии, было, пожалуй, самым счастливым временем. — Уже уходишь? Ты придешь завтра? — спрашивает пленница. — Нет. Мне ещё кое-что нужно сделать. Больше мы не сможем с тобой поговорить… Скоро мы с тобой поменяемся ролями, Аня. До встречи на казни… — тихо говорит он и выходит из комнаты. Но Аня чувствовала, что они ещё смогут поговорить. Нет, это не конец. Она не знала, что делал Первый рыцарь в этот день — он никогда об этом не рассказывал. Она в этот день просто сидела и прожигала стену взглядом, не думая ни о чём. На следующий день назначена казнь. Платформа императора, восседающего на троне, медленно едет по пустому шоссе, у подножия платформы сидит прикованная Нанналли, а вместе с ним медленно едут и другие две платформы с прикованными к столбам пленниками. Она лишь раз взглянула на императора, тот выглядел величественно, он радостно и высокомерно улыбался, а в глазах можно было увидеть то тёмное торжество, которое обычно бывает у подлецов… «Ну да, он ведь и играет того самого подлеца…» — проносится у неё в голове. Всё остальное время она смотрит на Джеремию, который победно улыбается. Да, он тоже играет, тоже притворяется — она ведь видела, что на самом деле думает и чувствует Первый рыцарь. Она слышит удивлённый вздох людей, наблюдающих за казнью, и уже знает, что увидит. Куруруги Сузаку… Нет, Зеро. Аня видит смятение на лице Готтвальда, но то быстро исчезает — и Первый рыцарь хмурится. Чёрная фигура неотвратимо приближается к платформе императора, минуя найтмеры, что стреляют по Зеро, уворачиваясь от удара Первого рыцаря. «Не уговорил», — замечает Аня, смотря на всё ещё живого Первого рыцаря, на котором лица нет. Зеро уже возле самого Кровавого императора. Лелуш ви Британия достаёт пистолет и целится в Зеро, крича: «Безумец», — но глава ОЧР достаёт из ножен меч и одним ударом выбивает пистолет из рук тирана. Мгновение — и лезвие меча направлено прямо в сердце императора, ещё мгновение — и меч насквозь проходит через тело ви Британии, поражая того в самое сердце. Две фигуры — белая и чёрная — стоят в плотную. Кровавый император хватается своей окровавленной рукой за шлем Зеро, будто бы пытаясь снять тот, но лишь беспомощно проводит по ней пальцами, оставляя кровавый след. Брюнет что-то шепчет своему убийце, но никто не слышит, что именно, даже в этой звенящей тишине. Это было похоже на объятия; этот удар в грудь, этот шёпот императора — всё это было какой-то точкой, в знак прощенья и любви. В будущем все будут спрашивать Зеро, что именно ему сказал Кровавый император, но глава ОЧР будет молчать, отмахиваться… мир будет считать, что это были слова проклятий. Аня отвела взгляд и посмотрела на Джеремию, который сейчас стоял спиной к двум фигурам с таким потерянным видом, а в его единственном взгляде она увидела печаль. Он посмотрел прямо на неё, и кажется, прошептал одними губами: «Прощай». Первый рыцарь обернулся к платформе и видел, как фигура в когда-то белоснежном, а теперь в окровавленном, но не менее величественном одеянии скатывается вниз по платформе к месту, где была прикована Нанналли. Император, кажется, что-то шепчет — и его сестра начинает рыдать. Последний вздох, закрытые глаза и крик сестры. Вся эта картина была похожа на распятье. Лелуш умер ради нового мира, ради людей, которых он даже не знал, ради тех, кто мечтал о его смерти, ради тех, кто сейчас будут проклинать его. Он умер с улыбкой победителя. Какие бы цвета он не носил, всё равно цель была одна, всё равно он вышел победителем. Корнелия ли Британия, лидер группы повстанцев выбегает из какого-то здания со своими подчинёнными и кричит: — Дьявол Лелуш мёртв! Освободить пленных! Все люди выбегают на шоссе и начинают скандировать своего героя — Зеро. Аня смотрит на Готтвальда, который уходит с шоссе и приказывает что-то солдатам через наушник. Найтмеры исчезают, как и личная гвардия императора, сопровождавшая его везде. Джеремию внезапно хватают два каких-то повстанца и заламывают тому руки. А тот и не сопротивляется, лишь грустно улыбается. Готтвальд, если бы хотел, смог и в одиночку тут всех перебить. К телу императора люди боятся подойти — страх к нему прочно засел в их головах, даже будучи мёртвым, он был их самым страшным кошмаром. Через неделю состоялся суд. Она помнит, как стояла в Риме возле здания суда времён Ренессанса, как десятки репортёров лезли к ней за интервью, девушка помнит сотни вспышек фотоаппаратов. Люди считали, что бывшая пленница пришла лично удостовериться, что слуги Кровавого императора понесут наказание, в особенности её несостоявшийся палач. Когда Аню спросили об этом, то она лишь равнодушно ответила: — Я пришла за НИМ… И пусть только посмеет погибнуть… Суд начинается — и люди пристально вглядываются в экраны, развешанные на здании, по которым идёт трансляция судебного процесса. Первым судят Джеремию, как самого верного сподвижника Лелуша ви Британии, как того, кто исполнял его самые кошмарные приказы. — Сэр Джеремия Готтвальд, Вы обвиняетесь в пособничестве тирании императора Лелуша, в убийствах невинных, в осознанном насилии и преступлениях против всего человечества. Что Вы скажете в свою защиту? — разнёсся по улицам голос императрицы Священной Британской империи. — Мне даже не предложили адвоката, разве это суд? — усмехнулся человек в золотой маске и в белом костюме, стоя перед аудиторией, состоявшей из правителей ста стран. — Это самосуд… — улыбнулся рыцарь, и эту улыбку увидел весь мир. — Разве Вы не чинили именно самосуд? Рузенкрейцы, Варенны, Мортимеры, мне продолжить перечислять список семей, которых вы стёрли с лица земли или почти стёрли? — продолжает давить императрица. — Вы обвиняете меня в преданности Его Величеству? Вы обвиняете меня в том, что я сдержал все свои клятвы рыцаря? «А ведь он прав… Разве преданность — это преступление? К тому же Джеремии было тошно от себя за Варренов, Мортимеров, за Рузенкрейцов в особенности… Нет, они ничего не знают…» — думала Аня Толпа начинает шептаться: — Клятвы рыцаря… Ага как же… — Он же явно удовольствие от этого получал… «Нет, они ничего не знают и не должны знать. Главное, что я знаю.» — Вы клялись защищать народ. — Я это и делал. Пройдитесь по улицам Британии, спросите их мнение. Уверен, вы найдёте занимательным то, что они с Вами не согласны, — Джеремия сделал шаг вперёд — и на него навели автоматы ОЧР-овцы. — Ну давайте, стреляйте, — с вызовом произнёс Готтвальд. — Я не буду оправдываться, потому что не виновен. — Да… что ему уже терять? — над ухом говорит злобный голос. — Да уж, после смерти этого кровавого ублюдка, ему только и остаётся, что умереть… — соглашается другой человек. — Британцы… высокомерные сволочи, — снова говорит кто-то из толпы. — То есть, по-Вашему, виновен в преступлениях только Кровавый император, а те, кто помогал ему во всех злодеяниях — нет? — задал вопрос премьер-министр Японии, Канамэ Огги — и его голос эхом разносится по улицам Рима. — Его Величеству было видней, как поступать. Я уверен, что любое его решение было верным, и если бы мне вновь предложили служить у него, я бы согласился. А Вам, премьер-министр, я бы посоветовал поучиться уважению — он сделал гораздо больше вашего и большего достиг. Будьте осторожнее в выражениях, не пристало официальному лицу так называть императора Британии. Аню, как и любого британца, с детства учили одной вещи: «Пункт первый: император всегда прав. Пункт второй: если император не прав, смотреть пункт первый». Альстрейм была воспитана этой идеей, а потому думала абсолютно также, как и Готтвальд, и плевать, что этот император мог её убить… если бы так вышло, значит, что так было нужно… К тому же благодаря Джеремии бывший Шестой рыцарь Британии знала настоящие стремления Лелуша, и надо сказать, это было весьма благородно, пожертвовать своей жизнью и своим счастьем ради остальных людей. Да, она сражалась против девяносто девятого императора, но лишь потому, что на сторону ОЧР неожиданно стал Джино Вайнберг — Пятый рыцарь и её друг… И она, кажется, поняла в чём причина — Кодзуки Каррен, и этим всё сказано. А вот называть Лелуша ви Британию Кровавым императором было не очень красиво, так выражаться о величайшем завоевателе, было как минимум оскорблением всех британцев. Да, пожалуй, это была ошибка со стороны нового премьер-министра Японии. — Вы мне угрожаете? — Нет, что вы… Это просто предупреждение, а, скажем, если вот так, — он выхватил пистолет, казалось, из ниоткуда и направил на премьер-министа, — вот так я уже угрожаю. «Что ты творишь, идиот?» — Аня заволновалась. Да, она волновалась за жизнь этого странного человека. — Не волнуйтесь, я не выстрелю, — он кинул пистолет к ногам солдат. — Сэр Джеремия, вам что, действительно мозги промывали? Откуда такая преданность. — Не понимаете, откуда преданность. А, ну да… Вам же с ОЧР это слово совсем не знакомо… Вы вообще ничего не знаете о ней, — с укором произнёс Готтвальд. — А на вопрос о промывании мозгов я отвечать не буду — глупость Вы сказали. «Он о том предательстве ОЧР? Если бы они не предали Лелуша, возможно, всё было бы по-другому…» — пронеслось у Ани голове, и та пыталась представить то иное будущее, но это никак не выходило. — И всё же это противоречит законам… — попыталась высказаться королева Франции. — Чьим законам? — тихо бормочет Аня, и её, по-видимому, услышали находящиеся рядом и навострившие свои эхолокаторы репортёры, но девушка делает вид, что молчала. — Это противоречит законам вашей хвалёной демократии, — Джеремия словно отвечает на её вопрос. — Не лезьте с этой болезнью в Британию. Пусть меня судит императрица Священной Британской империи по законам её страны. И не только меня, а всех остальных. Судите и решайте, кто мы: верные слуги британского престола или преступники. Я не боюсь умереть — рыцарю не стыдно умереть за своего господина и его идеи, стыдно предать его. — Но… — попытался заговорить эрц-герцог Пруссии, но его прервали. — Достаточно, — холодно сказала Нанналли ви Британия. — Я услышала достаточно. Сэр Джеремия Готтвальд, по законам Священной Британской империи Вы невиновны, а так как весь мир эти два месяца жил по законам Британии, то Вы невиновны вовсе. Вы будете жить, Вам оставят титул графа, но вы более не будете Первым рыцарем империи, надеюсь, этот факт Вас не огорчает? «Значит, Валентайн смог…» — проносится у неё в голове. — Ни в коем случае — я и не собирался служить Вам, — ну вот нужно же плюнуть на последок в лицо, поведение рыцаря Кровавого императора. — Я могу идти? — Разумеется, — ответила императрица. По улице разносится удивлённый вздох, а затем негодующие шёпоты. Из здания выходи Джеремия. Шёпот внезапно затихает. Готтвальд ледяным взглядом обводит толпу. Внезапно они встречаются взглядом — и у Ани внутри что-то сжиматеся от волнения, а бывший Первый рыцарь щурится своим единственным глазом. Он идёт по направлению к ней, люди быстро расходятся в сторону — до сих пор боятся этого цепного пса. — Ты высокий, я решила, что нужна машина побольше, — попыталась как можно равнодушнее сказать Аня, кажется, у неё это вышло. Джеремия прыснул, его холодный оранжевого цвета глаз резко потеплел. — Думаю, пригнать катафалк было бы уместнее… — отшучивается Готтвальд. «Что-то в тебе изменилось, Джеремия…» — понимает Аня. Да и в ней что-то изменилось — зачем она приехала за ним, девушка не понимала, как и не понимала, откуда знает, что всё будет хорошо. — Ты не уговорил его… — замечает Аня. — Да… он не согласился. А на суде… если бы не остальные… я бы устроил всё так, чтобы меня непременно казнили… Но знаешь, я рад, что жив. — Вот как… И почему? В ответ Джеремия лишь молчит. — Что ты теперь будешь делать? — спросила Аня, ведя джип по широкой дороге. — Я… Я хочу уехать обратно в Британию… соскучился по матери… — он отводит взгляд от Альстрейм и смотрит в окно. — Да и делами надо заняться. Это так странно… слышать, что у слуг Кровавого императора есть семья, дом, дела кроме как убить кого-то… даже ей странно… — Ясно… А я вот не знаю, чем буду заниматься… — Аня… — бормочет он, — а… поехали со мной? — он наивно смотрит на неё. Розоволосая поворачивается к нему и непонимающе смотрит, совсем забыв о дороге. Следующее, что она помнит, это гудок какой-то машины и Джеремия, резко схватившийся за руль и разворачивающий тот в сторону. Девушка всё также продолжает рассматривать лицо бывшего Первого рыцаря. Готтвальд немного поворачивается к ней — и Аня шепчет: — Я согласна, — а затем чувствует, как по её щеке течёт слеза. Она хватается за руль и пытается успокоиться. — Ты что, плачешь? — недоумевает мужчина. — Не обращай внимания, — говорит розоволосая и счастливо улыбается. Через день, вечером, они уже стоят на пороге шикарного фамильного особняка Готтвальдов. Их восторженно встречает слегка полная блондинка лет пятидесяти, миссис Готтвальд: — Джери! Господи! Я так волновалась! — она обнимает сына и едва заметно плачет. — Почему ты мне не писал эти два года? Где ты был? Нет, ну ладно последние два месяца, твоя мать хоть могла видеть тебя по телевизору, но… У меня сердце за последние дни несколько раз чуть не остановилось. Они хотели убить моего мальчика! — и здесь она заметила Аню. — О! А это кто? Невесту наконец-то привёл? — восторженными глазами мать смотрит то на своего сына, то на розоволосую. — Мама… — Джеремия смущённо отворачивается. — Нет, ну, а что? Тебе почти тридцать, а жены всё так же нет! Когда я внуков-то понянчу? Нет, я, конечно, не думала, что ты выберешь Аню (женщина прекрасно знала в лицо каждого рыцаря Круга), но раз уж так… — Мам, мы очень устали… Давай всё завтра? И они ушли в свои комнаты. Аня перед сном решила зайти к Готтвальду и спросить насчёт его матери. — Она тебя любит. Только как-то быстро её эмоции меняются… — Ну, есть у неё такая черта… — Джеремия пожал плечами, сидя в кресле и читая книгу. — Она решила, что я — твоя невеста… — Аня садится в соседнее кресло и отворачивается от мужчины. — Ну… я скажу ей завтра, что это не так. Просто если бы я сказал это сейчас, мне пришлось бы вновь её успокаивать, правда… после двухчасовой гневной тирады, так что… я решил, что всем нам нужен сон. — Девушка поворачивается к нему лицо и пристально разглядывается. — Хотя… я был бы не против, если бы это было так… — пробормотал он, пристально вглядываясь в книгу. — Вот как… В таком случае, я буду тоже называть тебя… как там? Джери? — розоволосая усмехнулась. — О Господи! — воскликнул человек с золотой маской. — Пожалуйста, не называй меня так… Это ужасно… — А по-моему, очень даже и неплохо, — говорит Аня. — А… как бы ты меня называл? Мужчина отложил книгу и задумался, затем произнёс: — Даже не знаю, как можно сократить твоё имя… — он подрывается с кресла и стоит спиной девушке. — Забудь… то, что я сказал, это… — Шутка? — тихо и печально произносит Альстрейм. Джеремия нерешительно поворачивается и видит грустное и даже разочарованное лицо девушки, а её рука, покоящаяся на подлокотнике дорогого кожаного кресла, немного дрожит. В глазах, освещаемых лишь тусклым светом ночника, Готтвальд, кажется, увидел слёзы… Он подошёл к ней, и его обычно бесшумные шаги показались слишком громкими. Мужчина присел на корточки перед подлокотником и губами прислонился к костяшкам пальцев. Её пульс участился, а дыхание стало прерывистым. Он прислонился щекой к её руке и стал задумчиво смотреть в пол. — Скажи, — разрушил он молчание, — почему я словно знаю тебя всю жизнь, хотя мы третий раз общаемся? — Не знаю… Знаю лишь то, что у меня такое же чувство… Может, мы просто открыли друг другу души? — она улыбается и пожимает плечами — Да, пожалуй… Я обязательно сделаю тебе предложение, но только тогда, когда куплю кольцо, — Готтвальд поворачивается и с улыбкой смотрит на шокированную девушку. — Не смотри на меня так, ты всегда можешь сказать мне: «Нет». — Ты, должно быть, спятил, — бормочет Аня. — Может быть. Но мне кажется, что ты именно тот человек, которого я так долго ждал… — Почему? — не понимает Альстрейм. — Потому что ты не осуждаешь меня за мои действия, уж поверь, я бы заметил осуждение… Ты не пытаешься менять меня под себя, ты просто принимаешь меня таким, какой я есть. Боже, как же банально звучит… — бывший Первый рыцарь уткнулся лицом в её ладонь. — Я тебя фактически третий день знаю, да и кто я такая, чтобы осуждать тебя? — Я знал людей, которые осуждали меня даже будучи незнакомыми со мной и в то время как они были никем… они не познали всей правды жизни, ничего в жизни не добились, ничего не умели, разве что осуждать других. — Знаешь, а ведь ты один из тех немногих, кто не просто говорил правду, но был искренен со мной… — заметила розоволосая, кладя руку на его бирюзового цвета шевелюру. — Аня… я ещё до «Реквиема…» узнал, что ты училась в академии Эшфорд вместе с господином… Когда я спросил у него о тебе за день до его… смерти, то он сказал, что ты очень замкнутая в себе, не выражаешь эмоций… Так скажи мне, почему я сейчас вижу совсем другого человека? — Просто… — она начала перебирать волосы мужчины, из-за чего тот вздрогнул, — я подумала, что тебе можно верить. Раз уж ты искренен со мной, почему бы мне также не быть искренней? — он прислонилась щекой, к его волосам. — Если ты всё-таки сделаешь мне предложение, знай, что я не выйду за тебя замуж до того, как мне исполнится восемнадцать… — прошептала Аня. — Вот значит как, — Готтвальд усмехнулся. — Хорошо.***
— Аня! Аня! — услышала девушка голос. — А? — откликнулась Третий рыцарь. — Выныривай оттуда. Поможешь мне найти Джеремию, — сказал девяносто девятый император. — Я ни за что в жизни не поверю, что он мог так просто погибнуть… Нет, он столько раз выживал… «Да, он не мог вот так просто погибнуть! Это же Джеремия Готтвальд!» — думает розоволосая.***
— Да что Вы так пугаетесь, мисс Рузенкрейц? — спросил Стаффорд, смотря на бледную девушку. — Значит, Кровавого императора Вы не боитесь, а главу Тайной канцелярии, стало быть… — Кто Вам сказал, кого я боюсь, а кого нет? — Вы понимаете, как странно звучит этот вопрос для главы Тайной канцелярии? Кто сказал… Впрочем, Вы ведь можете на самом деле бояться Его Величества… — Зачем Вы пришли? — устало спросила Эмили. — Я? А Вы здесь зачем? — он стал прожигать её своим ледяным и внимательным, даже немного безумным взглядом. — Я тут как бы спала… — не понимала девушка. — Я имел в виду дворец. То, что люди спят в кроватях, я знаю с детства. — Мне откуда знать? Спросите у… этого… мерзавца! — синеглазая бесилась. — Он убил мою семью! Похитил меня! А теперь ещё что-то задумал и заставляет меня понять, что именно! Откуда я могу знать, что в голове этого больного! — Вам бы следовало следить за языком, — сладко протянул Винзенс. — А Вам за ногами! Какой нормальный человек придёт в два часа ночи к девушке? Особенно мужчина! А если бы я тут голая была? А? — она уставилась на него возмущёнными глазами. Стаффорд в ответ лишь расхохотался. — Поверьте, мне было бы плевать на вашу наготу. Я пришёл понять, что же могло так заинтересовать… Теперь, кажется, понял. Но знаете, я даже не понимаю, что это: храбрость или же глупость… Похоже, что и не то, и не другое… Наверное, это был самый правильный вариант подхода, Вы, должно быть, не специально, но… да… он не смог сдержаться… — пробормотал глава Тайной канцелярии. — Но если бы не другие факторы, то этого могло бы и не быть… Нет, это просто потрясающе… Какая страсть! — воскликнул мужчина, в то время, как Рузенкрейц смотрела на него, как на психа. «Спокойно, Эмили, они здесь все больные». — По Вам палата плачет… — пробормотала она. — Какая ещё страсть? Знаете, если Вы тоже решили, что я — его любовница, то я Вас ударю, уж простите… — Любовница? Нет… Милая моя, если бы это было так, то я бы уже давно знал, — Винзенс подмигнул. — Страсть бывает светлой, а бывает и тёмной. В Вашем случае, она тёмная. Знаете, как люди называют такую страсть? Ненависть. Вы ненавидите Его Величество. — Тоже мне… Америку открыли… — пробормотала девушка. — Зачем я здесь? — Думаю, нет смысла отвечать на этот вопрос… — Почему? — Потому что Вы не хотите знать этот ответ… — Стаффорд встал со стула и подошёл к окну, и чуть отодвинув штору, стал смотреть на яркую луну. — И всё же… — тихо произнесла девушка. — Пусть Его Величество сам Вам это скажет. «И козлины. Вон, даже Элайджа отказался говорить догадки. Только что-то он какой-то расстроенный был…» — Скажите, а как так вышло, что глава Тайной канцелярии не знал о готовящемся покушении на императора два года назад? — Я знал. Более того, Его Величество, сам мне рассказал о нём и приказал не вмешиваться. — Но почему? Почему он был Зеро? Почему позволил себя убить? — Несколько выбивается из концепции Кровавого императора, да? — усмехнулся Стаффорд. — Ответы на все Ваши вопросы может дать только сам император, я знаю многое, но всё же гораздо меньше его. Вам стоит лишь знать, что Зеро родился тогда, когда Британия напала на Японию… нет, когда погибла императрица Марианна. Рассказывать большее я не имею права — это не моя история. Но если всё же зададите этот вопрос, и он решит рассказать Вам, то будьте готовы к тому, что Ваш мир изменится навсегда… однако многие вещи для Вас могут стать более понятными. — Хорошо… А с Нанналли? Или она Вас тоже просила не вмешиваться? Или же это Вы устроили? Винзенс молчал, хмуро смотря на Эмили. — Можете не отвечать, вижу, что Вы приложили к этому руку… — проговорила синеглазая. — Разумеется, это был я. Не Вам меня судить, мисс Рузенкрейц. Я делал это ради Британии. Я служил двум императорам и делал вид, что служу одной маленькой девочке… И уж поверьте для Британии жестокие императоры куда лучше мягкосердечных девочек… — Вы и к смерти императора Чарльза приложили руку? — Нет. Тут, увы, без меня… хотя я хотел, — он снова посмотрел в окно. — Я хотел, чтобы на троне сидел сильный правитель… — начал он свою исповедь. — Таким мог быть Шнайзель. Мне всего лишь нужно было понять, владеет ли он своей волей. Он владел. Осталось просто предложить ему трон… о, видели бы Вы его глаза, когда я говорил об этом. Всех собак можно было свалить на «Святой глас», их было легко обмануть — я просто сказал, что их господин жив и такова его воля. Британия бы просто не выжила без войн! Начались бы восстания по стране — британцы не любили Нанналли, да и сейчас не любят… А революция гораздо хуже любой войны… Да, возможно, меня бы тоже убили, но ради Британии умереть не страшно. А потом на трансляции вместо Шнайзеля я увидел Лелуша ви Британию. Знаете, другие были напуганы, я же… я понял, что Британия будет жить. Пока есть Кровавый император, есть война и соответственно есть Британия. Знаете, а это ведь я разрушил тот мир, который Его Величество создал своей жертвой… Я думаю, что он знал о плане, но почему-то решил не вмешиваться… Я долго думал над таким вариантом и пришёл к выводу, почему так могло выйти: он умер. Да, я знаю, что это очевидно, но в нём умерла та добрая часть его, остался лишь Кровавый император… Хотя, смотря на Вас, начинаю в это сомневаться… Возможно, по этой же причине, почему он не остановил меня, я всё ещё жив… Я ведь и вправду думал, что умру, — вздохнул мужчина. — Умирать, конечно, страшно, жуть как страшно, но я слишком люблю Британию. Нет. Всё же думаю, что он разочаровался в людях, вот и всё… Надеюсь, у них там ничего не случилось… — пробормотал Стаффорд. — Я спать буду. Спокойной ночи желать не буду… Где дверь Вы знаете… — Я люблю спать днём, ночью куда интереснее. Надеюсь, в будущем мы познакомимся с Вами поближе, мисс Рузенкрейц. Спокойной ночи… — улыбнулся глава Тайной канцелярии и вышел из комнаты. Эмили всю оставшуюся ночь лежала и думала насчёт того, что услышала сегодня ночью. «Добрая часть? — думала она и никак не хотела признавать того, что в императоре есть хоть что-то кроме зла. — Кадис… — её сердце сжалось. — Был ли ты тогда искренен?» — девушка заснула.***
— Что мне делать? — спросила Аня, сидя в красном найтмере и смотря в монитор, в котором отображался чёрный пятиметровый Беленус. — Охраняй меня, а я пока попытаюсь его найти. Аня не очень поняла, каким именно образом ви Британия собирается искать её мужа, но подозревала, что это были какие-то очередные манипуляции с гиасом. Император Британии сидел в удобном кресле зависшего в небе найтмера и закрыл глаза, погружаясь в мир Си. Когда он открыл их, то увидел уже привычную платформу, колонны, панель, два потока сознаний. — Ещё бы знать, в сознании ты или нет… Скорее всего нет, но нужно проверить… — пробормотал Лелуш, подходя к одному из потоков и касаясь его рукой. И снова адская, физическая боль, миллиарды воспоминаний, чувств, эмоций, миллиарды голосов говорили что-то, он слышал лишь обрывки. Боже, как же трудно не потерять себя, не утонуть… Ему нужен лишь один человек. И он пытается расслышать его голос, увидеть его память, пытается справиться с этой жуткой болью. Но нет, он не находит. Кровавый император выдёргивает руку. — Понятно. Значит, надо попробовать по-другому, если ты всё же без сознания. Нужно просто сконцентрироваться на Джеремии — и он попадёт в его сознание, увидит то, что сейчас видит он… Нужно лишь чётко представить образ. И он нашёл.***
Это был день до смерти Нанналли ви Британии. Джеремия в это время был в Японии, через пять часов он улетал на родину, но решил зайти в эту церковь. Снова. Церковь не пустовала, как в прошлый раз — должно быть, тогда люди в край разочаровались в Боге, наблюдая за всеми ужасами тирании Кровавого императора. В помещении сидело около семидесяти человек, большинство из которых были женщины и, кажется, было ещё два ребёнка, которые сейчас то ли с восхищением, то ли со страхом, раскрыв глаза и рты, наблюдали за бывшим Первым рыцарем. Готтвальд искал глазами того священника, тот сейчас заканчивал воскресную службу. Священнослужитель, должно быть, заметил Джеремию — его бровь едва заметно дёрнулась, но и только. Человек в золотой маске присел на перила ближайшей к выходу скамьи и явно не вслушивался в проповедь, предпочитая взглядом сверлить священника. Из такого состояния Готтвальда вырвали десятки голосов, которые, сливаясь в один, произнесли «Аминь». Бывший Первый рыцарь подорвался с места и быстрым, широким шагом подошёл к священнослужителю, не обращая внимания на всех остальных. Он с хищным прищуром пристально всматривался в человека в чёрном, а затем равнодушно произнёс: — Похоже, ваш Бог, — он попытался как можно презрительнее выговорить последнее слово, что вышло, — не откликнулся на ваши просьбы. Впрочем, неудивительно, — он посмотрел на всю такую же добрую улыбку священника — и в его душе с силой разгорелось пламя непонятно откуда взявшейся ненависти и неприязни, такое он чувствовал четыре года назад, когда убивал японцев ещё под командование принца Кловиса, — зло победило… — прошептал Готтвальд. — Зло? — спросил улыбавшийся. — Дьявол… — он продолжал шептать, — я видел его… Могу сказать, что Бог и Дьявол — одно и то же, просто две стороны одной медали. Единственное, что их отличает — глаза… Священник вздохнул. — Дьявол и Бог не могут быть одним и тем же… — Могут. Как тьма и свет, и смотрите, почему: завтра… завтра для мира наступит тьма, а в Британии зайдёт солнце, — прошептал он. Зачем он разговаривает с этим человеком? Наверное, просто хотелось выговориться… Он вообще пришёл не за этим. — Когда два года назад Вы пришли сюда, вы просили помолиться за… НЕГО? — тихо произнёс священник. — Я помолился в таком случае… — Да. Но Вы зря старались… Одними молитвами мир не спасти. Должно быть, его вообще не спасти. ЕГО не спасти, — ему резко стало горько. — Свет погас. Я не знаю, есть ли вообще тот человек, но я вижу лишь тьму… первородную тьму. Знаете, а ведь, кажется, мой Бог умер… Нет… Может, он просто спит? — говорил он шёпотом. — Я, если честно не понимаю о чём Вы сейчас, вернее могу лишь догадываться, но эти догадки меня страшат, а потому стараюсь не думать об этом… — тихо проговорил священник. — Любую тьму можно рассеять светом. Зайдите в тёмную комнату, зажгите фонарь, да даже спичку — и появится свет. — Свет? И что бы могло быть этим светом… Тогда тьма отступала из-за… — единственный глаз Джеремии шокировано уставился в тёплые глаза священника. — Значит, любовь. Да, мир менялся к лучшему из-за любви… человек тоже… Любовь спасает мир и человека… «Меня-то уж точно спасла…» — подумал человек в маске и тёпло улыбнулся от нахлынувших воспоминаний, связанных с Аней. — Та девушка… Значит, душа ещё не мертва. Есть шанс. Вот что… послушайте, что нужно для любви? — Для любви? Не знаю… Ничего… Для влюблённости, может, и нужны причины, но для любви… — Вот как… На этот раз я не буду Вас ни о чём просить — сами решите, за кого молиться, может, и за меня… — граф развернулся и пошёл по направлению к выходу. — Джеремия… — внезапно услышал он шёпот. Готтвальд развернулся, но церковь стала исчезать, оставляя лишь белое пространство. — Джеремия, — вновь произнёс голос. — Джеремия! Проснись! И человек, сидящий в Таранисе судорожно вдохнул, открыв свой единственный глаз.