***
Священник стоял спиной ко входу. Дверь только что закрылась за последними прихожанами, и он, наконец, остался один. Опершись на алтарь, он посмотрел на икону. Огромный лик уставился на него со стены и он тут же отвёл глаза, не выдержав напора. Будучи священником всю жизнь, отец Гилмер всё ещё не мог однозначно определить своё отношение к религии, при этом прекрасно играя роль праведного и оправдывающего уважение людей пастора. Неопределённость возникла у святого отца за время его работы. Профессиональное выгорание, потеря работоспособности и профдеформация, если хотите, не обошли стороной и пастора. Уже после пяти лет работы он почувствовал, что больше не верит ни единому своему слову, произносимому каждый день перед многочисленной толпой людей, смотрящей на него, как будто он был самим мессией, а не всего лишь его наместником. Однако было в этой работе и то, что привлекало его и после стольких лет. Поклонение. Желание ощущать свою власть над ними, жалкими, стоящими на коленях, людьми. Чувство превосходства перед своей паствой. Иногда, стоя перед ними на высоком помосте во время службы, он едва удерживался от презрительной усмешки, глядя на какую-нибудь молоденькую дамочку, склонившуюся перед ним с чуть приоткрытым вырезом, и мысленно раздевая её окончательно. Такие мысли просыпались в нём нередко, несмотря на наличие жены и двоих детей. Впрочем, разрешено это было толькл ему, но никак не кому-то из верующих. Это его преимущество перед ними. Полностью очерствевшая совесть и отсутствие необходимости отвечать за мысли и действия. Полная безнаказанность, обеспеченная положением и безупречной репутацией. Уважение паствы. Это давало возможностт делать всё, что он захочет, оставаясь неприкосновенным и неосуждённым. Впрочем, даже если и возмутили кого-то его грязные мысли или еженедельные походы в пабы и бордели, что бы это изменило? Гилмер был уверен, что ничего. В Рейвентауне, за десятки километров от более-менее обустроенного города, вряд ли кому-то понадобился бы скандал с обвинениями в адрес единственного представителя церкви. Если бы и случилось нечто подобное, эту историю замяли бы до того, как она станет достоянием общественности. Так что пока горожане продолжают молиться и верить, из пастырь может делать всё, что ему вздумается, не боясь быть пойманным за руку. Семья Гилмера заслуживает отдельного внимания, ибо выходит за рамки всех существующих норм морали, права и бог знает чего ещё. Его брак с Уэнди был не более, чем обременительной обязанностью, изматывающей его каждый день и заставляющей срываться на других. В несчастливом браке заключалась одна из причин более частых посещений пабов, чем ему бы хотелось, и ненааисть к первенцу, появление которого вынудило его к женитьбе. - «Проклятый мерзавец» - в который раз подумал святой отец - «испортил мне всю жизнь. И ведь он действительно не понимает, почему я его ненавижу. Я должен был быть свободным, а теперь все, что мне остаётся - это спать с той сукой, которая мной воспользовалась и пытаться не застрелиться от безысходности. Во что этот подонок превратил мою жизнь?!» Со зла он швырнул свечой в икону и снова упёрся руками в алтарь. Каждый день бессильная злоба пожирала его изнутри, не оставляя ничего живого, заставляя ненавидеть жену, ребенка и самого себя, топить злобу и досаду в алкоголе, возвращаясь домой еле волоча ноги. Всем своим существом он ненавидел то, за что многие из его прихожан отдали бы пол жизни. Своего сына. Каждый раз при взгляде на красиво сложенного кареглазого блондина с волосами чуть длиннее плеч священник чувствовал пробуждающуюся ярость, с которой не мог совладать. Сколько бы он не пытался убедить себя в своей неправоте, эмоции каждый раз брали верх над разумом. Но была и отдушина в этой отвратительной жизни. Абсурдность его чувст заключалась в том, что к родившемуся в браке ребёнку, он не имел никаких претензий. Более того, он любил его, но понятия не имел почему. Его жизнь пошла под откос с появлением одного, но и ненавидел он только его. Том был своего рода его ответом, противопоставлением Мóрису, который во всём отличался от отца и брата (отчасти по своей природе, отчасти из жизненной необходимости, созданной отцом). Гилмор создал для Мóриса поистине адскую жизнь, используя своё влияние, в надежде сделать из вспыльчивого и гордого юноши безвольного раба, но каждая попытка была заведомо обречена на провал. С этими паршивыми мыслями отец Гилмор повернулся и, громко хлопнув рукой по алтарю, вышел из церкви. Перейдя порог, он остановился. Нависшие над городом тучи были едва ли мрачнее его мыслей, а тяжёлый ветер так и норовил порвать рясу. На площади было тихо. Рейвентаун почти вымирал уже к девяти вечера, а сейчас перевалило за двенадцать. Только изредка проезжающие машины напоминали о том, что город всё же живёт. Священник сел на ступеньку и закурил (да, запрещено, ну и что же?). Пустота улиц отзывалась пустотой а душе, а горящие окна домов вспышками ярости при воспоминаниях о Мóрисе. Снова видеть причину своих страданий ему не хотелось, поэтому домой он решил не идти. По крайней мере не сейчас. В городе работало как минимум два казино и четыре ночныз клуба. Не мегаполис, конечно, но потянуть время можно. - Чёрт, - священник взглянул на себя сверху вниз и кое-как поднялся. Идти куда-то в таком виде было плохой идеей. Вернувшись в церковь он достал из-под алтаря повседневную одежду. Дорогие джинсы и чёрную рубашку необъятных размеров. Несмотря на расположенный в шаговой доступности спортзал, с физкультурой, как и с профессиональным спортом у Гилмора отношения не складывались. Зато с чревоугодием общий язык находился легко. Святой отец часто давал вечера для зажиточных горожан и не скупился на богатые излишества, от которых старателтно предостерегал низшие касты. Закончив с переодеванием, он спрятал крест в рабочие вещи и снова вышел на улицу. Окинув взглядом уже совсем притихший город и рассудив, что паб с большей вероятностью отвлечёт его от паршивых мыслей, двинулся в сторону ближайшего заведения.***