Несвятой Валентин

Когда я подошёл в кафе, Валентин Валентинович уже сидел на диванчике за самым дальним столиком, где вокруг никого не было. Он был всё ещё в школьном пиджаке и яркой рубашке, сидел, ерошил свой ёжик на голове и сосредоточенно проверял чью-то тетрадь, чиркая в ней красной ручкой. – Хай, – сказал я, приземляя свою задницу рядом, тоже на диванчике. Напротив стояли два стула, но я решил, что хочу сидеть рядом с Валентином Валентиновичем. – Hi there, – ответил он, не отрываясь. – Сейчас, минутку, проверю. Я подглядел в тетрадь и сходу увидел несколько ошибок, которые Валентин тут же подчеркнул, как бы читая мои мысли. Если он читает мысли и видит меня насквозь, зачем ему вообще этот список пожеланий и табу? Я положил двойной листочек на стол перед нем – ещё одна работа на проверку. Закончив проверять, он отложил тетрадь в маленькую стопочку рядом. Едва он взял в руки мой листочек, из ниоткуда появилась официантка. Я почему-то ожидал, что Валентин Валентинович закажет себе крепкий чёрный кофе, как настоящий доминант, но он, улыбаясь, заказал какой-то ореховый латте, на который я как раз заглядывался. Из какой-то глупой вредности и обиды за то, что он заказал сладкий кофе первым, и теперь, закажи его я, я бы выглядел конченной обезьянкой, я попросил вместо этого огромный, почти поллитровый сладкий кофе с маршмеллоу, ванильным сиропом и корицей. Я думал, что он прокомментирует мой заказ и скажет мне что-то про то, что так много сахара есть вредно, но он вновь принялся за мой листочек. Пробежавшись глазами по строчкам, он раскрыл свой фиолетовый ежедневник и положил рядом. У него тоже были три столбика мелким почерком. Он вытащил три ручки – зеленую, жёлтую и красную, – и стал рисовать точки рядом с названиями практик. Я попивал кофе и разглядывал два списка, пока он отмечал. Совпадало очень многое, просто записано было разными словами. То, что у меня называлось «зажимы на соски» у него проходило под именем «pinching the nipples, nipple torture в общем». У него процентов семьдесят списка было на английском. Интересно: он, наверное, и думает так же, на двух языках? Или сколько он там знает… Зелёной ручкой он отмечал те практики, которые мы оба хотели бы и могли попробовать, таких было большинство. Перед тем, как отметить некоторые вещи, он уточнял, что я имею в виду, и, краснея, объяснял шёпотом, что под «поркой» я подразумеваю порку по ягодицам, ногам, груди, может, ладоням, а вот порку гениталий я вынес в «может быть». Под «зажимами на соски» я подразумевал вообще любые зажимы, от одежной вешалки и прищепок до специализированных крокодильчиков. При каждом его вопросе я представлял, как он сделает это со мной, визуализировал во всех деталях, а потом пытался успокоить своё бешеное сердцебиение. Валентин Валентинович сидел максимально спокойный, как будто и правда проверял чью-то домашку, и от него веяло непоколебимой силой. Я так понял, что он проделывал такое не в первый раз – но, наверное, первый раз с таким нервным школьником-девственником. Жёлтым он отметил то, что в принципе совпадало, но было в разных категориях. Например, футфетиш у него был в «точно хочу», а у меня в «может быть». Ещё у него было несколько вещей, которых не было у меня, я совсем про них забыл – фиггинг, фистинг и саундинг он пометил и жёлтой, и красной точкой. Табу – кровь, шрамы, туалетные развлечения, пирсинг, увечья, излишняя публичность, – у нас совпадали почти полностью, и он просто обвёл их все красной ручкой. – Ты тоже не разделил на просто секс и БДСМ, – отметил Валентин, пробираясь через второй лист моей писанины. У меня было намного больше пунктов, я старался охватить всё. Даже разные ролевые сценарии туда включил, которые хотел бы отыграть. Над такими штуками он хмыкал, но почти все отмечал зелёной ручкой. – Я не могу это разделить у себя в голове, секс представляю только в таком формате. Валентин Валентинович вдруг вздохнул: – Я в юности думал, что я один такой, кто точно знает, чего хочет. Он кинул на меня быстрый взгляд, обсмотрел с головы до ног, как бы переоценивая, прикидывая, стоит ли меня уважать за то, что я в таком возрасте точно знаю, кто я и что из себя представляю. Кивнул как бы удовлетворительно и продолжил читать. А мне было так жарко, что горячий сладкий кофе пить было невыносимо. – Асфиксия? Просто чуток придушить во время секса или прям серьёзно, как отдельная практика? – И так, и так. – Опасно… – сказал он, рисуя зелёную и жёлтую точку. – «Взять и рандомно засунуть пальцы внутрь, просто чтобы проверить и посмотреть на реакцию, где угодно и когда угодно. Профит: ощущение принадлежности», – прочёл он с улыбкой. – Серьёзно, готов на фингеринг где угодно и когда угодно? – Ну, в уединённом месте, не за ужином перед мамкой, – я вдруг испугался. – Да, само собой разумеется. Но у тебя тут ещё пункт «публичный секс»… – В смысле, в публичном месте. Типа, в туалете, в раздевалке, но где особо нет вероятности спалиться, просто нервы пощекотать. Он улыбнулся чему-то своему, явно вспоминая какой-то эпизод, и поставил жирную зелёную точку. – Внезапный секс, игровое изнасилование… Ого, да ты жёсткий. Ты же понимаешь, что это просто фантазии, и они могут не воплотиться в жизнь? И что даже если они воплотятся, тебе может не понравиться? – Прекрасно понимаю, – заверил его я. – Ну и что теперь, не хотеть и не пробовать? Это не про меня. – Да уж, точно не про тебя. Но всё же аккуратно с этим… Я тут ещё заметил, что у тебя лайфстайл в «точно хочу». На будущее: это не такое решение, которое можно вот так запросто принять. Это точно должно быть в «может быть». – А я считаю, что главное изначально принять решение подчиниться тому, с кем хочешь быть рядом. Что бы ни случилось, ты рядом, ты в лайфстайле, ты с этим верхним и больше ни с кем. Но надо принять твёрдое решение перед началом. Валентина, кажется, очень удивило моё высказывание. А я давно об этом думал. Даже мечтал, хотел быть нижним двадцать четыре на семь. Кажется странным, наверное, но это была моя тайная глубокая мечта – просто знать, что над тобой всегда есть кто-то, кто несёт за тебя ответственность и управляет твоей жизнью, и добровольно подчиняться. – Ох, ну что с тобой делать, Юрчик… – сказал он ласково. – Табу точно все перечислены? Ничего не приходит в голову сейчас? – Вроде все. – Так, тогда держи свой листочек, это тебе. Сфоткай мой тоже, чтобы у тебя было. У тебя же мама телефон не проверяет? – Не, уважает личное пространство. – Ай да молодец наша Софья Сергеевна. Ещё одно: этот список не фиксированный, туда можно добавлять штуки, убирать что-то, менять местами и так далее, это не раз и навсегда. Я думаю, мы с тобой будем только зелёное пробовать, но если вдруг зелёное станет желтым или красным – говори обязательно. – Окей. Got it, – голос у меня подрагивал. Сейчас мы разойдёмся, и я отправлюсь домой дрочить и фантазировать. – Стоп-слово у тебя есть, твоё собственное? – Не. – Тогда светофор. Красный – если нужно остановиться, жёлтый – если нужно приостановиться на какое-то время или сбавить интенсивность, зелёный – если всё хорошо и можно продолжать. В случае, если ты не можешь говорить, то два хлопка по любой поверхности – по полу, по бедру, вот так, – он легко шлёпнул меня по бедру дважды, почти беззвучно. – Или можешь мотать головой из стороны в сторону, часто. – В камеру надо смотреть? – поддел я его. Он практически повторял тот текст, который говорили актёрам Кинка в интервью перед съёмками: мотать головой из стороны в сторону и смотреть в камеру, если нужно остановиться. Там ребята радостно улыбались в камеру, а потом их разъёбывали по самое не могу и метелили флоггерами. В интервью в конце они обычно были ещё счастливее, чем в начале. – В камеру не надо, съёмки у нас в «может быть», – он отпил остывшего орехового кофе. – Давай потренируемся отказывать. Сейчас ты пойдёшь в туалет, в самую дальнюю кабинку, но закрываться не будешь, а подождёшь меня, засунув два пальца себе в задницу. Потом я буду тебя трахать. Цвет? – Зелёный, – ответил я, не раздумывая. – А должен был быть красный. Не то место, не то время, тебе должно быть максимально некомфортно это делать. Я фыркнул: – Валентин Валентинович, вы как будто список не читали. У меня в кинках приказы и публичные места. И вы весь такой в пиджачке сидите… С чего вдруг мне вам отказывать? – Ладно, придумаю другую жесть. Просто хочу, чтобы ты сразу научился отделять то, что можешь, от того, что точно не подойдёт. Я нагнулся к нему. Меня переполняло приятное, щекочущее чувство власти и контроля над ситуацией: – Знаете, как у нас в школе говорят? Первое слово дороже второго. – Юра, не смей, я не приду. – Придёте. И, не давая ему одуматься, я встал и направился в туалет, сумкой прикрывая адский стояк. Дальняя кабинка была даже не кабинкой, а отдельной комнаткой, и, как и все остальные, была свободна. Она была просторная, светлая, с красивой плиткой на стенах и новенькой керамикой, но ощущение того, что место чужое и публичное, было очень сильным. Чтобы отлить, мне всё-таки пришлось закрыть дверь, но я прислушивался: не вошёл ли кто ещё в туалет. Я стоял там, намывая руки и глядя на себя, дурачка, в зеркало, минут пять. Что ты творишь? Он же посчитает тебя придурком озабоченным, не стоящим его времени, и больше никогда с тобой даже не заговорит. Сам будешь потом мамке объяснять, почему от тебя репетитор отказался. Он, наверное, уже ушёл. Но Валентин Валентинович, с розоватыми от злости щеками, влетел в комнатку ещё через пару минут. Рванул меня за руку: – Хватит глупостей, пойдём. – Ну почему глупостей? В кафе почти никого, да и всем насрать, все собой заняты и своими макбуками. Вас же явно эта идея заводит. А уж меня и подавну. Я сам охреневал от своей наглости и настойчивости. Я знал, что я такой, и мама с бабушкой меня называли упрямым, но я никогда не думал, что я смогу гнуть свою линию даже в таких вещах. Увидев, что Валентин Валентинович растерялся, я вдруг вспомнил, что не успел засунуть пальцы себе в задницу, как он велел, и поэтому положил два пальца в рот и пару раз скользнул по ним губами туда-обратно. По лицу Валентина можно было отметить момент, когда он сдался: сначала в глазах загорелось неконтролируемое возбуждение, потом нотка злости, а потом он вздохнул и закрыл глаза. Он дважды повернул замок двери, а затем прижал меня к стене всем телом, заставив вытащить пальцы изо рта. Он крепко держал меня за запястье, а я дрожал от страха, возбуждения и осознания его близости и его касания. Я даже не знал, хочет он меня трахнуть или ударить. Мне, в общем, понравилось бы и то, и то. – Юра, ну ты и… – А что я? Вы же обещали трахнуть, – перебил его я. – Oh, shut the fuck up! – сказал он злым, громким шёпотом, от которого у меня по всему телу побежали мурашки. Чтобы меня заткнуть, он засунул мне в рот два своих пальца. Скользил ими туда-обратно, надавливал на язык, другой рукой удерживая мою голову на месте. Я быстро вошёл в роль, заткнулся и честно старался то не давиться, то, наоборот, подавиться как можно сильнее, оставив на его пальцах побольше вязкой слюны. Я то блаженно закрывал глаза, то открывал, глядя прямо на него. Как же оказалось легко вывести его из себя и развести на вот такое безобразие. Я чувствовал себя одновременно всё контролирующим и абсолютно беспомощным. Он всего лишь держал меня за шею, чуть лишая воздуха, но мне казалось, что я зафиксирован по рукам и ногам, что я не могу даже шевельнуться без его приказа. В его взгляде было написано, что если я посмею даже рыпнуться, то он меня накажет – я сам напросился и сам был обязан теперь это принять. Но постепенно его злость таяла, и я видел под ней страсть и обожание, даже какое-то восхищение мной и моей смелостью, моим подчинением. Отымев меня в рот пальцами, он одной сухой рукой попытался расстегнуть ширинку моих джинсов. Я помог ему, сам расстегнув, и штаны упали до лодыжек. Я помедлил, оттягивая резинку трусов: – Только я там небритый, я не думал, что сегодня… – Солнышко, девяносто процентов парней не бреются вовсе, мне вообще без разницы, – заверил меня Валентин, сам стягивая с меня бельё. Член шлёпнул по животу, высвобожденный из тканевого плена. – Ну, мне просто самому нравится, когда пассив бритый. Я бы даже хотел, чтобы вы меня за наличие волос там наказывали. – Вот и будет повод тебя выпороть на первой сессии, – прошептал он, снова вжимаясь в меня всем телом. На этот раз он меня нюхал, целовал в шею, под ухом, в щеки и в губы, тёрся об меня, раздвигал коленом мои ноги. Потом снова засунул мне в рот два пальца, а затем опустил руку вниз, по кругу обводя колечко ануса и немного смазывая. Я думал, что кончу на месте от его прикосновений там. – Цвет? – спросил он, толкаясь в дырочку кончиком пальца, но ещё не проникая внутрь. – З-зелёный, очень зелёный. Валентин Валентинович осторожничал: проникал сначала на одну фалангу, совсем чуть-чуть, вставляя и вновь вытаскивая. Потом вводил лишь чуточку, на миллиметр глубже, потом ещё немного, и только через двадцать или тридцать движений он полностью ввинтил в меня палец. – Зачем так нежничать, я себя пальцами трахаю каждую ночь, – шепнул я. – Всё равно ты, Юра, юный и невинный ещё. Хочу и буду нежничать, – ответил он тем же тоном. Он продолжал меня целовать, а пальцем безошибочно надавливал на простату, вводил и выводил, оставляя внутри лишь кончик, и я остро чувствовал, как растягивается кожа вокруг входа. Остро чувствовал, что в тот момент я полностью принадлежу ему. Я думал, он оттрахает меня здесь же, лишит невинности в туалете проклятой Шоколадницы напротив школы, но он лишь методично и терпеливо доводил меня до оргазма, держа у стены. Только в этот раз без рук не получалось, и я тихо всхлипывал, пытаясь дотянуться до своего члена руками. Он шлёпнул меня по ладони и стал дрочить мне сам. Оказывается, когда тебе дрочит другой человек – Валентин Валентинович! – это в триста раз приятнее, чем тупая мастурбация в одиночку. Когда я кончал, постанывая, он заткнул мне рот поцелуем и ускорил движения рук. Затем, когда я спустил ему на ладонь и на бельё, Валентин, как и в прошлый раз, заставил меня проглотить сперму, совершенно нагло пользуясь моим ртом, исследуя зубы и поглаживая щёки изнутри подушечками пальцев. Когда он закончил, я, не надевая джинсов, упал перед ним на колени: – May I please suck your dick, sir? Он погладил меня по щеке: – Давай в следующий раз. Хватит с тебя сладкого на сегодня. Я подумал сначала про кофе с маршмеллоу, а потом понял, что сладкое для него – это фингеринг и минет. Или он сперму имел в виду… Поцеловав меня, стоящего на коленях со спущенными штанами на полу туалета, ещё несколько раз, он поднял меня на ноги и помог натянуть джинсы. Кофта у меня была вся мокрая от пота, но и Валентин тоже выглядел не как вечно идеальный учитель английского. Он принялся мыть руки и умываться, глядя на себя в зеркало и, видимо, пытаясь оценить масштаб своего падения в бездну педофилии. Дурак. Я обнял его со спины, уткнувшись губами чуть ниже его седьмого позвонка. Я был ростом ему всего лишь до плеч. – Ну ты и провокатор, конечно. Но я и сам хорош, – фыркнул Валентин Валентинович. – Вы тоже хороши, – подтвердил я, но имел в виду совсем другое. – Спасибо. Раз я такой провокатор, может, накажете меня? – Накажу, – ответил он, возвращая себе былую невозмутимость. – За провокацию и за небритую дырку обязательно накажу. В зале, кажется, никто нашего длительного отсутствия и не заметил. Мы сели за столик, допроверили вдвоём сочинения семиклассников, допили остывший кофе и попросили счёт. Я потянулся за наличкой. – Нет-нет, – он крепко схватил меня за запястье. – Мой нижний за себя в кафе платить не будет. Особенно такой нижний, который сам ещё не зарабатывает. И я хотел ему сказать, что я вообще-то большой и самостоятельный и работал этим летом, и даже заработал себе на новую видеокарту и подписку на Кинк, но слова «мой нижний» звучали так тепло и приятно – звучали как обещание и мечта, – что я решил промолчать.