Несвятой Валентин

Я стоял у двери квартиры Валентина Валентиновича и думал, что я конченый придурок. Меня же сейчас изобьют и изнасилуют, а потом вывезут куда-нибудь в лес, пустят по кругу и убьют. В кармане джинсов, в кармане куртки и в рюкзаке у меня было по телефону – все заряженные и готовые к звонку в полицию или в скорую. Не зря же говорят, что чаще всего жертва насильника знает и доверяет ему. А тут я – на всё готовый, подчиняющийся, везде бритый. Блять, да я даже умудрился найти в маминой полке с лекарствами какую-то мини-клизму и использовал её на себе пару часов назад. Но в животе крутило так, что, казалось, сейчас мне снова надо будет в туалет. Набрав в грудь воздуха, я позвонил. Все мои страхи рассеялись при виде Валентина. Он был босиком, в домашних штанах и чёрной футболке с названием какого-то переводческого форума, и как будто чуть-чуть сонный. – Ты прям вовремя, минута в минуту. А в школу, говорят, опаздываешь, – он посторонился, давая мне пройти. Едва я снял обувь, до меня дошло, почему он босой – в квартире были полы с подогревом. – Ну, в школу я не с такой охотой хожу, – пожал я плечами, вешая куртку. – Чего, чай, кофе, потанцуем? – Ага, – я прошёл за ним в кухню. Я никогда не был у него дома, и для меня стало сюрпризом то, что учителя, оказывается, живут не на облаке, а во вполне себе обычных квартирах – моя мама не в счёт. У Валентиныча всё было обставлено максимально скучно и мрачно, даже без проблеска цвета: серые полы, серые обои с чёрными цветами, чёрный кухонный гарнитур, белый икеевский стол и стулья. На столе не было ничего – ни пачек с продуктами, ни вазы с фруктами, ни даже сахарницы или чашки. В шкафчике, который он открыл, стояла только упаковка чая и пачка молотого кофе. – Так чай или кофе? – Давайте кофе. – Сорри, маршмеллоу у меня нет… Есть сахар, молоко. – Надо же, вы запомнили, – улыбнулся я. – Я, в принципе, обычно без сахара пью. Он достал турку, длинной ложкой насыпал кофе, залил водой и поставил на плиту. Я наблюдал за его длинными ловкими пальцами и вспоминал, как он трахал меня ими в рот, как нажимал одним точно на простату, и как потом заставлял меня слизывать с пальцев собственную сперму. Страх к тому моменту ушёл окончательно, живот перестало крутить, осталось только приятное покалывающее волнение. Я почему-то думал, что он с порога поставит меня на колени, свяжет по рукам и ногам и просто, без затей побьёт и выебет. Валентин налил себе чаю и сел за стол: – Как у тебя дела? Как настроение? – Настроение отлично, – я оглядел его с головы до ног, даже не смущаясь. Он усмехнулся и откинулся на стуле и чуть раздвинул колени, как бы давая мне лучший обзор: – Я так смотрю, не передумал? – Не-а, не дождётесь. – Вот ведь провокатор, а, – он размешивал в кружке сахар. – Тогда по плану, как я тебе писал? Накажу сегодня за ту провокацию в кафе, – он вдруг впился в меня глазами. – Are you ready? Я прокрутил в голове примерный сценарий, который он описал мне в переписке: душ, затем немного поласкаться и поцеловаться для затравки, затем зажимы и порка по ягодицам разными инструментами – чтобы я прочувствовал все, – а потом уже секс. – Точно готов? – повторил он. – Точно. Кофе! – я рванул к плите и успел снять турку с горячей пластины за секунду до того, как кофе перелился бы за край. – Садись, я налью, – сказал он, подступив сзади и погладив меня по спине. Мои напряжённые плечи сразу расслабились, и Валентин забрал у меня турку. Руку он не убрал, а повёл ею ниже: между лопаток, по пояснице, по копчику, а затем легко огладил ягодицы. Меня повело сразу же, и я был благодарен за то, что он забрал у меня из рук горячий напиток. Я вздрогнул от лёгкого шлепка по правой ягодице: – Садись, говорю. Я сел послушно. Меня чуток потряхивало от возбуждения. Неспроста, сука, придумали этот прикол про спермотоксикоз – желание подчиняться и быть оттраханным перекрывало вообще все мысли в голове. – Чего, испугался? – спросил Валентин ласково, наливая мне кофе и молоко. – Я же так, чуть-чуть. – Просто неожиданно было, – я обхватил ладонями тёплую чашку. – Ты таких болезненных вещей хочешь, а от шлепка дёргаешься. Как у тебя с болевым порогом вообще? – Ну, не хорошо и не плохо. Нормально. – Если что, ты помнишь… – Да-да, Валентин Валентинович, я помню про светофор и всю эту хрень про то, что я в любой момент могу отказаться. Я не буду отказываться. И эти ваши жёлтые и красные не понадобятся, я уверен. – Я отпил такой глоток кофе, что едва проглотил. Горячий, сука. – Не делай себе такую установку, мне не надо ничего доказывать. Будет невыносимо – говори обязательно. Я же не для того это говорю, чтобы тебя выбесить. Мне просто самому страшно. У меня никогда не было настолько неопытного партнёра, и я не хочу накосячить. Мне стало тепло, и явно не от кофе. – Спасибо, – просто сказал я, решив не уверять его в том, что уж он-то не сможет накосячить. Я же сам пятнадцать минут назад трясся, что он меня изнасилует и убьёт. Валентин отпил своего чаю и невесомо поцеловал меня в щёку горячими губами. Приобнял за плечи, но не сильно, давая возможность отстраниться, если что-то не так. – Ещё одно. У тебя на четвёртой странице, которую я как-то пропустил, написано ещё две вещи: «вообще наказания в целом» и «вообще унижение в целом, кроме ум» карандашом. Первый вопрос. Что ты считаешь за наказание? – Ну… – я дописывал это в спешке карандашом перед приходом репетитора по обществознанию, сам даже не зная, зачем приписал. – Настоящее наказание, по-моему, должно следовать за серьёзными косяками. И наказание должно быть… тяжёлым, неприятным даже для меня. Чтобы я на своей шкуре всё ощутил и точно понял, что так делать нельзя. Не всякая боль подходит для наказания. В моём мазохистском случае так вообще, может, лучше не болью наказывать, а чем-нибудь другим. Я, например, нетерпеливый, меня простым стоянием в углу долгое время можно добить. – Но это для совсем серьёзных случаев? – Это для случаев, когда вы не хотите, чтобы я что-то повторял когда-либо. Сегодня, наверное, лучше не совсем по-настоящему наказывать. – Понял. Сегодня самое первое, игровое. А с унижением что? – Что угодно, – я пожал плечами. – Кроме туалетных вот этих всех мерзостей и оскорблений в адрес моего ума. – То есть, поясни? – Ну, шлюхой и ничтожеством назвать можно, а вот дураком и дебилом – нельзя, – мне вдруг самому стало смешно от такого требования. Но я бы страшно обиделся, если бы меня назвали так. Особенно учитель, блин. – Медалисты все с пунктиками по этой теме, да? – он погладил меня по голове. – Да я ещё даже не медалист, ещё две четверти закрывать. – Да брось, директор уже всё рассчитал, порадуешь маму куском металла. Я усмехнулся. Мама рассказывала, что у «Валюши» красный диплом. Тема вдруг перешла на учёбу и университеты – мы с ним часто об этом говорили, – а я слушал его, отвечал, а сам где-то глубоко в душе понимал, что мне абсолютно комфортно рядом с этим человеком. Что рядом с ним я не боюсь ничего. Да дне кружки осталась только кофейная гуща. Валентин Валентинович тоже уже всё допил. – В душ? – спросил я вдруг, вставая. Как будто спрашивал, начинать ли читать упражнения. Всё как обычно. – Да. Постарайся настроиться, но не сильно напрягаться, – он положил руку мне на колено и провёл до бедра. Напрягся я только в одном конкретном месте. Валентин выдал мне белоснежное полотенце и такую же белоснежную, но явно старую рубашку. Сказал, надеть после душа. И только когда я стоял обнажённым в ванной, я понял, зачем нужна эта рубашка. Хоть пол и был с подогревом, я всё равно чуть дрожал. Застегнувшись на все пуговицы, я прошёл в зал. Ничего особенного, просто хорошо обставленная комната с тёмным диваном, столом, тумбочкой под телевизор и светлыми обоями. Окна были прикрыты жалюзи, которые пропускали кучу света. Он сидел на диване во всё той же домашней одежде, только вокруг него… Я отметил плётку, чёрные веревки, зажимы и даже какой-то крошечный вибратор. – Come here, closer, – он подозвал меня пальцем, и я пошёл, как заворожённый. Он уже разглядывал моё тело, пусть рубашка и не просвечивала. Я хотел было сесть рядом, но он надавил мне на плечи, и я понял, что садиться надо на колени. То, что последовало дальше, было проверкой меня: vibe check, как сказал бы он. Он погладил меня по голове, по плечам, по спине, заглянул в глаза. Я не понимал его выражения лица – в моих фантазиях оно всегда было ухмыляющимся и чуть зловещим; настоящий же Валентин Валентинович смотрел больше взволнованно, пусть и с интересом. Он поддел меня за подбородок – нравилось же ему контролировать моё лицо: – Everything okay? Ты можешь меня остановить в любой момент. – Всё окей, – ответил я, пытаясь улыбнуться. Не знаю, какая на самом деле вышла улыбка. Волнение снова закручивалось внутри. Валентин снял почти всё одним долгим поцелуем. Он повторял то, что делал со мной в первый раз: я снова стоял на коленях, я он сидел и просто пробовал меня на вкус. Немного времени мне понадобилось, чтобы войти во вкус и захотеть снять с себя эту рубашку. Прильнуть к нему всем телом и заполучить, наконец, его член в себя. Я уже начал расстёгивать пуговицы, когда он меня остановил, перехватив за руки: – Slow down. Английский настолько въелся мне в мозг, что я понимал его с лёту и не задумывался даже. Рубашку он тоже стягивал медленно, будто издевался, а я неосознанно расправил плечи, позволяя ему смотреть на меня. Потом была чёрная верёвка и связанные за спиной руки, а ещё тёмная повязка на глазах. И только потом он поднял меня с колен и посадил на себя. Я ничего не видел – хотя мог бы, если бы смотрел вниз, повязка была не очень плотная, – но чувствовал всё намного острее. Чувствовал его горячее дыхание на своей шее, его мягкую футболку, его широкие ладони на спине, его внушительный член, удобно лёгший между моих ягодиц, сдерживаемый только тканью его штанов. – Как я и ожидал: such a little slut, – прошептал он мне на ухо, залезая пальцами в ложбинку между ягодиц. – Маленькая шлюшка, сам напросился на то, чтоб его выебли и наказали. – Напросился, – подтвердил я с усмешкой, вспоминая, сколько уламывал Валентина Валентиновича. Обзывательство было совсем не обидным. A little slut I am, что уж тут поделать. Я запоздало понял, что он впервые видит меня полностью обнаженным, и что я в самый первый раз в жизни нахожусь в чьей-то полной власти. Связанные за спиной руки вынуждали меня опираться на него и надеяться, что он меня удержит, потому что на свой вестибулярный аппарат я рассчитывать уже не мог. – So fucking hot, – продолжал он, уже откровенно лапая меня везде, где мог дотянуться. Сжимал и выкручивал соски, обхватывал пальцами ягодицы, дрочил мой член. Движения то ласковые, то грубые, но всегда властные. Он не оставлял мне ни шанса на сомнения. Мои соски ему, кажется, понравились особенно: он стал сжимать их сильнее, натягивая меня на себя, и даже прикусывал их и ласкал языком. Когда я уже думал, что сейчас кончу, он снова поставил меня на колени. Я потянулся было лицом туда, где, как я думал, был его пах, но он оттянул меня за волосы. – Я разве разрешал? Рано. – Да как рано-то, Валентин Валентинович, я уже почти всё, – я заёрзал коленками по полу, стараясь коснуться бёдрами члена. Стоял так, что не получалось, а руками не дотянуться. – Я решаю, когда ты почти всё, – мне прилетела пощёчина, и я даже не почувствовал силы, но слёзы на глаза навернулись всё равно. Он заметил, хотя на глазах и была повязка: – Цвет? – Зелёный. Он ударил меня ещё раз по той же щеке, и мне вдруг стало так обидно и больно оттого, что я стою тут, такой весь доступный и готовый кончить, уже перешагнувший через все свои сомнения и неуверенность, а он меня ещё и бьёт. Да ещё и так обидно бьёт. Я понимал, что это глупо, и что я этого же и хотел, но реакция была быстрее логики. – Нихрена это не зелёный, – констатировал он с усмешкой. Поцеловал снова, погладил, и буря, которая уже начинала подниматься внутри меня, снова успокоилась. – Давай попробуем кое-что другое. Он снова погладил меня по груди, выкрутил соски, поддрочил чуть опавший член. А потом на моих сосках оказалось что-то прохладное, пластиковое на ощупь, приятно сжимающее. – Подожди, это я ещё не затянул. Just a sec… Теперь я слышал его ухмылку, прям как в моих фантазиях. Он крутил что-то на зажимах, и они плавно становились туже и туже. Это была ещё не боль: только на грани. – What’s the color now? – он как будто тестировал мой английский. Если понял – значит, ещё не унесло. – Green. – Вот это больше похоже на правду. Поигрался немного, а потом вдруг поднял меня и уложил к себе на колени задницей кверху. Цепочка на зажимах оттянулась, и натяжение стало чуть сильнее. Балансировать было сложно, и он развязал мне руки и стянул с глаз повязку. Мир был яркий, и почему-то вернувшееся зрение только усиливало возбуждение. Я видел стол, собственные руки, отчаянно балансирующие вес моего тела на пальцах, следы от верёвок на запястьях и зажимы на сосках. Я не рискнул поднимать взгляд на него. – Вот так мне очень нравится, – он оттянул одну ягодицу и, видимо, рассматривал мою дырку. Безволосую, конечно. Коснулся пальцем – уже мокрым, – и только немного подразнил, не входя. Я не удержался и приподнялся на носочках, откровенно подставляясь. Йога какая-то, блять. – Ну какая же шлюшка, а! – восхитился Валентин и шлёпнул меня по ягодице. Я взвизгнул только от неожиданности. Шлепки посыпались градом – лёгкие, осторожные, перемежаемые поглаживаниями. Было больше похоже на массаж, но не то, чтобы я был против. – Напомни, за что я тебя наказываю? – он потянул меня за волосы, и мне пришлось оторвать руки от пола, перенося весь вес на туловище и ноги. Цепочка зажимов дёрнулась, напоминая о себе, и впервые я почувствовал пусть и слабую, но настоящую боль. Охуенно. – За небритость. И за провокацию. – За провокацию. Это был единственный раз. Не смей так больше делать. Следующий шлепок был звонкий, сильный и болезненный. Разминка закончилась, теперь он по-настоящему меня бил. Я никогда не был настолько в моменте, никогда не был так вовлечён в процесс в своей жизни. Ощущения были новые, странные, горячие и жгучие. Я чувствовал, что он и правда меня наказывает, что и правда мной недоволен, и что я обязан ощутить на себе последствия своей наглости. Возбуждение было на пределе, и я знал, что касаюсь стояком его бедра. Даже про цвет не спрашивал: всё со мной было понятно. Через какое-то время он, видимо, устал, и снова принялся меня трогать, шлёпая лишь иногда: дразнил мою дырку, засовывал пальцы мне в рот, хватал за волосы. – Ну что, размялись? Начинаем? – спросил Валентин, шлёпнув и сразу же погладив ягодицу. – Что? – не понял я. – Начинаем, – заявил он, за волосы поднимая меня на ноги. Задница, член, соски и щёки и у меня горели. Чёрт, это разминка была? Бля-я-ять. На этот раз верёвки стянули запястья спереди, но жёстче, а зажимы были сильнее – я видел такие в порно, clover clamps. И хотя Валентин и постарался захватить побольше кожи, боль всё равно была в разы резче, чем он предыдущих зажимов. Я даже простонал. – Сейчас привыкнешь. Такой чувствительный, что ли? – Больно просто… – А ты не об этом просил? Больно и должно быть, – он подёргал немного за цепочку, и я взвыл. Всё тело напряглось. – On your knees. Последнее было приказом, и я даже услышал новые жёсткие нотки в его обычно ровном голосе. Голос не учителя, а господина. Я опустился, и мне впервые стало по-настоящему страшно. Член я сосал уже не с радостью, а просто потому, что так было надо. Я как будто знал, что если я не повинуюсь, будет хуже. Я старался не касаться цепочки зажимов руками, но не получалось. Из-за движений туловища туда-обратно зажимы тряслись, оттягивали соски сильнее, посылали разряды боли по коже. Я должен был словить от этого кайф, но никак не получалось. Я решил сфокусироваться на отсосе, но и там успеха не претерпел: я задерживал дыхание и никак не мог взять глубоко. Валентин Валентинович толкался внутрь настойчиво, слишком настойчиво. Потом ему, видимо, надоело, что у меня никак не получается взять в горло, и он поставил меня раком – всё так же на полу. Пару разминочных шлепков, и он взял флоггер. Я не увидел, по почувствовал его на своей заднице. Да уж, теперь это точно не массаж, а наказание. Я утыкался лицом в связанные руки и никак не мог поймать волну. Я же точно мазохист, мне точно нравится боль, почему я не могу словить кайфа здесь, почему так плохо-то? На заднице жар хороший, доля стыда отличная, верёвки прекрасные, но эти грёбаные зажимы… Твою мать, это слишком. Это издевательство какое-то. Но я же сам напросился, мелкая блядь. – Цвет! – прикрикнул Валентин, опуская флоггер. – Зелёный! – выпалил я так же быстро, не давая себе шанса передумать. Я не буду использовать жёлтый и красный. Я смогу. – Отлично, – прошептал он. Возбуждение в голосе было ни с чем не спутать. Ему очень нравилось происходящее. Если нравится ему, то должно нравиться и мне. Я выдержал ещё несколько минут. Цепочка была тяжёлая и тянула соски вниз со страшной силой. Руки хотелось раздвинуть в стороны. Хотелось освободиться, встать, уйти из-под града ударов. Хотелось просто, чтобы это кончилось, чтобы не было так больно. Коленки ныли от стояния на жёстком полу. Я разревелся. Тихо, но вполне отчётливо всхлипнул против своей воли. Спрятал лицо в ладонях, чтобы Валентин не видел моего позора. Может, его и это заведёт? Было бы здорово, если бы ему нравились слёзы. Он наконец-то перестал меня бить, и я выдохнул с облегчением. Постарался выдыхать медленно, чтобы не всхлипывать. – Цвет? Я засомневался, меня вдруг охватила паника – я не мог позволить себе сказать что-то, кроме зелёного. Я себе пообещал. Если не зелёный, то я облажался. Валентин легко щёлкнул пальцами по сжатому зажимом левому соску, и я снова застонал. Боль была невыносимой. Он смотрел на меня неотрывно, но из-за слёз я не видел его лица. – Yellow, – прошептал я, скрывая взгляд. Облажался, Нечаев. – Нихуя тут не yellow, красный, – объявил Валентин, развязывая, наконец, мои руки. Он поднял меня, аккуратно придерживая, и посадил на себя. Осторожно зажал между пальцами правый зажим и стал отпускать. Я уже не контролировал слёзы и звуки, которые из меня рвались. Зажим был слишком жёсткий. Облегчение после снятия двух зажимов было, но призрачное, потому что боль только усилилась. Он принялся разминать соски с двумя чёткими круглыми следами на каждом, и каждое касание посылало волну боли. – Нет, не надо, – я попытался перехватить его руки. – Надо, извини, надо, чтобы кровь вернулась в зажатые места. Тихо, тихо, сейчас пройдёт. Валентин Валентинович целовал меня в шею сзади, разминал измученные соски и прижимал к своему тёплому телу. Вскоре шок прошёл, и я просто откинулся на него. Мы лежали так с полчаса – он, возбуждённый и не кончивший, и я, облажавшийся по полной программе. Тоже мне, плакса-мазохист выискался. Тоже мне, БДСМщик, нижний. С таким-то болевым порогом тебе ничего не светит. Он гладил меня осторожно по боку, больше не лапая. Успокаивал. А мне было хуёво. Обидно до слёз, что ничего не получилось, больно, крутит живот, и весь мир как будто рассыпается на кусочки. – Пойдём чаю попьём. Тебе, наверное, надо попить. Уже на кухне он обнимал полностью одетого меня. Мне не хотелось ни пить, ни разговаривать. Было больно сидеть, было больно от футболки, и на запястьях всё ещё оставались следы. От стыда хотелось провалиться сквозь землю. Вот это меня ебануло. – Извини, недоглядел, – Валентин вдруг отодвинулся от меня. Мне не нравилось то, каким виноватым он выглядел. – Наверное, не стоит больше нам с тобой такое повторять. Только это вывело меня из тумана. Перспектива никогда такое не повторять меня напугала. Я затараторил: – Нет, это вы извините. Просто больно было очень, но можно было и не останавливаться, я бы выдержал, правда. Наверное… Не знаю, болевой порог такой, более низкий, чем я думал, или… – Юрий, – он отодвинулся и положил руку мне на плечо. Серьёзный, пиздец. Я не знал, что карие глаза могут быть такими холодными. – Это была изначально плохая идея. Давай забудем, что это было, не будем никому упоминать. Просто продолжим жить, как жили. Я, может, найду тебе репетитора другого. Мне жаль, что я испортил тебе первый опыт. Не дотронусь до тебя больше. – Не-не-не, вы все не так поняли! Извините, я всё могу исправить, я выдержу в следующий раз! – я отставил кружку. Хотелось разреветься снова. – Это точно моё, я точно хочу, просто… – Не твоё это. Боль – точно не твоё. Мне не надо было тебя слушать и на провокации поддаваться. Жалею об этом теперь. Он говорил так спокойно, уверенно и отстранённо, что мне было ещё больнее, чем час назад. Значит, я – изначально плохая идея… Значит, жалеет. – Валентин Валентинович, пожалуйста, дайте мне ещё шанс, я не… – Нет, – оборвал меня он. – Больше не будем. Для твоей же безопасности. Я не хочу тебя заставлять и делать тебе больно. – Да блин, ну не в этом же дело! Вы же сами хотели, а теперь отталкиваете! Зачем?! – я вскочил. Сам от себя не ожидал, что разозлюсь. Но Валентин Валентинович был непоследователен. Сначала взял, связал, чуть не отодрал, а теперь, значит, вот так… Я хотел его обвинить, сказать ему что-то противное, обличающее. Сказать, что он подлый, двуличный, что он подставил, что наобещал золотых гор, а я не получил в итоге ничего. Что он трус, раз боится взять на себя ответственность, и вообще какой-то херовый доминант. Что мне не нравится, как он сомневается. Но слова не находились, застревали в горле комом, и я просто рванул в коридор – одеваться. Я уже завязывал ботинки, когда мне в голову пришла восхитительная идея мести за такое динамо. – Я заявлю на вас в полицию. Пойду сниму побои, – заявил я так спокойно, как мог. Он не испугался. Но губы и челюсть напряглись, глаза загорелись совсем не по-доброму, а на лбу проявились ранние морщины. Он стал страшным за пару секунд. Подошёл вплотную, но не дотронулся. Я всё равно оказался зажат у двери, а Валентин Валентинович – какой-то другой Валентин Валентинович, не тот балагур, которого я знал, – нависал надо мной сверху, угрожающе. – Я знал, что так может быть. У меня записаны все наши с тобой разговоры, с самого первого раза, как ты меня попросил ввести в Тему, а ещё есть написанный твоим почерком список. Я, конечно, сухим из воды не выйду, но к тебе будет куча вопросов. И в первую очередь всё это отправится твоей матери. А там, возможно, «случайно» просочится одноклассникам. Ты уверен, что этого хочешь? – Я всё равно несовершеннолетний, вам нельзя было так делать, – я задрал нос. – Нельзя, и всё. – Я же не спорю, сухим из воды я не выйду. Но ты уверен, что ты хочешь играть со мной в эту игру? Потому что к твоей репутации вопросов будет много. И будь уверен, эти записи будут тебя преследовать и в школах, и в университетах. – Да как вы вообще смеете меня записывать без моего ведома?! Настолько мне не доверяете?! – я хотел кричать, а получался какой-то писк. – Ты себя десять секунд назад слышал? Слышал, чем ты мне угрожал? Я только что убедился, что я правильно сделал, что не доверял. Я вдруг понял, что он специально меня запугивает. Что он специально нависает, что он давит авторитетом, что он сверлит меня взглядом. И мне правда было страшно. – Так что никуда ты не пойдёшь и никаких побоев снимать не будешь. Тебе не нужно, чтобы всплывали эти аудио. И видео. Испортишь жизнь ты не только мне, но и себе. Понял? – Понял, – я опустил взгляд, не выдержал, не мог на него смотреть. Слишком жжётся. – Ты пойдёшь сейчас домой, и жизнь продолжится как раньше. А сегодняшний вечер постараешься забыть. Ты сам меня об этом попросил, но не получилось, что поделать. Тебе всё понятно? Он тряханул меня за плечо, и я подумал вдруг, что в школе и университете этот «Валюша», возможно, и не был отличником и душой компании, а был главой какой-нибудь банды. – Всё понятно, да, извините. Валентин Валентинович отошёл, и я мышью скользнул за дверь. Потом сидел у него во дворе на лавочке минут двадцать. Зимний воздух был ледяной и колючий. Задницу и соски до сих пор жгло, на щеках было раздражение от солёных слёз, а внутри сворачивалось горькое сожаление. Я хотел отмотать время назад и просто вытерпеть это «nipple torture в общем». Просто вытерпеть, чтобы он меня потом трахнул, обнял и полюбил. Чтобы пробовал бить потом по-другому, чтобы пробовал на мне разное. Чтобы я принадлежал ему, а он – мне. Хотелось свернуться в клубочек и просто выть от безнадёги. Я искал решение и не находил. А потом как щёлкнуло. Я взлетел вверх по лестнице до его квартиры, позвонил, собрал в кулак последние капли решимости, последние капли логического мышления и понимания. Он открыл дверь так, будто знал, кто за ней – всё в той же домашней одежде, босой, тоже как будто грустный. – Чего тебе? Я прошёл внутрь, потеснив его, и сразу же встал на колени: – Валентин Валентинович, простите меня. Ляпнул херню, не подумав. Не собирался я вас сдавать в полицию и никогда не сдам. Вы ничего плохого со мной не сделали, я же и правда сам вас просил. Просто разозлился, сказал первую попавшуюся угрозу, которую посчитал для вас страшной. Хотел как-то… заманипулировать. Глупый просто. Молодой, горячий, глупый, несу чушь иногда. Спишите, пожалуйста, на это. Мне очень жаль. Очень плохая угроза, жуткое предательство доверия, я знаю. Он склонил голову набок. Взгляд смягчился, но я всё равно не понимал, о чём он думает. Я пошёл ва-банк: – Я пойму, конечно, если вы не захотите больше со мной не иметь ничего общего. Но это же… Это был первый раз. Я не ожидал такого. Не знал, какой у меня болевой порог. Зачем-то решил, что хочу пройти всё на «зелёном». Вы остановились вовремя, вы всё сделали правильно. Но давайте попробуем ещё раз. Можно начать с наказания, с настоящего наказания за слова про полицию – реально херню сказал. Но мне всё равно понравилось, когда вы мной командовали, и порка, в принципе, тоже зашла. Просто дропнуло меня очень сразу же. Вот теперь это был тот Валентин Валентинович, которого я знал. Он улыбнулся и присел рядом со мной. Расстегнул мою куртку: – Дропнуло, значит? – Жуткий сабдроп, на самом деле, – признался я. – Если я правильно понимаю значение. Накрыло, что пиздец. Но я никогда себе больше не позволю говорить такую чушь. – Меня тоже накрыло, извини. Я испугался не меньше тебя, – он стянул с меня куртку. – Останешься? – До вечера, да. Мама сказала, в десять быть. – Оставайся до десяти, отправлю на такси потом. Подумаем, что с тобой делать. Валентин поднял меня с колен, обнял, прижал к себе и не отпускал, клянусь, минут пять. Я весь растаял в его объятиях. Он думал о чём-то усердно, но ясно было одно – отпускать меня так просто он уже не собирался.