***
– Ну когда, Валентин Валентинович? – доставал я его на следующий день. Подал ему завтрак, сел перед ним на коленки, облизывал губы и отклянчил голый зад. – Ртом научился работать, кофе мой вроде вам нравится. – Язык за зубами не научился держать, – возразил он, отпив из кружки. – Ну а вы меня накажите, – я подался к нему, сложил предплечья на его колени. Мы много времени проводили в такой позе. Ещё бы, в последние три недели я проводил у него среды, пятницы и выходные. Он привык наконец-то к моему присутствию рядом: к назойливым просьбам, к постоянным провокациям, к тому, что я смотрю на него с восхищением и встаю перед ним на колени. Уже не заводился так сильно, как в самом начале, и принимал это как должное. Всё больше вживался в роль невозмутимого Мастера, меньше осторожничал и больше брал. Таким он мне нравился безумно, и я знал, что он тоже тащится от той роли, которую играет рядом со мной. Я, в свою очередь, учился старательно, как всегда – грёбаный отличник-медалист ведь. Выучил его позы и команды, научился гладить рубашки и готовить яичницу так, как любит он. Даже записался в секцию по рукопашному бою, которую вёл ненавистный мне физрук, чтобы укрепить мышцы и быть способным стоять в этой его планке до пяти минут. Пять минут пока не выходило, но две стоять уже получалось. – Пора уже вводить субботнюю профилактическую порку, – заявил Валентин серьёзно, оттягивая меня от себя за волосы. – Успеваешь за неделю меня выбесить. Вообще не понимаю, почему у нас в школах такого нет. – Ну вот теперь у вас есть свой личный школьник. Отрывайтесь. – Я облизнул губы. – Школьник, саб, любовник, call it what you want. – I’ll call you little slut, Юра, – он рассмеялся и указал на мой остывающий завтрак: – Доедай, и начнём сегодняшний урок. «Сегодняшний урок» оказался на удивление нудным по содержанию: он всё-таки запряг меня делать уборку. Субботняя генеральная уборка. Всунул в зад знакомую уже пробку и вручил тряпку и ведро. – А может, шваброй? – спросил я. – Не-а, on your knees, – он закинул ноги на стол и открыл первую тетрадь из стопки. Проверял домашку. Я знал, что это надолго, и как только я домою пол, он даст мне ещё задание. А у меня уже стоял так, что я долго не выдержал бы. – Сука, – прошептал я себе под нос, вставая на четвереньки. Начал с дальнего конца комнаты, закончу как раз у его стола. – Эй! I can hear you perfectly well! Прищепку на язык хочешь? – Нет, извините, – поторопился ответить я. – А придётся. – Он перечеркнул что-то широко в тетрадке, положил её на стол и взял следующую. – Come on, доставай, ты знаешь, где они. – Ну… – начал было я, но он поднял на меня строгий взгляд, и мне пришлось повиноваться. Я боялся даже считать, сколько раз я при нём ругался. Должен был знать, что в один прекрасный момент карма меня догонит. – Сколько их там всего? – Восемь штук красных. – Отлично. Одну на язык, по одной на соски, остальные на яйца – и вперёд, золушка моя. Считай, отработка за неделю косяков. Косяки были: взять хотя бы мои ругательства, недописанное эссе и вчерашнюю провокацию в кино. Но передвигаясь по полу на четвереньках с тряпкой в руках, я думал совсем не об этом. Я мог фокусироваться только на боли по всей мошонке, ноющих сосках и неприятно высунутом языке. Собственное отражение в зеркале облегчения не приносило. С языка капало, и мне приходилось стирать свою же слюну с пола. Я застонал, когда придвинулся к столу, и Валентин Валентинович закинул на меня обе ноги, не отрываясь от проверки. – А ты думал, будет легко? Вот на ЕГЭ всегда бывает отвлекающий фактор. Ты пашешь, стараешься, а рядом кто-то пишет громко, ручкой щёлкает, или из окна дует. Надо уметь работать, не отвлекаясь ни на что. Ещё кухню надо вымыть, little slut. И не смей ничего снимать и сдвигать. Он поддел ногой пробку внутри, и я приблизился к оргазму ещё на шаг. Стыд был сладкий и жаркий, а боль постепенно становилась всё более невыносимой. Особенно бесила прищепка на языке. На кухне я совершил фатальную ошибку: решил снять прищепку хоть на пару секунд, сглотнуть и вытереться, раз уж Валентин Валентинович зарылся в свои тетрадки. Я присел в уголке, осторожно приземляя задницу, и потянулся ко рту. Я уже цеплял её обратно, когда на пороге кухни объявился Валентин Валентинович. Я по глазам его видел, что он всё знает. Чёрт, блять, чёрт, ну как же глупо попался. Зря вообще решил дать себе передышку. Он же меня знает, чувствует. – Серьёзно? Думал, я не приду? Не догадаюсь и не увижу? Ладно, не надевай её уже. В комнату, живо, четвёртая. В четвёртой позе – стоя, руки обхватывают широко разведённые лодыжки – было очень неудобно с пробкой. Она чувствовалась так слишком остро. Яйца оттянулись, и прищепки на них дали о себе знать. Соски тоже уже болели, стоял-то я головой вниз. Валентин Валентинович не торопился: разложил на диване по очереди два флоггера, ремень, трость и линейку. Он не бил меня с того раза, только связывал да «тренировал». Ждал, пока пройдут следы. И вот – моя первая субботняя порка. Я даже усмехнулся: у людей вот первый поцелуй, первое свидание, первый секс, а я рад первой порке – я был уверен, что это старт регулярного ритуала. Но меня пробило на дрожь ещё до первого удара: Валентин поигрался с оставшимися прищепками, с каждой по очереди, и боль от каждой как бы обновилась, пошла на второй круг. – Блять, – не удержался я. – Что такое, больно? – Он издевался, щёлкая по каждой прищепке. Как на музыкальном инструменте играл. Я как раз стоял, похожий на треугольник, и не смел шелохнуться. Стонал тихо. – Наверное, надо помочь тебе снять. Он щёлкнул по одной из прищепок на мошонке особенно сильно, и она слетела, болезненно прокатившись по зажатой кожице. Я всё-таки опустился на пол, на четвереньки, подвывая от боли. Валентин Валентинович сел рядом, скрестив ноги, и погладил по спине. Голос у него был спокойный и ровный. – Ну, что надо сказать? – Спасибо, Мастер. – Всегда пожалуйста. – Он похлопал ладонью по яйцам ещё пару раз и медленно стянул следующую прищепку, не ослабляя. Чёрт, я и правда принадлежу ему. Весь, с потрохами. И даже то, что делает меня мужчиной, – тоже принадлежит ему. – Thank you, Master, – простонал я. Мастер по-садистски медленно стягивал одну прищепку за другой, пока я не свалился, почти плача от облегчения. Мне было страшно от мысли, что теперь предстоит ещё и порка. – Третья. В планке руки тряслись, задница проседала, а торс горел огнём, не говоря ещё про соски и яйца. Зато члену было норм – ему всегда всё нравится, черт бы его побрал. И только из-за него я стою в упоре лёжа и терплю первый, самый мягкий флоггер. Двадцать ударов каждым инструментом – это же не так много, верно? И разнообразие. Всё как ты любишь, Нечаев. Второй флоггер пошёл лучше, да и позу Мастер поменял на четвёртую, стоя. Я раскачивался, поглядывал на него, такого красивого в действии, и приветствовал боль. Валентину – можно, нужно, положено причинять мне боль. Работа у него такая, на место меня ставить. Ремень – снова в планке, обливаясь потом. Ударов было всё ещё двадцать, но Валентин Валентинович тянул время и бил то по заднице, то по спине меж лопаток. В какой-то момент открылось второе дыхание, стоять стало проще, и боль преобразовывалась напрямую в удовольствие. Было что-то особенно изысканное в таком домашнем и простом инструменте, как ремень. Считать вслух было занятием почти медитативным, и к пятнадцатому удару я вспомнил то райское состояние, которое Валентин в тот раз назвал сабспейсом. Всё, что требовалось от меня – отдать власть над собой в руки Мастера и следовать приказам. А я, как ни крути, всегда был хорошим исполнителем. Трость была болезненная, обидная, жгучая, но меня ещё качало на волнах, и я держался, как мог. Благо, что позу было позволено поменять ещё раз, снова на четвёртую. Голова кружилась всё сильнее, а боль пробирала до костей. Валентин Валентинович издевался, оттягивал удары каждый раз на разное время, держал в напряжении. Я готов был упасть. Сабспейс ушёл от меня быстро, выдавленный чем-то другим. Линейка в планке меня добила. Мне казалось, я прошёл через все круги ада, и этот, последний, был худшим. Я физически прочувствовал свою границу дозволенного, словно белое сменилось чёрным, возбуждение сменилось тошнотой и ужасом, и я свалился на пол после десятого удара. Мышцы просто отказали, голова шла кругом. – Чего разлёгся, get the fuck up! – он подтолкнул меня кончиком линейки, но я сделал усилие и выдавил одно слово, отчаянно надеясь, что он услышит меня в этот раз: – Красный. И он послушал. Я не ожидал от него такой прыти, но Мастер буквально уронил линейку, сел на пол рядом со мной, обнял, заглянул в глаза: – Перебор, да? Я кивнул и положил голову ему на плечо, давая волю слезам. Я и сам не понимал, что произошло. Было хорошо – а потом было очень плохо. – Болевой порог у тебя низкий, солнце, – он гладил меня по спине, прижимая к себе. – Надо же, как я недоглядел. Он отпаивал меня водой, умывал, обнимал на диване, завернув в мягкое, как облако, одеяло, и даже достал откуда-то с верхней полки тёмный Тоблерон. Я ел горькую пирамидку медленно, запивал сладким чаем и ёрзал по дивану, стараясь устроиться поудобнее. Меня вдруг начал бесить его участливый взгляд. – Я пойду, наверное, – сообщил я. – Отлежусь, всё нормально будет. Мама ждёт. – Уверен? Может, останешься ещё на ночь? Мама твоя в тот раз не возражала, ты же типа у Вовы остаёшься. – Не, Валентин Валентинович, я пойду. – Я принялся натягивать джинсы. Надо уйти, а то через пару часов станет хуже, да ещё и температура поднимется. Не хочу, чтоб он видел меня таким. Оклемаюсь, тогда и поиграемся. – Что с тобой? – Дроп, – пожал я плечами. – Наверное. Не знаю, хуйня какая-то. Я успел подумать, что сейчас мне влетит за мат, но он злился не из-за этого. Голос повысил: – И что, каждый раз будешь от меня бегать, когда у тебя дроп? В тот раз так же было? Куда так торопишься? – Да всё нормально, – отмахнулся я. – Нет, правда, ты всегда к маме будешь бегать после плохой сессии? Чтоб она вокруг прыгала и переживала? Лишь бы подальше от моих глаз? – А почему бы и нет. – Я хочу видеть, что с тобой происходит в такие моменты. Это я сделал, это моя ответственность. – Мой дроп – моя ответственность, – отрезал я, натягивая футболку. – Всё пройдёт. – Юрий, – он схватил меня за руку, – чего ты боишься? Я вдруг психанул. Как будто он сам не понимает, чего я боюсь! – Да вы опять скажете, что лучше не надо практиковать со мной, что болевой порог у меня низкий, что это не моё, вот это всё. Ещё, может, что-нибудь про субординацию припомните. Оно мне надо, чтоб вы всё это видели? Всё, пустите! В следующий раз. Он встал, навис надо мной, поднял ладонью подбородок. Если ещё час назад меня бы это возбудило, то теперь это раздражало. Как смеет он мне указывать! Мы уже не играем в Мастера и саба, и в изнасилование тоже не играем. – С чего ты взял, что я так скажу? – Вы уже так говорили. Не раз и не два. И стоп-слова игнорировали, кстати, ладно хоть сегодня услышали. – Значит, так. – Он утянул меня на диван, заставил сесть на избитую задницу. – Я это говорил на начальном этапе, когда сомневался, а выдержишь ли ты вообще. Я убедился уже, что ты выдержишь и что это твоё, и я это тебе сказал. Это не значит, что всё всегда будет идти идеально гладко. Но если что-то идёт не так, я однозначно, – повторяю, однозначно! – имею право знать, что именно идёт не так. Потому что если я не знаю и не вижу, я не могу это исправить. Я не подросток, и в угадайку я играть не собираюсь. Это раз. Про стоп-слова – а ты заметил, что я игнорировал, повышая их? Что исправлял твой «зелёный» на «желтый», «желтый» на «красный». Только вверх, не вниз. Если ты велишь остановиться, я останавливаюсь. – Неправда. Я говорил «красный» тогда, когда вы на меня пояс этот чёртов надели. Я знал, я знал, что это нечестный удар, и что у нас была договорённость. Я знал, что сам согласился. И всё равно мне было приятно видеть отблеск вины в его глазах. – Это было не совсем корректно, особенно для первого наказания. Признаю. Доволен? Валентин смотрел зло – он знал, что я его подловил, но и он тоже помнил о договорённости. Я просто вынудил его извиниться. И мне самому стало стыдно. – Да, извините, зря припомнил, – я опустил голову. Опять, блин, ляпнул. – Договаривались же. – Давай впредь договоримся, что настоящие наказания проходят без-стоп слов, и мы их обсуждаем заранее. Хорошо? – заставил посмотреть на себя, заметив, что мой боевой дух как-то приутих. – Хорошо. – И ещё одно условие. Я хочу видеть твой дроп. Если случается такое впредь – ты остаёшься у меня, под моим надзором. Is that clear? – Да clear, clear. – Так чего ждём? – Температуры высокой и всего сопутствующего. Будет выглядеть так, будто гриппую. И настрой будет дерьмовый. Буду злой и вредный, – всё-таки признался я. – И всё? Ты это мне боялся показать? Боялся, что я узнаю, что у тебя от лишней боли температура поднимается и характер портится? – Ага. – Юра, Юра… – произнёс он с непонятной интонацией и сгрёб меня в охапку, целуя куда-то в висок. – Всё, ты остаёшься. Раздевайся, погнали под одеяло, будем досматривать тот сериал. Подумаем, что с твоей вредностью делать. – Валентин Валентинович, а чего это только вы условия мне тут ставите? – Потому что я верхний, я учитель и я старше, – усмехнулся он, стягивая с меня футболку. – Мне положено. Давай, выкладывай своё условие, так уж и быть. Отработал сегодня. – Хочу ваш член в анал. А то хожу, блин – Мастер вроде есть, дырка на всё готова, а я всё равно нетраханный. Валентин качал головой, слушая эти пошлости, и улыбался, расстёгивая мои штаны. Но до секса тем вечером не дошло, да мне и не хотелось. Как он и обещал, мы лежали под одеялом, ели шоколад и смотрели британский сериал с субтитрами. Голова кружилась, щёки горели огнём, и я выключился на середине второй серии в его объятиях. Не пожалел, что не поехал домой.***
В воскресенье я проснулся от поцелуев в шею сзади. Солнце слепило, и было ясно, что уже как минимум полдень. Валентин Валентинович пах шампунем, кофе и совсем чуть-чуть – своим древесным парфюмом. Обнимал меня, гладил по боку, прижимался, но не с силой. Прикосновения горячие и бархатные. – Ты как? – Голова тяжёлая, но вроде нормально. – Проспал часов пятнадцать, соня. Восстановился, надеюсь. Он погладил меня по голове, зарылся пальцами в волосы – но в кои-то веки не тянул, – и вся тяжесть сразу прошла, будто он её забрал. – Как задница? – Он положил одну руку на ягодицу. – Ну, болит. – Я пожал плечами. – Но что-то приятное в этой боли есть. Особенно когда вы меня трогаете. – Ты ж мой мазохистишка. – Он отодвинул ягодицу, коснулся мизинцем дырочки. У меня внутри всё задрожало от предвкушения. Другой рукой он приобнял меня, придвинул ближе. – Тебе понравились вчера первые инструменты, да? Я видел, что да. – Да. Понравился ремень. Только в следующий раз мне хотелось бы лежать у вас на коленках во время порки. – Устроим, – он притянул меня для поцелуя. Обращался осторожно, но уверенно. Рукой всё ещё ощупывал избитые ягодицы. – Блять, какой ты… – Какой? Я ожидал какого угодно ответа, основанного на вчерашнем: какой я покорный, послушный, отчаянный, смелый… – Сексуальный, – ответил он. – Too fucking sexy. Хочу тебя ужасно. У меня и так стоял, но теперь я буквально почувствовал, как на головке выступила тёплая капля. Валентин Валентинович, как по заказу, обхватил мой член ладонью. Дрочил мне медленно, и удовольствие тянулось, растекалось по всему телу волнами. Он расположил свой член между моих бёдер и толкался, не проникая, но каждый раз касаясь ануса головкой. – Я тоже вас хочу. Давно. – Потерпи ещё чуть-чуть, совсем немного. Сегодня, сейчас, – шептал он мне в шею. Валентин не жалел смазки, пальцы растягивали привычно, но ощущалось это иначе – я знал, что за этими умелыми пальцами последует член. Одна его рука занималась моей задницей, а другая блуждала по телу: он проводил по лицу, касался губ и гладил большим пальцем разорванные уголки рта, с намёком нажимал на шею, легко сжимал соски, спускался на живот и выбритый лобок и, наконец, дрочил иногда и трогал вчерашние следы на заднице. Я завёл руку назад и дрочил ему, тоже нарочно неторопливо, иногда поднимаясь выше, на подтянутый живот с мягкой полосочкой волос. Удовольствие тянулось, растекалось, увеличивалось – и это не был сабспейс, но это было что-то сравнимое с ним, райское, ласковое, омывающее нежностью. Мир чуть смазался у меня перед глазами, когда Валентин перевернул меня на спину и положил под бёдра подушку. А потом нырнул вниз, снова вводя три пальца в задницу, и заглотил мой член до конца. Я теперь понял, почему ему так нравился минет. Тёмная макушка двигалась туда-сюда быстро и решительно. Он делал это мастерски, не оставляя мне ни единого шанса, и пока я стонал он наслаждения, он всунул в меня и четвёртый палец. – Ай, зачем так много? – Ты член мой видел? – он приподнялся и вогнал пальцы глубже. Я мог думать только о том, какой он, сука, красивый. Взрослый, широкоплечий, подтянутый, весь такой крепкий, с пушком тёмных волос на груди и животе, с вертикальной полоской пресса. Уже не фантазия, не учитель, не объект вожделения и не фетиш, а самый настоящий первый партнёр. Улыбается знающе, пронизывает тёмными глазами. Тянется за смазкой, смазывает себя, добавляет немного в меня. Держит максимально растянутым, чтобы я смог принять его член. Огромный, блять, член. Мне стало по-настоящему страшно и больно, когда он протолкнул головку внутрь. Это была не пробка и не пальцы – настоящий член был горячий и слишком широкий в диаметре, и, конечно, не сужался нигде. – Кажется, смазки мало, мне так… – Тихо, Юрчик, тихо, сейчас привыкнешь, погоди немного, погоди, мой хороший. – Он наклонился, убрал мои волосы со лба, поцеловал, прижался всем горячим телом. – Всё будет, в первый раз всегда так, just half a minute… Не соврал – через полминуты я расслабился и понял, что ощущение, будто смазки недостаточно, было очевидным трюком подсознания. Валентин кивнул мне и стал постепенно проталкиваться глубже. Мне нравилось больше, когда он прижимался ко мне, и он, будто читая мысли, снова наклонился и запустил ладони мне под спину, под лопатки. Целовал без устали и без разбору – губы, лицо, шея, – и толкался медленно. Мне казалось, его член бесконечный, и от этого мне было бесконечно хорошо. Я обхватил его ногами, и поза стала ещё удобнее. Так он мог двигаться чуть быстрее. Бешеного темпа всё равно не набрал, но нам обоим хватило. Это было идеальное сочетание нежности и страсти, чёрт возьми. Я кончил так, просто от его близости, его запаха и распирающего задницу члена. Он, кончая, сжал меня так крепко, что у меня дыхание перехватило. Я подумал, что с радостью врос бы в него, стал бы его неотъемлемой частью. Хотелось бы мне знать, о чём он думает, глядя в потолок с такой восторженной улыбкой. Я предполагал, конечно, но всё же. – Чувствуешь запах? – Секса? Смазки? Спермы? Или ваш, древесный такой? – Древесный? – Он вскинул бровь. – Да не, сладкий такой запах. – Ну разве что ваше мыло или смазка. – Да ванилью пахнет, ванилью, – он приблизился ко мне, смеясь, приподнялся на кровати. Я тоже сел. – Ванильным сексом. Думал, никогда больше такого не будет. – Да ну? Вам секс получить – раз плюнуть, вы себя в зеркало видели? – Не получить, а получить от него удовольствие. И чтобы мне самому захотелось. Давно такого не было у меня. – Я, кстати, тоже свой первый раз представлял как-то пожёстче, особенно с вами. Но я не жалуюсь, – улыбнулся я в ответ и обнял его сам. – Эх, ванилька ты моя, – он обнял меня в ответ и покачал из стороны в сторону, посмеиваясь. Поцеловал в лоб. – Решено. Я напишу эту главу, и будь что будет. Видела б ты меня, Эльза… – Какую главу? И, самое главное, что за Эльза? Все мои чувства вдруг встрепенулись. Что, блять, за Эльза?! – Эльза мне подарила эту идею. Мол, все мы книги, и разные люди вписывают в нас разные главы. Вот ты ко мне пришёл с чистым листом и идеями. Я вписал в тебя пару первых предложений. А потом понял, что мне придётся вписать в тебя целую главу. И я буду её писать, пока могу. Пока ты у меня ручку не отберёшь. – А эта Эльза…? – Написанная глава в моей жизни. С жирной-жирной точкой. И она на другом конце света. Не беспокойся о ней, ладно? – Он отодвинул меня от себя, поддержал за подбородок. Я хотел что-то ему сказать, но зазвонил мой телефон. На той стороне провода кричала мама. Она прям кричала, не по-учительски строго, а по-мамкински взволнованно. Спрашивала, где я. Я стоял голый у окна, с избитой до кровоподтёков задницей и стекающей по ляжкам смазкой, в квартире своего репетитора. Отвечал ей, что я у Вовы. – Да, у Вовы?! А вот мне сегодня как раз позвонил Вова – опомнился он, что ему химию сдавать, просил пособия порекомендовать. И сказал, что тебя у него нет! И не было в последние три недели! Юра, где ты шляешься?! Во что ввязался, отвечай?! Домой, пулей, объясняться будешь! – Мам, мам, хорошо, буду через полчаса, всё объясню, правда, только не кричи, – говорил я примирительно. Мне было хуже, чем вчера вечером. Она продолжала кричать, но я сбросил звонок. Засобирался сразу же. Валентин Валентинович смотрел на меня, как тот чувак из мема, давил слабую улыбку, и тоже одевался. Я рассуждал вслух, взглядом вымаливая у него совет: – Чёрт, чёрт, ну что ей такого сказать, чтоб она не подумала, что я наркотой торгую или ещё что, а… Может, сказать, что к девчонке езжу? Захочет узнать, что за девчонка, познакомиться, а то мало ли… Блять, вот я встрял, вот встрял… – Скажи правду. – Что? – Я даже замер, застёгивая куртку в коридоре. Он тоже снял свою с вешалки. – Правду. Софья Сергеевна поймёт. Возможно, не сразу, но что-то мне подсказывает, что она готова тебя понять и принять. – Что я ей скажу? «Мама, ты мне наняла репетитора из нашей школы, так вот, мы с ним сошлись на почве отвязного садо-мазо. И кстати, мам, вчера я мыл у него полы, ползая по полу на карачках с пробкой в заднице, а потом он меня побил, а сегодня наконец-то выебал в анал». Такую правду ей сказать?! – Ну таких деталей ей знать не надо. Скажи для начала, что ты гей. Можешь сказать, что бисексуал, чтоб про внуков не ныла особо. Скажи, что встречаешься со мной. Мне, наверное, надо с тобой поехать. Погоди, дай оденусь. Ты шустрый очень. – Пожалуйста, не надо со мной ехать, сам разберусь. Не хочу ей ничего рассказывать. – Она узнает рано или поздно. Она должна понять. – А вот ты родителям рассказывал, что спишь со школьниками?! – Про школьников не рассказывал. Но когда встречался с мужчиной и меня прижали, рассказал. Мне двадцать было. – И как, хорошо они отреагировали? – Изначальная реакция у твоей мамы может быть не очень хорошая, правда. Ты не горячись, дай ей пару дней подумать, пусть она смирится, переспит с этой мыслью. В конце концов она должна понять. Сделай это спокойно, корректно, не выясняй отношений. – Нет, Валентиныч, ты на вопрос мой ответь: как они отреагировали? Валентин вздохнул и опустил взгляд: – В первый раз – выгнали из дома. Мама потом поняла. Отец со мной не разговаривает до сих пор. Он протянул мне комплект запасных ключей: – На всякий случай. Рекомендую тебе рассказать правду. Лучше сразу. Я покачал головой, взял ключи, развернулся, пока он не оделся и не пошёл за мной. – Погоди, давай я вызову такси, – он схватил меня за плечо. – Не надо за меня решать! Я вырвался, хлопнул дверью и побежал по лестнице вниз, судорожно раздумывая, что бы такое соврать матери.