***
– Слушай, в вы быстро с папой съехались? Каникулы подходили к концу, мама принесла на кухню настольную лампу и готовила материалы на завтра, а я пил чай и заполнял дневник рядом. Судьбоносная дата была завтра, завтра мне исполнится восемнадцать, и я посчитал, что могу поговорить об этом со мамой. Со своей мамой – точно могу. – Что-то полгода встречались, папа твой сделал предложение и сразу же пригласил к себе. – Она чиркнула что-то в листе, сняла очки и посмотрела на меня внимательно. – А что, Валя… Зовёт к себе? Хочет шефство над тобой взять, отобрать тебя у меня? Скажи, ты и правда у него за девочку? Как он тебя…? Кровь сразу закипела от бешенства, скорости её размышлений и тех слов, которые она использовала. Но у меня был готов для неё ответ. Вернее, вопрос. – Мам, скажи, а много у тебя половых партнёров было до папы? Ты девственницей замуж выходила? Анальный секс пробовали, оральный? – Да что ты такое матери говоришь! – она даже вскочила со стула. – Не моё дело, да? – спросил я тихо, примирительно. – Что-то личное, интимное, что сыну точно не стоит знать? Не хочешь на такие вопросы отвечать даже мне? – Я вздёрнул бровь, ожидая, когда до неё дойдёт. Она вздохнула, покачала головой, но всё поняла. Я почувствовал себя мерзким манипулятором, но у меня не было другого способа показать ей, что такие вопросы мне задавать нельзя. – Я тебя к нему не пущу, – она села. – Рано тебе. И у вас разница в возрасте огромная. – У тебя с папой десять лет. И он был у вас завкафедры в университете, а ты совсем молодой преподавательницей. – Я пожал плечами. – Мы с папой совсем другое дело. Мы семью строили. У нас был ты. Тут мне крыть было нечем. Я знал, что меня не ждёт свадьба, а маме не видать от меня внуков. И если у меня и будет семья, общество этого не признает. Я знал, что ей тяжело даётся это осознание. Она продолжала: – Всё равно это другое. Он сильно старше, и если захочет, то будет тобой помыкать. Ты меня-то не слушаешься, а с ним вообще сразу взвоешь. – С чего ты взяла? – У меня так было, – она посмотрела на меня снова, и я знал, что сейчас услышу что-то, о чём не слышал никогда. Просто пришло время мне узнать. – Твой отец оказался совсем не тем, с кем я встречалась. Он всё равно был замечательный человек, и я научилась с ним жить. С ним, с его матерью. Но мне было тяжело, пришлось себя перекраивать. Но такое было время: вы женитесь, съезжаетесь и живёте вместе. Сейчас всё по-другому, и у тебя другая ситуация. Не торопись, вот тебе мой совет. Ты, конечно, считаешь себя взрослым, но ты глупый ещё совсем. Валюша, может, и хороший, и в моих глазах он тоже ещё ребёнок, но ты его совсем не знаешь. Ты не знал даже, что мы с ним знакомы. Она повторила всё то, о чём я думал и сам. Почему-то я сразу понял, что она права. Залез с ногами на стул и обхватил руками чашку: – А какой он был тогда? – Да такой же, на самом деле, – улыбнулась она вдруг. – Шумный, балагур, улыбчивый, вежливый, одевался хорошо, учился отлично. С отцом ему только не повезло, он его практически выгнал из педагогического. – У него отец там работал? – Он до сих пор там декан. Собственного сына в университете затравил, всем профессорам растрещал, на каждой паре мальчика поносили, на чём свет стоит. Марина рассказывала. – Мама закатила глаза, чуть влажные. – Они с Валентином же так надеялись, что Валюша женится на той американке, а у него всё сорвалось, и пошли у него мальчики, один за другим. Думали, придурь какая-то, образумить хотели. – А ты тоже считала, что придурь? Мама покачала головой. – Не знаю, почему, но нет. По нему же видно. И говорил он об этом так искренне, честно. Мол, по мальчикам он, ничего не попишешь. – А по мне тебе не видно было? Она вздохнула: – Видно. Я давно видела, но не хотела себе в этом признаваться, пока ты не признался сам. Мне, с одной стороны, стало легче от знания, что мама подозревала давно. С другой – сердце сжалось при упоминании о той американке и сорвавшейся женитьбе. Я молился про себя, чтобы у Валентина Валентиновича был билет туда-обратно, а не в один конец.***
Валентин Валентинович объявился только под вечер одиннадцатого числа, когда мы уже закончили праздничные чаепития с семьёй, и мама уехала к бабушке, позволив мне закатить ночную вечеринку века. Я был готов отмечать День рождения с друзьями – мы купили торт, кучу алкоголя, украшения и шары. Он был уставший, сонный, с говорящими кругами под глазами, в слишком лёгком для нашей зимы пальто и со снежинками в волосах. – Извини, задержали рейс, я сразу из аэропорта к тебе. У тебя теперь вторая часть, с друзьями? – Он оглянулся, ища мою маман. – Я знаю, я смотрел на сайте, вы во Франкфурте застряли. Мама уже ушла. Валентин улыбнулся, развернул меня и прижал к входной двери, проводя руками по бокам, и поцеловал именно так, как я хотел все десять дней. Тело отозвалось мгновенно, и мне захотелось всё отменить и остаться с ним наедине. Забирай меня скорей, восемнадцать мне уже. – С Днём рождения, Юра, – выдохнул он как-то надрывно, касаясь моих щёк холодными пальцами. Мне показалось, что я услышал акцент на звуке «ж». – I’m so fucking happy to see you. Это тебе. – Он указал на пакет на полу. – Мне, наверное, надо бежать, меня такси ждёт внизу. – Надо бежать, потому что я не знаю, как я объясню одноклассникам твоё присутствие и свой стояк. – Тебе восемнадцать, тебе положено иметь стояк двадцать четыре часа в сутки. Да и я не древний Борис Николаевич, могу я заскочить к любимому ученику поздравить? – он подмигнул. – Давайте завтра встретимся. Воскресенье, конечно, но… – Позвони мне, как отоспишься. Только не совсем поздно, чтобы до вечера успели. Я знал, что именно надо успеть до вечера, и против воли улыбнулся в ответ. Хоть бы стояк спал до прихода гостей. Валентин Валентинович потратил ещё несколько минут на то, чтобы зацеловать меня до умопомрачения у двери, а потом всё-таки ушёл. Я разобрал его подарок – мой любимый роман Хайнлайна на английском, значок Кинка, как у него на рюкзаке, и новёхонький яблочный телефон. Жирно. Не насосал, а подарили, блять. Через полчаса квартира наводнилась людьми. День рождения прошёл так, как я и хотел: шумно и почти как в американском фильме, если бы американцы тусили в панельной двушке. Я позвал почти половину класса, пару ребят из параллельного и ещё несколько ребят из секции. Мы мешали коктейли с водкой, устраивали дебильные конкурсы и угарали над учителями. Валентину доставалось знатно, парни всё обсуждали его пидорские красные носки, а девчонки поддакивали. Я откровенно набрался и сидел в уголке, стараясь не ляпнуть лишнего. – Я тебе отвечаю, эти его подвороты… – И голос у него иногда такой манерный, – поддакивала Анька. – На английском особенно. – Да ну не пидор он, – вмешался я. – Точно нет. – А у тебя что, гей-радар встроенный, своих видишь за версту? – подмигнул Макс. Все заржали, и мне стало безумно обидно. Захотелось и им всем рассказать, что я гей. Что я, сука, вот такой, и что у меня есть любимый мужчина! И пусть все сраные гомофобы разворачиваются и уходят! – А что, если так? – я привстал, держа в руках одноразовый стаканчик. Мир пошатнулся, всё расплывалось, и мне стало страшно. Пить я не умел. А ещё не умел держать язык за зубами. Дал заднюю сразу же. Ха-ха, заднюю. – Да не, я его с девчонкой видел, красивая. После занятия его встречала. – То есть, на занятии он шпилит тебя, а потом ещё и её? – спросил кто-то, имитируя бёдрами возвратно-поступательные движения. Я даже не понял, кто, но отреагировал мгновенно: – Рот, сука, закрой, а то твоей жопе не поздоровится. Все затихли, а потом Вова завёл новую игру: «Я никогда не». Но после моего высказывания что-то пошло не так, время шло к двум часам ночи, и народ стал расходиться. Я не возражал, обнимал всех на прощание и закрывал дверь. Через час нас осталось пятеро: Вова, Аня, Макс и Илья. Самые близкие друзья и почему-то Анька. Но её обнимал Илья, и я понял, что она останется. – Я никогда не… – балагур Макс обвёл нас глазами, зачем-то зачесал чёлку пальцами назад. – Я никогда не целовал мужика. Анька метнула взгляд на меня и улыбнулась. Мы с ней выпили одновременно и рассмеялись пьяно. Шёл третий час ночи. Я уже не чувствовал вкуса алкоголя. Похуй, похуй на всё, мне восемнадцать и я сам несу ответственность за свою жизнь. Пусть знают, кто я, я не хочу прятаться. Вова посмотрел на меня знающе, Илья вскинул бровь, а Максим торжествующе кивнул. – Я никогда и не хотел поцеловать мужика, – пожал плечами Илья. Мы с Анькой снова поднесли стаканчики к губам, и тут к нам, пожав плечами, присоединился Максим, а затем и Вова. Мы выпили, и Максим посмотрел на меня пристально. – Юр, а как ты понял, что ты голубой? – Не знаю, как-то всегда знал. – А мне всегда казалось, что надо сначала попробовать, чтобы понять. Поцеловаться хотя бы. Вот девчонки мне точно нравятся, а парни… Я не знаю, нравится мне только порно с ними или вообще парни тоже, – признался Макс. – Так пробуй, – подначила Анька. – Вон же Юрка сидит, голубой как небо. И сразу всё поймёшь. Она рассмеялась звонко, заваливаясь назад на диване и откидываясь на руку Ильи. Она была очаровательная, смешная и очень милая в своём блестящем платье. Илья приобнял её, а она вдруг сама его поцеловала. Тем временем Максим оказался рядом со мной. От него пахло водкой и потом, но он приподнял меня за подбородок точно так же, как делал Валентин Валентинович. Улыбался игриво, как он умел. – Можно? Просто попробовать. Мне не хотелось, но игра уже началась, я был пьян в стельку и уверен, что завтра никто ничего не вспомнит. Да и не хотелось показаться неуверенным в себе. Гей же не всегда тихий стесняющийся мальчик? По крайней мере, вне спальни Валентина я таким не был. – Можно, Максик, – подмигнул я как можно более манерно, как бы переводя всё в шутку. Он целовался не хуже Валентина, от него пахло мужиком, и брал он наглостью и уверенностью. Он из нас четверых всегда был заводилой, альфачом. – Макс, и как? – С девчонками лучше, но ничего так, – обозначил Макс, улыбаясь во все тридцать два. – Илюх, твоя очередь, – подтолкнула его Аня, отрываясь от поцелуя. Илья ради неё был готов на всё. Он поцеловал меня осторожно, неуверенно, и тут инициативу пришлось брать в свои руки мне. Потом меня поцеловала и Анька, говоря, что мне стоит хоть раз в жизни попробовать – я понял только то, что у неё губы мягкие, – а Вова просто чмокнул меня в щёку и резюмировал коротко: «Не». Мы поржали ещё, поговорили о какой-то порнухе, которую Макс видел накануне, и решили лечь спать. Макса, Илью и Аню я оставил в зале на большом мамином диване, а Вову взял с собой, как и всегда. Мы разделись, легли на кровати валетом. Голова приятно кружилось, уши заложило, и я думал только о том, что завтра увижу Валентина. – Юр, а можно всё-таки… – шепнул Вова, приподнимаясь в темноте. Без очков и в свете фонаря, пробивающегося через жалюзи, он выглядел странно и непривычно. – Зарядку надо? Можешь забирать насовсем, у меня теперь другой телефон. – Да не, можно всё-таки тебя поцеловать? Я знаю, что ты c Валентинычем, я просто так, попробовать… Я всё думал, а вдруг я… – Я же тебе говорил, ты не в моём вкусе, сладкий, – проворчал я. – Да и ты же говорил, чтобы я не пытался тебя трахнуть. – А ты очень даже в моём, – ответил Вова и, не давая мне опомниться, поцеловал, прижался всем телом, потёрся об меня стояком, и я подался к нему всем телом, ничего не соображая. – Ты, блять, говорил, что мы лучшие друзья! – сказал я шёпотом, отталкивая его. Но тело уже хотело секса. – А что, секса по дружбе не бывает? Я давно тебя хочу. Да и не узнает твой Валентиныч. – Он лёг на меня снова, а я подумал, что я конченая блядь. – Узнает. Он поймёт, там всегда понятно, если… – Если что? – глаза Вовы сверкнули в темноте. – Если задница растраханная будет завтра. – Так давай ты меня. Он же никогда не даст тебе в зад, он же актив. Актив, сука. Не просто актив, а доминант. И мама говорила, что я у него за девочку. Блять, да какая я девочка, девочек с яйцами и членом не бывает! Только вот член я никогда никуда не совал и по назначению не использовал. Вова дрочил мне неумело, совсем не как Валентин, просто лапал, но и этой ласки хватило, чтобы я завёлся. Мой друг был похож на меня – худой, жилистый, невысокий, почти без волос на груди. Я подумал, что бы на моём месте сделал Валентин, и сразу вспомнил, как он не удержался, когда я предложил ему себя. Как сорвался, поцеловал и как оттрахал меня пальцами в туалете кафе. И в Америку, наверное, тоже ехал трахаться и совать свой член в чужие дырки. Не в мои дырки. – Ну давай, – ответил я просто, заваливая Вову. Он волновался, краснел, но не прятался. Трогал меня руками, пока я исследовал его тело. И правда, не всё же мне быть мальчиком-зайчиком? Пусть и подо мной кто-то будет, пусть и с другой стороны я потеряю девственность. К тому же, я уже знаю, как это делается. Мне было приятно видеть, как Вова заводится под моими прикосновениями. Это было и вполовину не так классно, как с Валентином, и к Вове я не испытывал никаких чувств, помимо дружеских. Это была тупая подростковая похоть, пьяная и шальная, как я и хотел. Я примерял на себя роль Валентина: целовал его в шею, выкручивал соски – но не до боли, ещё не хватало мальчика напугать своими наклонностями, – чуть сжимал шею и целовал грудь. Дрочил ему – а член маленький, меньше моего, смешно – и осторожно спускался пальцами на промежность. Я был рад, что не включил свет, потому что там были волосы, которые мне не хотелось видеть. Почему-то я хотел под собой Валентина, а не его, но члену было плевать. Я растягивал его осторожно, боясь сделать что-то не так, а он хватал ртом воздух, привыкая к новым ощущениям. – Блять, я так рад, что ты будешь у меня первым, – шепнул он, когда я ввёл внутрь второй палец. – Я тоже рад. Но мне было похуй. Было приятно трогать его внутри, чувствовать, как сжимается неразработанная задница вокруг пальцев, дотрагиваться до простаты и наблюдать за реакцией, но это всё было не то. Я даже позавидовал Вове. Я сам хотел быть снизу, причём под конкретным человеком. И не просто снизу, а в качестве саба. Гей-каминг-аут у меня состоялся, а можно мне ещё БДСМ-каминг-аут? Или это too much? Без этого неинтересно. Но когда я натянул презерватив, лежавший в тумбочке уже год, то мне снова стало интересно. Лицо Вовы исказилось, он скривился, а я вспомнил свой ванильный первый раз и приобнял его, замедляясь. Плохим любовником я быть не хотел, я же учился у Мастера. – Тихо, тихо, погоди, сейчас лучше будет, сейчас, – шептал я, еле держась. Внутри было узко и горячо, и я подумал, что активом быть очень даже неплохо. Он был такой же, как я, таких же габаритов, такой же чёртов мелкий твинк, большеглазый и наивный. Пришлось его поцеловать. – Вот так, вот так, подрочи себе, сейчас будет. Я начал движение осторожно, и Вова еле сдержал стон. Я зажал ему рот, но не так, как делал Валентин, осторожнее в разы, только упреждающе. Постепенно пошло лучше, на меня свалилось понимание, что я и правда имею парня, что я сверху, что я толкаюсь членом в восхитительно узкую задницу. Долго я не продержался, спустил через пару минут, закусив губу, чтобы в соседней комнате не услышали меня. Но там что-то простонала Анька, и я понял, что им там не до того, чтобы подслушивать. Только от члена Вова не кончил, и я, вытащив, благородно помог ему ртом, пальцами стимулируя простату. Он шептал что-то восхищённо, запустив пальцы мне в волосы, а я думал, что я хочу сосать член побольше, что пальцы в волосах должны сжимать сильнее, а восхищённый шёпот должен быть отборным матом с вкраплениями на английском. Секс – прикольно, но без чувств было совсем не то. Я ложился спать уже трезвым. Обнимал Вову и чувствовал себя пустым. Скорей бы завтра, скорей бы к Мастеру.***
– И что, даже никакого похмелья whatsoever? – спросил Валентин Валентинович, сажая меня прямо на кухонный стол. Провёл по спине одним длинным движением. – Даже голова не болит? – Вообще ничего, – я подался ему навстречу, чувствуя себя наполненным его любовью. I felt whole again. Или hole, это как посмотреть. – Мне восемнадцать всего, забыл? – Да забудешь тут. Теперь у меня совершеннолетний взрослый любовник, прямо вау. Столько всего поменялось. – Он смеялся, проводя носом по моей шее. – Такой взрослый, большой, пьёт водку на днюхе. – У нас ничего не осталось, я бы принёс, выпил с тобой. Но вот торт чуть-чуть. – Я показал на пакет с контейнером на столе. – Спасибо, кстати, за подарок. Это… мощно. – Пожалуйста. – Мне его отработать? – я улыбнулся так обольстительно, как мог. Меня заводила идея сосать за подарки. Но только конкретно у него. За подарки, за снисхождение, за любовь. И если его любовь надо заслужить, то я готов. Я был безумно рад, что он снова со мной. Самое главное, что я знал, что это взаимно. – Отработай, почему нет. – Он поцеловал меня. Его тоже это завело. – Выпей со мной? Хочу посмотреть на тебя пьяного, а потом жёстко трахнуть. I missed you. – Я тоже скучал. Я тогда… в магазин? Что-то крепкое? У меня паспорт с собой. – Да ну, какое крепкое, I’m too old for this shit. Вот в этом плане я очень стереотипный гей. – Он достал из шкафчика бутылку красного вина, напоминающего по цвету его губы. Показал мне, похвастался. – Калифорнийское мерло из долины Напа, ягодные нотки. – Ага, ты любишь всё сладкое, – прокомментировал я, вспоминая, как он заказывал в кафе ореховый латте. – Гей, значит? – Бисексуал, – поправился он, доставая из выдвижного ящика целый пакет конфет и шоколадных батончиков. Все американские, я ни разу не видел таких в наших магазинах. – Ездил в Америку к женщине? Она тоже сладкая? – спросил я как бы невзначай, спрыгивая со стола. Но не услышать обиду в моём голосе было невозможно. – Юрочка, Юра, – он притянул меня к себе. – Женщина в прошлом. Считай, её нет. Она там, далеко, а я здесь, с тобой. Давай выпьем за нас, за наши отношения. За тебя. – Пожалуйста, расскажи. Как взрослый человек взрослому человеку, а? Он поменялся в лице, челюсть напряглась, руки сжали меня сильнее. – Не спрашивай меня про неё. Забудь, как страшный сон, как будто её и не было. Не хочу вспоминать. – Валентин… – Это приказ. Он сказал это тоном Мастера, тоном доминанта, верхнего – того, кого нельзя ослушаться. Мне сразу же захотелось упасть на колени и вымолить прощение. Опять я несу всякую чушь, мне надо заткнуться. Валентин выдержал паузу, заглянул мне в глаза, а потом вдруг спросил: – Штопором умеешь пользоваться? Следующие пару часов мы пили вино, если жирный сыр из Висконсина, разворачивали странные конфеты и шоколадки и смотрели фотографии на компьютере. Он предусмотрительно проматывал некоторые, не давая мне даже рассмотреть лицо девушки, которая иногда мелькала в кадре. Я понял только, что она невысокая стройная блондинка. Таких фото было от силы три, но каждый раз моё сердце ёкало, я подливал себе вина и прижимался к нему ближе. В конце концов фотографии Нью-Йорка и Сан-Франциско закончились, и он снова повалил меня на стол, придавливая собой. Я только этого и ждал. От вина хотелось трахаться, хотелось целоваться, хотелось его. Чтобы он вот так властно раздвинул мне ноги, в одно движение стащил с меня джинсы и широким движением прошёлся ладонью по промежности. Ввинтил один палец внутрь по одной только слюне. – Ждал меня, а? Дырка, небось, стянулась, узкая? – Ага. Ждал вас, Мастер. – You mean Master, – поправил он меня со своим американским произношением. Если б мой стояк мог стать ещё крепче, он бы стал. – Master, – повторил я. – Мастер. – Master, чуть шире ротик открывай на «æ». – Mæster. – That’s right, that’s good. А ты моя маленькая ебливая шлюшка. Ты такой пьяный, смешной, вроде большой, а всё равно ещё наивная мелочь. Ты же только и ждал, как я приеду и отымею тебя? Совсем один, без секса, а жадная задница так и просит члена, да? Во мне было уже три пальца. Я закивал, чувствуя, как скручивается внутри стыд и как краснеют щёки, и так уже розовые от вина. – Да. Причём именно вашего члена, Мастер. – Правильно, так и должно быть. Ты мой, и растягивать твоё очко буду только я. Ну держись теперь, я здесь, я всегда рядом, и я буду ебать тебя, когда захочу. А ты будешь подставлять ротик и задницу по первому требованию. Правда же, little slut? – Он сжал мои яйца сильно, оттянул. Другой рукой чуть прижал шею, но я знал, что он себя контролирует и не придушит меня. Он выпил-то один бокал. Я – сильно больше, он специально мне подливал. Я смотрел на него и не мог понять, игра это или нет. Это одна из его масок, но не является ли эта маска тем, кто он на самом деле и есть? Собственник, доминант, садист, ревнивый ублюдок, ругающийся матом на двух языках, крепко держащий меня за яйца и до боли растравливающий чувствительную простату. Блять, как же меня это заводит, как же меня заводит быть под ним. Но меня сжирало чувство, что я вру своему Мастеру, утаиваю то, что он имеет право знать. Может, я не имею право знать все его тайны, но он обязан знать всё про меня. Чёрт, какая же я подстилка и как же невовремя я пизжу. – Правда, Мастер, я ваш, но… – Но? – спросил он настороженно, впихивая по слюне же четвёртый палец. И так уже больно. Я знал, что сегодня я нарвусь на особенно жёсткий секс. – Я был вчера с другим. Не с вами. Сверху. – С парнем? – Рука сжала яйца сильнее, шлёпнула по ним. – Да. Вова, одноклассник, вы его знаете. Он сам на меня… Мы были пьяные, он просил, и я бы сам никогда даже не подумал, что он… Мне не особо понравилось даже, – принялся оправдываться я, понимая, что дело принимает серьёзный оборот. Валентин приревновал, глаза злые. Не настолько злые, чтобы меня выгнать, но достаточно злые, чтобы я понял, что сейчас будет жестокое наказание. – Ты был сверху? Совал в него свой член? – Ещё шлепок по яйцам, я даже вскрикнул. – Ага. – Ему хоть понравилось? Предохранялись, дураки? – Он чуть сбавил обороты. – Да и да, – закивал я. – Он кончил. Утром сказал, что понравилось. Вы же меня учили. Всё по-ванильному, осторожно. – Хорошо. Пойдём. Он вытащил из меня пальцы, оставляя ощущение пустоты, и потянул за яйца. Так и не отпустил, тащил меня за них. Я путался в джинсах. – Так как, понравилось тебе? – спрашивал он, продолжая сдавливать мои яйца. Член стоял всё так же, эрекция не спадала ни на секунду. – Ну… Ну в целом, да, – голос у меня дрожал. – Повторять ещё будешь? – Нет. Я только ваш. – Правильный ответ, – он кивнул и улыбнулся, и я вдруг понял, что не особо он и сердится. – Но я всё равно тебя накажу. – Yes, please, – ответил я. Я и сам чувствовал себя виноватым. Очевидно было, что наказаны сегодня будут мой член и яйца. Валентин Валентинович натянул на меня эрекционное кольцо, а яйца туго обмотал джутовой верёвкой, разделяя их, оставляя длинный кончик верёвки. – Вот так, тебе надо запомнить, что это тоже моё, ясно? Пятая, на диване, шустро. Я быстро оказался на диване задницей кверху, лицом в подушку, и он потянул за верёвку, тянущуюся от моих яиц. – Ой, блять… – я потянулся следом, и ягодицу обжёг удар стеком. – Двигаться приказа не было. Проси ещё, дрянь. Проси. – Пожалуйста, ещё. Оттяните ещё. – Расскажи-ка мне, что из этого, – он провёл рукой от моей задницы к члену, – принадлежит мне? – Всё. Член ваш, яйца, промежность, задница, всё-всё-всё, всё вам, – пропищал я, чувствуя, как натягивается верёвка. Казалось, он мне сейчас яйца оторвёт. Но я знал, что мне казалось. Он всё контролирует. – И что тебе нельзя с ними делать? – Отдавать другим. Нельзя совать член в других, нельзя подставлять никому задницу. – А иначе…? – Верёвка натягивалась всё больше. – А иначе вы меня накажете. – Всю теорию знаешь, умненький саб. А как же практика? – Он наконец-то перестал тянуть и обвязал конец верёвки вокруг ножки стола. – I like to practice what I preach. Как мне тебя наказать? Варианты ответа он мне не дал, но я знал, что это задание из части «А», самое простое, и вариант ответа сводился к одному. Он уже поглаживал стеком мои ноющие яички. Я удивлялся, как мой стояк не спадает совсем, несмотря на боль. Голова кружилась то ли от вина, то ли от боли, то ли от присутствия Валентина рядом со мной. – Стеком по яйцам. – You’re goddamn right. Сколько ударов? – Пятнадцать? – Значит, двадцать. Считай. Между стеком по натянутым яйцам и металлической клеткой на члене на несколько дней я выбрал бы клетку. Боль прошибала всё тело, выбивала слёзы, и я даже сбился пару раз со счёта. Я знал, что бьёт он несильно, звуки ударов были тихие, но я всё равно дёргался, пытаясь уйти от боли. На пятнадцатом ударе я выкрикнул «жёлтый», и он дал мне небольшой перерыв. Приласкал, подрочил болезненно стоящий член, ударил по нему ладонью пару раз, с каждым ударом подводя меня ближе к оргазму. – Последние пять. Ты справишься, малыш. Можешь не считать. Последние пять были агонией, адом и пониманием, что я, чёрт возьми, никогда не изменю Валентину Валентиновичу, что я его, а он мой, и только так и должно быть. Я весь в его руках, его власть безраздельна и распространяется на всего меня. Я готов был раствориться в нём, когда он снял с моих яиц верёвки, стянул эрекционное кольцо и приласкал мои гениталии. Готов был отдаться ему весь, когда он вместо продолжения прелюдии пошлёпал меня стеком прямо по сжимающемуся от боли анусу, окрасил его в розовый, разогрел до предела. Он растянул меня двумя пальцами и капнул лишь немного смазки, зачем-то добавляя ещё и слюны. А затем трахал меня пьяного, сонного, измученного, виноватого. Брал раком глубоко, как хотел сам, и дрочил мне лениво, показывая, что моё удовольствие для него второстепенно. А мне было в удовольствие быть его удовольствием, ублажать его всем, чем только можно. Лишь бы он был со мной, рядом, а не в этой грёбаной Америке. Потом мы сидели голые на кухне у горячей батареи, примостив задницы на полу с подогревом, допивали вторую бутылку калифорнийского вина, пока на улице темнело. Я рассказывал ему про то, как прошёл вчерашний вечер и что случилось с Вовой, а он наконец-то пил спокойнее и смотрел на меня со снисходительной улыбкой. И целовал без конца, прижимая ближе к себе. Потом он рассказывал про то, что он делал в Нью-Йорке и Сан-Фране, вспоминая всё, вплоть до номеров авеню и стритов, рисовал передо мной картины иностранщины и попутно вбивал в мою голову новые слова. Я чувствовал себя, с одной стороны, неопытным младшим сабом, а с другой понимал, что я всё-таки вступил – нет, нагло влез в эту взрослую жизнь, каким-то чудом застолбив себе идеального ментора. В коридоре смешно стоял мой рюкзак, предусмотрительно собранный на завтра ещё с утра, а в шкафу висели две отглаженные пары брюк и рубашки в школу. Мы перебрались в комнату, когда стало совсем темно, предусмотрительно решив лечь спать пораньше. Я уже засыпал, когда Валентину пришло сообщение. – Кого там черти носят, – пробурчал он. Прочитал, натянул домашние кроёные штаны и прошёл на кухню. Я, кажется, уснул. Когда я проснулся, его всё ещё не было. Прошло, по ощущениям, часа два или три, на улице было ещё темно, глубокая ночь. Валентин разговаривал шёпотом на кухне. На английском, но я ничерта не мог разобрать. Тревога тут же поднялась в груди, разбудила, стянула грудь. Лежать было невозможно, стало жарко, и я встал. Надо выйти, хотя бы сделать вид, что иду в туалет. Уже в коридоре я понял, что разговор идёт к концу. Я слышал его улыбку. – Okay. Okay. Love you, bye. Я направился сразу на кухню, решив сделать вид, что пришёл попить. В конце концов, мы же пили, у меня сушняк. Он встал с насиженного места у батареи на кухне, положил телефон на подоконник, улыбнулся мне как ни в чём не бывало. На столе стояла уже третья бутылка, полупустая, и большой винный бокал, который я мыл три часа назад. Валентин обнял меня, поцеловал в щеку: – Чего не спишь? – Да так, тебя нет… – Я сейчас, уже иду, – он провёл рукой по моему плечу и скользнул в ванную мимо меня. Рука потянулась за его телефоном сама, как будто это был единственный возможный вариант развития событий. Мобильник старый, ещё даже без распознавания отпечатка пальца. Я знал его пароль, подсматривал не раз и не два, не специально, просто так получилось. Сразу же открылся мессенджер Фейсбука, и там, конечно же, высветилась блондинка, имя Elsa с какой-то замороченной фамилией, и сотни сообщений, все сегодняшние. Я скроллил снизу вверх, выхватывая обрывки фраз на английском. Слёзы застилали глаза, я понял только, что речь шла обо мне: «this boy» много раз подряд, чуть раньше моё имя, «maybe love», «you’re the only one», «nothing like this», «utter masochist», «Elsa, I love you», «unforgettable» и ещё сотни слов, которых я не понимал. Было тяжело дышать, видеть, думать. Не могу же я соревноваться с женщиной, на которой Валентин едва не женился. Валентин стоял у входа в кухню, привалившись спиной к косяку и скрестив руки на груди. Даже в темноте и сквозь слёзы я видел, что он зол, но зол не так, как в первый раз – в этот раз без примеси возбуждения, чистый пронизывающий холод, и никакой тёплый пол не поможет. Я решил, что лучшая защита – это нападение: – Кто такая Эльза? Расскажи мне всё. Хочу знать. – Нет, это ты мне расскажи, почему ты копаешься в моём телефоне. Мама не учила, что чужие вещи брать нельзя? – Я, значит, настолько чужой?! – Я сразу же перешёл на крик, напомнил сам себе свою маму. – Мне, значит, совсем ничего нельзя рассказывать? Просто велеть не спрашивать и забыть?! – Положи мой телефон на место и прекрати истерику, – тон ровный, он даже не дрогнул. – Расскажи мне, что за отношения у тебя с Эльзой, – я стоял на своём. – Это не твоё дело. Отдай мне мой телефон, – он подошёл ближе и вытянул руку. – Давай. – Нет, расскажи. Я имею право знать. Я отдам, и ты расскажешь? – Дай сюда! – теперь и он повысил голос, зазвенела учительская сталь. – Это приказ. – Да пошёл ты со своими приказами! Я тебе всё рассказываю, и про мать, и про Вову, а ты скрываешь… – Юрий! Ты об этом пожалеешь. Он попытался выхватить у меня телефон, но я сначала поднял руку и подпрыгнул, потом увернулся из его хватки и одним движением запустил телефон в стену в коридоре. Старенький «Самсунг» буквально развалился на части, аккумулятор отлетел в сторону. Тишина длилась секунду. – Там же столько фоток, за столько лет! Блять! – прокричал Валентин и отвесил мне звонкую оплеуху. Я успел заметить, какой яростью исказилось его лицо. Он замахнулся ещё раз, уже кулаком, но остановился на полпути и шагнул назад. Медленно вдохнул и выдохнул, закатывая глаза. Я тоже сделал шаг назад, потирая щеку. Уже пожалел о своём поступке.