***
В среду, закончив занятие, он объявил пятиминутный перерыв и запустил пальцы в волосы, раздумывая над чем-то. Я подумал, что, может быть, лучше было бы сделать это у него дома, чтобы он не ломался так. Или, может, наоборот, даже лучше, что он у меня – скоро придёт мама, он сможет уйти домой, залезть в свою ракушку и подумать. Перерыв был не для меня, а для него. Он собрался с мыслями и подозвал меня пальцем. Я думал присесть на стул, чтобы быть на равных, а потом всё же сел на колени перед ним. Последние три дня я только и думал, что о том разе, и пытался осознать то, до чего доколупался в себе. Упрямиться мне уже не хотелось, да и Валентин выглядел не очень. Он был опять в толстовке, мягкий, весь из себя casual. Раскрывал рот, собираясь говорить, и снова закрывал. Смотрел в окно, одной рукой игрался с лежащей на столе ручкой. – Как вы познакомились? Кто она? Сколько ей лет? Тема, ваниль? Что там с женитьбой? – спрашивал я отстранённо, лишь бы навести его на мысль. Я хотел просто с этим покончить, чтобы он не сидел с такой печальной рожей, а я не дёргался. Не должна же правда быть такой страшной? К тому же, я уже решил для себя, что даже если он женится и уедет, я, блять, всеми правдами и неправдами получу гражданство США и поселюсь в соседнем с ними доме. – Она была у меня в американской в школе приходящая career counselor, вела кружок профессиональной ориентации. Мне было семнадцать, она на пятнадцать лет меня старше. Я усмехнулся, вспоминая другую до боли знакомую историю про учителя и ученика с большой разницей в возрасте. Так вот почему он всё-таки повёлся на мои провокации. – Она мне не показалась старой на фотках, – отметил я. Валентин дал мне лёгкий подзатыльник, отчего мне стало ещё смешнее. Удар был ненастоящий – он меня практически погладил. – Взрослая она просто, не старая. Да и с её-то деньгами ей грех не выглядеть хорошо. Ей сейчас всего сорок с копейками, это как твоей маме. Вот у тебя мама старая? – Всё, всё, молчу. Она проводила с тобой индивидуальные занятия? – Карьерные консультации. А я… – Сказал ей, что ты хочешь быть Мастером-ломастером, а ещё командовать целым классом? Я смеялся, чтобы разрядить обстановку, и у меня, кажется, получалось. Второй подзатыльник был такой же лёгкий, Валентин улыбнулся против воли. – На свидание я её позвал. Про неё в школе очень интересные слухи ходили. – А вы тоже не промах, я смотрю, Валентин Валентинович, училку на свидание. – Я гладил его по бедру. – Так Эльза ещё и пришла, правда, пришла с мужем – Джош, по-моему, у неё тогда был. Они попытались мне мозги на место вправить, а я им выдал про слухи в школе. Говорили, что она водит к себе мужчин, женщин, каждый раз разных, странного такого вида. Рассказывали, что у неё целый пыточный подвал. Меня, собственно, это в ней и заинтересовало изначально. Я знал, чего хотел, всё им выложил, как ты мне. Оказалось, подвала у неё не было, вместо этого у них весь дом был под это оборудован. – И что, они тебя, школьника…? – Не-а. Проводили со мной экскурсии, лекции читали, знакомили со своей компанией. Первую сессию провели только после школьного выпускного. Один месяц, а потом мне надо было уезжать. Я поступил в универ здесь, но каждое лето к ней ездил. – Ты снизу был, да? – Сначала – да. Хотя я не хотел, но они меня убедили, чтобы я прочувствовал это всё на себе. У двоих сразу снизу. Потом уже сверху. Там, – он покачал головой, улыбаясь чему-то своему, неведомому мне, – там, блин, было всё. Вдвоём, втроем, у неё дома, в клубе, с самыми дикими вечеринками. Алкоголь рекой, иногда наркотики, оргии. Всем заправляла Эльза. У неё всегда было по пять-семь поклонников, все в Теме или около неё, причём двое-трое обязательно очень небедные. Стиль жизни у неё и правда… специфический. Но я был уверен, что как только она выйдет замуж за меня, то всё, любовь до гроба и никаких богатых буратино рядом, и я всегда сверху. Даже я, не зная Эльзу, понял всю абсурдность такого мышления. Я фыркнул, а Валентин, кажется, радовался тому, что смог меня рассмешить. Наконец-то дотронулся ладонью до моей шеи, мягко и ласково. – Вот тебе смешно, а я реально так думал. Я был на втором курсе, когда они с Джошем развелись. Кое-как получил визу, накопил на билет и кольцо, летел к ней просто, блин, на крыльях любви на новогодние каникулы. Я думаю, Эльза бы мне не отказала, но она уже в аэропорту меня встречала с новым обручальным кольцом. Дома был её жених. Я не понимал влечения конкретно к женщинам, но понимал влечение как таковое, и примерно прикидывал, что такое любовь. Потому что, кажется, именно по этому чувству Валентина она потопталась. Его пальцы на моём затылке чуть дрогнули, он посмотрел в окно. Закусил тёмно-красную губу. – И ты после этого всё равно к ней ездил? К ней с её новым мужем? Да что в ней такого, блин? – Смотрел мультик, как его… «Frozen»? – он зажмурился, вспоминая название на русском. – «Холодное сердце»? Вот она такая же Эльза, королевишна с волшебной силой. Она просто… завораживает. Гипнотизирует, заманивает, и поверь мне, вокруг неё неспроста вьются мужчины. Она первая и единственная женщина в моей жизни. Не дай бог тебе такую встретить и так влюбиться. Я тринадцать лет ждал, что она будет моей. Любил её безумно, и, наверное, часть меня всегда будет её любить. Она… просто невероятная. Одна такая. Она как наркотик, как зависимость, a fucking blessing and a curse. Я видел, как у него на глазах выступили слёзы, и мне самому захотелось плакать. Так это всё правда. Это всё «I love you, Elsa», все эти слова и признания были настоящие. Грудь сжало болью. Валентин запустил пальцы в мои волосы и продолжил: – В этом сентябре она развелась с очередным мужем, а я, как дурак, снова летел в этот раз делать предложение. Но Юр, – он поднял меня за подбородок, но тут же опустил, – не сделал. – Почему? – спросил я, просто играя свою роль в разговоре. Нос у меня уже был заложен он подступивших слёз, я опустил голову, только слушал внимательно. – Мы с ней заселились в отель. У нас был секс, обычный ванильный секс. Я её хотел безумно, а она отвечала, да, но… Вот как ты описал секс с Вовой, только этим Вовой был я. Я хотел, а она просто не возражала. Она всегда просто позволяла себя любить, никогда не любила в ответ. Проявляла внимание, улыбалась, нежничала, в сессиях участвовала, водила везде с собой. Но не любила. Я понял, что она, может, и согласилась бы за меня выйти. Я был бы шестым мужем, прикинь? Поигралась бы со мной, подарила бы мне американское гражданство, а потом, как и всех остальных, выкинула бы, остались бы «друзьями». Я видел, как она так делает. Я тринадцать лет думал, что мне бы хотя бы два-три года с ней рядом побыть. Но я не могу больше любить в одну сторону. Не хочу быть игрушкой. – И ты поэтому вернулся? Ко мне, во взаимность? – я снова на него посмотрел. – Не знаю, Юр. У меня, как видишь, багаж большой. А внутри всё… не люблю это сравнение, но выжжено дотла, burnt to the fucking ground. Я точно знаю, что мне нужно, всегда знал, даже до того, как её встретил. Мне нужен один, сука, человек, в котором я был бы уверен на все сто. И мне нужен контроль в отношениях, жёсткий и однозначный, которого она мне никогда не давала. Но ты… Ты совсем юный, тебе не до этого, тебе надо пробовать эту жизнь на вкус, встречаться, шишки набивать, а не ходить под кем-то. Ты не для этого сделан. И я – не твой вариант. Мы с тобой очень разные, между нами пропасть жизненного опыта, груза и… Извини. Это всё. Глава дописана, и спасибо тебе, что позволил мне её написать. Я не рассказал раньше, потому что знал, что всё закончится вот так. Он улыбался, гладил меня по голове, но смотрел сквозь меня, уже прощаясь. Я встал, опираясь ладонями о спинку стула, на котором он сидел: – Валентин, ты сам-то себя слышишь? Ты, блять, в семнадцать лет докопался до училки-БДСМщицы, влез в её жизнь, влюбился по уши. И всегда, с подросткового ещё возраста знал, чего хочешь от отношений. И говоришь ещё, что между нами пропасть? History repeats itself, это и правда смешно. – Ты вообще не такой, как я, Юрочка, и у нас совсем другая история. – Нет, конечно, у нас совсем другая история, – я сел на него, прижался, обнял за шею. Он нехотя положил руки мне на пояс. – Ты-то меня не динамишь и сердце мне не разобьёшь. Будешь писать главу, пока я ручку не отберу. – А ты отберёшь? – усмехнулся он, но ему было не смешно. – Не дождёшься. На меня можешь рассчитывать. Я знаю, чего хочу. Хочу тебя, сверху, контролирующего, в моногамных отношениях. – Я всё ещё люблю её. – Ну, значит, разлюбишь, – заявил я безапелляционно, устраиваясь у него на коленях поудобнее, уже чувствуя его стояк. – Никуда не денешься. Она там, она в прошлом, а я здесь. Если бы не я, сидел бы ты сейчас в своей Америке и готовился к ненужной свадьбе и короткому несчастливому браку. – Вот ведь ты наглый сучонок, Нечаев, – он наконец-то переместил руки на мою задницу. – Какой есть. Но я и послушным бываю. Ты мне, кстати, ещё наказание за телефон торчишь, Валентин Валентинович. Я его поцеловал, а он сразу же с жаром ответил, перехватывая инициативу. Сжал руку в моих волосах, впечатал бёдрами в себя, а потом повалил на стол, задницей прямо на раскрытый учебник английского. Трогал властно, прижимал всем телом и целовал, целовал, целовал. Хрена с два я его отпущу к этой суке Эльзе. Сделаю так, чтобы её даже в мыслях не было. Потом он всё же поостыл, зная, что мама может прийти в любой момент. Снова сел на стул и утянул меня к себе на колени. – Не хочу тебя наказывать за это. Уже простил. – Забери тогда мой телефон. Я его ещё не распаковал. – Я подарки назад не забираю. Да и вот, – он вытащил из кармана красивущий, гладенький одиннадцатый айфон в прозрачном чехле. – Думаешь, я такой благородный рыцарь, тебе взял, а сам собирался с тем старьём ходить? – Всё равно накажи. Иначе это всё не по-настоящему. – Я обвил вокруг него руки. Налёт серьёзности после его откровений всё ещё был заметен. – Не хочу я тебя наказывать. – Значит, наказать меня будет и для тебя наказанием. Тебе придётся. Так положено. – Кем положено? Кошмар, чего ты меня сегодня бесишь? – смеялся он, снова заваливая меня на стол. – Работа у меня такая, репетиторов бесить. Чтоб не скучно было. – Ой, блять, с тобой заскучаешь… – он потянулся к моим губам. В коридоре провернулся в замке ключ, и нам пришлось отпрянуть друг от друга. – Тогда Friday at my place? – подмигнул он мне, поправляя толстовку. Я кивнул. – Ой, Валюша, и я забыла, что ты у нас, – послышался из коридора голос мамы.***
– Уверен? Можем ещё отложить или поменять. Последний шанс. – Валентин заглянул мне в глаза. – В вас – уверен, – ответил я, закрывая учебник и складывая его в рюкзак. Валентин освобождал стол от предметов. Наказание мы выбрали максимально простое: разложить на столе и выпороть. Больно выпороть, не в шутку. – Давай тогда покончим с этим. – Он поставил лампу на тумбочку. – Напомни-ка, за что я тебя наказываю сегодня? – За то, что взял вашу вещь без спроса, прочитал то, что не должен был, а потом ещё не послушал вас и кинул телефон в стену. – Да, – он сжал губы, как будто вспоминая тот момент. Достал из шкафа трость, которая мне так не понравилась в тот раз. Я уже знал, что она оставляет нифиговые такие следы. – Что будешь делать в следующий раз в похожей ситуации? – Точно не лезть в ваши вещи. Пойду сразу к вам, буду спрашивать и капать на мозги. – Юра, – он приобнял меня, обнажённого, готового идти на заклание, – похожих ситуаций больше не будет. Не должно быть. Скажи мне, если я снова поведу себя так, как в тот раз. – Хорошо. – Блин, как будто собираюсь бить тебя за свой же промах. – Валентин положил ладони мне на щёки, провёл большими пальцами возле ушей. Но я знал, что без наказания я себя сожру. И мне безумно нужно было подтверждение власти Мастера надо мной, особенно после того, как я столько на него давил. Я положил свои ладони на его. – За наш промах. За двоих. Накажете себя, наказывая меня. – Ладно, – он отстранился, снова превращаясь в моего Мастера, и я почувствовал первые искры возбуждения. – Но в этот раз не в шутку, по-настоящему, помнишь? И никаких стоп-слов. Ложись. Я выдохнул, лёг, вытягивая руки, и он обвязал мои запястья и лодыжки заранее заготовленными верёвками. В обычное время он бы меня сейчас поцеловал, возбудил, пошлёпал немного, подготавливая, но то были сессии для удовольствия. Сегодня пришло время для настоящей дисциплины. Он всё же шлёпнул меня по заднице пару раз, сильно, явно оставляя следы ладоней. – Ты меня очень разозлил тогда. Я был тобой очень недоволен. Это поступок недостойный, невоспитанный и не мужской. – Да, Мастер, – ответил я, и прозвучало очень искренне. Я раскаялся уже триста раз, но про себя. Теперь, когда он произнёс это вслух, раскаяние стало ещё сильнее. Была обида, но только на самого себя, импульсивного дурака. Надо запомнить, что в следующий раз стоит быть умнее. Валентин всегда помогал мне запоминать быстрее. – Пятьдесят ударов. Начнём легко, самые сильные под конец. Ты считаешь. Когда я шёл на это, я думал, что я морально и физически готов. Первые два удара я так и думал, а потом боль начала брать своё. Она обжигала кожу одновременно огнём и холодом, прошибала позвоночник, закладывала уши и селила внутри тревогу. Тело пыталось вырваться, я дёргал руками и ногами, тянул за верёвки. Сердце билось бешено, и я уже подсознательно искал выход из ситуации. Он как будто снял с меня слой этой болью. Стянул броню из самоуверенности и спеси, забрал всю мою внешнюю личность, которую я показывал в школе и дома и даже при нём, принял на себя всю ответственность за мою жизнь, оставляя только то, что было глубоко внутри меня – комок оголённых нервов, маленького сабмиссива, созданного для подчинения. Иногда подчинение было мне в удовольствие, но ведь не бывает настоящего удовольствия без капельки боли? У меня точно не бывает. Да и боли было полно, целый океан, который валился на меня волнами и вспышками молнии во время шторма. К тридцатому удару я всё ещё сражался с ней, пытался её избежать, виляя бёдрами. Считал вслух, но про себя повторял, что заслужил это. Что это наказание, которое надо перетерпеть, с которым надо смириться. В какой-то момент боль стала восприниматься иначе. Мысли отделились от тела, и она стала просто ощущением, таким же, как дыхание или сердцебиение. Да, моё тело испытывало боль, я мог разобрать её по частям, пощупать и описать каждый удар. Но в голове она становилась эмоцией, сигналом от моего Мастера, который он вбивал напрямую в мозг. Он здесь, он со мной, и это наказание – подарок от него, его коррекция меня. На сороковом я ненадолго смирился. Тогда же наконец-то пошли слёзы, тогда же была перейдена моя первая грань выносливости. Но оставалось ещё десять ударов за этой гранью, когда с меня, как с луковицы, сошёл ещё какой-то слой. Я провалился глубже, разревелся по-настоящему, спустился на самое дно и снова заглянул внутрь себя. А на пятидесятом ударе наконец-то вынырнул. – Пятьдесят! – крикнул я почти сорванным голосом. Услышал, как Валентин кинул трость на диван. – Молодец, умница, мой хороший, всё. Я тобой горжусь. – Такого больше не повторится, – всхлипнул я. – Верю, верю, солнце. И с моей стороны тоже. – Я прощён? – спрашивал я просто для проформы, с намёком натягивая верёвки. – Сейчас, погоди, – он шуршал позади меня фольгой. – Нет, я не хочу сейчас, задница же… Валентин Валентинович смазал меня внутри одним пальцем и, не давая привыкнуть, пристроился к дырочке членом. Меня больше волновали горящие ягодицы, следы на которых будут сходить несколько недель. Он положил на них руки в смазке, и ранки сразу же обожгло. Я знал, что моя задница похожа на красно-фиолетовое месиво, и что там точно были кровоподтёки. Чёрт, а заживёт ли это до конца? Он вошёл в меня наполовину, просто прорывался внутрь, и я дёрнулся вперёд, но он удержал меня за бёдра. Появилось то же ощущение, что и в тот раз: что я создан для того, чтобы ему принадлежать. Но было больнее, чем в тот раз, жгло снаружи и болело глубоко внутри. Он тем временем вошёл уже до конца, ритмично толкаясь и продвигаясь каждый раз глубже внутрь. Ощущение насаженности и заполненности было классным, но что-то было не так. Боль в кишке была похожа на боль в животе и не возбуждала совсем. И на боль от наказания она была не похожа. – Валь… – я дёрнул руками. – Не так, – он толкнулся грубее, потянул за волосы на макушке, постепенно набирая темп. Боль внутри всё разгоралась, и чем глубже он толкался, тем мне было хреновее. Затошнило. – Мастер, не надо. Больно. – Больно и должно быть, сучка. Это наказание. – Нет, не так больно. Больно! – Да, как раз, как мне нравится. Мне нравится, когда тебе больно, малыш. Запомни это. Я уже задыхался, пытался вырваться всем телом. Что-то было неправильно, наказание зашло слишком далеко, и я знал, что я уже далеко за гранью. – Красный, – выдохнул я, срываясь во всхлип. Он остановился сразу же и как будто подвис. – Safewords aren’t allowed during punishments, – сказал он так, как будто повторял заученную фразу, даже интонации были не его. Кто-то вбил эту фразу в подкорку, и я, блять, даже знаю, кто именно. – Красный, Валь. Пожалуйста, – я дёрнул связанными руками. – Я же уже прощён. Очень больно. Он призадумался на секунду, а потом осторожно вышел из меня, придерживая член у основания. Присел, протёр меня салфеткой, внимательно осмотрел мой анус и ягодицы. Развязал и тут же заключил в объятия. У меня кружилась голова. Я плохо помню, что было дальше, но помню, что был в конце концов уложен в постель, а он был рядом и гладил меня по бедру. – Прощён же? – уточнил я, прочистив горло. – Прощён, да, котёнок, давным-давно. – Спасибо, что остановился. – Не за что, тут точно не за что. Спи. Завтра будет лучше. Я видел где-то над собой яркий свет телефона. Валентин писал что-то, и я мог бы вывернуться и посмотреть, что и кому именно, но следы на заднице очень чётко напоминали, что этого делать нельзя. Да и вряд ли я бы что-то увидел. Весь мир расплывался, и я уже засыпал.***
– Валентин, – обратился я. Он сидел на диване и читал свои утренние новости, держа в другой руке кружку с кофе, а я, тоже с кружкой, вертелся у зеркала, оценивая масштаб вчерашнего бедствия. Следы были приличные, но ничего, заживут без следа, особенно если мазать мазью. Внутри всё прошло. Как такового дропа не было, но я предусмотрительно выпил с утра парацетамол, чувствуя, что температура всё же может подняться. – Вчера было хорошо. В смысле, мне не понравилось, но и не должно было. Порка качественная. И чувство вины больше не гложет. – Я рад. Ты достойно её выдержал. Давай закроем эту тему, просто не повторяй такого больше. – Нет, не закроем пока. У меня предложение к вам, Валентин Валентинович, – я осторожно присел на постель. – Выкладывайте, Юрий Алексеевич, – он отложил телефон и притянул меня к себе. Такой тёплый. – Можно оставить за мной право стоп-слова всегда, даже во время наказания? Вчера оно мне понадобилось. – Safewords aren’t allowed during punishments, – повторил он скороговоркой, как вчера. – Кто сказал? Погоди-ка, я знаю, кто сказал. Это стандартная практика? – Ну, у всех по-разному, конечно, но у меня… – А мне нужно стоп-слово, – перебил я. – Не потому, что я тебе не доверяю. Просто потому, что ты ещё не до конца чувствуешь, где надо остановиться. А я не могу сказать, потому что тоже сам себя ещё не знаю. Я не буду использовать его просто так, ты же знаешь. Он задумался, посмотрел в окно. – Я не пытаюсь тебя… вас обидеть, – сказал я так твёрдо, как мог. – Просто у меня, кажется, низкий болевой порог, вы сами говорили. У вас с Эльзой, наверное, выше. – Да, сильно выше. Я тоже об этом думал. Хорошо, стоп-слово остаётся. You won’t abuse this right, – согласился он, а мне вдруг стало очень стыдно за себя. Совестно, как будто я кручу им во все стороны и заставляю делать то, чего он не хочет. Это он должен мной крутить. – Извините, я не специально, правда. У меня и так ощущение, что я вас прессую последнее время, то вынуждаю рассказывать про Эльзу, то выпрашиваю наказание и не выдерживаю его, и тут ещё требования. Я не… Мне хотелось забрать всё обратно, как будто не было у меня права вообще что-либо у него просить. Я просто хотел ему принадлежать, а не разруливать проблемы. – Юра, Юра, нет. – Он меня обнял. – Не думай даже об этом. Я очень тебе благодарен, что ты говоришь, если что-то не так. Это знак доверия ко мне. Это не требования, это твои просьбы. У тебя есть свои нужды. И я как раз здесь для того, чтобы обеспечить тебе безопасность и, – он подбирал слово на русском, но не нашёл, – и peace of mind. – Спокойствие, – перевёл я, накрываясь одеялом. С Валентином Валентиновичем мне было очень спокойно. – Как вариант, да. Спокойствие ума, умиротворение, душевный комфорт, – ответил он, как будто словарь цитировал. – Так что если нужно стоп-слово, пусть будет. Не придумал ещё своего? – Да что-то не подвернулось, – пожал я плечами. – А можно ещё одну просьбу? – Да? – Ты можешь перестать общаться с Эльзой? – Солнце, а вот это уже личная территория. Ты и так меня по всем фронтам обыгрываешь последнее время, оставь мне хоть этот оплот, – он улыбнулся примирительно. – Не ревнуй, между нами давно ничего нет. И мы редко общаемся. – Ну как же редко… – Я всего лишь хотел у неё спросить, не было ли у неё похожего опыта, как у нас вчера, и как справляться с твоими дропами. Она мой вечный counselor. Нас с ней связывают тринадцать лет, Юр. Я не могу просто перестать с ней общаться. Теперь уже я чувствовал, что внутри меня выжженая пустыня, a barren wasteland. Неужели она всегда будет на первых ролях, будет присутствовать с нами незримо и шептать ему на ухо советы о том, как лучше меня наказывать? Я хотел что-то сказать, но Валентин Валентинович явно вознамерился увести меня с неудобной темы и принялся сладко целовать. Я отвечал, пытаясь стереть свою же тревогу его губами. Совершенно неожиданно в замке провернулся ключ, и в коридоре послышались шуршание курток и мужские голоса. – Неделю как приехал, а ещё конфет мне не подвёз, Валька! Где мои законные Рисес-Писес? – Валёк, опять ты дрыхнешь до обеда? Вставай, соня! Он вскочил и быстро захлопнул дверь в комнату, удивлённый, но не испуганный. Привалился к двери спиной. – Это кто? – шепнул я, заворачиваясь в одеяло. – Те, у кого третий комплект ключей, конечно. Братья. Что ж, я с твоей семьёй знаком, теперь твоя очередь. Одевайся скорее.