***
После этого я смог чуть выдохнуть. В школу всё-таки не пошёл, несмотря на настояния Валентиныча – мама велела посидеть дома хотя бы недельку, пока не заживут синяки, тем более чувствовал я себя неважно. Две ночи я почти не спал, просто проворачивал в голове всё произошедшее, пока не вырубался от изнеможения. Руки стали трястись заметнее, небольшая температура всегда была со мной. Но всё же мне было спокойнее, чем всю прошлую неделю, да и мои ребята были со мной на связи. Во вторник Вова сходил на контрольную по алгебре, а после заглянул ко мне, доложить обстановку. Сказал, что, хотя за спиной всё ещё ходят шепотки и смешки, в школе в принципе нормально – по крайней мере, пока Корнеев лечит сломанный нос. Я знал, что меня теперь заведут с пол-оборота даже малейшие перешёптывания, подколы или, что ещё хуже, сочувственные взгляды. Мы с Вовой восстановили профили в соцсети и начали получать длинные письма сочувствия, в основном от девчонок. Мол, я вас, ребята, поддерживаю. Ну охуеть теперь, чё, засунь себе в жопу свою поддержку, вот тебе номер карты, поддержи лучше деньгами. Единственное относительно приятное сообщение мы получили от Машки Сотовой – её, видимо, заставили написать извинения родаки, узнавшие о её паблике после драки, когда их вызвали в школу. Мы поржали над Машкой, Вова доложил мне про школу, а я рассказал ему об откупе от Корнеевых. Мой друг, хоть и был иногда придурком, на ошибках учился, и точно теперь будет держать рот на замке. К тому же он был единственный, кто всё же догадался, что между мной и Валентином Валентиновичем что-то происходит. И всё же меня гложила одна мысль: – Думаешь, Корнеевым можно доверять? Им же ничего не стоит отправить эту жалобу. – Не, Юр, не отправят. Я сегодня собрался с силами и позвонил его мамашке, рассказал ей одну штуку. Она пересралась так, что рыпаться не будет. И Корнеев нас больше не тронет. И вроде Вова пытался сказать мне что-то дельное, сообщал какие-то хорошие новости, но физиономия у него была такая же печальная и потерянная, как когда он явился на первый урок с синяком. – Что ты ей рассказал? – спросил я, чувствуя, что, кажется, скоро нахуй поседею. Он вдруг замолчал и сбледнул ещё сильнее. Начал издалека: – Ты знаешь, кто нас в туалете снимал, стоя на толчке? Корнеев. Хотел поймать момент, как ты прокладки выкидываешь. – И это тоже он? С восьмиклашками скорефанился, наверное, ему Сотова всё выдала… Вот же суки! – начал было я, но понял по вовиному виду, что это ещё не конец истории. – Ты же потом свалил быстро после поцелуя, всё рюкзак свой рвался пойти постирать. – И? У кота уже все яйца в полосочку вытянулись, говори. Корнеев вышел? – Да. Ржал, хуйню какую-то нёс, понял, что я вообще в неадеквате. Ты меня вроде довольно мягко отшил, но всё равно мне было… непросто это переварить. Я ему еле отвечал что-то. Я не знал, почему у меня так бьётся сердце, как будто снова дрался на трубе и готов был размозжить Корнееву череп. Вова помолчал ещё, собрался и продолжил: – В общем, слово за слово, я попытался его ударить. Он меня скрутил, приложил мордой об подоконник и… Я понял, что «и», без его объяснений, просто по слезам в глазах. Сука, сука, сука! Ублюдочность Корнеева выросла в десять раз, перед глазами заплясали красные мушки. – Он не смог даже член внутрь протолкнуть как следует, не допёр, что смазать надо, идиот. Потолкался чуток, как слепой котёнок, и кончил. У меня в морозилке лежат мои трусы и брюки, испачканные его спермой. – Он как будто параграф по истории пересказывал, монотонно и устало. – Пиздец. – У меня вдруг не стало сил, вся ситуация предстала в новом свете. Теперь понятно, чего Вова дрался так неохотно и вообще ходил в школу еле живой. – Это нельзя так оставлять, это же изнасилование, это на срок тянет! Это преступление самое настоящее, покруче сломанного носа! Вот, блять, пидрила, вот урод, латентная сволочь, сука, да чтоб его! Сука, я ему жопу порву шваброй на британский флаг, нагну суку над унитазом, блять! Да он сидеть уже давно должен! – Я ходил по комнате точь-в-точь, как в пятницу мама носилась по кабинету химии. – Нечаев, не ори, – Вова приложил руку ко лбу. – Я не буду из-за полутора минут унижения с его мелким стручком искать справедливости. Мне об этом и так тяжело было маме рассказывать и даже тебе, а прикинь, каково мне будет, если мне это надо будет в заявлении написать и каким-то незнакомым людям отдать со своей подписью – типа, «Меня, Владимира Николаева, изнасиловали в жопу на полшишечки». А потом ещё вслух придётся рассказывать и по судам таскаться. Да и не ощущалось это как насилие. – Ага, а как что это ощущалось, как секс? Было похоже на то, что у нас с тобой было? – Я нагнулся к сидящему на стуле Вове, заглянул ему в глаза. – Угараешь? Нет, конечно. Как будто собака об ногу потёрлась, знаешь. Вот только противно так от себя самого, мерзко. Я домой пришёл, мылся часа три, наверное. Говнюк… Он скривился, а я понял, что он сейчас заплачет. Я заставил его подняться на ноги, обнял. Прижал к себе крепко, погладил по спине – как друг, как любовник, как старший товарищ. Я не видел его слёз, только чувствовал лёгкую дрожь. – Я рад, что как свой первый раз могу записать ту ночь с тобой, а не это, – сказал он. Каким-то непонятным веянием интуиции я почувствовал, что его надо поцеловать, чтобы стало легче. Вот прям сейчас. Не потому, что я его хочу, и не потому, что я влюблён, а потому, что я был у него первым, и именно мне надо было стереть с него Корнеева. Если можно поцеловать в губы по-дружески, то поцелуй был именно такой – без обещаний, просто успокаивающий, на память. Может, Валентин так же целовался с Эльзой, хотя не факт. – Извини, что я ушёл. Если бы я знал, я бы Корнееву там же, на месте, яйца бы оторвал, и похуй мне, что он тяжелее и боксёр. – Вот поэтому под раздачу и попал я, а не ты. Ты бы без боя не сдался, даже если б на тебя толпой напали. А меня прям парализовало. – Он разорвал объятия и сел, успокоился после физического контакта. – Но зато теперь у нас есть оружие против Корнеева, в случае чего. Он знает, что у него рыльце в пушку, и доказательства у меня есть. Мы прикрыты, и Валентиныч твой тоже. Ему можно даже не рассказывать, он в безопасности. – Ага, ценой моего подарка на ДР и твоей задницы. Эта сука Корнеев всё поимел, нас обоих опозорил и опустил, а вышел сухим из воды, расплатился только сломанным носом. Почему, блять, сливает видео он, насилует он, травлю организовывает он, а крайние – мы с тобой?! Что мы такого ужасного сделали, в туалете пообжимались? Так Макс в женском туалете сколько девчонок перецеловал, а пару раз вроде и перетрахал, по его рассказам! И почему Валентиныч-то под ударом, он же ничего мне плохого не сделал! Всё же по согласию стопроцентному, я взрослый, совершеннолетний, ну какое кому дело! – Он же учитель, детей учит. Авторитетом пользуется, властью. От последних слов у меня вдруг привстал, я прихуел, сел. Авторитет и власть – это про моего Мастера, да. Я с этого тащился, да и он тоже. Доминация во всех сферах жизни. – Ладно, аргумент. Но вот смотри: будь я девкой, я бы закончил школу, подождали бы пару месяцев для приличия, и можно было бы потом не прятаться, жениться и десяток детей рожать. Так ведь нам с ним всю жизнь придётся прятаться! И тебе! Весь мир и правда против нас, как будто мы прокажённые какие-то. – Руки тряслись от бессилия, я готов был снова идти бить морды, рвать гомофобские жопы шваброй и отбирать свой честно насосанный Айфон. Нельзя, Нечаев, нельзя. Пора принимать тяжёлые взрослые решения, а в твоём случае это означает замолкнуть и не раздувать конфликт. Спустить на тормозах и продолжать прятаться в шкафу. – Это у тебя ещё мать нормально восприняла, – заявил Вова грустно. – Мои пока бесятся, пришлось пообещать, что с парнями больше ни-ни. Они мне сказали, что на лечение отправят, а если не вылечусь – выгонят. И с тобой запретили видеться, я им сказал, что у Макса. Ладно хоть, что у меня есть Макс, Илья и ты. – Я у тебя точно есть. Ты мне друг, всегда, Вов, в любое время. Приходи в любое время, если надо поговорить, помочь написать заявление, набить морду кому-нибудь, или если, не дай бог, выгонят. У меня тут гей-френдли зона, видишь. И люди ко мне ходят гей-френдли. Нам с тобой надо развлечься сейчас. – Я взял в руки телефон, посмотрел пришедшее сообщение. Решил успокоить Вову сейчас, повеселиться, а пережить это потом. Он тоже переживёт это, я был в нём уверен. – Друзей мы с тобой нормальных подобрали. – Да, – Вова наконец улыбнулся, в первый раз за день. Мне всегда нравилась его рассеянная полуулыбка. – Где они там застряли? – Они в магаз зашли за пивом. Праздновать будем, говорят. – А что празднуем? – Илюха Аньку бросил. – Давно пора, – согласился Вова. День прошёл на удивление хорошо. Парни рассказали, что в чатах и группах обсуждения постепенно утихают, и что через пару недель, может, мы сможем пройти по школе без страха за свою жизнь. Меня больше всего радовало, что они ни слова не сказали про Валентина Валентиновича – значит, он вне подозрений. Мы посидели, посмотрели видосы, поиграли, собравшись, как в старые добрые, вчетвером вокруг одного компа, а вечером выпросили у мам разрешение на ночёвку, благо домашки на завтра было немного, и можно было сделать всё вместе и скатать друг у друга. Мы справились за час. Моя мама только рада была, что я в кои-то веки ночую не у своего взрослого ёбаря, и с радостью вытащила нам широкий надувной матрас, на котором разместились бы двое. Ребята не первый раз оставались у меня, всё было отлажено. Был только один щекотливый момент. – Вов, может, нам не надо на кровати вместе? – спросил я, когда мы уже собирались ложиться. Мне не хотелось давать ему ложных надежд, бередить душу и не давать уснуть. – Я не влезу на кровать, она узкая, – поспешил ответить высокий широкоплечий Макс, уже устраиваясь на надувном матрасе. Он был больше нас всех, этакий альфа-альфа. И целовался он так же, как опытный топ, я хорошо запомнил это на днюхе. – Ну что же вы меня отправляете к своему главному гомику, – притворно вздохнул Илья, закатив глаза. – Как я к вам вообще попал? – Ложись уже, натурал проклятый, – усмехнулся я, двигаясь к стене на узкой кровати. – В женщинах у тебя вкус так себе, может, хоть тут повезёт. – Да Анька ничего, только сиськи маленькие под поролоновым лифаком оказались, когда я её в сентябре жарил, – возразил Макс, отодвигаясь, чтобы позволить лечь Вове. – Но мне нравятся маленькие. – Да тебе вообще всё, что движется, нравится. А что не нравится – то ты двигаешь, – зевнул Вова, заваливаясь. – Возможно. Тебе вот надо жопу подвинуть, а я то упаду сейчас с краю. – И тебе, Юр! – Илья пихнул меня в бок. Мы попрепирались ещё, устроились, и я наконец-то выключил лампу на тумбочке. Засыпал я хреново, почти час лежал, не двигаясь, чтобы не потревожить храпящего Илью. Проваливаясь в сон, я заметил, как Макс осторожно, но вполне определённо касается руки Вовы. До меня дошло, что Вован мне соврал или, вернее, сказал не всё: Макс, скорее всего, тоже знает, что сделал Корнеев. И к лучшему. В адекватности и надёжности Максима я не сомневался. Вова в хороших руках.***
– Тебе что-то взять? Я в магазе. Война войной, а английский в среду по расписанию у Валентина Валентиновича. До занятия оставалось ещё сорок минут, и я, свободный от школы и отменённого училкой занятия по обществу, праздно шатался по «Пятёрочке», тратя выданные мамой деньги. Валентин больше не брал с меня даже ту символическую сумму, которую мы обычно платили за занятия, но мама всё равно настаивала на том, чтобы я покупал чего-нибудь к чаю. – Да! – раздался неожиданно бодрый голос Вали. – Страшно хочу колы со льдом, скучаю по американскому мерзкому фаст-фуду. Можно Пепси. Только возьми в стекле, не в алюминиевой банке и не в пластике. – Тара не влияет на вкус, я видос смотрел на эту тему. – Я двинулся в сторону отдела с напитками. – Влияет, влияет, даже когда накладываешь сахар спизженной из Мака ложкой, кофе вкуснее получается, – смеялся он. – Ты, Валя, мелкий макдональдсный воришка и наркоман, у тебя зависимость от сахара и кофеина, – возразил я; впрочем, несерьёзно. Валентин ни тем, ни другим на самом деле не злоупотреблял. А за спизженную красивую ложку, как он мне рассказывал, он оставил пару сотен бариста. – У меня, солнце, зависимость от жёсткой ебли с тобой и от твоего охуенного крепкого тела, – сказал он в трубку чётко и громко, и я обернулся, чтобы убедиться, что этого не слышал никто, кроме меня. Уменьшил громкость вызова. – А сахар я просто люблю. – А меня? – спросил я чисто на автомате и тут же прикусил язык. Ну и вопросики по телефону из продуктового, Нечаев. Лучше бы колу в стекле искал. – А тебя сложно люблю, – ответил Валентин, ничуть не поколебавшись и, кажется, не ожидая ответа. – Давай, see you soon, мне ещё надо звонок сделать. Я наконец-то нашёл колу, но радовался я, кажется, не ей. Моё настроение испортилось, едва я вошёл в квартиру. Раздеваясь, я услышал из кухни сначала знакомое воркование на английском, а потом прощание: – You too, dear. Alright, you have a good day. Love you, bye. Валентин сидел на подоконнике, довольный, как слон. Ещё в рабочей школьной одежде, весь такой деловой в красной рубашке и чёрных штанах, с ремнём с большой пряжкой. От него чуть тянуло потом и древесным парфюмом. – Ты серьёзно? Ты этим «love you» вот так раскидываешься? – начал я с порога. Поставил на стол пакет, вытащил две бутылки колы, зефир, молотый кофе по акции. – Мы всегда так прощаемся, ничего такого тут нет, – отмахнулся. – Ты как после всего этого? Так и не ходил в школу? Я прошёл к ящику стола, вытащил открывашку, открыл пенящийся напиток. Сел напротив него, так же нагло и развязно, как сидел он. – Я нормально. Мне было бы ещё лучше, если бы я был уверен, что ты только мой. Он слез с подоконника, сел на соседний стул, приподнял мою голову. Глаза опасно сверкнули: – Ты забываешься. Ты прекрасно знаешь, кто из нас принадлежит, а кто – владеет. У тебя всё разрешилось, я сегодня в хорошем настроении. Не порти день ни себе, ни мне. – Ты его мне уже испортил, – фыркнул я и выпил почти половину маленькой бутылки залпом, собираясь с мыслями. – Если ты хочешь от неё отойти и разлюбить, то надо хотя бы ограничить общение. – Она мне дорога, и я буду с ней общаться так часто, как захочу, – сказал он, приблизив своё лицо к моему. Но не так, будто поцеловать меня хочет, а так, будто собирается меня сожрать с потрохами. – Всё, закрыли тему. Ты не вправе мне указывать. Налей мне лучше колы. Со льдом, в стакан. И пойдём заниматься английским. – Тебе надо, ты и наливай, – я допил свою и резко поставил бутылку на стол. Даже крышка сахарницы звякнула фарфором от ударной волны. В моей голове Эльза стала похожей на мамашку Корнеева. Но прибить мне хотелось Валентина. – Второй шанс, Юрий. Налей мне колы. – Карие глаза сузились. – Нет. – Нарываешься, но я сегодня очень-очень добрый и очень хочу провести хороший урок английского. Там классная тема сегодня. Третий шанс, – его руки потянулись к пряжке ремня. – Не-а. Мы не договаривались о сессии. Не надо мной вертеть. – Кошмар, все тренировки пошли прахом, никакого послушания. Двойка мне, – сказал он одновременно чуть грустно и чуть весело. Потянул меня за волосы и буквально опрокинул на себя, положил себе на колени. – Эй! Ты чего делаешь?! – я рыпнулся, он удержал, положив ладонь между моих лопаток. Если честно, я от этого прикосновения забыл, о чём вообще шла речь. – Работу над ошибками провожу. Своими же. – Ты просто уходишь от неудобной темы в… в Тему. И в секс. – Юрий, – он вздёрнул меня за волосы так, что мне пришлось приподнять туловище и оторвать руки от пола. Сейчас клок вырвет. – Когда я отдаю приказ, его надо исполнять. Я велю закрыть тему – надо закрыть тему. Налить мне напиток – значит, пошёл и налил. Я и так слишком тебе потакаю. А ты проявляешь ко мне недоверие, – он шлёпнул меня по заднице через джинсы, – и неуважение, – и ещё один раз. – Я сказал, что с Эльзой всё кончено, и всё кончено, не могу больше мусолить эту тему. – Ну Валя! – Look at me! – он почти крикнул, снова поднял за волосы. – Какой я тебе «Валя» сейчас?! Мы с тобой учили, что такое экстралингвистический контекст. Ситуация, интонация – всё требует высокого регистра. Под градом ударов по заднице – уже ремнём, но ещё через джинсы, – я с трудом понимал, о чём он вообще. Блять, никогда не пойду на лингвиста, это ж можно ёбнуться, как он. Экстралингвистический, сука, контекст! Мог бы просто сказать: «Зови меня Мастер». – Мастер, пожалуйста, – я попытался увернуться. Уже понял свой косяк. – Извините. Давайте занятие. – Нет, ты меня уже разозлил, всё настроение испортил. Я люблю, когда наказание следует сразу за проступком. Это эффективно, – он толкнул мою голову вниз, принялся расстёгивать мою ширинку. – Чем больше ёрзаешь – тем больше получишь. Ха, ремнём по голой заднице? Нет, там, конечно, ещё оставались следы, но ремнём он меня не напугает. Будет больно, да, но у меня встанет, а потом он меня трахнет – и отлично, меньше будет мыслями с Эльзой и больше со мной. Но в этот раз он бил по-другому, не по-сессионному, явно в наказание, без разминки и нарастающей боли, без счёта – причём не чётко по ягодицам, а по чувствительному местечку, по той самой складке, где полукружья ягодиц переходят в ноги. Там не было следов от трости, там всё было нетронутое и нежное, и после ремня мне будет неудобно не то что сидеть – ходить, ведь штаны и трусы будут тереться от это место при каждом движением. Бля-ать… Я не знаю даже, матерился я вслух или про себя. Были мысли про стоп-слова, но я гнал их от себя, зная, что до грани он меня не доводил. Даже близко там ещё не был. У порки, казалось, не было ни конца, ни края. Он не задавал количества ударов, будет бить на своё усмотрение, пока не решит, что мне достаточно. А до этого момента ещё ой как далеко, и с каждым резким движением и вскриком я его отдаляю. Как только я это понял, то постарался расслабиться. Принять боль от Мастера за моё недоверие к нему. Поверить, что он желает мне лучшего. Поверить, что волноваться мне не о чем, что с Эльзой всё решено, что это короткое «love you» – лишь дань привычке и меньшее значение, которое придают этим словам англоговорящие. Совсем другое чувство, не та горящая страсть, с которой он разрисовывает мою задницу. Мастер остановился только тогда, когда я начал непроизвольно дёргать ногами, стараясь прикрыть побитые места от новых ударов. Мозгом это не контролировалось, это был голый рефлекс. Тогда он перевернул меня на живот, подвинул нас обоих на стуле и заставил меня опереться спиной о ящики кухонного гарнитура. Придержал под лопатками, удерживая меня в неловком полулежащем положении. – Подними кофту, – приказал он. Взгляд непроницаемый. Я свой лимит непослушания на сегодня исчерпал и поэтому поднял свитер, демонстрируя торс. Высвобожденный ещё до начала порки член стоял, пресс был жесткий и напряжённый из-за неудобной позы, соски чуть торчали. Но его внимание приковывали синяки на животе. Он провёл по ним рукой, потом вдруг наклонился, поцеловал, а затем быстро ударил ремнём по самой большой расплывшейся галактике. Не знал, что можно устроить целую порку по животу. Приходилось постоянно напрягать мышцы, в такой позе даже проступали кубики пресса, которых обычно не видно. Получать по уже имеющимся синякам было особенно больно, эрекция тоже стала болезненной и требовала внимания. Во многом меня подстёгивал ещё и очарованный взгляд Валентина и то, как ласково он поддерживал мою спину, как поглаживал между ударами. Если домспейс существует, то мой Мастер точно там был. А ещё уже чувствовал горящей задницей его стояк. Когда он меня поцеловал, мне показалось, что это всё, что сейчас будет прощение, примирение и секс. Но он только усмехнулся: – Открой второй ящик у плиты, тебе ближе. Я вытянул ящик с разными кухонными принадлежностями, еле балансируя. Мышцы спины и живота уже сдавали. – Дай мне деревянную ложку, – сказал он. – Большая такая, круглая, икеевская. Давно купил, а не пользовался ни разу. Блять, он же не овощи ею жарить собрался, а моё тело. Я видел такое в порно, такой же ударный инструмент, как расчёска или паддл. – Ва… Мастер. Мне хватило, правда. Я усвоил урок, – я постарался сморгнуть слезу для пущей убедительности, но член дёрнулся совсем не в тему. Мастер только усмехнулся, приласкал меня, а потом снова перевернул на живот. Винтажная чешская порнуха не соврала – и правда так больно, что визжать хочется, и сдержать порыв закрыть ягодицы ногами невозможно. Валентин в итоге психанул, положил меня на одно колено, а второй ногой держал мои ноги, чтобы я не дёргался. Тогда я стал прикрываться руками, а он, не давая мне ни шанса, бил и по рукам, больно задевая косточки. Сообразив, что на руках точно останутся синяки, я всё же опустил руки, снова опираясь ими об пол. Но Мастер всё равно добил меня до слёз, почти до истерики. Задница болела так, будто он облил её бензином и поджёг. Я решил, что ненавижу плоские ударные инструменты. – Ну, усвоил урок? – спросил он наконец, оглаживая правую ягодицу. Бедро свело судорогой. – Да, Мастер. – И что же ты усвоил? – Приказы нужно выполнять. Сразу же, без пререканий. – А ещё? – Шлепок ложкой. – Доверять вам. Если тема закрыта, то закрыта. – И что ещё надо сказать? – Извините, Мастер. – Ага. И? – Такого больше не повторится, – я спрятал лицо от него, зная, что весь покраснел. – Вот это мне нравится. Good boy, – похвалил он меня, сваливая на пол. – Неси смазку и наручники. Ослушаться его приказа теперь было решительно невозможно. Я встал с трудом, но голова не кружилась. И пусть во всём теле была приятная слабость и измотанность, ложиться было рано – сначала нужно было кончить. Когда я вернулся, Мастер сидел на стуле у подоконника, красивый, разогретый, с раздвинутыми ногами и выпростанным членом. Я упал во вторую позу, протянул ему то, что он просил. Наручники он закрепил сзади и вручил мне в скованные руки смазку. – Пятая поза. Растяни себя. I’m just gonna watch. Свет из окна падал прямо на меня, и я боялся даже представить, какой ему открывается вид, чтобы не покраснеть ещё больше. Я встал раком, кое-как выкрутил руки, выдавил немного смазки в правую ладонь и принялся растягивать себя для него. Один, два пальца, три. Я знал, что для его члена лучше даже четыре. Валентин позади меня дышал тяжело и явно дрочил себе. Я тоже хотел, но я мог только позволить себе пройтись пальцами по своей промежности и коснуться всё ещё ноющих после школьных побоев яичек. Ему, кажется, нравилось. – Отлично. Вставай. Я встал, ожидая, что сейчас нужно будет или отсосать, или сесть на его член. Но он ухмыльнулся так, что мне не понравилось. – Теперь возьми свою пустую бутылку и сполосни. – Мастер, вы же не… – начал я, но осёкся. – Не усвоил ты урок, – он цокнул языком. – Придётся проводить регулярный revision. – Не придётся. Усвоил. Извините, – затараторил я, поворачиваясь спиной к столу, чтобы исхитриться взять бутылку в руки. Валентин Валентинович только усмехнулся, наблюдая за тем, как я корячусь. Блять, то швабры, то бутылки, что за извращенец мне попался… Да самый лучший извращенец, признай уже это, Нечаев. Была у тебя такая фантазия, ты же её сам прописывал, придурок. Просто не ожидал, что это окажется так обидно и унизительно и возбуждающе. А бутылка маленькая, всего триста миллилитров. Я вымыл бутылку, вытер полотенцем и встал раком. – Не, не так. Ложись на спину, I wanna see your face. Я кое-как лёг на скованные руки, коснулся входа кончиком бутылки, поймал его взгляд. – Мне нравится думать, что, попади ты в отделение полиции за уголовку, тебя бы допрашивали именно так. Жестоко, не жалея, особенно если бы они знали, что ты и так пидор и даёшь мужикам в жопу. Давай, всади её, покажи мне, чему я тебя научил. Я начал быстро, зная, что хорошо растянут, но он поменялся в лице, поменял тон голоса: – Не сильно только, осторожно. Не надо глубоко. По чуть-чуть, только горлышко, чтобы до простаты достать. Вот так, да. Он ногой подтолкнул меня под одно колено, потом под другое, заставляя поднять ноги и предоставить лучший обзор. В голове почему-то вертелась лексика английского языка. American dream, consumerism, capitalist society, aspirational brand, power and privilege…Да, he has so much power over me. Я лежу на полу в наручниках, засовываю в себя бутылку из-под Кока-колы, демонстрирую это всё своему Мастеру, краснею как рак и охуеваю от того, как сильно хочу кончить. Но не от бутылки. – Мастер, хочу ваш член в себя. Please, please, please, pretty please, – тянул я, буквально извиваясь на полу. Руки затекали. – Не заслужил сегодня. Кончай так. Можно. Его тихого разрешения с придыханием хватило. Ещё три быстрых толчка горлышком по простате – и я кончил, сжимая зубы, чтобы не перепугать соседей. Сперма выплеснулась на живот, я выгнулся, руки вокруг бутылки разжались сами собой. Оргазм был долгий, хороший, качественный, но всё же немного странный из-за того, что к члену я так и не прикоснулся. После анального оргазма всегда оставалось ощущение одновременно и недостаточности экшена, и полного опустошения и бессилия. Отсосать себе Валентин тоже не разрешил, заставил только открыть рот, принять всё на язык и проглотить. Странная сессия: вроде и не обговаривали, вроде и наказание было, вроде и секса не было как такового, а удовлетворение потрясающее. – Что-то пить хочется, – сообщил он как будто невзначай, расстегивая наручники. Я даже рассмеялся от того, как легко мне далось исполнение приказа. Достал стакан, положил туда кучу льда, как он любит, и налил ему этой грёбаной колы. Не стал даже говорить, что сахарный напиток жажду не утолит. Я чувствовал себя на своём месте у его ног. Положил голову ему на колени, а он гладил меня по волосам. Как бы было круто, если бы все проблемы в мире решались так. Через пару часов мы всё-таки провели часовое занятие по английскому, я отзвонился маме, что останусь у него, и свернулся, наконец, под боком у своего Мастера. Он выбирал фильм, а мне было пофиг. Мне было жарко, на меня навалилась усталость и тяжесть, как у меня всегда бывало после сессий. Грёбаный дроп. – Да что за хрень?! – возмутился Валентин, откладывая телефон и дотрагиваясь до моего лба. – Опять горишь! Ну что я делаю не так? – Да всё так, всё нормально. У меня всегда так. – Нихрена это не нормально. Something’s not right. Ты каждый раз в таком дропе валяешься, вне зависимости от интенсивности сессии. Значит, мы делаем что-то очень не так. Завтра, как я из школы приду, Скайп с Эльзой, у неё как раз утро начинается ни свет ни заря. Надо посоветоваться с ней. – Валь, ну сдалась мне твоя Эльза… – Юрий, – сказал он строго. С температурящими так не разговаривают, блин. – Не заставляй меня повторять сегодняшний урок так скоро. – Ладно, – я закутался в одеяло ещё плотнее. Знобило. – Отлично. Напишу ей. У тебя остались силы на кино, или спать? – Спать. Я херово сплю последнее время, надо пользоваться моментом, – пробубнил я, утыкаясь носом в его плечо. Он вздохнул.***
Хоть я и не пошёл в школу, почти весь следующий день я добросовестно учился. Проводил Валентина и не лёг досыпать, а обшарил все его полки с учебниками, тщетно стараясь впитать в себя весь грёбаный английский язык за семь часов. Повторял грамматику, фразовые глаголы, неправильные глаголы, лексику по всем темам, записывал себя на диктофон и слушал. Мне нельзя было ударить в грязь лицом перед Эльзой. Меня трясло от одной только мысли, что я увижу её лицо и онемею от страха. И вот тогда-то Валентин поймёт, кто ему достойная пара, а кто малолетний ссыкун, не умеющий связать два слова по-английски. А она натив, это делает её вдвойне привлекательней. Втройне привлекательными могут быть только билингвы, как Валентин Валентинович. А он ещё и на испанском шпарит, блять… услышать бы это хоть раз. А ещё круче – понять. Но мне бы понять хотя бы английский. Понять, что она скажет, как он с ней говорит, какие у него интонации и какое выражение лица. Любит он её на самом деле, или же чувства уже остывают. У меня, кажется, снова поднималась температура. Надо было отвлечься. Я залез в его компьютер – он разрешил! – и принялся разглядывать старые фото, педантично разложенные по папочкам с подписанными датами. Некоторые папки были предусмотрительно запаролены. Я знал, как обойти пароли, но не стал лезть, наученный горьким опытом. Смотрел то, что разрешили. Пересмотрел все его студенческие фотки, которые он показывал мне на выходных: разноцветные волосы, странная одежда, компания под стать, всегда с сигаретой в руках и широкой улыбкой на лице. Никогда не догадаешься, что он помимо того, что гей, ещё и отчаянный тематик со склонностями к доминированию. Блять, если можно ходить в таком виде, терпеть травлю годами, перестать общаться с отцом и всё равно вырасти в такого уверенного в себе мужчину, как Валентин Валентинович… То я хочу знать, как. Даже не знаю, хотел я в тот момент быть с ним или быть таким, как он. На более поздних фото, после второго курса, Валентин выглядел уже иначе. С родными тёмными волосами, старше, серьёзнее, стоит прямо и улыбается реже, но если улыбается, то всё ещё широко и с зубами, по-американски. Со временем он становился каждый раз всё мужественнее, одевался сдержаннее – просто, в общем, рос. А Эльза рядом с ним не менялась совсем, даже выражение лица у неё всегда было одно и то же. Она оказалась неожиданно низкой, ростом, скорее всего, ниже меня, и чем-то напоминала мне мою маму, только с налётом голливудского шика годов этак пятидесятых. Эльза Хоффмейстер улыбалась сдержанно, одевалась женственно и не доставала Валентину даже до плеча. В ней и правда было что-то неземное и идеальное, но мне это казалось скорее отталкивающим: она была картинкой с экрана, персонажем из мультика, Мерилин Монро без родинки в восковом музее. Я бы не влюбился, честно – но я не мог залезть Валентину в голову и понять, что увидел в ней он. Женщина как женщина, красивая и чуть фальшивая. Я подумал это же снова, когда мы с Валентином собрали разбросанные мной учебники, пообедали и включили Скайп. Эльза завтракала у себя на веранде, холёная, загорелая, улыбчивая, в белом банном халате и с мокрыми волосами. Женщина как женщина, ну пусть шикарная и мажористая, но всё равно я даже угрозы особо не почувствовал. А угроза была. Валентин представил меня, она вежливо спросила, как дела. Я, спохватившись, ответил заготовленной фразой – но не деревянным «I’m fine, thank you», как учили в школе, а валентиновским «I’m doing great, thanks! And yourself?». Она улыбнулась шире, явно услышав мой акцент, ответила несколько двусмысленным «Your English is very good. He trained you well», а затем продолжила разговор с Валентином. Говорили о каких-то общих знакомых, упомянули свадьбу Сергея, даже новости обсудили. Валентин вёл себя расслабленно, непринуждённо, улыбаясь своей «англоязычной» улыбкой. И вроде бы был тем же, но всё равно казался мне другим человеком. Это была его вторая натура, другая личность, выросшая в чужой среде. Я просто наблюдал, слабо понимая, о чём речь. – Давай, показывай уже, – улыбнулся Валентин широко, без тени недовольства. – Кто этот счастливчик? – Сэм, конечно, – Эльза подняла левую руку с кольцом. Камень был громадный. – Наконец-то выходишь замуж за домашнего раба? – Клянусь, он так и сказал: «the house slave». – Наконец-то. – Ну, вы с ним как-то протянули вместе двадцать лет, может, есть шанс прожить долго и счастливо. – Oh please, – она махнула рукой. – Но кольцо он нашёл потрясающее. Как я хотела, – Эльза сняла перстень и поднесла его к камере, показала получше. Валентин присвистнул: – Боюсь представить, сколько оно стоит. – Больше, чем может себе позволить учитель старшей школы, – она засмеялась, но беззлобно, как будто это была их шутка для посвящённых, an internal joke. – Oh, fuck you, my dear high school teacher, – протянул Валентин. Тон у него был такой же заигрывающий, как когда он повторял «Светка-касалетка» при Сергее. – No, fuck you, my dear student, – ответила Эльза совершенно неожиданно, на одной волне с Валентином. Я не думал, что такая вся интеллигентная мадам начнёт ругаться. Но, с другой стороны, по её веранде и саду нельзя было сказать, что у неё есть домашний раб, и весь дом оборудован под БДСМ-игры. – Не флируйте со мной, мэм, вы же почти замужем. А моё сердце принадлежит вот этому молодому человеку. Он приобнял меня крепко и совсем не по-дружески, и я даже испугался. Это было какое-то представление, отыгрыш, как на говорении по английскому. И слова были странные. Я привык к тому, что при посторонних, даже при моей маме, Валентин до меня не дотрагивался. Нельзя, не положено, и такие слова говорить не надо. Но Эльза не возмутилась, не разозлилась, не отвела глаза, как моя мама. Только усмехнулась: – Как он у тебя ещё не в ошейнике? Not collared yet? Валентин не ответил, только покачал головой. Я представил себя в ошейнике, закинул ногу на ногу, чтобы он не спалил мой стояк. Эльза сложила руки, изучила меня внимательно, наклонила голову: – Ты же хотел у меня что-то спросить? Про сабдроп? Из-за слова «you» я не знал, обращается она ко мне, к Валентину или к обоим сразу. Валя, не отпуская, похлопал меня по плечу, и я понял, что пришла моя очередь говорить. – Да. Вэл говорит, – я указал головой на Валентина. Было странно называть его «Вэл», но Эльза говорила так, «Val», с тем же самым моим любимым звуком, что в слове «Master», – говорит, что дроп странный. – А что такого странного? Я описал – готовился к этому семь часов, как к топику по английскому у Марины Михайловны. Выучил назубок эти околомедицинские термины. Сам удивился, как легко мне это далось. Мы с ней и правда говорили на одном языке. Я! Говорю! С американкой! Эльза кивала, как экзаментор на олимпиаде. Выслушивала ответ и ставила оценку. Когда я закончил, она поддержала рукой свой подбородок, коснулась губ согнутым указательным пальцем. Подумала так с минуту, а потом крикнула так, что динамик заскрипел: – Сэм! На зов подошёл взрослый мужчина, по типажу очень похожий на Валентина, а по лощёности и улыбчивости скорее на Эльзу. Они казались одинаковыми, восковыми пришельцами с другого континента. Вот только на Сэме, в отличие от неё, был внушительный металлический ошейник с кольцом. – Yes, honey? – он чмокнул её в щёку. – Hi, Val, Yury, – заглянул в камеру. А потом опустился вниз, вставая на колени перед невестой. Я как будто заглянул в параллельную реальность, где люди не приходят в ужас при виде геев и не стесняются БДСМ-формата отношений. Захотелось в Америку, в гости к ней, посмотреть, как и чем они живут. Блять, вот и я попался. Эльза кратко пересказала Сэму то, что говорил ей я, и он, подумав с тем же жестом, что и она, заключил: – Я не думаю, что это сабдроп. Валентин, – «Вэлентайн», он так это сказал, – хороший дом. Что-то не так. – Something’s not right? – переспросил Мастер. – Да. Возможно, какое-то скрытое заболевание. – «Some underlying condition». – Надо к врачу. Может, инфекция, какое-то воспаление. Можно провериться у кардиолога, эндокринолога. Они погадали втроём, как консилиум врачей, не пришли ни к какому конкретному выводу, и Валентин, не очень-то довольный званием «хорошего дома», пообещал сводить меня к врачу. Сошлись на том, что пока надо исключить кофеин и сахар, что означало чай, кофе, колу и всё сладкое. Я сидел, думая, что они просто ухватились за первую попавшуюся идею. При температуре к врачу – ну, конечно, логично. И очень просто назвать меня больным. Все вокруг считают меня больным. Поговорив о ещё о чём-то своём, они вроде как закончили разговор. Сэм отошёл, а Эльза обратилась к Валентину: – Val, love, я могу поговорить с Юрием наедине? Он кивнул и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, закрыл дверь. Я подумал, что он, наверное, привык повиноваться её приказам. – Как он? – спросила она просто. Фальшивая улыбка наконец-то пропала, в глазах наконец-то мелькнуло что-то не иностранное, а очень русское, понятное мне. Тревога. – Я знаю, зачем он приезжал. Сейчас ему, должно быть, трудно, очень часто мне пишет. – Окей, – я пожал плечами. – Он в порядке. – Не слишком жесток? Не слишком ванилен? Не нервничает? В связи со всеми последними событиями – нервничает, конечно. Но никак особо не показывает. Хотя, может быть, в последнее время он стал обращаться со мной немного жёстче, но я не то, чтобы был против. – Нет, – отвечал я Эльзе. – Волосы красить не собирается? – усмехнулась она. – Он всегда говорит об этом, когда в жизни внезапные изменения. Не делает этого больше, но говорит. – Нет, ничего такого, – я улыбнулся, представив, как он заявится на урок с розовыми волосами. – Хорошо. Юрий, – обратилась она ко мне со всей серьёзностью, – я знаю, что тебя беспокоит наше с ним общение. Он не сможет прекратить мне писать, he just cannot. Но рана не заживёт, если этого не сделать. Мне надо отойти в сторону, дать ему шанс жить самостоятельно. – А до этого он жил не самостоятельно? – перебил я. Взрослый же мужик, мой Мастер, чего она. А она только посмотрела на меня снисходительно, как на ребёнка. – Я буду ему отвечать раз в пару недель. Не буду постоянно на связи. Ему пора привыкать жить без меня. Он тебе этого не скажет, но покажет. Помоги ему это пережить. Так и сказала, «survive this». Как будто в джунгли его отправляет. – Как я ему помогу? – Ты разберёшься, у тебя хватит сил. Сабы вообще невероятно сильные существа. Просто будь к нему внимателен. Тут уже я не выдержал и громко фыркнул. Я в себе сил не ощущал, только бессилие перед этой странной пластмассовой женщиной, существующей только на экране. Эльза продолжала: – Знаешь, сабмиссив влияет на доминанта больше, чем принято считать. Некоторые сабы меняют нас. Так что он принадлежит тебе в той же степени, что и ты – ему. He belongs to you just as much as you belong to him. Смешно и обидно. Захотелось захлопнуть ноутбук. – Он мне говорил другое, – отрезал я. – Да? Это в его стиле. А мне он говорил про тебя именно это. Это была цитата. – Её явно повеселило то, что Валентин повёл себя, как двуличная сволочь. Ничего, я ему это ещё припомню. – Береги его, окей? – Окей, – ответил я. – Okay. – Она снова улыбнулась. Опять фальшь, или у неё и правда такая улыбка? – I’m gonna go now. Bye, love! Take care. Я откинулся на стуле, пытаясь понять, что я чувствую. Странно это всё, но зато уже не так страшно. Эльза не показалась мне коварной соблазнительницей, готовой увести у меня Валентина любой ценой, а он не показался безумно влюблённым. Со мной как будто провели интервью, сопряженное с консультацией врача. – Ну как? Не кусается Эльза? – в комнату заглянул Валентин. После часа английского было странно слышать от него русскую речь. – Не кусается, – признал я. – Она назвала меня «love», когда прощались, прикинь? – Ну конечно. Она щедра на такие слова. Но это всего лишь слова, понимаешь? Они уже давно потеряли своё значение. Успокоился? – Успокоился. Я не знал, правду ли я говорил. Всего лишь слова. Возможно, его вчерашние слова про то, кто кому принадлежит, тоже всего лишь слова, вплетённые в игру. Но тогда и то, что он сказал Эльзе – тоже только слова. В жопу слова. Валентин был здесь, рядом, затащил меня на диван в обнимку, и каждое его касание доказывало его чувства. – Завтра ещё не идешь в школу? Останешься на ночь? – он взъерошил мои волосы, спустился рукой ниже, задрал футболку и огладил синяки бездумно. Сам смотрел в экран своего новенького телефона. – Останусь. Маме только напишу. – Тогда во сколько тебя к врачу записать? К пяти пойдём? – Да не пойду я к врачу, Валь. – Пойдёшь, конечно. Дело-то серьёзное. А если окажется несерьёзное, то я буду только рад. – Не хочу. – Я старался сохранять спокойствие. – Что мне там делать, рассказывать, что у меня после сессий какой-то недо-сабдроп? Я в синяках весь, у меня даже на животе следы. – От ремня следов на животе почти не осталось, синяки дракой в школе объясняются. А штаны снимать тебя там никто не заставит, – возразил он, в который раз проводя по торсу. – Третий шанс. – Что, накажешь, если откажусь? – А почему бы и не да? – он наконец-то убрал руку с живота, вместо этого легонько придавил шею. Настроение у него было хорошее, мне сегодня не влетит так, как вчера. – На пять записал. – Я не пойду. – Пойдёшь, – отвечал он добродушно. А вот трогал уже совсем не добродушно: придушил, лишая воздуха на несколько секунд, а потом ударил ладонью по щеке. Я уже знал, что это начало сессии, а не наказание. Хотя Эльза права: он явно стал жёстче и спонтаннее в последнее время, но это могло быть связано с тем простым фактом, что он ко мне привык и стал больше мне доверять. – Look at me. Постарайся не моргать, – он повернул меня к себе лицом так, что я сидел на коленках на диване. Я смотрел ему прямо в глаза, а он методично, ритмично, почти медитативно бил меня открытой ладонью по лицу, по обеим щекам по очереди. От этого возбуждение закручивалось где-то в солнечном сплетении, жгучее и желанное. Мозг отключался, события дня забывались, оставались только его глаза. Он был увлечён, раскрашивал щёки в розовый, а мне просто хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Но вот он остановился, провёл по горящей коже тыльной стороной ладони, а я, повинуясь порыву, повернул голову и поцеловал его пальцы. Мастер не стал даже притворяться: ему этот жест очень понравился, он возбуждённо вдохнул и оставил руку так, позволяя мне продолжить. Целовать руку, которая тебя бьёт, трахает и ласкает? Да, это про меня. Я целовал тонкие длинные пальцы, тыльную сторону ладони, тяжёлое широкое запястье. Потом он перевернул ладонь и едва не простонал, когда я поцеловал мягкое местечко в центре. Валентин сначала вытянул пальцы, а потом подставил под поцелуи и вторую руку. Этим занимаются домашние рабы, да? Ублажают хозяина? Если так, то я согласен на такое звание. Если заслужил, конечно. Но самое веселье началось тогда, когда Мастер чуть пресытился моими поцелуями. Тогда на меня снова посыпались хлёсткие пощёчины, и я уже и правда целовал бьющую меня руку. Мне пришлось ловить момент, чтобы целовать, тянуться вперёд, к его рукам, несмотря на жгучую боль – или наоборот, благодаря ей. То, что начиналось, как игра в догонялки, становилось жёстче с каждой секундой. Я немного испугался и вспомнил про Корнеева, когда Мастер ударил меня кулаком. Хотя «ударил» – это слишком сильное слово; скорее, мягко толкнул в скулу, имитируя удар, но не причиняя настоящего вреда и боли. Он устанавливал так свой контроль, проявлял власть. На третьем таком ударе я извернулся и поцеловал и кулак. Мастер сжал ладонь у меня на шее и продолжил церемонию, похожую на ритуальную: пощечина, кулак, поцелуй, снова пощёчина, но с другой стороны. Момент был священный, интимнее и честнее секса. Я принадлежу ему, он имеет право на всё – но воспользуется этим только частично. Слишком меня ценит, чтобы калечить, но слишком собственник, чтобы не воспользоваться возможностью доказать свою власть надо мной. После самой интенсивной части мы снова закончили всё поцелуями. Валентин откинулся на подушки, опустил уставшие руки и просто позволил мне целовать его ладони. Для меня весь мир сузился до этих ладоней и желания служить Мастеру. Он приподнял меня за подбородок, пальцы чуть дрогнули: – Юрий. Я готов к следующему шагу. Если ты готов. – Он почти шепнул. – Это к сексу? – Дурак, – он улыбнулся, руки перестали дрожать. – Хочу надеть на тебя ошейник. Пока пробный, на пару сессий. Посмотреть, как ты себя ощущаешь, понравится ли тебе. – Так вы уже проводили такие сессии. С ремнём, помните? – Ошейник – совсем другое. И ощущается иначе. Так как ты на это смотришь? Если хочешь, можем отложить, ты подумаешь. Это не самое простое решение. Он смотрел на меня так пристально, говорил без примеси английского, тихо. Я понял, что случилось что-то очень важное. А моё решение на самом деле было простым. – Я готов. Да. Готов принять ваш ошейник, Мастер. Мастер прикрыл глаза так, будто испытал оргазм. Провёл зацелованными ладонями по моим рукам, приподнял низ футболки, стянул её с меня. – Раздевайся. Потом первая, – сказал он. Не строго, без приказного тона, зная, что я его не ослушаюсь. Я ждал его у дивана, стоя на коленях с прямой спиной. Он достал из комода широкий кожаный ошейник с кольцом, похожий на ошейник Сэма, только не из металла. Кожа была блестящая, потасканная, особенно внутри. Застёжка крепкая, но без ключа. – Извини, что он в таком виде, солнце. Это временный, на пару раз. Потом куплю тебе новый, когда придёт время. – А этот…? – Это был мой сессионный. Я носил его, когда сам был сабом. Считай, по наследству от меня, – улыбнулся он, опускаясь рядом на одно колено. Ему не надо было больше объясняться и задавать вопросов. Я сам склонил голову, чувствуя, как к горлу от переизбытка эмоций поступают слёзы. Церемония вышла спонтанная, глупая, домашняя, без чётких договорённостей и письменных БДСМ-контрактов, без зрителей и в тусклом свете настольной лампы – но, может, потому она и была более сокровенной. Мне казалось, ошейник всё ещё пах им. Я представлял, что касаюсь сейчас его кожи, что это часть его. Ощущалось действительно иначе, теперь у моей принадлежности ему было неоспоримое физическое доказательство, осевшее на шее приятной тяжестью. Записать, что ли, шестое февраля как мой второй День рождения? Слова были не нужны. Он закрепил ошейник, поднял мою голову, заглянул в слезящиеся глаза и поцеловал. Тогда же я и прильнул к нему, навалился, целовал его в щёки и шею, повторяя: – Спасибо, Мастер, спасибо, спасибо, спасибо! Новый даже не надо, мне нравится ваш. – Для начала пусть будет этот, да, – согласился он, игнорируя мою наглость. Мастера же нельзя было касаться без его разрешения, но сегодня был исключительный момент. Он сжал меня в объятиях, затащил на диван. Я всё ещё повторял «спасибо, Мастер», перемежая только «thank you», и целовал его в шею. Он, уставший после тяжелого дня, позволял, улыбаясь мягко. – Раздень меня. Он редко позволял себя раздевать. Я встал, неосознанно потрогал мягкий ошейник, подлез под него, провёл пальцами по мягкой коже, которая столько раз прикасалась к шее Валентина. Очнулся, как ото сна, и принялся стягивать с него футболку и домашние штаны, осторожно касаясь тёплой кожи. Оставшись обнажённым, Мастер расположился поудобнее и снова протянул мне руки. На этот раз ударов не последовало. Я поднялся поцелуями по предплечьям, зацеловал крепкие плечи с бугорками мышц, удивительно тонкие для его массивной формы ключицы, коснулся шеи. Валентин вздохнул, откинул голову, закрыл глаза, разрешая продолжать. Сегодня был день не боли и тренинга, а благодарности и служения. Я благодарил его за то, что он дал мне шанс, позволил приблизиться к себе, выступил моим проводником, наставником и Мастером. За то, что сделал своим. Я осыпал поцелуями всё его тело: грудь с маленьким шрамом под левым соском, живот с родинкой над пупком, выступающие косточки на бёдрах, приподнявшийся член, длинные ноги с мягкими волосами, лодыжки с выступающими косточками; и, наконец, идеальные узкие ступни с аккуратными, под линеечку, пальцами и высоким подъёмом. Вспомнил про то, что футфетиш был отмечен зелёным, и уделил этой части тела особое внимание, целуя и даже вылизывая. Ноги у него были чистые, пахли мылом и совсем немного – им самим, его потом, тем, как обычно пах после жёсткого секса. Это ни разу не было моим фетишем, не входило в мои фантазии и планы, а в видео зачастую вызывало отвращение. Но речь шла о моём Мастере, которому это нравилось – и в жопу все свои собственные хотелки, я же живу для того, чтобы ублажать его. Валентин Валентинович простонал, проматерился на английском и подтянул меня за волосы к своему члену. Я обслужил его сначала ртом, а потом, почти не растягивая, сел на него сверху без презерватива. Он сам так попросил, хотел быть ближе, хотел кончить в меня. Лежал подо мной, исследовал меня руками, дрочил член, тянул за ошейник, раздавал пощёчины и удары-толчки кулаками по лицу и животу, иногда протягивая мне свои руки для поцелуев. Мой бесстыжий, ленивый, наглый, эгоистичный, жестокий, строгий, справедливый, самый любящий Мастер кончил в меня, прижав к себе. Затем довёл до оргазма и меня, дотрахал издевательски медленно, посмеялся над тем, как я запыхался. А потом обнимал бесконечно, снова трогал ошейник и шептал мне на ухо что-то про то, что я his perfect little slave. Со званием раба, похоже, придётся смириться. Смиряться – я здесь для этого. – Ты такой юный, такая пластичная психика ещё, боже мой, что я творю, – говорил он не всерьёз, держа меня в кольце своих рук. – Помнишь, как тебе в первый раз пощёчины не понравились? – Вошёл во вкус. И кулаком понравилось, – признаваться в этом вслух почему-то было стыднее, чем подставляться под удары. – У тебя сейчас такая психика, что я могу тебя к чему угодно приучить, и тебе в конце концов понравится, – протянул он. – Не хочу слишком сильно этим пользоваться. Надо осторожнее. – С чего ты взял? – Так Эльза со мной сделала, – начал было он и осёкся: – Ну ладно, в следующий раз, на сегодня хватит. – Сегодня вечер признаний, ну Валь, колись, ёб твою мать, сколько можно секреты держать, – я водил указательным пальцем по его груди. – Нет, я когда-нибудь тебе рот с мылом вымою, серьёзно, – заявил он совсем несерьёзно. – Ладно. Я же знал, чего хочу, хотел быть топом. Меня убедили, что хороший топ сначала должен побывать в роли боттома, сабмиссива, раба. Это потом, через пару лет, она мне рассказала, что я маленьким, смазливым и слишком молодым ей показался, и ей просто захотелось меня снизу. А я, дурак, повёлся, через себя переступал. Допереступался, влился, научился получать удовольствие, ведь это всё равно две стороны одной медали. Только я не знал, что практикуют они очень нестандартно, что лично Эльза плевать хотела на все принципы. Она нарушала всё, что только можно, а в качестве наказания могла и мои табу нарушить – признаю, тогда у меня этот список был большой, сильно больше твоего, я же не хотел быть снизу. Там от БДСМ ничего не осталось, только название и антураж. Потом, когда она позволила мне доминировать, я постепенно привносил в её дом и клуб какие-то принципы и границы, убеждал её в их необходимости. Так и не закончил работу, но блин, её уже не исправить. Эльза намного жёстче и доминантнее, чем кажется, уж поверь. – Да, она мне показалась очень мягкой, – сказал я. В принципе, то, что я услышал, меня не удивило. Вспомнились только собственные слова Эльзы про то, что «некоторые сабы меняют нас». Мне сложно было даже представить Валентина Валентиновича в роли саба – но, возможно, это потому, что я лежал в ошейнике, засыпая у него на плече. – Нет, мягкий и ласковый – это я, – заявил Мастер на полном серьёзе, оглаживая мои ягодицы со следами порки. Мне стало смешно.***
Я обычно хорошо переносил обследования и больницы – в основном по той простой причине, что никогда ничем не болел, максимум простужался, и врачи, заглянув мне в горло и послушав, выдавали мне заветные справки и отправляли домой. А ещё в кабинете всегда старалась присутствовать мама и на вопросы отвечала тоже она. Да и то были государственные больнички, где всем надо поскорее поставить диагноз «ОРВИ» и отъебаться. Валентин Валентинович же привёл меня в какую-то частную клинику с бахилами, сетчатыми шапочками на голову, турникетами и онлайн-таблом для вызова пациентов, как в банке. Меня удивил бесплатный кофе из автомата, но вот его Валентин мне попробовать не дал, утверждая, что если это проблема с сердцем, то кофе точно противопоказан. А прыгать на его члене не противопоказано, значит. Сам, зараза, взял себе что-то сладкое с сиропом и дразнил меня ароматом, присев на диванчике рядом. Меня вызвали быстро. Я надеялся, что Валентин пойдёт со мной, но тот только пожал плечами и сказал, что я большой мальчик, велел слушаться врача, но не болтать про нас с ним. Врач оказался не просто терапевтом, а каким-то крутым диагностом. Он допытывался о том, в каких ситуациях у меня поднималась температура, что я делал до «приступов», были ли в жизни стрессовые события, были ли травмы и повреждения кожи. Я умолчал про секс и сессии, но рассказал про травлю в школе и показал синяки на животе, а вместо жёсткого секса и порки свалил дропы на секцию бокса. Слава богу, что и правда не осталось следов от ремня, ошейника и вчерашних пощёчин. Проклятый диагност отправил меня на кучу анализов, включая разные УЗИ и крайне смущающий ЭКГ, где снова пришлось оголить торс и ответить на вопросы медсестры о происхождении синяков. Потом ещё к двум врачам, которые опять дотошно меня опрашивали. Меня гоняли из кабинета в кабинет, я проторчал там до самого вечера и вышел к уставшему Валентину только к девяти. У порога уже ждало такси. – Ну? – спросил он уже в машине. – Завтра ещё с утра надо кровь сдать натощак, – ответил я устало. – Не поставили диагноз? – Нет. Сказали, либо инфекция скрытая, либо сердце, либо гормоны. Взяли кровь, какая-то хреновая ЭКГ вышла, короче, ничего не понятно. – Кровь мне тогда тоже надо сдать на всякий случай, а потом ещё месяца через три, – сказал он буднично. – Погоди, ты думаешь, это может быть…? – я запаниковал, как будто мой мир уже накрылся медным тазом, как будто я уже носил в себе ВИЧ или какой-нибудь мерзкий гепатит – чёрт, а если уже инфекция, то это же СПИД. Вот же она, болезнь всех пидорасов, проклятие и кара тех, кто ебётся в жопу без презерватива. Если я больной и заразный, то и Валентин тоже. – Валь, мы же вчера не… И в тот раз тоже без. И Вова ещё, мало ли, вдруг передалось. А ещё надо будет… Надо будет сказать об этом Корнееву. Хотя, похуй на него, ему я желал смерти в мучениях. Нет, придётся же отправить Вову на унизительное обследование, ему так и придётся сказать: «На ВИЧ». И если мне было так херово с четырех часов допросов у терапевта с жалобами на странную температуру, то каково будет ни в чём не виновному ему? И каково было бы ему, если бы он пошёл подавать это заявление об изнасиловании в полицию? Какое бы там было обследование? Ему, взрослому парню, запечатленному на видео целующим другого парня? Мысли цеплялись одна за другую, смешивались в какой-то поток паники и подавленных в тот раз переживаний. Шанс, что Вова тоже заражён, один процент или меньше. Но каков был процент, что мой лучший друг с первого класса окажется геем? Что мой репетитор окажется геем и доминантом? Что в его подъезде будет жить тётка Корнеева? Что Вове придёт в голову гениальная идея склеить меня через романтичный пост в «Подслушано», а потом мы с ним, придурки, поцелуемся в школе и попадём в кадр? Что Корнеев окажется не просто говнюком, а насильником и ублюдком? – Тихо, тихо, не гони лошадей, – Валя приобнял меня, и похуй ему было на взгляд таксиста в зеркале. – Шанс минимален, вы же предохранялись. Или я чего-то не знаю? – Предохранялись, просто Вова ещё… Блять, я за него переживаю. Сука, приду в школу и набью Корнееву морду, тварь, говнюк. – Я чего-то не знаю, – констатировал Валентин. – Может, поедем всё-таки ко мне? Я должен знать. Я думал, что не стоит рассказывать, ведь это секрет Вовы, а ещё у меня был свой собственный секрет про Айфон и тётку Корнееву. Но Мастеру врать нельзя, он должен знать всё. К тому же, он не последнее лицо в этой истории. Он выслушал всё моё нытье и тревоги, кивая так, словно предвидел такое развитие событий. Гладил меня по шее, как будто ища ошейник, и успокаивал. Сказал, что ВИЧ и гепатиты маловероятны, раз он меня брал девственником, и что это бы давно выяснилось, будь я и правда заражён чем-то таким. Что шанс заражения с презервативом меньше одного процента. Он не мог знать наверняка, просто успокаивал и напирал на статистическую вероятность. А истории про Корнеевых не удивился вообще ни разу, только кивнул, сжав губы, и вздохнул тяжело, услышав про изнасилование Вовы. А потом вдруг улыбнулся: – Ну смотри: то, что Корнеев латентный, нам очень на руку. Обычно зачинщики просто дебилы, а этот мало того, что дебил, так ему ещё и парни нравятся. – И чем же это на руку? Улыбка Валентина стала ещё шире, он стал похож на Эльзу: – Ему же очень легко отомстить. Как ложку из Мака спиздить.***
В понедельник у меня началась новая жизнь. Рано утром на почту пришли отрицательные анализы на инфекции, передающиеся половым путём. Сил было полно, ведь на прошлой неделе Мастер сделал меня своим, я теперь был под его защитой и опекой, а остальное – хуйня. Да и вообще, сабы – невероятно сильные существа. Я пришёл в школу в голубой рубашке и с широкой улыбкой смерял надменным взглядом тех, кто говорил что-то вслух или шептал за спиной. Называл Лиходеева «сладким» и спрашивал, не пекарь ли у него мама. Подмигивал в коридоре восьмиклашкам из команды Машки Сотовой; беззастенчиво подъёбывал и флиртовал с грустной после расставания Анькой, чуть оттаяв к этой дурочке с поролоновыми сиськами. Пару раз подрался с шестёрками Корнеева, которым не хватило в тот раз – я теперь везде ходил со своей королевской свитой, даже в туалет, и дать отпор было просто. С самим Корнеевым мы пока просто играли в гляделки. Поведение это было неестественным и не моим, мне тяжело было притворяться похуистом и использовать свою гомосексуальность как оружие, а не прятать её, как большой секрет. Лиходеева хотелось отлупить, у Сотовой отобрать проклятый телефон, чтобы она больше ничего не постила в новой группе, а на Аньку просто наорать. Корнеева хотелось закопать заживо. Но такова была стратегия, таков был секретный план Валентина Валентиновича: сделай вид, что тебе похуй, отшутись, с латентными заигрывай, а агрессивных бей, но только по необходимости. Они обязательно отстанут рано или поздно. А уж Корнеев пожалеет очень скоро. План удалось осуществить к среде. Голубая рубашка как раз отправилась в стирку, и я был в розовой, чему был несказанно рад. Вова пришёл в голубой, а Валентин Валентинович – я виделся с ним утром и даже готовил ему завтрак, – в фиолетовой. Корнеев вошел в туалет на перемене перед последним уроком, ровно за полминуты до звонка. Он уже скидывал с головки члена последние капли под оглушающий звон, когда вошли мы с Вовой. Я продвинулся к Корнееву первым, решительно положил руку на пах, касаясь влажной кожи: – Лёш, дай я посмотрю, он у тебя большой? – Отъебись, педрила! – он скинул мою руку, замахнулся, но я ушел от удара, а Вова как раз обошёл его сзади, обнимая и прижимая к себе. Перехватил одну руку. Корнеев пинался, замахивался на меня ещё раз, но нас было двое против одного. Нечестно, но Корнеев никогда честно и не дрался. А пидорасам вообще на всё плевать, какой с них спрос? Больные на голову не играют по правилам. Мы поборолись ещё немного, Вова привалился к стене, утягивая на себя Корнеева и фиксируя одну руку, а я прижался спереди, двумя руками удерживая его правую. Прошёлся своим пахом по его, приблизился к губам, но не коснулся: – Лёша, я видел, как ты на меня смотришь, солнце. Тебе понравился мой живот? Моя задница понравится тебе ещё больше. А ещё у меня рабочий ротик. Можно я тебе отсосу? Ты такой горячий, когда злишься. – Чё, блять?! Чё ты творишь, Нечаев, сука! Поцелуй не сработал, Корнеев не такой романтик. Ну ладно, тогда сейчас действовать надо решительно. Я опустился на колени, уже надрачивая его член. У него уже почти стоял, вот только мой презерватив был ему большеват, и приходилось придерживать резинку у основания, когда я заглатывал. – Ну же, Лёша, я просто хочу у тебя отсосать, без подвоха, ты охуенный, честно. Такой сильный, не то что я, пидор. Я только и живу для того, чтобы сосать хуи у таких, как ты. Ты настоящий альфа-самец, – приговаривал я в перерывах. Звучало, как ни странно, вполне хорошо, потому что я представлял, что говорю то же самое своему Мастеру, а он берёт меня в рот, как шлюху, глубоко и жестоко. Только тогда, когда я заглотил глубоко – хотя там особо и глотать было нечего, даже неопытный бы не подавился, – Корнеев охуел окончательно и, наконец, расслабился и перестал рыпаться. Я смотрел на него снизу вверх, посасывал крошечный стручок и взглядом сигнализировал Вове, что пора начинать вторую часть операции. Я видел сопротивление в глазах Вовы, но он переборол себя и поцеловал Лёху. Отпустил его руки, провёл по торсу, задрал рубашку. Корнеев простонал высоко, как девчонка, и затрясся, собираясь кончить. Я встал, и, не стягивая презерватив, продолжил ему дрочить. Поцеловал его, касаясь одновременно и сладких губ Вовы. Корнеева уже никто не держал, он стоял между нами полностью по своей воле. – Ты этого хочешь? Хочешь кончить, Лёш? Кончишь мне в ротик? – сказал я громко. Корнеев смотрел на меня, как баран на новые ворота, и судорожно кивал. – Я тебе нравлюсь, а? Я знаю, что я тебе нравлюсь. – Я выпустил розовую рубашку, коснулся избитым животом его тела. – Мне понравились те следы, которые ты мне наставил. Я на них дрочил. А ты на меня дрочил, а? А на Вову? Хотел нас? Вдвоём? Реакция была даже лучше, чем я ожидал. У Корнеева даже прорезался дар речи: – Хотел, – ответил он задушенно. Это признание надо было доить дальше. – Хочешь меня в рот? – Да. – А в задницу, Лёш, хочешь? Она у меня растянутая, легко примет член, – я ускорил движения на его члене. Корнеев почти плакал, но под моей рукой у него не было шансов. – Д-да. – Так ты по мальчикам? Ты из наших? – я снова опустился на колени и заглотил член. Вова продолжать шарить руками по его телу и целовать в шею. – Да, Юр, – выдавил Корнеев, толкаясь мне в рот. Уже почти всё. – А может, мы лучше тебя в попку трахнем? – спросил я. Он не успел даже глаза опустить, когда я всунул в его задницу смоченный слюной указательный палец и нашёл набухшую простату, одновременно заглотив член как можно глубже. Корнеев спустил в презерватив, который я хорошенько придерживал, чтобы мне в рот не попало ни капли. Он бы скатился вниз по стенке, если бы Вова его не придержал. Я осторожно снял презерватив, вытер влажными салфетками его член, задницу и свои руки и сделал знак: – Илюх, выходи. Всё записал? – И даже обрезал, как меня Анька учила! Самый сок оставил, в облако залил, – сообщил Илья, спрыгивая с толчка. Он вышел из кабинки и подошёл к нам. – Ах вы педрилы, блять! – крикнул Корнеев, порываясь отобрать телефон. Мы с Вовой оперативно скрутили охуевшего и покрасневшего Лёшу, а Илья вытянул телефон: – Лёха, давай лучше посмотрим кино, чё ты рыпаешься, нас трое на одного. Он включил видео, которое начиналось моими словами: «Ты этого хочешь?», произнесёнными пошло-пошло, как порнофильме. Но бля, мне уже нечего терять, я и так звезда школы. Лёха покраснел ещё больше, а потом сбледнул. – Не ссы, никуда это видео не попадёт, если рыпаться не будешь. Чтоб никаких жалоб в Департамент образования, никаких дебильных постов. И шестёрки твои пусть угомонятся, держи их в узде, а то они сами тебя опустят, когда увидят видос. И телефон мой сюда давай. Корнеев вытащил Айфон и протянул его мне, забыв даже про то, что надо бы вытащить симку. Я изначально хотел забрать его, но передумал. Это будет вишенка на торте. – Ладно, оставь себе. Ты отработал, – я засунул телефон обратно в карман его незастёгнутых брюк и помахал указательным пальцем, наверное, всё ещё остро пахнущим, у него перед носом. Корнеева отпустили. Он подвис на секунду, а потом, не глядя на нас, принялся застёгивать штаны. Он был в шоке, в дропе, в ужасе, а я поймал себя на том, что по-садистки наслаждаюсь его травмой. Вова улыбался, и его улыбка грела душу. Я мыл руки с мылом, Лёха трясущимися руками заправлял рубашку, а Илья крутил в руках телефон, заливая видео в заранее организованное запароленное облако, к которому был доступ только у нас четверых. Оно будет существовать только до конца июля, пока не сдадим ЕГЭ. – Макс, мы всё, – сообщил Вова, приоткрывая дверь туалета. Максим всё это время стоял на стрёме, готовый спиздануть что-нибудь, если кто-то будет ломиться в туалет. – Тут кто-то ходил? – Не. Англичанин только из кабинета выглянул, но вроде не услышал ничего.***
На следующий день мой англичанин не смотрел, но в сотый раз слушал видео с моего телефона, сидя в наушниках. Посмеивался над жалкими репликами Корнеева и прикусывал нижнюю губу, когда слышал мою громкую пошлятину. – Ох и плохо я на тебя влияю, ты стал разговаривать, как я, – сказал он, откидываясь на диванчике в зале ожидания клиники. Я только что вышел из кабинета врача. – Ещё бы я на английском говорил так, как ты, и психовал меньше. – Всё ещё впереди, Юра, – заверил он, улыбаясь. – Так что там за диагноз? Ничего страшного? – Not great, not terrible, – процитировал я сериал, который мы с Валентином смотрели вчера. – Гипертиреоз, пока этиология неясная. Очень бабская болячка, у мужчин её почти не бывает. А у меня её мало того, что обнаружили, так ещё и на совсем ранней стадии и почти без симптомов. Обычно люди о ней узнают, когда уже всё запущено. – А можно по-русски? Что за болячка-то? – Моя щитовидка охуела и вырабатывает слишком много гормонов. Ничего критичного, это лечится таблетками, проходит или просто купируется. У меня хороший шанс выздороветь полностью, рано поймали. Так что твоя Эльза, возможно, жизнь мне спасла. – Напиши ей спасибо сам, она мне что-то не отвечает, хотя онлайн была, – сказал он, разглядывая себя в зеркале на выходе из клиники. Добавил вдруг: – Может, мне постричься? Что-то оброс, хотя вроде три недели назад стригся. – Ну ты в розовый ещё покрасься, эмобой недоделанный, – я стягивал бахилы. – Ага, как раз к свадьбе Серого, – усмехнулся Валя. – Меня тогда в фиолетовый, под цвет твоей рубашки. Я хмыкнул вместе с ним, представляя эту картину. Но пока что свадьба заботила меня меньше всего. Завтра у Валентина был День рождения, тридцать один год, а подарка за всей этой кутерьмой я так и не придумал. Ни одна фантазия не казалась мне достаточно особенной и интересной, чтобы быть достойной этого большого дня. Но, к счастью, у меня на связи была женщина, которая знала Валентина лучше всех. А ещё я, кажется, был обязан ей жизнью.