***
Вечерний Китай-город был полон народу, разномастные студенты толпами собирались у баров и кафе, курили дешевые сигареты и громко разговаривали. Я редко бывал в центре, и поэтому разглядывал всё вокруг: вот открылась новая шаурмичная, вот упала вывеска, вот этот ресторан украсили цветами к Восьмому марта, владельцы этого ещё не сняли новогодние гирлянды – а за углом Сергей Семёныч опять что-то ремонтирует, и в арку с воротами можно пройти только по деревянному настилу. Внутри двора-колодца было странное сочетание современной роскоши и старины, которую нельзя было просто так снести – дорогие чёрные тачки, тяжёлые металлические двери подъездов и цветные граффити, и всё это под осыпающимся столетним декором фасада и деревянными оконными рамами. О том, что это за вечеринка, Валентин особо не рассказывал, только велел ничему не удивляться, не встревать ни в какие в споры и просто to be nice to people. Он взял меня за руку уже у двери подъезда, радостно объявил, что это он, женскому голосу в домофоне, и потащил меня на третий этаж. Это всё было странно и походило на притон прямо в центре города, но с Валентином я готов был идти куда угодно. – Валя! – Девушка, открывшая дверь квартиры, не дала нам даже нормально пройти в коридор: прыгнула на Валю так, как не позволял себе я. – Сто лет тебя здесь не было! – Ярослава! Валентин не отшатнулся, выдержал напор, даже приподнял её над землёй. Рыжие корни и чёрные кончики волос, странный макияж с точками во внутренних уголках глаз, блестящая красная блузка – девушка была похожа на костёр, и энергии в ней было столько же. Я приревновал мгновенно, особенно когда понял, что она ровесница Валентина. Он это заметил и ухмыльнулся, обнимая её. – Слава, это мой парень, Юра, – представил он меня, отпуская её. – Юра! Приятно познакомиться! – она улыбнулась мне широко, раскрывая объятия, и мне пришлось обнять её в ответ. Я коснулся её груди и сразу же подумал, что Валентин тоже её касался – возбудило ли это его? Меня – нет. Но все мои сомнения рассеялись при виде ещё одной девушки, похожей на догорающий огонь: ещё одна крашеная рыжая появилась за спиной Славы. У неё точки были во внешних уголках глаз. В комнате, из которой она вышла, играла музыка и раздавались смеющиеся голоса. – А это моя девушка, Элеонора. Слава сказала это matter-of-factly, как будто это было что-то совершенно обычное. Наверное, это и должно быть чем-то обычным. Элеонора обняла сначала Валентина, потом меня – до меня наконец дошло, что всё совсем по-дружески, без эротики и намёков. Они обе прекрасно знали всё про себя и своего друга – и точно не собирались отбивать. У меня сразу же отлегло, и при виде других девушек, обнимающих Валентина, сердце больше не ёкало, хотя вряд ли они все были лесбиянками, одна из них даже была со своим парнем. Но с моим Мастером эти девушки точно были друзьями. – Тебе восемнадцать-то есть? У нас строго восемнадцать плюс. Можно паспорт? – спросила меня Элеонора. Я уставился на Валентина – он вип-персона или что, блять? – Покажи паспорт. Их как-то чуть не прикрыли за пропаганду. Trust, but verify. Слава взглянула на дату рождения, прищурила один глаз, посмотрела на Валентина: – Валь, он твой ученик? – Ага. Ученик, партнёр, сабмиссив, – объявил он на весь коридор. Его подружки улыбнулись, но не хитро, как мои одноклассники, а очень даже доброжелательно. Аутинг от Валентина не грозил последствиями – нет, здесь было безопасно. – Это predatory behavior, – заметила Элеонора. Акцент у неё был британский, в противовес Валентину. – Эль, это кинк-шейминг и эйджизм, – возразил он с умным видом. – Это точно не эйджизм, Валь. – Посмотрим в словаре? – предложила Слава. – Скажи ещё, в национальном корпусе русского языка, – рассмеялся Валентин. – We’re both consenting adults. – Safe, sane, and consensual, – добавил я, проходя к нему и беря его за руку. Слава расплылась в широкой улыбке, махнула рукой в сторону арки в комнату: – Проходите уже, скоро первая презентация. Место было больше похоже на светскую тусовку, чем на вечеринку. В большом зале с трёхметровым потолком было уютно, тепло, шумно и одновременно очень спокойно. На стене были расположены десятки разноцветных флагов, из которых я узнал только радужный и leather pride flag. Тут же были приклеены постеры, тут же висели гелиевые шары, а в углу стоял проектор с первым слайдом презентации. Под всем этим разноцветием сидели на диване, на креслах и пуфиках-мешках разношёрстые люди: и одетые совершенно обычно, и неформалы, как Валя на фотках из универа, и полуодетые, и неземные андрогинные создания, и «наши» в кожаных костюмах и портупеях, и ещё многие, на кого я просто не смог навесить ярлыки. Валентин взял со стола с большим постером «орехи, глютен, сахар» два пирожных, подтащил к себе один из набитых мешков и присел, оставляя место для меня. Я опустился рядом на колени, решив по полной использовать возможность не прятаться. Прислонился к нему головой, оглядывая пёструю толпу. – Это что, ЛГБТ-клуб? – Изначально задумывалось как феминистический кружок. А потом пошло-поехало, появились презентации, по рекомендациям пришли новые люди, и… Я даже не знаю, как это называется теперь. Этакий инклюзивный лекторий без определённого формата и тематики. Мы создали такое коммьюнити, в котором нам спокойно. – Мне нравится. Я бы хотел сидеть сейчас в ошейнике. – Я знал, – ответил Валентин, доставая из кармана полоску кожи. Ошейник был нагрет теплом его тела, и я сразу же полез пальцами под него, дотронуться до протёртостей на внутренней стороне. Выключили свет, оставив лишь тёплые жёлтые гирлянды, толпа затихла, и началась первая презентация, что-то про историю Международного женского дня. Я перестал смотреть после первого же слайда, потому что в комнату вошла Анька Силкина – в кожаных штанах, в лифчике с шипами и в розовом парике. Она направилась прямо к нам, а потом остановилась. – Здрасьте, Валентин Валентинович, – сказала она тихо, бледная как смерть, готовая развернуться и убежать. – Hello, Anna, – улыбнулся он в ответ. – Здесь можно и просто «Валя». Но мне не передался его доброжелательный настрой. Я встал, взял Аньку за локоть и потащил её к выходу. Валентин не стал меня останавливать. Уже в коридоре я припёр её к стенке. – Ань, ты чего здесь делаешь? – Лекцию читаю, блин! Моя тётя – организатор. – Это Слава, что ли? Или Эля? – Слава, – она смотрела мне в глаза бесстрашно, и меня это бесило. – Так что не ссы, про Леонова я и до этого слышала. Я знала, что он сюда ходит. Просто меня тётя всего второй раз приглашает всего. Я никому не скажу. – Знаю я твоё «никому»! Пол-школы знает про то, что было на моей днюхе, Ань! И всё из-за тебя! – Да я знаю, что я дура, – Анька наконец-то опустила взгляд в пол. Я ждал этих извинений. – Мне Слава потом тоже втык дала. Я просто подумала, что это было мило, рассказала двум подружкам. Я больше никогда так не буду делать, никому не скажу ни про тебя и Валентина Валентиновича, ни про Вову, ни про кого-либо ещё. Прости. Я почувствовал странное удовлетворение, почти возбуждение – и всё от её извинений и виноватого взгляда. Наверное, так себя чувствует мой Мастер, когда я, отшлёпанный, прошу у него прощения и уверяю, что такого больше не повторится. Эх, если бы он был сейчас на месте Аньки… – Не прощу. Но у меня нет выхода, – пожал я плечами. – Придётся рассчитывать на твою сознательность. – То есть, своего придурка Вову ты простил тут же, на месте, а мне – фиг? – Силкина снова подняла взгляд. Она напоминала мне меня самого: тоже вспыльчивая, резкая, и настроение меняется вмиг. – Вова мой друг. И он учится на ошибках. – Я тоже на них учусь, вот увидишь, – она выпятила вперёд покрытую шипами грудь. – Давай дружить, Юр. Она сказала это так агрессивно и напористо, как будто не дружбу предлагала, а объявляла войну. Я так же добивался когда-то Валентина – давил на него и уговаривал. Такую настойчивость я уважал. – Хорошо. Прощаю. Друзья. – Друзья! Аня подпрыгнула на месте и обняла меня, уколов лифчиком. Я обнял её в ответ, и мне показалось, что пахло от неё тем же, чем и от Славы – чем-то терпким, горячим, как костёр. А может, так пах её парик. Всё это было чуть натянуто и форсированно, но я надеялся, что это пройдёт. – Пойдём смотреть презентацию, подруга, – сказал я, отстраняя её от себя. Я не знал, сказал я это иронично или всерьёз. Но Аня фальши не заметила. Она присела на край дивана к Славе и Эле, а я вновь опустился на колени рядом с Мастером. Женщина у экрана рассказывала что-то про субтитры для глухих. Валентин слушал с интересом, но я понял, что он меня заметил, когда он положил руку на шею сзади. – Всё хорошо? – Да. Она племянница Славы, оказывается. – Ну да, беспокоиться не о чем. Идём ко мне, задолбаешься там сидеть. Он поднял меня за ошейник и усадил рядом, обнимая. Я дёрнулся, побоявшись, что нас кто-то увидит, но всем было плевать. Валентин даже поцеловал меня в щёку – и ничего не изменилось, мир не рухнул, нас не закидали тухлыми яйцами и не обозвали пидорасами, никто даже бровью не повёл. Я ликовал, слушал вполуха и обнимал Мастера. После презентации про субтитры была лекция про путешествие по Мексике автостопом, во время которой Валентин буквально светился от восхищения, потом Анька выдала двадцатиминутную лекцию про аутинг политиков, а затем на сцену вышла Слава с долгожданной лекцией про корни увлечения БДСМ. – … помимо механизма защиты, простого интереса, влияния среды, социальных ролей и распространённого восприятия секса как чего-то постыдного, связанного с передачей контроля другому человеку, есть также версия – основанная на интервью с практикующими, но, к сожалению, без статистики, – что садомазохизм, как и ориентация, может быть обусловлен факторами внутриутробного развития – то есть, может быть врождённым. Интервьюриуемые сообщали что-то наподобие: «Я всегда знал, чего хочу, и с детства помню своё влечение к подобным вещам». Сообщается о ранних сексуальных фантазиях, связанных с причинением и получением боли, в таком раннем возрасте, как пять-семь лет. Многие практикующие даже не представляют секса вне контекста БДСМ, а если и представляют, то «крайне редко». Конечно, это лишь предположение… Слава продолжала, а Валентин вдруг посмотрел на меня и подмигнул. Он тоже всегда знал. После презентаций продолжилось неформальное общение, закружился хоровод самых разных людей и разговоров. Я сначала ходил за Валентином хвостиком, кайфуя от того, как он иногда тянул меня за ошейник, но потом мне наскучила его беседа про Мексику с тем путешественником, и я пошёл к кинки-столику. Люди рассказывали про свои увлечения, с улыбкой смотрели на мой добротный кожаный ошейник, а я сидел в уголке – «не отсвечивал», но всё же был видимым. Был таким же человеком, как и все, и никто меня не гнобил. Я слушал и просто тащился от атмосферы принятия. – Юр, – рядом со мной присела Анька. – А можно попросить тебя кое о чём? – Вот ты хитрая жопа, мы же всего два часа как друзья, Ань! Она проигнорировала моё высказывание и продолжила: – Можешь замолвить за меня словечко перед Ильёй? Я хочу попробовать с ним помириться. – А при чём тут я? Что мне ему сказать: «Иди-ка, дружок, мирись с Аней»? – Он твоё мнение очень уважает. Не знаю, между строк что-нибудь. Типа, что людей надо прощать, что у меня не было плохих намерений. Он ловит такие вещи. – Я попробую, – ответил я. Я видел, что Аньке хуево, да и Илья ходил сам не свой. Сделаю свою часть, вдруг у них и правда что-нибудь выгорит. – А можно я тоже тебя об одолжении попрошу? – Ну? – Можно у тебя одолжить парик? На полчасика. Валентина Валентиновича мы нашли на кухне с одногруппницами. Дискуссия шла оживлённая, Валентин жестикулировал, сидя на краешке стола: – Это какое-то когнитивное искажение у вас: далеко не все мейнстримные медиа используют феминитивы. Вот когда это начнут делать Интерфакс и РИА Новости, когда слово «авторка» появится в корпусе русского языка с достаточной частотностью – тогда можно говорить о том, что оно распространено. Вилладж и Медуза – не показатель, как бы вам того ни хотелось. Но говорит о продвижении. Это как «кофе» среднего рода. С точки зрения прескриптивной лингвистики – это неправильно и криво и не звучит, или наоборот – надо ввести такое правило, чтобы изменить язык и начать использовать слово по-другому. Я же смотрю с точки зрения дескриптивной лингвистики: интересно посмотреть, как эти слова будут употребляться, и что из этого выйдет. Так что мнение лингвиста тут будет зависеть от того, к какой школе он принадлежит. – И как определить, к какой школе я принадлежу? – Ну блин, – Валентин присел перед Элей, положил пальцы ей на виски. – Загляни в своё сердце, визуализируй свой несчастный диплом специалиста лингвистики и спроси себя: я прескриптивист или дескриптивист? Хочу я предписывать использование феминитивов или наблюдать за процессом? – Всё, Валь, иди нахуй, целую лекцию прочитал, – она рассмеялась, оттолкнула его. – Я, значит, прескриптивист. – Нахуй или в пизду? Вот в чём вопрос. ¿Se coloca el femenino primero, no? Я понял только, что это испанский, и в очередной раз порадовался, что на мне надет пояс верности, и моего стояка не будет видно. У него даже тембр голоса поменялся, повеяло пина-коладой и текилой. – В жопу, Валь, в жопу, – улыбнулась Слава. – О, тогда выпьем? За gender neutrality? – Валентин, очаровательный и статный, поднял бокал. Они выпили, и только тогда Валентин посмотрел на вход в кухню, заметил меня и маячащую позади Аньку. – Ого. А это зачем? Я не различил интонацию и не понял, понравился ли ему мой парик. – Пошли погуляем, – предложил я. – Анька мне ещё красный пухан даст и шарф. Там темно уже, никто меня от девки не отличит. – Да не налезет на тебя её пухан. И отличат, уж поверь. – Ну Мастер, ну пожалуйста, прошу вас. Это был запрещённый приём, особенно на публике. Валентин сдался, умилившись, сел на стул. – Ладно. Слав, есть у тебя этот… eyeliner? – Конечно! – Слава вытащила из сумки ручку с жидкой подводкой, а Эля включила свет поярче. Валентин усадил меня на стул, приподнял мой подбородок, велел закрыть глаза. Чуть оттянул веко и принялся рисовать мне стрелки. Мне хотелось уйти от неприятного прикосновения к глазам, но Мастер всякий раз говорил – приказывал! – мне сидеть смирно и не дёргаться. Это заняло у него минут пять, которые показались мне бесконечностью. Смотреть надо было то вверх, то вниз. Я чувствовал себя героиней американского фильма, которую подружки красят на свидание. Пиздец, Нечаев, пиздец – но какой же приятный это пиздец, когда Мастер держит за подбородок. – Да, между ресничками у тебя тяжело прокрасить, – заметил он. – Ещё чуть-чуть. Вверх смотри. – Нормальные у него ресницы. А вот твоим мы обзавидовались в универе, зараза, – фыркнула Слава. Я смотрел вверх, но краем зрения наблюдал на тем, как подрагивают ресницы Валентина – и правда чёрные и густые. Стрелки бы ему пошли и сейчас. – Во, готово. Ещё блеск для губ какой-нибудь – и с натяжечкой за девчонку сойдёшь. – Но сначала натяжечка, – отметила Эля, протягивая мне яркий красный тюбик. Тем временем на освобождённую мной табуретку уселась Анька, снова выпячивая сиськи и протягивая Валентину свою подводку: – Валентин Валентинович… Валя, можно мне тоже? У вас классно получается. Валя вздохнул и принял из её рук подводку. На сиськи не взглянул. Слава вертела в руках винный бокал: – Ну всё, как в старые добрые. Помнишь, как ты весь поток учил стрелки рисовать? – Помню. Не помню, почему надо было это делать именно вместо французского. Из-за вас у меня по нему пятёрка – и диплом не красный. Я разглядывал себя во фронтальной камере телефона. Ну да, и правда только с натяжечкой. Всё-таки я мужчина, и ориентация, роль нижнего и пояс верности этого не изменят. – А чем плоха пятёрка? – Тем, что у нас была десятибалльная система. – Валентин Валентинович, так быстро, ну вы просто мастер на все руки! – воскликнула Аня, посмотрев на себя во фронталке. – Мастер, Мастер, – улыбнулся я. – Пойдём уже? Я натянул на голову капюшон славиного пуховика, чтобы моего лица не было сильно видно. Пешеходная Никольская была освещена яркими гирляндами и украшена инсталляциями с цветами, на которых медленно оседал снег. Все вокруг были заняты собой, и никому не было до нас дела – ну парочка и парочка. Я держал Валентина за руку, вёл его к Красной площади и радовался, что урвал из этого странного инклюзивного клуба кусочек рая. Что я мог идти рядом с ним и не бояться, что нас побьют или обзовут. Чувствовать, что имею право состоять в этих отношениях и показывать, что я люблю вот этого замечательного человека. – Ты мне очень нравишься, – сообщил Валентин, когда мы вышли на площадь. – В любом виде – и мужчиной, и женщиной. Мне кажется сейчас, что я бы влюбился в тебя любого. Просто суждено было. Знаю, что это иллюзия, но… Он не закончил мысль – поцеловал меня, обхватив лицо двумя холодными руками. Мы стояли где-то у ГУМа, мимо ходили люди, полностью нас игнорируя – но на деле, как мне казалось, они завидовали нам. Мы стали той мерзкой сосущейся парочкой, выставляющей чувства напоказ, тем самым, против чего выступали некоторые идиоты: «Ну пусть спят с мужиками, но показывать-то зачем». Для меня это был глоток свежего воздуха, и для Валентина тоже. Мастер потянулся рукой дальше, под капюшон и под шарф, легко коснулся ошейника, притянул ещё ближе, и я поплыл окончательно. Я воображал себе мир, где я могу быть под ним всегда, следовать за ним, быть его сабом и рабом, и это будет признаваться всем обществом. Хотя ладно, и наш мир пойдёт, сохранить отношения владельца и раба в тайне не так сложно, как сохранить сам факт отношений. Да и Валентин не всегда суровый Мастер, иногда он вот такой Валюша, который тянет меня за руку в новый парк и всю дорогу по пути целует чуть ли не у каждого столба. – Тебя заводит это? То, что я одет в женское? – спросил я шёпотом, разглядывая Москву-реку с парящего моста, который Валентин Валентинович упорно называл «skywalk». Высоты я немножко боялся. Пахло рекой, талым снегом и московской пылью. – Нет. – Но ты же бисексуал? – Да. Но потому я и бисексуал, а не пансексуал. Меня заводят люди определённого пола и гендера. Для меня это важно, поэтому кроссдрессинг меня как-то… не торкает. – Охренеть, ты даже объяснить это можешь. Я про пансексуалов только сегодня первый раз в жизни услышал, – рассмеялся я. – Ну, нет – так нет. – Да и просто смотрю на тебя сейчас и каждый раз вспоминаю, как глупо, что я не могу взять тебя за руку на улице без всего этого цирка. – Глупо. Были бы мы в Америке… Валентин усмехнулся грустно: – Там с этим лучше, но США – далеко не рай на земле. Бёркли местами ничем не лучше, а хуже Москвы. Посмотрел вниз, вгляделся в глубину. Помолчал и продолжил: – Ну, может, как-нибудь можно попробовать секс с тобой в женском обличии, если хочешь. Вообще, мне кажется, я изобрёл сегодня новую ориентацию, исключительно для себя. Называется «Юрий Нечаев». Он поцеловал меня ещё раз – и ещё, и ещё, пока я не забыл, что нахожусь в пятнадцати метрах над водой, от которой меня отделяет только стеклянная перегородка. Я почему-то знал, что Валентин меня удержит, даже если случится непоправимое. Едва мы вернулись в квартиру и сняли верхнюю одежду – а я жаркий парик, – на нас обрушился град мелких конфетти. Музыка в комнате заиграла громче, знакомая песня. Я двинулся было туда, но Валентин удержал за ошейник: – Поехали домой, началась моя нелюбимая часть. Не люблю глиттер. – Ну у меня там подруга, мне надо ей парик отдать. И песня классная. – Вот так сводишь мальчика один раз на конференцию – и у него уже подружки, косметика и танцы под Тейлор Свифт, – Валентин закатил глаза. – Иди отдавай парик, скажи Ане спасибо, смой это всё – и домой. – Так точно, Мастер. Слава привалилась к Валентину плечом: – Стареешь ты, Валь. Скучный стал. – Эй, а вот это точно эйджизм!***
– Ну хоть ты-то не считаешь, что я скучный? – спросил у меня Валентин уже дома. – Заскучаешь с тобой. – Я повесил куртку и с намёком провёл рукой по своему паху. – Эта штука очень меня веселит, аж повеситься хочется. – Завтра вечером сниму, если хорошо себя вести будешь на свадьбе, договорились? – Он положил руку туда же, притянул меня для поцелуя. – Блин, ты весь в глиттере, на тебя дохрена попало. И мы так в такси ехали? – Чем тебе не нравится, красиво же? – Это не eco-friendly, вот чем. И залезает во все щели, ты его ещё неделю будешь везде находить, – ворчал он. – И косметика, блин, водостойкая, что ли? Так, всё, в ванную. Он усадил меня на край ванной и осторожно смывал косметику сначала водой, а потом, психанув, принёс из кухни баночку с вкусно пахнущим кокосовым маслом. – Эльза положила, хрен знает зачем, рекламировала его прям, – пожал он плечами. – Давай-ка, закрывай глазки. Процесс смывания подводки понравился мне больше. Валентин осторожно касался моих век сначала ватным диском, а потом проводил у ресниц ватной палочкой в масле. Теперь доверить ему свои глаза было совсем не страшно, настолько он был точен и осторожен. Закончив, он поцеловал мои закрытые веки по очереди, провёл пальцами у висков, стирая налипшие блёстки. – Блин, столько глиттера… Раздевайся, залезай. Но, вопреки своим словам, он принялся раздевать меня сам. Усадил в ванную и принялся мыть, как ребёнка, не дав мне даже мыла набрать самому. Вымыл мои волосы, взбил пену из геля для душа, огладил руками каждую часть моего тела, включая скованный член, под предлогом того, что надо найти и смыть все блёстки. В какой-то момент он заткнул ванну пробкой, разделся и залез сам, сел рядом, продолжая меня касаться. – Давай я тебя вымою. – Не, на меня почти не попало всё равно. – Он мягко перехватил мою руку на полпути, удержал запястья, складывая руки вместе в молитвенном жесте. – А у тебя вот тут ещё за ухом, – он придвинулся ближе и дотянулся губами до обозначенного места. – И вот здесь, за другим. И на шее… Блёсток на мне уже не было, Валентин просто придуривался, держал мои руки, щекотал поцелуями и растирал мою кожу. Я таял, как чёртово кокосовое масло, в его руках. Он развернул меня к себе спиной и продолжил массаж, целуя каждый позвонок. – You’re so fucking beautiful… You, just you, just like that… – шептал он себе под нос. – Я думал, beautiful – это для женщин, для мужчин используется handsome? – Oh, but you’re beautiful, – повторил Валентин Валентинович. И чёрт его знает, что он имел в виду, какие там были коннотации. Я не успел спросить, он поднял меня на ноги и целовал в спину, от шеи вниз. Ниже, ещё ниже… Задрал одну мою ногу на край ванной и коснулся ануса – губами и языком. Я почувствовал даже, как его нос коснулся ложбинки, и как колючие щёки оцарапали ягодицы. Казалось, прахом пошло всё моё лечение, потому что сердце забилось как бешеное, и возбуждение разогналось с нуля до сотни за полсекунды. Я предлагал себя ему до этого: лежал перед ним на полу, распластавшись в квартире и в школьном кабинете; растягивал ягодицы для его взгляда, для пробки, для швабры, для порки по самым чувствительным местам, для его братьев. Показывал ему свою задницу: и узкую, и растраханную, и заполненную игрушками, и растянутую его членом до предела. Он видел меня всего, знал изнутри вдоль и поперёк, да и языком он там тоже уже проходился пару раз – но ни разу ещё мне не было так стыдно. В этот раз Валентин вылизывал меня изнутри, толкался внутрь языком, придерживал ягодицы большими пальцами, как будто это и не задница была вовсе, а что-то другое. – Валь, не надо там… – Почему? Я тебя хочу. Ты чего это? – Ему понадобилось пару секунд, чтобы сообразить: – А, тебе сты-ы-ыдно! So fucking cute. Чего устыдился-то, расскажи? – Я чувствовал, как он улыбается, как касается щекой ягодицы у самой ложбинки. – Ну… Ты лижешь, как девчонку, а я… не девчонка. Там… Не знаю, как там вкус, запах, вот это всё, это же анал… Глаза у меня уже щипало, а Валентин продолжал усмехаться и толкаться в анус кончиком языка. Остановился, когда меня затрясло от возбуждения и страха, и погладил по бедру: – Тебе рассказать про вкус и запах? – Он глубоко втянул воздух, словно принюхиваясь. – Твоя задница на вкус как… как кофе без кофеина, как чизкейк с мёдом, как самое лучшее на свете вино, как советское шампанское, как кока-кола в стекле, как пирожные с глютеном и орехами, как попкорн в том кинотеатре, где мы смотрим кино с субтитрами. Пахнешь, как новенький учебник только что из типографии, как кожаный ошейник и замшевый флоггер, как та деревянная ложка и деревянная же линейка, как виски с мальчишника, как новогодние фейерверки, как снег на Красной площади и мороженое из ГУМа. Как блядская смазка и металл пояса верности, как красный блеск для губ и подводка для глаз. You smell like passion, lust, and sin. Like love itself. Я ржал, уткнувшись лбом в собственное предплечье. Стыд прошёл. – Блять, so fucking poetic. Валентин тоже засмеялся, касаясь лбом моего копчика: – Да расслабься ты. Мылом пахнет и кожей, вот и всё – попробуешь меня как-нибудь. А теперь ещё чуть-чуть кокосовым маслом будет пахнуть. Он зачерпнул немного масла, растёр его по входу, одновременно надавливая мне на поясницу, чтобы я прогнулся посильнее. Щёки всё ещё горели, но теперь уже не так сильно. Ничего страшного со вкусом и запахом не было: Валентин вылизывал меня тщательно, массировал промежность и яйца, иногда менял позу и брал в рот мой член прямо в клетке, отчего я едва не кончал. Потом растягивал пальцами тщательно, раздвигал широко, но осторожно. Трахал, поставив в ванной на четвереньки, волнуя, но не расплёскивая воду. Пахло кокосом, шампунем и гелем для душа. Он входил и выходил медленно, чтобы я всё-таки не кончил сегодня. Через какое-то время меня разморило, и я почувствовал, что голова падает. Валентин вытер меня и перенёс в спальню. Дотрахивал он меня уже там, уложив на бок на белоснежном бельё, и ничуть не возражал против того, что я засыпаю. Он убаюкивал меня своими прикосновениями, специально ритмично покачивал, пользуясь мной. Кажется, мы так и уснули в обнимку: его рука вокруг моего торса и его опадающий член в моей заднице.***
Когда я проснулся, Валентина рядом не было. Я нашёл его на кухне сидящим на подоконнике со скрещенными ногами, перед ним стоял телефон, в который он напряжённо вглядывался. Когда я вышел из ванной, он всё ещё был там же, в той же позе. – Давно не спишь? – Wait a sec, – он поднял вверх указательный палец. Глубоко вдохнул, задержал дыхание и медленно выдохнул, следя за таймером. Телефон довольно пиликнул, он заблокировал экран. – Это что ты такое делаешь? – Да приступ тревоги словил какой-то. – Валентин спрыгнул с подоконника. – У меня бывает. Уже прошло. – Чего волнуешься-то? Что самое худшее, что может случиться? – Вот именно, я себе то же самое говорю. Максимум выгонят. Вряд ли побьют. Ты кашу будешь? Мне тут делать нечего было, не спалось. – Ага. Ну да, не побьют – это, несомненно, хорошо. Считай, победа. Меня внутри тоже трясло от волнения и тихой злости. Я знал, что мы с ним идём раздражать гетеросексуальные взгляды гостей. Через час Валентин уже был при параде: надел ту фиолетовую рубашку под клетчатый костюм-тройку с галстуком, начистил обувь, уложил волосы и закапал в красные глаза капли. Он перевоплотился в шикарного Валентина Валентиновича, в кои-то веки сменившего свой смарт кэжуал на формальную одежду. А я рядом с ним всё ещё смотрелся школьником в розовой рубашке. – Нет, так не пойдёт, – резюмировал он, осмотрев меня с головы до ног. – Пиджак мой наденешь. И галстук надо. – Он мне большой же. – Нормальный. Я подогну рукава. Пиджак оказался старый, явно уже должен быть маловат Валентину Валентиновичу, но вот на меня он сел хорошо. Рукава действительно пришлось подогнуть и закрепить булавками, но всё лучше моего школьного. – Вот так, совсем другое дело. Ещё бы полгода – и на тебя бы даже славин пуховик не налез, плечи вон какие. Занимаешься ты, что ли? – Ну да, не в секцию же теперь ходить. А пользоваться быстрым метаболизмом надо, а то совсем буду тощий. И ты ещё со своей планкой. Валентин похлопал меня по плечам, улыбнулся и передал мне коричневый галстук, а сам расправил и засунул в мой нагрудный карман платок. – Валь, я это… Галстук не умею завязывать, – сдался я после третьей попытки. – Мне мама класса до пятого на резинке покупала, а потом я их носить перестал. – Let me teach you, then. Не так пронизывающе, как когда он надевал на меня ошейник, но приятнее, чем когда он рисовал мне стрелки на глазах. Ошейником он меня опускал – повязывая галстук, он ставил меня рядом с собой. Закончив, он критически осмотрел нас обоих в зеркале. – Как надо. Провокационно, яркая парочка, но прилично. – Да не просто прилично – пафосно аж. Тебя за жениха примут, Валь. – Ага, если только за твоего, – хохотнул он, а потом вдруг посерьёзнел. – Ты извини, конечно, что я тебя веду туда демонстративно, как игрушку тащу. Я знаю, что ничего хорошего там не будет. Есть крохотный шанс, что всё пройдёт нормально, но скорее всего это будет a fucking three-ring shitshow. И мне очень понадобится твоя помощь и понимание. Твоя задача – всё повторять за мной. Если я вру – поддерживать легенду, если я молчу – молчать. Нас обязательно попытаются разделить, а тебе постараются что-нибудь припиздеть. Никому, кроме меня лично, не верить. Я всегда на твоей стороне, на меня можешь рассчитывать. Мы войдём туда вместе – и выйдем вместе. Is that clear? – Very clear, Master, – ответил я. Валентин засиял, поцеловал меня, одной рукой поправляя нагрудный платок. В ЗАГСе мы стояли по линеечке в зале, ожидая, когда войдут жених и невеста, а я разглядывал родню Валентина. Отец и мать у него были ровно такими, какими я ожидал их увидеть: обоим под шестьдесят, но с виду и не скажешь – высокие, стройные, с железной осанкой и тяжёлым взглядом. Марина Сергеевна запомнилась неожиданно длинными для своего возраста (эйджизм? эйджизм) вьющимися волосами, шикарным бежевым платьем выше колена и туфлями на высоком твёрдом каблуке – сама как невеста, если бы не фасон платья. Валентин Валерьевич был ей под стать и очень походил на моего франта Валентина Валентиновича: тоже гладко выбритый, в костюме-тройке, те же уложенные, но чуть седые волосы, и узкие очки на очень похожем лице. Валерий у них пошёл в мать, а вот Сергей и Валентин – в отца. Я снова подумал, что буду не против, если через тридцать лет Валентин станет похож на своего папку. Мы уже пообщались с ними снаружи: отец пожал Валентину и мне – меня представили как «партнёра» – руки, мать приобняла нас обоих. Всё было прилично до тошноты, и не скажешь, что десять лет назад отец выгнал двадцатилетнего младшенького из дома из-за ориентации, а мать прятала его в университете. А я тогда был во втором классе. – Ульяна! Мирон! Ну-ка, встаньте с мамой, скоро начнётся, вон уже музыка играет! Мне надо с дядей Валей поговорить! Странные имена принадлежали мелким детям Валерия – три и четыре года. Маленькие пищащие существа отбежали к стоящей неподалёку Юле в цветастом платье. – Валь, – на плечо Валентина легла тяжёлая рука среднего, и мне пришлось отстраниться. – Съёбывай, а то поздно будет. – Сам приглашал, теперь прогоняешь? – Валентин даже головы в его сторону не повернул. – Отпусти хотя бы Юру домой. Отмажься, что плохо ему, или ещё что. Сейчас будет полный пиздец, но у тебя есть два часа в запасе. Как раз до дома доедешь. – Мы вместе, нам никакой пиздец не страшен, – ответил мой Мастер и взял меня за руку. Прямо в первом ряду в ЗАГСе, на глазах у собственных родителей, родни и друзей семьи. Заиграл марш Мендельсона. – Валь, ты не представляешь… Вошли жених и невеста – нет, всё-таки Сергей сегодня самый красивый из всех Леоновых, и невеста у него холёная блондинка с обложки. Я вспомнил, что уже видел её: на одном из рекламных плакатов в Шереметьево, когда мы с мамой летали в Турцию в августе. Мы сидели у выхода на посадку прямо под фоткой этой Светланы три часа, потому что мама, переволновавшись, потащила меня в аэропорт сильно заранее. Юля сигнализировала что-то Валерию, маленький Мирон сновал туда-сюда между гостей, обязанности свидетеля не терпели отлагательств, и среднему брату пришлось отойти. Валентин ещё сильнее сжимал мою ладонь, кратко вдыхал, задерживал дыхание и медленно выдыхал. Но лицо удержал. Валентин держался и во время прогулки по центру. За руку меня больше не держал, но я и так не отходил него ни на шаг. Я уже сходил один раз отлить в ЗАГСе, и там напоролся на презрительное «пидорас, как не стыдно» и плевок в пол от кого-то из родственников Леоновых. Атмосфера была накалённая, мы ни с кем не разговаривали, просто шли позади всех. Я хотел есть, снять душный пиджак и домой. Валентин тоже был напряжён, на адреналине, а я вспоминал, как он говорил мне, что в адреналиновые моменты у него возбуждение сильнее. За столом в ресторане нас всё же посадили рядом с молодожёнами и ближайшими родственниками. Во время идиотских представлений и конкурсов нам как-то удалось избежать того, чтобы представляться и объяснять, кто мы такие и кем приходимся жениху и невесте – видимо, свидетель постарался. Валентин сначала молчал, а потом всё-таки немного расслабился, поняв, что как минимум за столом травля не начнётся. Он выпил шампанского и начал потихоньку включаться в разговоры и даже подключать меня – он хотя бы понимал, о чём речь, кто кому приходится, кто продаёт машину, а кто строит дачу. Говорил даже с Валентином Валерьевичем – вполне прилично и без обиды. – Да уж, Светочку вот выдали, теперь вот Лерочка у нас школу закончила, в университет поступила, тоже замуж пора. Валентин Валерьевич, у вас же младшенький ещё не женат? – спросила с широкой улыбкой мать Светланы. Пьяная в стельку. Закончившая школу Лерочка смотрела на мать полными ужаса глазами. Одно дело, когда сам лезешь к своему репетитору, и совсем другое – когда тебя сватает за чужого дядьку собственная маман. – Не женат. Но скоро, – ответил отец Валентина, грозно посмотрев на него. Сергей с Валерием тоже насторожились. Марина Сергеевна побледнела и отложила вилку, но перечить мужу не стала. – Угу, – кивнул Валя, поворачиваясь к чуть более трезвому брату Светы, с которым у него уже давно шёл разговор о новой даче. – Ой, а кто невеста? Та американка? – Ага, – снова ответил он и отвернулся от меня так, как будто меня здесь не было. Я смотрел вниз, в тарелку, и не отсвечивал. Тётка меня как будто и не заметила, и на рубашку мою розовую ей было плевать. – Вообще, Вась, я считаю, что в Подмосковье если брать, то на юге, в сторону Одинцово… – Валечка, так ты нам её представишь, девушку свою? – Как только приедет – так сразу. – Ну хоть фоточку нам покажи… – Нет фотографий, Елена Дмитриевна. У нас с ней всё хорошо, скоро она приедет – обязательно познакомлю и на свадьбу приглашу. – Ой, уж пригласи, конечно. У вас, Леоновых, вкус хороший. Красивая должна быть девочка, наша Лерочка тоже красивая… Я психанул. I just fucking snapped. Я ревновал от одной только мысли о свадьбе Валентина, мне было душно, тяжело, все вокруг были пьяные, даже мой парень, и никому не было дела до того, что я вообще-то сижу тут в качестве его партнёра, что он держал меня за руку пару часов назад, что нет и не будет никакой невесты. – Нет у него девочки! Парень у него! Только я собрался сказать, что его парень – это я, и что у нас всё серьёзно, как Валерий рассмеялся громко, перекрывая мой голос: – Ну да, ну да, пока только с парнем ходит – со свидетелем своим! Надо будет тебе рассказать про обязанности свидетеля всё, Юр! Как раз я первый отмучаюсь, всё разузнаю! Можно даже конкурс будет устроить! – Валер, да что несёшь! Ты сам прекрасно знаешь, что… – Так, – мне на плечо легла рука Мастера. – Пойдём-ка, свидетель мой дорогой. – Да какой я тебе свидетель, блять! – Юра… – рука сжала так сильно, что, наверное, пиджак помялся. – Пойдём, разговор есть. Я понял, что накосячил, уже когда Валентин вёл меня по залу. На нас озирался весь банкетный стол, особенно когда Мастер всё-таки перестал волочить меня за плечо и взял за руку по-человечески. Он повёл меня вниз, к туалетам на первом этаже, о существовании которых я и не подозревал. Захлопнул дверь, развернул меня спиной к одной из трёх раковин, навис сверху. Вот и настал мой пиздец. Опять ляпнул, опять, Нечаев, ну ты совсем не учишься на ошибках, ну он же тебе сказал поддерживать любое враньё и не вякать, ну зачем ты так… Не снимет он с тебя пояс верности, как пить дать не снимет. И накажет ещё до кучи так, что тебе не понравится. – Я тебе что сказал утром? – Поддерживать любое враньё. Извини. Извините, Мастер, I’m so fucking sorry, просто они суки, правда! И эта тупая мамашка, и папашка твой, и ты от меня отвернулся… – затараторил я, пытаясь опуститься на колени, чтобы его задобрить. Каким бы снисходительным и ласковым Мастером он ни был, его гнева я научился бояться. – Мне что, взгляда от тебя отвести нельзя?! Я уже даже с папой нормально говорил, всё бы обошлось, понял бы он в конце концов! Ты представляешь, как моим родителям важно, «что люди подумают»?! Если она не заметила, как мы за руки держимся, так и бог с ней, пусть считает, что я женюсь! Она мне никто, забыла бы завтра – а теперь всё, отец и не заговорит со мной! И мне теперь это расхлёбывать! Юра! – Мастер херачил меня по щекам открытой ладонью, а я даже голову не отворачивал, подставляясь. Я его подвёл. – Ну извини, ляпнул, ну я как всегда, не выдержал просто… – Пиздец, не надо было тебя брать, один бы сходил. Мне тоже пора свою принципиальность засунуть в жопу, обоих нас подставил, блять! Он стукнул кулаком по раковине, прислонился лбом к моему лбу, вдохнул глубоко, пытаясь остановиться. – Да ты ничего неправильного не сделал. Это я косяк, Валь. Накажешь меня потом? Мастер поднял взгляд: – Накажу сейчас. Хоть расслаблюсь чуть-чуть, блять. – Я, между прочим, слышал, что в ярости саба наказывать нельзя, есть такое правило… – А мне похуй, – он дал мне ещё одну пощёчину, другой рукой щедро набирая в ладонь жидкого мыла из автоматического диспенсера. – Рот открывай. – Мастер, может, не… Не успел закончить фразу – он запрокинул мою голову и прислонил руку с мылом к моему рту. – Давай, только не глотай, держи во рту. Вот так, that’ll teach you. Смотри, не выплёвывай, испачкаешь мой пиджак – накажу ещё. Я простонал возмущённо, но выхода у меня не было. От мыла защипало в носу, на языке появился горький мыльный привкус, а зубы противно заскрипели, когда я сжал челюсти. – Будешь пиздеть – буду каждый раз так делать. Ещё и соус прикуплю острый и касторку для полного набора, дрянь. Я тебя приглашаю, а ты меня вот как подставляешь. Было заметно, как его злость сменилась садистским возбуждением, как он захотел меня тут же – и решил себе ни в чем не отказывать. Он втолкнул меня в крайнюю кабинку: – Штаны снимай. Живо, времени мало! Извращенец, садюга, ублюдок! Мало ему спалиться перед всеми на свадьбе, он на этой же свадьбе захотел меня наказать и трахнуть. И кто ещё из нас неосмотрительный? А если и правда капну мылом на костюм? Я бы высказал ему всё это, но рот у меня был занят мылом, которое нельзя было ни сплюнуть, ни проглотить. Да и если честно, мне страшно хотелось экшена со своей задницей. Я с трудом выдержал неделю воздержания после мальчишника и был готов на любой, даже самый жёсткий трах, хоть по слюне. Я выгнулся, нагнувшись над унитазом. Передумал, когда Мастер, закрыв кабинку, бесцеремонно всунул в меня сразу два пальца. Это была не смазка и не слюна – грёбаное мыло, которое обожгло всё изнутри. Я застонал, дёрнулся, обернулся. А если у меня от этого будет химический ожог? Not safe, блять! – Ничего-ничего, там совсем чуть-чуть, я водой разбавил, – ответил Валентин, как будто прочитав мои мысли по протяжному стону. – Детям, вон, клизмы с мыльным раствором раньше делали, просто потом в туалет сходишь. На бачок унитаза подо мной упала первая слеза. Мастер натянул на себя презерватив и принялся вталкиваться внутрь, игнорируя мой бесконечно длинный писк и стоны боли. В туалет кто-то вошёл, и Валентин, быстро сориентировавшись, закрыл крышку унитаза и приподнял меня над землёй под мышки, чтобы не было видно ног под дверью кабинки. Но я всё же был для него тяжеловат, он не сможет держать меня так долго. Еле сдерживая рвущиеся из меня звуки и опираясь руками о стены, я поставил колени на крышку, разведя их так, чтобы они находились ровно над фаянсом, а не над дыркой, и молясь, чтобы крышка не треснула под моим весом. Крышка оказалась добротная – пока посетитель пользовался писсуаром, Мастер уткнул меня лбом в стену, а руки завёл мне за спину, заставляя балансировать на одних только коленках, и просунул член глубже в горящее от мыла очко, не забыв и смачно плюнуть туда. Достал откуда-то из своего кармана ошейник и натянул его на меня. И всё это – без единого звука. Наказание было тихое и суровое. Я сжимал губы изо всех сил, стараясь не выпустить мыло изо рта. Наконец раздались шаги, хлопнула дверь, и Мастер в одно длинное слитное движение развернул меня, перехватил, подкинул на себе и подхватил под ягодицы. Я оказался сначала придавленным к стене, а потом снова насаженным на член по самое основание. Даже зашипеть от боли не смог, только простонать задушенно. – А ты думал, секс всегда будет в удовольствие? Не со мной, сучонок. Со мной секс бывает и наказанием. Маленькая моя шлюшка, хочу – и буду брать тебя где угодно и когда угодно. И наказывать буду где угодно. Запомнишь у меня, как пиздеть невпопад. Глаза у него горели желанием, он подкидывал меня на себе не без труда, глубоко сажал на член, рвал там что-то внутри и размазывал по стенкам жгучее мыло. Рубашку я всё же испачкал слезами, стоп-слово сказать не мог, а про стоп-жест забыл напрочь. Да я и не хотел его остановить: боль, даже такая, заводила, а уж в его взгляде читалось всё то, о чём он вчера рассказывал мне в ванной – passion, lust, sin, and love itself. И всё, что происходило за этой дверью, не имело ли малейшего значения, пока между нами происходило такое. Мне пришлось сжать губы ещё плотнее, когда я кончал, снова в поясе и не касаясь себя. Я не собирался, но так вышло, и хрен с ним, с дальнейшим наказанием до четырнадцатого марта, которое было уже чем-то само собой разумеющимся. Мне было классно с ним сейчас, в моменте, и оргазм вышел офигенный. Он поцеловал меня в щёку и спустил следом. Только когда он поставил меня на ноги и разрешил сплюнуть мыло в унитаз, я понял, что he just fucking destroyed me. В уголках рта пошло раздражение, зубы скрипели так, будто с них стёрли эмаль, в носу и глазах до сих пор щипало от химозины. Между ног саднило, а когда я стирал вытекшую смазку, то увидел на бумаге немного розовой крови. – Ничего страшного, солнце, пройдёт. – Валентин вытащил из кармана небольшую упаковку влажных салфеток и протёр меня сам, стараясь стереть с ануса как можно больше мыла. Вытер другой салфеткой лицо, пригладил волосы, снял ошейник, застегнул штаны и обнял меня. Я навалился на него без сил. – Спасибо, Мастер. Извините ещё раз. – Пожалуйста, – он поцеловал меня в лоб. – Хуйня это всё, разберёмся. Уж мы-то с тобой точно всё разрулим. Люблю тебя. – И я тебя. Вот такие вот первые признания в любви напрямую, с ответом: в туалете ресторана на свадьбе старшего – и всё это после жестокой ебли-наказания, последствия которой я буду ощущать ещё несколько дней. – Пойдём, умоешься? – Мастер щёлкнул шпингалетом, открыл дверь кабинки и замер на месте. – Вот так, значит, ты его любишь? Насилуешь ребёнка? Голос был возрастной, полный отвращения. Я вышел, юркнул за спину Валентина. Напротив тоже стоял Валентин – Валентин Валерьевич. – Пап, ты не понимаешь… – Валентин шагнул назад, ко мне. – Не насилует он меня! – возразил я, поддерживая своего Мастера за плечо. Поймал своё отражение в зеркале – выглядел я хуже, чем мне казалось. Как будто меня и правда только что изнасиловали с особой жестокостью. – Я слышал, как он тебя «не насилует». И не стыдно тебе, на свадьбе брата-то, а? Опять ты за своё, да ещё и со своим же школьником. Омерзительно, отвратительно, ошибка ты природы. Ещё и напоказ, при всех… – Валентин-старший сжимал кулаки. – Ну пап, ну почему напоказ? Ты же сам здесь остался, подслушивал под дверью. Это вообще личное, только между нами двумя. – Так и держали бы это личным, а не в общественном туалете трахались. Твари поганые. Значит, ты мириться пришёл, да, Валь? Общаться со мной хочешь, папой называть? Из меня рвались слова, но я знал, что сейчас не время пиздеть. Валентин-младший вздохнул: – Да, – он опустил голову, закрыл глаза устало. – Я хочу мира, и давно. – Значит, женишься, и про гомосятину эту свою забудешь. Валентин рассмеялся притворно, даже голову запрокинул: – Не нужен мне тогда твой мир – на таких условиях точно. – Ты женишься, и ещё как! – бросил Валентин Валерьевич напоследок, перед тем как хлопнуть дверью. Валя смеялся притворно, почти истерически. Мыл руки быстрыми движениями, смотрел на себя в зеркало и приглаживал волосы. Я тоже привёл себя в порядок, как мог. – Валь, чем мне тебе помочь? – Просто будь со мной, ладно? – он взял меня за руку, всё ещё улыбаясь. – Мне с тобой ничего не страшно. Мы вышли в холл первого этажа, держась за руки. Весь мир будто померк, сузился до одного только чёрного пятна: холёной загорелой женщины невысокого роста, одетой в чёрные кожаные брюки и водолазку, с поблёскивающими на запястьях, шее и в ушах крупными украшениями. Но самое красивое и заметное украшение у Эльзы было на безымянном пальце левой руки. Она махала ей, специально развернув ладонь так, чтобы было видно небольшое красивое колечко с фиолетовым камешком. Не то, которое подарил ей Сэм – попроще, такое, какое мог бы себе позволить учитель старшей школы. Эльза всё приближалась, улыбалась широко. Она никак не исчезала, я никак не мог проснуться и сбежать из этого кошмара. – Вэл, я нашла твоё кольцо! Я согласна! Давай назначим дату свадьбы! – кричала она на английском с другого конца коридора. Я дважды в жизни видел, как люди падают в обморок. Один раз упала девочка в школе, просто свалилась на уроке физкультуры, и Борис Николаевич вынес её в медпункт. Другой раз маме стало плохо в душном автобусе, но тогда папа ещё был рядом, и мне нечего было бояться. Оба раза это было внезапно, люди отключались неожиданно для себя, но рядом был кто-то, готовый помочь. Валентин же понял заранее, что сейчас лишится сознания. Сделал шаг назад, привалился к стене и положил руку мне на плечо: – Смотри, чтобы не вперёд. – И он прикрыл глаза и скатился по стенке вниз. Он пришёл в себя через минуту, когда я с помощью Сергея уже уложил его на расставленные в ряд стулья, подложив под ноги свой – его – свёрнутый пиджак. Надо, чтобы ноги были выше головы. Эльза нагнулась над ним и похлопала по щеке. – Rise and shine, baby… – пропела она так, как будто обморок был обычным делом. – Fuck off, not you, – протянул Валентин, приходя в себя. Он даже после потери сознания говорил по-английски. – Валь, может, скорую? – спросил я. – Да не надо, – махнул рукой его отец. – У него бывает, ничего такого, – подтвердил Сергей. Видок у него был виноватый, но он стоял рядом со своим папашкой. – Нам надо поговорить, – сказала Эльза, обращаясь к моему Мастеру. – Нет, не надо, – возразил Валентин, приподнимаясь. – Ну а как же свадьба? Я нашла это кольцо, оно точно обручальное. Значит, это было предложение. Давай обсудим детали. Переедешь ко мне. Мне кажется, у нас будут красивые дети, как думаешь? Надо только выбрать универсальные имена, чтобы они звучали хорошо и на английском, и на русском. Она и вживую была похожа на пластиковую женщину из кино: на конченую суку из супергеройского фильма, которая говорит саркастично, хочет сожрать тебя заживо и никогда не упустит возможности подставить и унизить. Я видел, как Валентин сжимается в комок под её взглядом, отшатывается от неё так, как будто она его сейчас ударит. – Fuck, – он закатил глаза. – Fuck, fuck! I fucking hate you. В голосе был надрыв, честность и какая-то будничность и принятие неизбежного. Валентин смотрел на меня извиняющимся взглядом, а потом снова переводил взгляд на Эльзу, как бы вымаливая у неё каплю сочувствия. – Тебе бы рот с мылом вымыть. При своей семье. Я уверена, уж это слово на английском они знают. – Не читай мне нотаций. Пошли, поговорим, – он встал и обратился ко мне на русском: – Юр, извини, тебе придётся остаться. Могу вызвать тебе такси. Эльза внимательно вслушивалась и, кажется, уловила слово «такси»: – Нет-нет, он пойдём с нами. Он заслуживает знать правду. Пойдём, тут кафе через дорогу. Внезапно свадьба Сергея перестала быть большим событием, осуждающий взгляд Валентина Валерьевича не волновал, а про ту тётку за банкетным столом я забыл вообще. И похуй на клетку на члене и жжение в заднем проходе, похуй на то, что я в мятой одежде с пятнами спермы на штанах. Похуй на Корнеева и ЕГЭ. Ничего не имело значения, если я потерял Валентина Валентиновича. Он послушно шел за Эльзой, не оборачиваясь на меня. Походка твёрдая, леоновская. Я поспешил за ним, за своим Мастером. В двери ресторана его затормозил Сергей: – Валь, извини, это давно уже было организовано, ещё до мальчишника… – А, то есть, если бы мальчишника не было, ты бы даже не извинялся сейчас передо мной? Или ты передумал тогда, а поздно было? Сука ты, Серый. С праздником тебя, блять! Сергей отпустил его рукав, и Валентин вышел на улицу. В кафе мы расположились за круглым столиком и заказали для приличия по кофе. Я не мог сделать ни глотка. Мастер всё ещё не смотрел на меня, был погружён в свои мысли. В его глазах был ужас и странное смирение, и направлено всё было на Эльзу. – Зачем ты приехала? – Нашла твоё кольцо в сейфе, где мы прятали друг другу подарки. Я так поняла, у тебя не хватило смелости сделать предложение. Но я всё поняла, не волнуйся. Это поправимо, – её голос сочился одновременно сладостью и ядом. – А с чего ты взяла, что это не было подарком? – Кольцо-то обручальное, глупый, – она взъерошила его волосы. – That’s a «yes», Val. – Эльза, ты всё не так поняла… – ответил он устало, зная, к чему всё идёт. – Что ты имеешь в виду? Ну же, вставай на колено, сделай мне предложение как следует – и я вся твоя. Я серьёзно, Вэлентайн. Я буду для тебя сабмиссивной, ты знаешь, я на это способна. Получишь американское гражданство. Можно заключить брачный договор, чтобы в случае развода по моей инициативе раньше чем… скажем, через пятнадцать лет, всё имущество отошло тебе. Весь клуб твой, я твоя, Сэм твой. Можешь и Юрия с собой взять, я не против. И ты, кажется, детей хотел? Ещё лет десять у меня есть. Главное, чтобы ростом не в меня. Ну же, женись, ты так долго этого хотел, преследовал меня. Ты будешь со мной счастлив. Только предложи как следует. Только сейчас я с ужасом понимал, сколько власти она имеет над ним. Эта мелочь, эта хрупкая субтильная женщина с высоким резким голосом может вертеть моим Мастером, как захочет – а у него и сил нет возразить, и вовсе он не мой Мастер. Он мягкий и ласковый Вэл в мятом костюме, снова полуобморочный, почти зелёный. Смотрит на неё так, что в его любви-страдании нет никаких сомнений. Глаза красные, дыхание частое, сбитое, руки трясутся. Он дотянулся до её руки, коснулся тонких пальчиков, поднёс к своему лицу и поцеловал. – Elsa… Она выдернула руку и подозвала официанта. Заказала аж пять шотов водки посреди бела дня, использовав Валентина как переводчика. Их принесли через минуту, которую мы высидели в торжественном молчании. – Я не хочу, – покачал головой Вэл. – А будешь пить. Пей, или я заставлю. Два. Bottoms up, как ты меня учил. Он скорчил рожу, как ребёнок, но водку выпил. Кривился после каждой стопки, и мне казалось, что он вот-вот заплачет от отвращения. Ситуация и правда была отвратительная, и хуже всего было то, что они зачем-то позвали меня на этот разбор полётов. Видимо, чтобы окончательно втоптать меня в грязь и показать, что я никогда ничего и не значил для Валентина Валентиновича. – Yury? – она выпила одну, не поморщившись, и пододвинула одну стопку мне. – No, – ответил я коротко. Это были первые мои слова в кафе. Валентин даже не смотрел на меня, стирал влагу с глаз. Заставлять меня не стали. – Эльза, – снова начал он. – Ты всё не так поняла. – Я всё так поняла, – отрезала она. – Ты побоялся принять решение и поэтому оставил кольцо мне. Если я решу, что это просто подарок – то это просто подарок. Если я захочу взять тебя в мужья – то так я и сделаю. А знаешь… Вообще-то я могу тебя заставить, и у тебя не будет выхода. Если я заставлю, ты поедешь и женишься. – Да, – ответил он просто, вертя в руках пустую стопку. Стекло было красивое, резное. – Ты трус, Вэл, and I’m fucking tired of it! – крикнула она вдруг, приближаясь к его лицу. Вся сладость с неё слетела. – Ты никогда не принимаешь решения за себя! Ты уехал, потому что тебя заставили, в восемнадцать, и не поборолся за продление визы. Поступил туда, куда велел твой отец, и перевёлся туда, куда велела мать. Работаешь сраным школьным учителем, хотя при мне зарекался, что никогда не пойдёшь в образование. У тебя такие амбиции были, а ты зарылся в своей Москве и выезжаешь только ко мне, и то только тогда, когда я тебя зову. Говорил мне, что хочешь быть доминантом, в сам бросил тренинг на полпути. Говорил мне, что женишься, и даже предложение не смог сделать – дважды, for fuck’s sake! Доведи хоть одно дело до конца, не сомневайся и не отступай. Ты знаешь, в какую сторону тебе нужно двигаться. Хватит всего бояться! Прими, блять, решение! Правильное решение! Мы говорили об этом! На нас смотрели все в кафе, а кричащей, но при этом холодно-спокойной Эльзе было плевать: это была чужая страна, чужое кафе, чужой я – и никто из присутствующих больше не увидит ни её, ни Вэла никогда в жизни. Она заберёт его с собой, а мне от Валентина Валентиновича останется только три учебника, роман Хайнлайна, значок Кинка и дыра в душе. И, может, чёртов ненужный пояс верности останется мне. У меня уже не болело ничего, я сидел парализованный. Валентин закусил губу, смотрел в стену. Перевёл взгляд на меня, задержал, как будто оценивая – но не извиняясь за своё решение. Я не мог понять, о чём он думает, и что вообще происходит. – Говори, Вэл, – поторопила Эльза. – Мне жаль, Эльза. Ты… не так поняла. Она закивала, как на экзамене, и впилась в него взглядом – не злым, подгоняющим. Именно этого ответа и ждала. Валентин опрокинул ещё одну стопку, выдохнул и продолжил, вымучивал слова: – Это был подарок. Это не было предложением. Если тебе не нужно кольцо, я могу его забрать. – Забери, – она протянула левую руку. Валентин стянул кольцо нехотя, медленно, будто надеясь, что Эльза передумает. Убрал в карман. – Good boy, – похвалила она его, повысив интонацию в конце. Как щенка. – Теперь отдавай ошейник. Валентин поменялся в лице: – Нет! – Да. Вот это уже моё решение. – Ты не посмеешь! Нет, не отдам! – Вэл. Мы оба знаем, что это не работало. Я никогда тебя не хотела, ты напросился сам. Я позволяла тебе многое, надеялась, что ты научишься. Но ты всегда был отвратительным сабмиссивом, как бы ты меня ни любил. А я тебя не любила никогда. Ты это знаешь. Я пытался поставить себя на место Валентина в тот момент, – услышать, что тебя не любили никогда, и что саб ты хреновый, – но не смог, потому что было слишком больно. Он вдохнуть не мог, как будто заходился в рыданиях, но слёз не было. – Ты говорила, это навсегда! Говорила, что я твой! – И? Насколько ты был мой? Ты не носишь ни один из двух ошейников, я даже не удивлюсь, если они у тебя не с собой. Не носишь моё кольцо. Не приехал ни в колледж учиться, ни после учёбы. И всегда уезжал быстро. – И хоть бы раз ты меня удержала! Сказала бы: «Вэл, останься». Я бы остался. Направила бы, велела пойти куда-то, устроиться куда-то, выучиться, найти какую-то определённую работу. Ты – моя Доминантка, ты должна была быть мне ближе всех. А я от тебя не дождался ни одного определённого совета, одни полунамёки и манипуляции! Держать меня надо было! А тебе было плевать! «Хочешь – стой, хочешь – иди». – Валентьин, – сказала она совсем по-русски, только чуть смягчила «т». Взяла его за руку. – Мне жаль. Я ошиблась. Ты никогда не был мне нужен. Извини за то, что было между нами. Я направляю тебя сейчас. Валентин, уже совсем опьяневший и одуревший от алкоголя и отчаяния, встал перед ней на колени. Цирк на выезде, бесплатное представление в кафе. – Мне не нужно никакое твое «сейчас», Эльза! Мне нужно будущее! С тобой! В любой роли! Я всё исправлю, я всё переделаю, перееду к тебе, найду профессию, какую скажешь, или могу дома сидеть у твоих ног. Эльза, прошу! – Ты идиот и трус, – констатировала она спокойно. – Вставай. Отдавай ошейник. Так всем будет лучше. Валентин встал с трудом, сел на стул, стёр с правого глаза слезу. В ход пошла последняя стопка. Я совсем его не узнавал – никогда не видел, представить не мог его таким жалким, съежившимся и противным. Он достал из кармана сначала тонкую серебряную цепочку, потом ошейник – тот самый кожаный ошейник, который он надевал на меня, лживая тварь! – и, наконец, широкое кольцо на палец из чёрного металла. Сомневался долго, ни на кого не смотрел, только вертел предметы в руках. Пальцы крупно дрожали. Наконец он прикрыл глаза и пододвинул два ошейника и кольцо к Эльзе. Она быстро убрала их в сумочку. Валентин уронил голову на стол, и она всё-таки погладила его по голове, нежно провела одним пальцем по шее и чуть-чуть под ворот рубашки. Я чувствовал себя третьим лишним и точно не верил, что между ними всё кончено. Нет, она позвала меня за чем-то другим. – It’s gonna be alright, Valentine. You know what the right thing to do is. You know which way to go, – шепнула она ему на ухо, но смотрела прямо на меня. Валентин скрывал лицо в своём предплечье, тянулся к ней всем телом, но не рискнул просить её о ласке. – I don’t know shit, dear, – протянул он. – Всё ты знаешь. Ты знаешь это лучше меня. Ты во многом лучше меня. – И всё равно не твой. Она проигнорировала его нытьё, лишь погладила его по спине невесомо. Обратилась ко мне: – Юрий. Ты не кажешься мне трусом. У тебя большое сердце. И ты заслуживаешь доминанта, который будет честен с тобой. Который будет тебе верен. Валентин как будто не слышал её, да и зачем? Он тоже никогда меня не любил, и я в его жизни играл только второстепенную роль. Не Мастер он, всё было игрой и развлекаловкой для натурала-извращенца. Для сабмиссива-подкаблучника, который иногда трахает на стороне мальчиков. Даже ошейник его был фальшивый – его собственный, ещё действительный тогда. – Эльза, мы можем хотя бы быть друзьями? Списываться? Я могу на каникулы приезжать в Бёркли, – лепетал он, хватаясь за её руки, пальто, сумочку. Она выдрала сумку из цепких рук, снова погладила его по голове, легко, как-то по-матерински поцеловала в лоб и направилась к выходу. – Bye, Val. Bye, Yury. Мне хотелось бы, чтобы она сказала наше торжественное русское «прощай», которого нет в бездушном английском. Эта сука даже помахала нам обоим рукой, как будто ничего и не случилось. Мне пришлось подтянуть Валентина на стуле, чтобы он не сполз на пол, падая в обморок второй раз за день. На этот раз всего на несколько секунд – я успел уложить его лбом на стол. Он очнулся быстро, поднял голову, но никак не мог сфокусировать взгляд. Хотел, наверное, заплакать, но не мог. Да мне и не хотелось видеть его глупые слёзы. Сраный недо-свитч, грёбаный натурал, поганый лжец и манипулятор не хуже её. «С Эльзой всё кончено», блять. «Прошлая жизнь», сука. «Хочу только тебя», «люблю тебя», «моя ориентация – Юрий Нечаев» – всё вранье, до единого слова. Я думал, мой Мастер знает что-то о жизни, чего не знаю я, что он старше и умнее. А он придурок, придурок, никчёмный идиот, грёбаный алкоголик, потерявший разом и Эльзу, и меня, и семью. И поделом ему, неопределившемуся. Всегда он знал, блять. Ничего он не знает, даже про себя самого. – Я сейчас, – он встал, покачиваясь. – Дождись, пожалуйста. – Тебе помочь? Дойдёшь? – спросил я чисто из вежливости. Мне не было его жаль. Была идея о том, чтобы уйти, не дожидаясь его. Валентин кивнул и удалился в туалет, а я тоже смог дать волю слезам на несколько секунд. Во рту всё ещё стоял мерзкий привкус мыла, зад жгло, но почему-то без позывов, а члену было просто неудобно, там уже натёрло всё за три недели. Жизнь Валентина развалилась у него на глазах, но также развалилась и моя. Ничего не имело значения. Но это пройдёт, мне всего восемнадцать. Всё забудется когда-нибудь, рана затянется, и будут у меня другие верхние и нижние, мужчины и женщины. Я перепробую всё, переверну мир вверх дном в поисках того же, что было у меня с ним до того, как иллюзия разрушилась. Тем временем Валентин уже вышел из туалета и глотал шоты у бара. Еле приземлил задницу на стул, схватил меня за руку мокрой ладонью: – Извини, что тебе пришлось это видеть. Такое и происходит каждые полгода-год. Мы с ней ругаемся, расстаёмся и сходимся опять. Ошейник она, правда, никогда раньше не забирала, но это просто новый этап. Ей прикольно меня растоптать, понимаешь. Низвести до уровня полного ничтожества, а потом принять обратно, когда я снова поменяю что-то в себе ради неё. А ради неё… я готов меняться, много… просто в этот раз придётся меняться глобальнее. Новая учёба, работа. Она, наверное, хочет, чтобы я сам нашёл работу в США, толкает на саморазвитие. Ещё она больше не хочет меня в качестве саба. Это кажется катастрофой, но на самом деле это эволюция наших с ней отношений, да. Мне надо приехать к ней, показать, что я изменился, что я другой, что я готов принимать решения вместе с ней и за неё. Быть для неё доминантом, мужем, кем угодно. Накоплю на кольцо подороже, и… Я выдернул руку. Он разговаривал не со мной, а с самим собой. В дневничок себе пусть свои планы записывает. – Но от тебя я не отказываюсь, Юр, – он наконец-то на меня посмотрел, но не мог даже глаза собрать в кучку, переводил взгляд с моего лба на губы. – Я продолжу писать. – Я от тебя отказываюсь. Я на такую хуйню не подписывался. Я забираю у тебя ручку. Он зажмурился, как от удара, и виновато опустил взгляд. Я не почувствовал ни возбуждения, ни удовлетворения от его видимого раскаяния. Голос у него стал трезвее: – Понимаю. Извини меня ещё раз. Поехали, вызовем такси, довезу тебя до дома? – Сам доберусь. У меня только сумка в ресторане осталась. – Давай тогда ты меня довезёшь. Сначала меня, потом ты сам доедешь. Я не в адеквате, Юр. Сейчас я... Валентин заплатил по счёту, хлопнул ещё одну стопку и пошёл к выходу. В ресторане через дорогу он остался ждать в коридоре на первом этаже, а я быстро схватил сумку со второго и вернулся к нему. Такси обычно вызывал Валентин, но в этот раз он не мог даже различить цифры на телефоне. Свой адрес я указал, а вот его я не помнил – всегда ходил до него пешком, просто знал дорогу в своём районе. – Валь, адрес твой какой? Я добавлю промежуточную остановку. – А, да, сейчас… Он назвал улицу и дом, перепутав при этом номер дома и номер строения. – Дом восьмой или корпус восьмой? – Корпус восьмой? – раздался громкий учительский голос с лестницы. Валентин Валерьевич спускался к нам. – Сергей! Корпус восемь, значит? Жених бежал вслед за отцом. На белой рубашке уже было винное пятно. – Пап, ну не начинай сейчас! Я тебе всё объясню! Но Валентин Валерьевич проигнорировал старшего, обратился сразу к еле стоящему Вале: – Я надеюсь, вы помолвку обмывали? Валентин насупился, попытался спрятаться в куртке: – Я не женюсь. – Сергей, блять, на кой хер тогда ты её приглашал?! – обернулся к нему отец. Было странно слышать от такого с виду интеллигента мат. – И какого хрена этот, – он указал головой на Валю, – живёт в квартире бабушки? Я её тебе отдавал, для квартирантов, чтобы у тебя и Валеры денежки были. Давно он там свой притон устроил? – Серый, блять, а и правда, на кой хер ты её приглашал?! – Валентин собрался с силами и двинулся наверх, к брату, а я не стал его удерживать. – Жил бы я спокойно в своём притоне, водил бы к себе мальчиков, а теперь… Он набросился на него с кулаками – но он и трезвый-то Сергея не победил бы. Тот скрутил его быстро и осторожно. Валентин Валерьевич продолжал кричать, Валентин отбивался и вырывался из хватки брата, Сергей пытался утихомирить обоих. На лестничную площадку вышел Валерий, а вслед за ним выбежали двое его маленьких детей. За ними в проём двери вышли жены и матери, поднялся истошный крик. Я быстро поднялся, вложил ключи от квартиры Валентина Валентиновича в руку более-менее спокойного Валерия, скинул с себя чужую рубашку и галстук, повесил их на перила и нажал кнопку вызова такси – только на свой адрес.***
Маме я не стал ничего объяснять, просто объявил, что мы с Валентином расстались и что меня трогать в ближайшее время не надо, заперся у себя в комнате и только тогда разревелся по-настоящему. У меня болело всё тело, но больше всего разрывало грудь изнутри. Я поверить не мог, что так ошибся в человеке, которого называл партнёром, парнем, любимым и, что важнее всего – своим Мастером. Непоправимое случилось, и он меня не удержал, потому что я оказался ему не нужен. Поигрался с молодым мясом и выкинул, снова пошёл за своей женщиной. А я наивный мелкий лох, остался на обочине жизни. Проще сдохнуть, чем жить с такой болью. В полночь, когда я уже почти заснул – cried myself to sleep, – в дверь позвонили. Мама пошла открывать, а я прислушивался, чувствуя, что это может быть он. – Софья Сергеевна, dear, history repeats itself, история повторяется. Я снова к вам, можно? – он всё ещё тянул слова, не протрезвел ни на йоту за несколько часов. – Валюш, можно, конечно. Но что случилось-то? Юра со мной не разговаривает, говорит, расстались вы. – Да, расстались, но я всё исправлю. И из дома меня опять выгнали, но я всё исправлю, честно. Я могу, у меня есть силы, уволюсь из школы и… Я всё могу, вот увидите! – Я слышал, как он спотыкался в коридоре о собственные ноги и шуршал курткой, силясь повесить её в шкаф. – Господи, ты сколько выпил? Опять за старое? Ты же даже кодировался. – Да, за старое, извините. Говорю всякую херню, I know I’m talking shit, I’m so fucking sorry, извините, Софья Сергеевна. Правда, вы очень хорошая, и сын у вас замечательный, я очень вас люблю, обоих… Обеих? Не знаю, я русский не очень что-то… Я встал в проёме двери. – Хватит. Мам, выгони его. – Я же не могу выгнать его пьяного в час ночи, он в сугробе замёрзнет. А его братья наверняка уже спят, отметили, – мягко улыбнулась мама, вешая его куртку. – Я не хочу его видеть! – Положу его на кухне. – Твоя мама самая лучшая, я же тебе говорил, – Валентин улыбнулся мне. На скуле у него наливался синяк. – Самая понимающая. А для тебя у меня подарок есть, Юр. Он залез к себе в карманы и стал выкидывать на пол ручки – кучу разных новеньких ручек, некоторые ещё с наклейками со штрих-кодами. Они валились и валились на пол, сотни ручек, которые он доставал из своих бездонных карманов брюк, пиджака и куртки. – Я принял решение. Буду писать дальше. Отнимешь одну ручку – возьму другую, и так напишу не главу, а целый роман. Целую книгу, серию книг про тебя можно написать. Я понял, что она имела в виду на самом деле, какой курс мне надо взять. Я буду тебя держать и не отпускать, исправлю свои ошибки и не повторю ошибок Эльзы. Вот увидишь. Я захлопнул за собой дверь своей комнаты. Веры в его слова у меня не осталось.