Несвятой Валентин

Опять ебаный Бёркли, от него уже тошнит не хуже, чем после общего наркоза. Слышать не хочу, не хочу видеть, знать и помнить. Просто выдрать с корнем, снести все видео, заблокировать и притвориться, что этой проклятой Эльзы не существовало. Валя про неё не помнит, я про неё не слышал. Но ты же, Нечаев, сам выбрал себе в любовники мужчину постарше и поопытнее. Вот спал бы с Вовой, вы бы с ним общались душа в душу. Правда, не было бы тогда никакого драйва, непредсказуемости, садо-мазо и ощущения себя младшим и сабмиссивным. Так что сам доигрался, нельзя же было так слепо верить в то, что у Валентина к тридцатнику не накопилось проблем. Be careful what you wish for 'cause you just might get it. Я просто не ожидал, что проблемы будут такого масштаба: с повторяющимся враньём, заговором всех вокруг и нездоровыми зависимостями по всем фронтам. It just came back on me tenfold, блять. Валентин-старший говорил что-то, а я не слышал. Дышать было тяжело, грудь щемило, как тогда, перед операцией. Я понимал, что словил не паническую атаку, а простой и понятный человеческий шок, но если паническая атака ощущается хотя бы примерно так же – я такого врагу не пожелаю. Вот только панические атаки всегда врут. Я читал, что в такие моменты нужно остановиться, подумать и оценить, насколько угроза реальна. Успокоить себя рациональным подходом. Думать, потом делать. – Всё нормально, Валентин Валерьевич. Я выйду, ладно? Пять минут, свежим воздухом подышу. – Валя всё равно не скажет тебе правду, когда услышит, что ты знаешь. Отложит на неопределённый срок или притворится, что такого не было. Ему нельзя доверять в вопросах, касающихся Эльзы, я-то знаю. И ты тоже знаешь. Я узнаю – он услышит – не скажет – отложит – притворится – он знает – я знаю. И всё это под куполом «не доверять». Слишком много глаголов, слишком замороченная цепочка действий. С каждым словом это всё становилось похоже на придуманную на коленке чушь. – Ничего вы не знаете про доверие, – бросил я Валентину-старшему, вставая. На улице вдруг захотелось курить. Просто занять чем-то тревожные руки, дать губам не повторять бесшумно проклятое «Бёркли», а зажимать раковую палочку и втягивать дым – знакомое сосущее движение. Вместо этого я выпрямил спину, расправил плечи, решил не садиться пока на деревянные стулья летней веранды. Следы на спине и на заднице напомнили о том, что верить можно только Валентину. Отдышавшись с минуту, я достал телефон. Валя на том конце был предсказуемо сонный, с хрипотцой в голосе: – Hello? А ты где? – Он мне врёт, и мне ему не верить? Или ты ему врёшь, и мне подыграть? – Кто? Кому? Ты о чём? Ты вообще где? – я слышал, как он щурится, продирает глаза. Ему и правда бы отоспаться после всех этих панических атак. – Я с папкой твоим в кафе, он у подъезда караулил. – И что ему надо? – голос поменялся. – Он говорит, что ты собрался через полгода к Эльзе вместе со мной, что у тебя там политическое убежище, работа. С Серого билеты. Валера подделает мне медицинскую справку для визы, типа, мне надо операцию в США. – Как всё у него просто-то, с одной справки – и готова виза. Я Валерке расскажу, вот он удивится, – смеялся Валя. – Бля, ну новости… – Валь, это правда? – переспросил я, проговаривая вопрос по слогам. Мне было жизненно необходимо услышать ответ. Он снова фыркнул от смеха: – Нет, конечно! Хрень, до единого слова. – Кому ты тогда строчил на контрольной? – я продолжал допрос, но мне уже стало легче. – Пытался найти себе замену на форум, чтобы штраф не платить, ну. – Но ты упоминал про политическое убежище. Дважды. – Я всегда про него говорю. Это моя, скажем так, голубая мечта, – он сам усмехнулся каламбуру. – Но это сложно. Нет такой справочки «я гей», по которой посольство автоматически выдаёт американское гражданство и билет в Нью-Йорк. Я пытался на втором курсе, не смог доказать преследование именно по признаку ориентации, а закона этого о пропаганде ещё не было. Сейчас понимаю, что надо было хотя бы на юридическую консультацию сходить, я же даже не знал, какие документы собрать. И по простым медицинским справкам от Валеры визу не дадут точно, с медициной ещё кучу бумаг надо. А Серый билеты только ближайшим родственникам может со скидкой выбить, и то не любые и не всегда. У него только изредка бонусные баллы других компаний бывают. Чем дольше он говорил, тем серьёзнее и злее становился его голос. Он просыпался и понимал, что произошло. – Ну и папка мой и клоун, блять. Попугать тебя решил, как будто тебе мало попало. Что ещё он наплёл? Ты живой там? – Да живой, что со мной будет, – сказал я нарочито спокойно и беззаботно. Решил соврать Вале, но только и исключительно во благо. Ну, и чтоб прикрыть свою жопу, а то даже стыдно. – Ни на секунду не поверил ему. А ещё я… это… Мне пришлось ему объяснить, что такое БДСМ и как это работает. Мне показалось, что он на самом деле просто напуган был нехило твоими прошлыми отношениями. Я объяснил, что всё БДРно, что ты меня вовсе не насилуешь. Теперь Валя помрачнел совсем: – For fuck’s sake! Ему бы в цирковом училище преподавать, а не в педе. Всё я ему рассказывал, миллион раз и в деталях. Я братьев-то в клуб пригласил, чтобы они ему повторили, что это не секта и не модное веяние. – И что, не сработало? Он так внимательно меня слушал, вопросы задавал. – Частично. Он поверил в мою роль верхнего. Но существование нижних, да ещё и парней, практически отрицал, говорил, что это «бедные больные люди без воли». А ещё любимая песня: «Покажите мне психически здорового мазохиста». Мои парни его не устраивали. Говорил, что я им мозги промываю. Из чистого упрямства не хотел даже знакомиться с ними. Баран. – А ты про свою роль с Эльзой не рассказывал? – Нет. Струсил после его слов про нижних, – признался он тихо. Как же ты его боишься, Валь. – Он бы меня сожрал за «подкаблучничество». А я тогда ещё надеялся, что с ней всё получится. – Блин. А я ему рассказал про неё и тебя. Никакой особой реакции я не заметил. Мне кажется, он и так подозревал. Валя выдержал паузу, вздохнул уже обречённо. Не хотелось ему про Эльзу. Но я понимал, что мне не влетит. – Ну и ладно. Ты извини, Юр, что тебе пришлось всё это враньё слушать. Он же со мной хотел встретиться, выманивает меня. Я подъеду, вы где, близко? Удержи его до моего приезда. Как угодно. Можешь раскрыть, что знаешь, можешь поприкалываться. Я назвал адрес, и Валя отключился. Я всё-таки стрельнул у прохожего сигарету, присел на деревянный стул снаружи и покурил с кайфом, затягиваясь глубоко, долго выдыхая и удерживая кашель. Сомнения ещё подтачивали меня, но никотин помог справиться с ними. Я вернулся обратно, обнял руками остывшую кружку с чаем. – Вальке звонил? – спросил Валентин Валерьевич. Вглядывался в меня слишком пристально. – Ага. Он сказал, сейчас придёт – и отключился. Вот ведь… – я изобразил злость. Актёр из меня никудышный, но раз уж привели в цирк – буду выступать. У меня всего пятнадцать минут на номер, кафешка же недалеко от моего дома. – Вот как так, Валентин Валерьевич, когда он успел политическое убежище получить? На каком основании? – Ну как, доказал, что дискриминация. Его же директор грозился уволить из школы, мол, нельзя педераста к детям подпускать. Врач помимо панического расстройства поставил гендерную дисфорию… – Разве гендерная дисфория – это не когда люди не чувствуют себя на свой биологический пол? – Нет, это про ориентацию вроде. За границей этот пункт убрали, а у нас врачи пользуются традиционной системой. – Какой «традиционной системой»? В России же закреплено использование МКБ в приказах Минздрава? Ещё в девяностых гомосексуальность перестала считаться болезнью. – За границей – да, а у нас, уж извини, даже врачи до сих пор диагнозы ставят по старым меркам… Прости, конечно, не хочу тебя обидеть, просто это так… Следующие пятнадцать минут и правда были развлекухой для меня. Валентин Валерьевич путался в терминах, блуждал в попытках оправдать собственное враньё, а мне было только яснее с каждым моментом, что все его слова шиты белыми нитками. Настолько, что это даже начало утомлять. So much willful ignorance. Мне кажется, он в конце концов понял, что я над ним просто издеваюсь, отыгрываюсь за враньё. Когда я устало откинулся на стуле, в кафе вошёл – влетел – мой Валентин. Уже опять злой, успел осознать произошедшее по пути. И, может, словил уже где-то паническую атаку. От круглого столика и смутно знакомого дизайна кафе его передёрнуло так же, как и меня. – Какого хрена ты моему партнёру зубы заговариваешь?! – спросил он у отца вместо приветствия. Резко отставил стул и сел между нами: лодыжка на ногу, одно плечо откинуто на спинку стула. Рубашка у него была мятая, глаза припухшие, губы крепко сжаты. Напряжён, как и весь день до этого. Ни сон, ни секс не помогли. – Да мы же беседуем просто. Я тут объяснял, куда ты собрался и как политическое убежище получил… – тянул отец неторопливо, как насмехаясь. Валентин сложил руки на груди: – Уж мне-то можешь про меня не рассказывать. Я помню, куда я собирался, а куда нет. Чего хочешь добиться? Рассорить? Не получится. Один раз получилось, отдам тебе должное. Даже, можно сказать, полтора раза, считая твой прошлый приезд. Что тебе надо, что ты Юру пугаешь? – Что ты за него говоришь? Он же у тебя не подавленный мальчишка? – Я не за него говорю! Я с тобой говорю, потому что ты мой отец! Ты же со мной хотел поговорить? Вот он я! Давай! – Валя всплеснул руками. Тон снова был агрессивный, как в тот раз. Это давняя смертельная обида, с каждой секундой становящаяся всё глубже. – Мне за тебя стыдно, пап. Стыднее, чем тебе перед коллегами было за то, что сын твой не той ориентации. Последний раз тебя спрашиваю: чего ты добиваешься?! – Валюш, успокойся. Я тут просто пытаюсь понять, что ты нашёл в нём. Он, конечно, зрелый вроде пацан, умненький, но всё-таки ребёнок… Валя встал, поставил руки на стол. Я мог только представить, как он устал защищаться и отбиваться, когда на самом деле ему бы хотелось в клубок и лежать под одеялом – и правда один против всего мира. Я молчал, как мыла в рот набрал. Мой номер закончился, я снова был зрителем на леоновском представлении. Только вот сейчас речь шла не о Валентине, а обо мне. Сын наклонился к отцу: – Что я в нём нашёл? Да ты за всю жизнь столько не пережил и не сделал, сколько этот «ребёнок» за последние полгода! Ты его не знаешь, не представляешь даже, насколько он, как ты выразился, зрелый и сознательный. Ты понятия не имеешь, через что он прошёл. Мне иногда кажется, что он жизнь лучше нас с тобой вместе взятых понимает. Я не то что ученика – я человека никогда не встречал похожего на него, ни разу за всю свою жизнь! Знаешь, я на Юру смотрю и думаю каждый раз, что хочу быть с ним и хочу быть на него похож. Чувствую, что лучше становлюсь рядом с ним. Хочу у него научиться, как ничего не бояться, как решения принимать, как себя уважать и делать так, чтобы и другие тебя уважали. Не сомневаться на каждом шагу – или сомневаться, но всё равно продолжать. Я, блин, хочу уметь любить как он, прощать как он, действовать как он, с окружающими общаться, как он! Да всем бы быть такими, как этот «ребёнок» в свои годы! Никакой он не подавленный мальчишка. Он мне не подчиняющийся и даже не равный партнёр – я его ставлю намного выше себя! Я глубоко уважаю его, пап – конкретно как человека! Тебе бы этому тоже научиться, а не свысока на всех смотреть только потому, что ты старше! – Валентин сел, посмотрел вниз, как-то сдулся. Я видел, как он весь деревенеет. – И да, Юра в чём-то бывает наивный, а что-то может не знать и не понимать. Но неужели ты настолько ничтожеством меня видишь, что мне нельзя доверить молодого парня? Мне, блин, четвёртый десяток, я педагог, я и правда в чём-то могу направить и подсказать. Не говоря уже о том, что я в Теме, которая его интересует, давно вращаюсь и многому научился. Не без своих проблем, но… Валентин Валерьевич не дал ему договорить свою пламенную речь, приподняв подбородок до боли знакомым жестом. Валя вздрогнул от властного касания, посмотрел на него – а взгляд задушенный, затравленный, с затаённой тревогой, но всё равно яростный. – Любишь его. Вижу, – заключил отец. – Люблю, – просто ответил Валя. – Ладно. Пусть. Валя сел прямо, отвёл взгляд, уставился на мою кружку. Взгляд стекленел с каждой секундой, дыхание ещё было не шумящее, но уже учащалось. У него сегодня плохой день, это очевидно. – Это всё, что ты мне скажешь? «Ладно»? Прохладно! – сказал он, не глядя на отца. – Ну а что мне тебе ещё сказать? Ладно, по мальчикам так по мальчикам. Болезнь, конечно… Валя спрятал лицо в ладонях и вряд ли слышал ту чушь, которую продолжал говорить отец. Паническая атака вошла в свои права: он перестал дышать, зажмурился, грудь чуть вздрогнула. Кто посмотрит со стороны – ну просто мужик взгрустнул или перепил, или вообще глаза устали, а он их потирает. Я не знал, через что именно он проходит, но помнил из статей, что ему сейчас должно быть максимально херово. Он оторвал руки от лица, положил на стол, выдохнул рвано, в три приёма. – Сейчас пройдёт, всегда проходит. Держись, дыши, – я положил свою ладонь на его. Как всегда шоу в кафе, но мне было глубоко похуй. Вот эта чушь про то, что мужчинам нельзя даже за руки держаться на публике, должна умереть. Лучше ему не стало. Он посмотрел на меня, кивнул лихорадочно. В глазах стояла влага. Словить парализующий приступ, когда надо быть сильным – обидно. Вдвойне обидно, что он никак не в силах противостоять этой слабости. Плохой день стал ещё поганее. – Спокойно, – объявил Валентин Валерьевич. Его рука по-отечески легла на спину Вали, и тот наконец-то вдохнул и выдохнул, сложив губы трубочкой. Закрыл глаза. – This too shall pass. – You bet it will, – ответил Валентин. Они звучали так по-разному, британец и америкос, как будто на разных языках говорили. Но всё равно друг друга поняли. В этот раз паническая атака и правда прошла быстрее, чем обычно: пять минут, и то уже к третьей Валя дышал вполне полноценно и пытался проморгаться. Мне казалось, его всё равно бесит отцовское касание. Но факт: это его успокоило, причём почти мгновенно. Даже обидно стало, что я так не умею. Теперь Валентин сидел просто выжатый и разбитый. Мне хотелось снова уложить его в свою кровать, накрыть одеялом – и, может, трахнуть ещё разок, когда придёт в себя, по своей же сперме. Или сесть на него и бесконечно долго извиняться своей задницей за то, что на несколько секунд поверил сказкам отца про Америку. Местами я всё-таки глупый подросток, которого надо направлять и ориентировать в этом мире. Вполне конкретными способами направлять. Блять, Нечаев, почему все мысли у тебя про секс и порку… Валентин Валерьевич похлопал Валю по плечу: – Я же тебе говорил. Всё пройдёт. Ну что, по пятьдесят грамм за примирение? После ваших голубых разговорчиков надо… Валя покосился на меня, будто спрашивая, хочу ли я, и я еле заметно помотал головой. – Не, не хочу. Мне бы просто воды, – ответил он. – Юра тоже не будет. – Юрий? – всё-таки обратился ко мне старший. – Нет, я чай допью. Мне нежелательно, – я указал пальцем на свою несчастную голову. – Но вы-то за рулём, Валентин Валерьевич. – Да ладно, у меня стаж вождения больше, чем вот этому балбесу лет, – улыбнулся отец и взъерошил Вале волосы. Тот скривился и дёрнул головой, явно специально, а не рефлекторно. – Ни одной аварии. Подтверди, Валюш. – Ни одной аварии, только два раза лишали прав за пьянку, – ответил он язвительно. – Так это когда было, ты и сам едва помнишь! Эх, не видит нас официантка. Сейчас я, позову. Валентин Валерьевич встал, и мы с Валей остались вдвоём. Меня укололо изнутри нежной жалостью к нему, измученному и забитому. Наверное, верхние чувствуют что-то похожее, когда доводят своих нижних до невменяемости. – И ты дашь ему пить? Он же домой через пол-Москвы поедет! – шепнул я. – Пиздец вы яблочко от яблоньки, Леоновы… – Ещё какие, – кивнул Валентин. Он набирал под столом какое-то сообщение. – Не только он умеет подставы организовывать. – Гаишников вызываешь? – О, это лучше ментов, – он улыбнулся через силу. – Намного лучше. Уже едут, через двадцать минут будут. Валентин-старший вернулся довольный, и через несколько минут принесли стопку коньяка, ещё чай, стакан воды и пирожные. Я ел, а Валя даже не притрагивался. Разговор не клеился совершенно, несмотря на вроде как установившийся мир. Всё что-то о том, как дела, какие планы на лето, что сказала мама, и больше ни слова о наших с Валей отношениях. Это была практически лекция подобревшего Валентина Валерьевича: сын отвечал ему односложно или коротко, я реагировал только на прямые вопросы. Мы просто тянули время. Наконец пирожные были съедены, чай выпит, и пустые разговоры исчерпали себя. – Приезжайте в субботу на ужин. Мама обещала твой любимый вишнёвый пирог сделать, уже вишня свежая пошла, – пригласил Валентин Валерьевич. Валентин подумал, прикрыл глаза, вздохнул: – Не приедем. Я с мамой и ребятами отдельно встречусь. Я… – он остановился, засомневался, прикусил и так уже шелушащуюся губу. – Я не могу. – Что это ты не можешь? – Я не могу с тобой общаться. После универа, после этой свадьбы, после сегодняшнего. Ты же даже… – Мне казалось, сейчас опять начнутся обвинения, начиная с отсутствия извинений за травлю и раскаяния за десятилетие отчуждения, но Валентин сдержался. Не стал разжигать скандал. – Я не могу продолжить с тобой общение. Я рад тому, что знал тебя, – он протянул отцу руку. – Я горжусь тем, что ты мой сын. Всегда им был, – ответил Валентин Валерьевич, пожимая протянутую руку. Я видел, что рукопожатие у обоих крепкое, а руки почти одинаковые, вплоть до формы ногтей. – Уже десять… одиннадцать лет как не твой сын. Валентин-младший разорвал контакт первым. У них обоих глаза были сухие, а вот мне хотелось плакать. Всё напрасно, все мои старания пошли прахом. Как были друг другу никем, так и останутся. Старший не собирается извиняться и предлагать что-то большее, чем «ладно», младший не желает прощать. Оба упёртые бараны. – Ну что ты такое говоришь, Валюш, я же не… – усмехнулся Валентин Валерьевич притворно, так и не опустив руку. Он не успел развить мысль: в кафе быстрым шагом вошёл Валерий, за ним тенью в синей униформе – Сергей, а следом и Марина Сергеевна в строгом костюме. – Это какие такие справки в посольство я подделываю, позволь поинтересоваться, пап?! И что ты Юлиане рассказываешь, про каких таких моих любовников? Она знает про всех и каждого, чтоб тебе было известно! – А я, значит, в кабине пилота людей вожу?! Ты представляешь, какие у нас строгие правила на этот счёт?! Если пройдёт слушок… И что ты Светику написал? Напугал её! – В каком таком криминальном синдикате наши мальчики участвуют, Валь?! А ты что, пьёшь? Тебе последнего раза мало было?! Валя – не тот большой взрослый Валя, к которому Марина Сергеевна обращалась по поводу выпивки, а мой Валя-Валюша-Валентин – впервые за вечер улыбнулся. – Обожаю «глухой телефон», – шепнул он мне на ухо. – Вот теперь можно идти. Мы пожали руки братьям, лишь ненадолго прерывая перепалку, быстро обнялись с Мариной Сергеевной («Юрочка, маме привет!») и под шумок свалили из кафе, оставив непутёвого отца рахлёбывать заваренную им же кашу. Отсюда до дома можно было дойти, но мы всё же решили взять такси, чтобы Валентин не свалился по пути. Он ворчал, что «Яндекс» уже торчит ему скидку постоянного клиента. В такси Валентин ждал очередной атаки, нервно дёргал ногой, но пока ничего не подступало. Он боялся уже самой идеи приступа. А мне было просто горько и хреново. – Почти ведь получилось. Зачем ты его оттолкнул? – спросил я, прекрасно зная ответ. – Да с ним невозможно разговаривать! Наплёл тебе, напугал. Проверки эти идиотские, расспросы. То ли меня хотел довести, то ли тебя. И ни слова извинений. Пошёл он! – Ой, да я уже забыл, пока его расспрашивал до твоего прихода. Он так смешно выкручивался, – усмехнулся я. Надо будет пересказать перлы Ярославе и Элеоноре. – Валь, ну он же твой отец. Он у тебя один. Ты же уже готов был с ним помириться, что поменялось? – В том-то и дело, что ничего не поменялось! Мудак он конченый! – Ну… – я пожал плечами. – Мудак, но не конченый. Потом, может, и до извинений бы дошло. Может, он не знал просто, что именно сказать… – Юр, – он оторвал взгляд от окна, взглянул на меня серьёзно. – Вот будь твой отец жив и, предположим, был бы таким же, как мой, ты бы что сделал? Ну вот правда, что бы ты сделал на моём месте? Я не знаю, как быть. Я любил вспоминать своего папу идеальным: непьющим, всепонимающим, адекватным в любых вопросах. Идеальнее мамы, потому что мама-то рядом, и всё её недостатки как человека я вижу каждый день – и люблю её такой. А вот папы рядом нет, и об ушедших либо хорошо, либо… Вот только вряд ли я бы отделался неделей осады и несколькими тяжёлыми разговорами, как с мамой. Папа бы не принял это так просто. Он же возмущался, когда я садился играть с девчонками в детском саду, не дал пойти в школьный хор в младших классах и усиленно приучал меня к «мужским» занятиям. Я тогда не понимал причину такого поведения, просто думал, что папа лучше знает. К моим восемнадцати годам у папы было бы очень определённое мнение на счёт моей ориентации. Ничем не отличающееся от мнения Валентина Валерьевича. А я бы не пошёл против своего отца. – Я бы женился, Валь, – ответил я наконец. – Не сейчас, конечно, а ещё тогда, в универе или сразу после. Не срослось бы с Эльзой – нашёл бы себе другую понимающую подружку, ну типа твоей Славы. И жил бы припеваючи, скрывался бы просто. Валя вздохнул. Missed opportunity. Единственный раз в жизни, когда он не струсил и рассказал правду, вышел ему капитально боком. – Ну что теперь об этом. Это тогда надо было делать. Сейчас репутация пидораса закрепилась, терять нечего. Таксист странно повернул голову в сторону Вали, как бы прислушиваясь. Самодельная фетровая игрушка – хрюшка из «Смешариков» – под зеркалом заднего вида дёргалась на каждом повороте. – А сейчас я бы на твоём месте пошёл даже на такой мир. Конечно, общение с ним не будет лёгким, этому надо дать время. – Мне не нужен этот мир. В студенческие годы я ещё жил с родителями и перебивался подработками, зависел от них. А сейчас мне зачем он нужен? Не нужен он мне, манипулятор хренов. У меня нет ни одной причины за него держаться, он мне никто. Я знал, что то, что я собираюсь сказать, будет триггером и может спровоцировать ещё одну – наверное, десятую или одиннадцатую за день – паническую атаку. Но почему-то мне казалось, что Валентин в упор не видит очевидного. – А сколько ему лет исполнилось в феврале? – Шестьдесят пять. Маме шестьдесят два. – Ну вот тебе причина: чтобы не стоять через двадцать… Хорошо, пусть будет тридцать… пять, пусть до ста лет живёт. Вот чтобы не стоять через тридцать пять лет над могилой и не раскаиваться в том, что не общался с отцом, когда тот сам пошёл на примирение. – Да что ты такое говоришь? Он лось здоровый, что ему будет… – Правду я тебе говорю. Люди умирают, и в большинстве случаев это происходит неожиданно, даже когда человек уже сильно болеет – про это ты знаешь. А когда умирает родитель, поверь мне, мир меняется полностью. Это очень особенная боль, не такая, как чья-либо другая смерть. Родители, если они нормальные и были рядом всё детство – несущая стена личности, и я не думаю, что с возрастом это ощущение проходит. После смерти очень многое перестаёт иметь значение и очень многое прощается. Но после – поздно. Когда это случится, ты можешь пожалеть о том, что оборвал всё из-за пары неосторожных фраз. Кто-то другой, может, и на похороны не придёт после такого – но тебя я знаю, это не про тебя. Ну наконец-то Валю пробило. Я видел, что пробило, разговоры о смерти его пугали. Он, как наивный ребёнок, до сих пор считал, что родители не могут умереть, не допускал даже мысли об этом. Они же всесильные взрослые супергерои, ага. Им нипочем любые проблемы и болезни. Против них можно бунтовать вечно, никуда они не денутся, всегда будут любить. – Почему именно «когда»? – он улыбался, но я видел тревогу. Осознаёт, потихоньку начинает соображать. – Ну потому что здесь возможно только «когда», а не «если». Всем детям суждено когда-нибудь похоронить родителей. Если я, может быть, буду с тобой всю жизнь, то его ты переживёшь. – Страшная судьба, – кивнул он мне и отвернулся к окну. Казалось, его вопрос моей жизни волновал куда больше. – По-настоящему страшная – это когда наоборот, родители – детей. А родителей хоронить – это нормально. Конечно, лучше, если это случается позже. Но это случается всегда. Таксист впереди кивнул, будто бы самому себе, но ничего не сказал. – Боже, Юр, что ты несёшь… – покачал головой Валентин. – Я боюсь того, что у тебя в голове. – Я сам боюсь того, что у меня в голове, – ответил я, говоря не про мысли, а про свой грёбаный гипофиз. Ещё несколько МРТ в течение года точно надо будет сделать. – Как бы тебе объяснить… Вот как это выглядит с моей стороны: вы с отцом две копии друг друга, даже жесты одинаковые, голос один и тот же, ведёте себя одинаково. И вы оба, блять, упрямые бараны, зациклившиеся на вопросе, в кого лучше письки совать, и не желающие мириться. Сделали по полшага навстречу друг другу – и замерли. – Он только назад шаги делает. Он тебе врал за моей спиной. – А ты мне не врал, а, Валь? Не врал про Эльзу, не затыкал меня, когда я спрашивал? Это кто ещё лжец? – Я, – признал Валя. – У меня были на то причины. – Если бы меня не было на свадьбе, ты бы мне вообще ничего не рассказал, да? Так и было бы «всё в прошлом»? – Вообще бы ничего не рассказал, – кивнул он. – Постарался бы скрыть. Для твоего же блага. – Я уверен, что твой отец тоже думал, что делает кому-то благо. У него тоже свои причины. Тупые, как и твои. От осинки не родятся апельсинки. – Да просто козёл он, как и я, – бросил Валентин, захлопывая дверь машины. Я оставил водителю чаевые из той налички, которая была в кармане. За тактичную тишину и фетровую хрюшку. – Он всегда был козлом? – спросил я уже у него в квартире. Я уже написал маме, что сегодня ночую у Вали. К тому же, завтра суббота. – Он строгий был, да? Ты поэтому так на него злишься? Расскажи про него что-нибудь, Валь. И что в универе случилось? Я же почти ничего не знаю про этот период твоей жизни. Валентина явно подбешивало то, как я доёбывался, но он ещё терпел. Сел на стул на кухне, уже не так развязно, как в кафе. Скромно, ещё и к стене привалился. Мне казалось, что я нащупал нужную точку. – Строгий – да, был. С Серым и с Валеркой. Серого вообще муштровал, даже в лётное училище отправил – он вообще-то не хотел. Валерке все уши прожужжал, что он должен стать врачом, как дед Валера. А я… Я случайный у них вышел, мне мама рассказывала, что была мечта только о двоих детях. Видимо, они так переезду обрадовались, – он хихикнул себе под нос. – Получился подарок на папин День рождения, и назвали меня тоже в его честь. Так что я… Говорят, что у родителей нет любимых детей. Это врут, я был тот ещё папенькин сынок. Да ещё и болезненный. Мне надо было много времени, денег на врачей, внимания. Папа со мной часто оставался, особенно летом, когда старших в лагеря отправляли. Делал из меня свою копию: английский, романские языки впихивал; я в десять лет уже на латыни спрягать умел. А потом оказалось, что маленькая копия спит с мальчиками – и всё, иллюзия посыпалась. Оказалось, что я и избалованный, и неблагодарный, и зажрался, и мозги мне в Америке промыли, и никаких надежд не оправдал, и не сын ему. Короче, полный финиш, развернулся на сто восемьдесят. Я, конечно, в том возрасте тоже не подарок был, тоже отреагировал: мерзкие слухи про него распускал, неформалил просто назло, ни на одной его лекции в трезвом виде не был, наркотиками баловался после Эльзы. Не учился толком, потому что считал, что раз говорю на языке, то научить школоту смогу. Преподов во время семестра нахуй слал, даже бабулек-одуванчиков, если они у меня экзамены не принимали. С парнями сосался на каждом углу, девчонкам стрелки рисовал в коридоре вместо пар, дрался постоянно. В общем, война у нас была по всем фронтам. – Да, два дебила, – повторил я свой тезис дня. Валя мне рассказывал, что творил отец, а про себя умолчал, зараза. – Вы оба хороши. Но ты же его уже простил, раз на свадьбе собирался мириться? – Я простил то, что он наговорил мне десять лет назад. То, что он сказал сегодня – ну нельзя так, особенно тебе. Ты ведь и правда молодой-наивный, не отрицай. Боюсь представить, что было бы, если бы ты поверил. – Да понятно же было, что чушь. Я не сомневался, – покривил я душой. Для его же спокойствия. For once in your life, make the fucking decision, как говорила Эльза. – Ну да, Валентин Валерьевич мудак; ну да, клоун. Но то, что он мне наговорил, уже не имеет никакого смысла. Через месяц ты и не вспомнишь, о чём был сыр-бор, а через пять лет тем более. Любовников всегда можно найти новых. Отец у человека один. В мире много непростительных вещей, которые может сделать родитель. Но вот это – не одна из них. – Может быть… Валентин не казался убеждённым – didn't seem convinced. Он снова напрягся весь, и я чуть не закатил глаза. Сколько, блять, можно паниковать! Прибил бы его. Мне было стыдно за такие мысли, но мне уже надоело. То, что было моим шансом выразить заботу, теперь переросло в реальную проблему и пугало. Неудивительно, что Эльзе не хотелось этого видеть, и она выбирала путь попроще. The easy way out. – Валь, ну что опять-то спровоцировало? – спросил я, когда всё закончилось. – Да не знаю я! Они всегда такие – иногда понятный триггер, а иногда на ровном месте. И хер знает, в какой день. Поверь, я сам заебался. Он посмотрел на меня сочувственно. Знает, что его болезнь – обуза для других. Просто не паникуй и дыши, ничего ведь сложного, блять. Такой большой и серьёзный, а туда же, с собственной головой справиться не может. В дверь позвонили, и Валентин пошёл открывать, даже не спросив, кто там. А кто там ещё может быть, кроме старших братьев с пересказом из центра событий. Они были весёлые. Валерий пересказывал реакцию отца на фразу «свободные отношения», а Сергей смеялся с того, как ему влетело от матери за ту несчастную стопку коньяка. Валя слушал устало, улыбался одним уголком рта. Время подходит, уже поздний вечер, съёбывайте все, моему Валентину надо лечь. – Ну что это за страдальческий вид, мелочь? – приподнял бровь Сергей. – Опять? – Опять, – ответил Валя. – Worst day of my life. Я готов уже и к официальному диагнозу, и к стационару, честное слово. – Так, не гони лошадей. Ты лекарства-то пьёшь? Уже должно было подействовать, – Валерий. – Нет. Побочки у них противные. – Ну что ты как ребёнок, Валь! – Сергей повысил голос. Валя опустил глаза. До меня вдруг дошло, что Валентин и правда просто рослый подросток. Он потому и водится со мной, потому мне с ним так легко общаться – просто Валька сам ещё не дорос до своих тридцати. Нет, для окружающего мира он, может, и взрослый: имеет профессию, умеет удержать в узде класс из тридцати оболтусов, говорит уверенно, летает за границу и оплачивает счета. Но эмоционально он так и остался в своём студенчестве и никак не хочет оттуда вылезать. Всё так же страдает по женщине, которая не ответила взаимностью, обижается на каждую фразу отца, а вдобавок ещё и не лечится, как следует. Мечтает о какой-то сложной переводческой работе, а сам до сих пор подрабатывает преподаванием, как все студенты иняза. Сидит перед братьями – всегда младший, всегда непутёвый, вечно бунтующий. Взрослая жизнь слишком страшит. Брать на себя ответственность за своё счастье – тяжело. Может быть, мой верхний впервые в жизни почувствовал себя настоящим верхним только рядом со мной. У него это тоже первый раз, и он тоже идёт вслепую и наугад. До этого у него и единого шанса не было. Все отношения, что были под Эльзой – не всерьёз. Time to grow up, Валюш. Make the decision, make the move, take the steps, get the prize. Мы вырастем с тобой вместе. Он как будто услышал мои мысли. Достал из нагрудного кармана так и не снятого пиджака сложенную вчетверо бумажку: – Валер, глянь. Мне прописали как всегда. Может, есть что-то помягче, нового поколения? Чтоб не тошнило и бессонница не мучала. Валерий прищурил один глаз, прочитал закорючки в рецепте – и даже, кажется, что-то понял. Достал из своего портфеля уже готовые бланки с печатями, вписал вчерашнюю дату и подписался под чужой фамилией. – Всё-таки умеешь подделывать справки, – усмехнулся Валентин. – Главное, что не для американского посольства, боже упаси с ними проблем заиметь. Смотри, вот эту штуку – курс полгода, а не как ты обычно два месяца пьёшь. А вот это перед сном пару недель, строго по схеме. И постарайся ложиться не в два часа ночи, пожалуйста. Восстанови режим. – Ну это без гарантий, режима у меня в жизни не было. – Ещё от этих транквилизаторов будет замедленная реакция, перевод вряд ли получится. – Блин. Ну а вдруг заказы прилетят? Я не могу так! – Валь, – сказал Сергей уже знакомым укоряющим тоном. Ух, бля, какой же он горячий старший, особенно когда командует. – Заказы или здоровье? Две недели потерпишь. – Ладно, ладно. Сегодня же куплю, – он сел, обиженный. – Надо в аптеку успеть. – Мне тоже надо, я своё забыл. Пусть у тебя стоит пачка, – вставил я. Мои лекарства стоили теперь всего сто пятьдесят рублей за сто таблеток. Всю жизнь, правда, буду пить, но это небольшая цена. – Вот, Юрка лучше тебя лечится, – поддел Сергей. Валерий продолжал щуриться. Даже кудряшки за уши заправил, всматривался в младшего внимательно. – Терапия не пошла, да? – Не. Хотел, кстати, попросить тебя посоветовать врача. Вдруг ты знаешь. Такого, чтоб все мои… особенности понимал. Ну, знаешь, чтобы лечил не ориентацию, а панические атаки. – Знаю такую, прекрасный спец, именно с паникой работает, – кивнул он. – Но только ей двадцать два. – Окей, – Валя пожал плечами. – Мне не принципиально, если спец. – Давайте рванём в аптеку, уже поздно, – поторопил Сергей. – В круглосуточных вряд ли такие рецептурные препараты есть. Я поставил таблетки на видное место на завтрашнее утро, а Валентин выпил свою перед сном. Мы легли у меня в комнате. Валя хотел лечь один, но я настоял на том, чтобы самому уложить его, обнять и убедиться, что он уснул. Наконец-то мой, после такого ужасного дня. Не отдам никому, закрою своим телом от града тревог. Ни директору в пользование, ни отцу на растерзание, ни братьям на порицание. Это – моё. Буду верить только ему, только в него. Я не вытащу его из пиздеца, ему придётся долго и упорно выбираться самому – но я всегда буду держать за руку. Я долго не мог уснуть, прокручивал в голове весь прошедший день, думал о своём отце, о его отце, о мамах, о братьях. О своей больной голове и его больной голове, о своих следах по всему телу. Хотелось надеть ошейник – и на себя, и на него. Нет, лучше кольца. Татуировки, чтоб не свести и не забыть, чтоб irrevocably and irreversibly. Блять, я и правда наивный и доверчивый – и всё свое доверие я пущу в дело. Вот здесь я буду сначала делать, а потом думать. Падать будет больно, поэтому надо просто не падать. Едва получилось расслабиться. Я уснул неглубоко, с дурацкими снами, и, кажется, всё ещё цеплялся за Валю. Ближе к утру он задёргался в моих объятиях, вырвался, скинул одеяло, шумно вдохнул. Я проснулся мгновенно, как будто и не спал. – Во сне? Серьёзно? – я протянул руку, положил ему на грудь. Весь мокрый. – Я задаюсь абсолютно… – он вдохнул. – Блять, – ещё судорожный вдох. – Абсолютно тем же вопросом. Такого ещё не было. – Жесть какая. Я включил ночник, тоже скинул с себя одеяло из солидарности, передвинулся ближе к нему. Он то резко открывал, то закрывал глаза. Свернулся на боку. – Тебя не трогать? Тяжело дышать? – Не, можно. Нужно. Да. Чёрт. Как будто проваливаюсь куда-то, и там никого… Страшно… – Хрена с два ты у меня куда-нибудь провалишься. Приказ был не проваливаться! – Я обнял его со спины, как за минуту до этого. Но на этот раз сжал сильнее. – Ну-ка, поговори со мной. Что «никого»? Где это «там»? – Там никого нет. Все ушли, исчезли, умерли, а я нет. Но скорее наоборот, умер я. Или ты. И просто всё… Боюсь, и не знаю даже, чего. Боюсь… чего-то… – Вот теперь ты какую-то чушь несёшь, – усмехнулся я притворно. Зря болтал в такси о смерти, наверное. Вот же впечатлительный. – Я очень реальный и очень живой, а ты тем более. Я здесь, я рядом, и я никуда не уйду. Никакой угрозы нет, ничего страшного не происходит, эта хрень сейчас пройдёт. Ты не один, у тебя огромная группа поддержки, куча людей, которые тебя любят. Бояться нечего, это не опасно. Мастер, ты здесь, ты со мной, ты не где-то там, ну разве не чувствуешь? – Пиздишь ты красиво. А я чувствую только то, что я сейчас сдохну, – усмехнулся Валя. Было похоже на смех сквозь слёзы. Отступает потихоньку. Скоро пройдёт, постепенно. У панической атаки никогда нет чёткого конца. – Наверное, тебе надо сделать то же, что Эльза, и тогда… – Не буду я этого делать, – оборвал я. – Эти её «методы лечения» тебя до такого и довели. – Извини, что тебе приходится это видеть. Мне жаль, я… Он опять почти вывернулся, попытался отвернуть от меня голову, но я не дал. Одной рукой развернул одеревеневшее тяжелое тело к себе. Придержал за подбородок так же, как он делал со мной. Я никогда не видел в глазах человека столько ужаса – и одновременно столько едкого стыда за этот ужас. – Валь, не надо меня-то стесняться. Этим ты меня не оттолкнёшь. Я понимаю, что ты эти приступы не контролируешь. Я помочь хочу. Всегда будешь от меня бегать, когда у тебя дроп? – припомнил я ему его же слова. – Прости. Я знаю, я херовый неуверенный верхний. Я оклемаюсь. Завтра, – он качал головой. Уже дышит, говорит. – Валентин Валентиныч, – я уже просто сел на него сверху и обхватил его голову ладонями. – Ты суперский верхний. Я тебе отвечаю, охуенный. – Эльза… – Да заебала твоя Эльза, – сказал я как можно мягче. Положил палец ему на губы. – Эльза хуй знает где, а я тут, рядом. Она тебя просто держала за вечного школьника, и папашка твой тоже. И братья туда же. А для меня ты не такой, как для них. Для меня ты мой наставник, учитель, друг – и всегда им будешь. Ты же изначально хотел быть верхним. Вот он я, твой нижний. Не вижу никакой проблемы в твоём прошлом. Верх, который был снизу – это же, блять, на вес золота! Ты же понимаешь, что я чувствую, воздействия выверяешь точно, слова подбираешь нужные. – Косячу всё равно. – Косячишь, – согласился я. – Но я тебе всегда скажу про каждый косяк, будь уверен. У меня всё под контролем. – Но ты же не такого хотел. Тебе не положено меня ночами успокаивать. Ты не на такого повёлся, я знаю. Тебе верхний нужен был, а я вот, – он развёл руками. Он и правда лежал чуть ли не в луже собственного пота, сонный и больной. Но уже говорит предложениями и меня понимает. Паника ушла, а неуверенность осталась. – Валь, а знаешь, я не на верхнего повёлся. Я на тебя повёлся. И всё началось далеко не с Темы, это только тебе так кажется. Я тебе рассказывал, с какой мотивацией я в школу ходил в четвёртом классе? Когда папы не стало, я вообще по утрам не мог вставать, никуда не хотелось. Мама тогда утром обещала, что разрешит после уроков посидеть в учительской в старшем блоке. Мне нравилось там сидеть: меня учителя чаем поили, конфетами угощали. Но я не их ждал – я тебя ждал. Ты всегда приходил по средам и четвергам после двух. У тебя окно было, и ты делал несколько звонков по телефону. На русском, на английском, на испанском… А я сижу себе в уголке, уши развесил, подглядываю. У тебя прядка светлая была в волосах и галстук со смайликами. Помнишь? – Это время я помню. Я тогда подрабатывал, иностранцев на туры записывал. Но не помню, чтобы ты там был. – А ты сквозь меня смотрел, здоровался только, а потом в углу по телефону трындел. Я не понимал тогда, что я чувствую такое по отношению к тебе, даже про ориентацию свою не подозревал. Потом я в пятом классе расстроился, что ты у нашего класса английский не ведёшь. Уже в старших классах дрочить на тебя начал. Затем только пришли конкретные тематические фантазии с твоим участием. Потом понял, что английский надо сдавать. Дальше ты знаешь. Да, я хотел Тему. Но тебя хотел больше. – Только вот я фантазии твои не оправдал. Я всё равно не тот, кем притворяюсь с тобой. Стараюсь казаться лучше, чем есть. – Ну я тоже стараюсь с тобой лучше быть. Это разве плохо? Fake it till you make it, ты сам говорил. К тому же, мне кажется, твои задатки верхнего и мою склонность подчиняться не выбить, они врождённые. И согласись, это классные роли, нам с тобой очень идёт, – подмигнул я. – А про мои фантазии… Поздно уже, нахуй фантазии. Ты же живой человек. Конечно, тебе тридцатник, у тебя прошлое не самое простое, я это не учёл сначала. Но ты сейчас здесь, ты мой – и уже ничто этого не изменит. У Эльзы и у аденомы были хорошие шансы нас разлучить, но они облажались, мы с тобой ещё вместе. А теперь я буду ждать, сколько нужно, пока это не пройдёт, и поддержу чем могу. Захочешь меня снизу – я с радостью, это самый естественный вариант. Не сможешь, захочешь меня сверху – не вопрос, я попробую, если так надо. Придётся перейти на ваниль на время – перейдём. Похуй вообще на секс и на формат отношений. Ты только не прячься от меня, я помочь хочу. Не буду тебя стыдить и осуждать ни в коем случае. Валя молчал, смотрел на меня непонятным взглядом, как будто не верил. Моя мама бы спросила: «У меня что, две головы?». – Хорошо, – ответил он просто. Нет, не понимает мой месседж. Я снова заставил его посмотреть на себя. Мне надо было донести мысль: – Валь, ты классный. Классный парень, классный верхний. Я в тебя втрескался ещё в четвёртом классе, потом ещё раз влюбился во время наших сессий, а теперь, кажется, влюбляюсь опять. Мне уже похуй, что там дальше будет. Люблю я тебя, и всё тут. И никуда не собираюсь. You’re fucking beautiful, fucking precious, fucking amazing – не смей верить никому, кто скажет обратное. Для меня ты самый лучший. Хоть на уроке, хоть во время сессии, хоть во время панической атаки. – Юр… – он улыбнулся и покачал головой. – Ты меня не знаешь… – Знаю! Я всё сказал! Возражения не принимаются! Ответа мне сейчас не надо, и так уже сон согнали. Просто запомни это. А теперь всё, спать! С этими словами я слез с него, снова обнял сзади и выключил свет. – Раскомандовался… – только и проворчал он, впрочем, шутливо. Отпил воды из стакана у кровати и повернулся ко мне спиной. Валя лёг ниже, притёрся ко мне сильнее, практически прильнул ко мне всем телом и чуть не замурлыкал, когда я запустил руку в его волосы. Я гладил его молча, старался расслабить и размять затёкшие мышцы, и через какое-то время он снова уснул. Валя, Валюша. Спи, мой хороший, завтра будет лучше. Я и правда его не знаю. Вижу только обрывки и фрагменты его личности, части его истории, кусочки паззла. Люблю паззлы. Это занятие надолго, можно повертеть в руках каждую детальку, открывать каждый раз новый фрагмент. Основа у меня уже собрана. Когда Валентин думал, что его никто не видит, он приобретал ещё незнакомую мне мрачность. Я встал в проёме двери, а он и не замечал меня. Сидел за рабочим столом, быстро печатал, кликал мышкой, периодически записывал что-то в бумажный ежедневник и в календарь. У него все задания для школы были подписаны, разложены по стопочкам и папкам, в календаре мероприятия раскрашены в разные цвета, цифры и буквы записаны аккуратным мелким почерком – «16:30 школа, 17:00 эсц. приём, 18:30 Третьяковская терапевт (cash), 21:00 зал (?)». Он морщил лоб, поджимал губы, постукивал иногда ручкой по раскрытому ежедневнику. Составляет стратегию войны. Я тихонько постучал по дверному косяку, и он сразу же поменялся в лице, выпрямил спину, приподнял уголки губ. Вытащил наушники. Музыка какая-то шумная, режущая. – Ты как? – спросил я, проходя. Присел сразу на колени, сложил локти на его ноги. Мне так было привычно и комфортно. Валентин не возражал. – Ну… Так себе, сил нет. Но лучше, чем вчера. – Что-то надумал про отца? – Если до него дойдёт извиниться по-нормальному, я подумаю. – Дойдёт, – заверил его я. Ему же кое-кто может намекнуть… – Там завтрак на столе. Я тут пока кое-что доделаю, ладно? – Он развернулся к столу. – Я же таблетку пью с утра натощак. Мне полчаса надо подождать. Можно я с тобой посижу? Мастер кивнул, запустил левую руку в мои волосы. Видно было, что вчерашний день его пошатнул. Но он был твёрдо намерен восстановиться. Мне было проще его любить, когда он был такой решительный. Я смотрел какое-то видео с телефона, привалившись головой к его бедру, а он сосредоточенно писал в ежедневнике. Резко зачеркнул что-то, рука в моих волосах погладила кожу головы кончиками пальцев. – Спасибо тебе за то, что позвонил вчера. Дал мне шанс всё объяснить. Я знаю, ты сомневался. – Не сомневался, – фыркнул я. Fake it till you make it. – Да ладно, я же слышал. Наверное, офигел, выбежал, как в тот раз. Но подумал и позвонил мне. Я это ценю. Если ещё остались сомнения, могу… не знаю, переписку с отцом показать, дать Фейсбук проверить, запрос в посольство отправить. Правда, не знаю, как этот запрос сформулировать… – Да верю я тебе, верю, – усмехнулся я. – Просто я и правда мало про тебя знаю. Никогда не могу предугадать ни то, что ты замышляешь в будущем, ни про твоё прошлое. – Ну, бывает. Всё узнаешь со временем. – А ты скрываешь что-то ещё? Что-то, что мне надо знать? – я поднял голову. – Есть некоторые вещи, о которых я пока не могу говорить. Как-нибудь потом. Это уже не так глобально, не критично для тебя и никак не влияет на моё к тебе отношение. Так, парочка странных увлечений и ещё несколько неприятных диагнозов. Ничего страшного, поверь. – Верю, – я закатил глаза. – Одни секреты, Валентин Валентинович. Расскажи хоть что-нибудь. – Что тебе рассказать, любознательный ты мой? – Ну что-нибудь. Какую-нибудь ещё важную штуку, дикую историю, интересный факт из биографии. У тебя много особенностей, ты знаешь об этом? You are very special. – Блин, ну задача… А, вот, тебе понравится, жизнь мне сможешь спасти когда-нибудь, – Валя развеселился. Вот таким я его знал и обожал. – У меня страшная аллергия на животных. А жаль, я очень люблю кошек. А они – меня. Ну всё, блять, расстаёмся. Я же конкретный собачник. Угораздило меня связаться с кошатником! Эти твари такие своенравные, кусачие. Миленькие только иногда. – Один раз я чуть не умер у Ярославы в гостях, – продолжал Валентин. – Жирный уснул у меня на коленях, и я час сидел так, гладил его. – Жирный? – А! Надо тебя в гости сводить, – он хлопнул себя по лбу. – Жирный – это кот её. Огромный восьмикилограммовый мейн-кун. На самом деле он не жирный, у него просто кость широкая. Он всех чужих шугается, а ко мне прям лезет. Уснул Его Величество, не мог же я его согнать. – Это была бы смерть, достойная самурая, – согласился я. – Тебе, в смысле, вообще нельзя к животным подходить? – Строго полчаса и с таблеткой, потом начинаю задыхаться. Но от кота меня не оттащить, обожаю их. Валя на автомате гладил меня. Я откинулся, нежился от его касания. – Мур, – я толкнулся в его руку лицом. – Ох ты боже мой, – умилился Валентин. – Пэт-плей? В котёнка играем? Тебе идёт. Он говорил несерьёзно, смеялся. А мне нравились его тёплые покровительственные прикосновения, ласка от этого большого серьёзного человека. По голове, за ушами, по шее, по подбородку. Я мурлыкал и притирался к нему макушкой. Валя будет в ответе за прирученного меня. – Вот-вот, Жирный себя так же ведёт со мной, – заявил он после того, как я очередной раз толкнулся в его руку лбом и повёл шеей. – Эй! Я тебе не Жирный! – Нет, не Жирный. Ты маленький ласковый котёнок. – Он всё-таки поднял меня, усадил задницей на стол перед собой, провёл руками по бокам, чуть задирая футболку. А сам встал. Так ему было проще меня целовать. – Я не маленький! – продолжал возмущаться я, ведя плечом от щекотных поцелуев в шею. Он ещё не брился с утра. Я, наверное, тоже колючий. – Маленький, конечно. Посмотри, я твоё запястье двумя пальцами могу обхватить. Худенький, ростом маленький, маленькие ручки, маленькие ножки. Совсем подросточек. – Сто семьдесят сантиметров! И нога у меня сорок второго размера! Да я размером с Путина! Я сложил руки на груди, но Валя расцепил их и сжал запястья. И правда двумя пальцами, ещё и с запасом. Целовал уже не в шею, а ниже, снял футболку и спускался дорожками поцелуев по почти сошедшим розовым следам. – Ну вот как станешь президентом – сошлёшь меня в Сибирь. А пока извини, буду тобой, мелким, пользоваться. Мал ещё со мной тягаться. – Это просто ты дылда! Конечно, рядом с тобой я во всех местах маленький. Нормальный я! – Ну ладно, ладно, не маленький, – согласился Валентин. – Нормальный, просто ты в нижней границе нормы, а я ближе к верхней. Меня это прикалывает, разница в размерах. Твоя юность, неопытность, хрупкость. След от снейка кажется на тебе таким широким, серьёзным, а когда я на себе пробовал – вроде тоненький и быстро проходит. А ты нежный у меня, котёнок. Я вроде и хотел ему доказать, что я не маленький, но что этому шкафу доказывать? Он прав. Я мелочь, вряд ли ещё вытянусь – и для саба это довольно выгодная штука. Дрищом мне быть не нравилось, но я дам ему насладиться своей худобой, пока врач не разрешит мне поднимать весы в спортзале. Вот тогда я накачаю себе плечи и спину, как у Вали. Ну, или почти как у него. А пока можно быть маленьким субтильным мальчиком в руках большого дяди. Слабым котёнком в лапах хищника. Обожаю этого льва Леонова. – So tiny and so sweet, – тянул Валентин. Он пальцем прослеживал все следы, которые не успели сойти – чуть меньше половины от изначальных повреждений. Развернул к себе, погладил сильно пострадавшие спину и задницу. Стянул штаны вместе с бельём. Я прогнулся в спине. – Ты только посмотри на себя. Квадратный синяк от линейки занимает почти четверть ягодицы. You’re my cute little kitten. Он зарылся носом мне в шею, прижался всем телом. Хотелось трахаться, но ещё больше хотелось запомнить этот момент: я совсем подросток, совращённый, оттраханный, избитый своим верхним, раздетый и весь в его власти. Запомнить, как выгляжу я, как выглядит он сегодня. – Валь, забей на пэт-плей. Хочу, чтобы ты меня сфоткал, – шепнул я. – Съёмки? Это в жёлтом, такая… неординарная практика. Уверен? – голос странно дрогнул. – Сфоткай меня, сними на видео, у тебя же классная камера на телефоне. Я же не всегда буду таким. А ещё хочу увидеть, каким ты видишь меня. Как всегда, он замер ненадолго. Подумал, просчитал что-то в своей заумной голове. – Ладно. Иди в свою комнату. Я настрою, чтоб фото-видео никуда не улетели в облако. И съешь что-нибудь по пути, полчаса прошло. – Yes, sir, – протянул я издевательски. Спонтанность мне нравилось больше, но с гугловскими облаками не шутят. Я оделся, быстро позавтракал и развалился на кровати. Мне хотелось, чтоб он вошёл, сорвал с меня одежду и трахнул, держа телефон и говоря, какая я шлюшка и как он всему миру это покажет. И чтобы без вопросов. Но разве так бывает? Телепатически не объяснить, конкретно это мы не обсуждали, в отличие от, например, болевых аспектов, публичности и возможности игрового изнасилования. Валентин присел, надел на меня ошейник, обнял. – Так, котёнок, какая у нас концепция? С лицом? Я знал точный ответ на все вопросы: – Я хочу несколько красивых фотографий, где будет видно следы, раскрытую задницу и растраханный рот, полный спермы. С лицом, естественно. И хочу видео и от первого, и от третьего лица. С унижением и всем тем, что ты делаешь обычно. С угрозами распространения. Оставляем, буду пересматривать. Естественно, чтобы всё на самом деле было только у нас двоих. – А как твой нос? – Мой нос отлично, всё прошло, курс лекарств закончил. – Что-то ещё? – Всё, – ответил я, снимая футболку. – Оставайся так. Мне нравится частичная обнажёнка. Ложись. Валентин, как оказалось, умеет снимать: он сам ставил меня в нужные позы, открывал и прикрывал шторы, даже настраивал на телефоне что-то. А вот и скрытый талант. Я вспоминал его скрытые папки на компе. – Так, умница, теперь штаны стяни наполовину. Вот так, лишь чуть-чуть, чтобы было видно следы. Ага. И вот так положу на тебя руку, чтобы было видно разницу в размерах. Ага. So small and so innocent, Юр. И ещё чуть ниже… Потом были фото уже в нижнем белье и без него, в одном лишь ошейнике с металлическим поводком: в кровати, на стуле, на подоконнике. Валентин комментировал, подсказывал позы и иногда касался меня, отчего я предсказуемо возбуждался. – Теперь я точно чувствую себя педофилом, – прокомментировал он, поставив меня в особо детскую позу – я обхватывал подушку руками, как будто прятался. – Эфебофилом, – поправил я. – Эфебофил – это просто педофил со словарём, – покачал Валя головой. – Как будто затащил ученика к себе домой с обещанием «просто красиво пофотографировать». – Ну если только за деньги, тогда сценарий правдоподобнее, – усмехнулся я. – За пятёрку по английскому. Будь хорошим мальчиком, положи под бёдра подушку и возьми себя за лодыжки. За лодыжки, не под коленками! Выше. Шире. Шире, котёнок, покажи мне свою маленькую дырочку. Вот так, очень красивое фото. – Он залез на кровать рядом со мной. Смотрел то на меня, то на экран телефона. Дотронулся до ануса одним пальцем. – Попка такая узкая, сжатая. Как думаешь, в эту звёздочку влезет мой член? – Думаю, нет, – я хлопал ресницами. Удивлённо, как мог. – У тебя никогда такого не было? Даже пальчиком себя изнутри не трогал? Там очень приятно, если правильно трогать. – Н-нет. Н-никогда, Валентин Валентинович. Я смущённо пытался спрятать лицо в своём же плече, но потом не выдержал – захихикал. Да мой Мастер руку в меня сможет запихать, если немного потренирует. – Вот если бы не твой ржач, я бы даже поверил, – улыбнулся он. Гладил мой член, снимал уже не фото, а видео. – Ну правда, ты такой молоденький и нежный, невинный. Так и не скажешь, что легко принимаешь в задницу член. – Вы же сами меня учили, Хозяин. Ломали волю, тренировали под себя. This part’s true. – Блять, иди сюда, – он подтянул мою голову к себе за ошейник, поцеловал, а потом подтолкнул вниз. – Я скучал по твоему тренированному блядскому рту. Давай, пососи как следует. Он сел на край кровати, а я опустился на пол на колени. Валентин не спешил толкаться внутрь, приподнял телефон и даже включил фонарик для лучшего освещения. – Давай, сначала вылижи. That’s my good boy. Да, вот так, и под головкой ещё. Теперь бери в рот по чуть-чуть, щёки втягивай. Прекрасное получится кино. Отправлю его всем твоим друзьям, чтобы они знали, какая ты маленькая шлюшка. И друзьям расскажу, какой у меня послушный раб. Они придут в гости, и тебе придётся пересосать все их хуи, пока я не буду доволен твоей работой. Глубже, давай глубже. Умничка, дыши носом, не забывай. И не выпускай изо рта, всегда держи внутри хотя бы головку. Старайся лучше, пятёрки надо зарабатывать. Нравится тебе сосать член? – Нравится, Хозяин, – ответил я, отрываясь от своего занятия. Валентин постучал указательным пальцем свободной руки по моей переносице: – Всё хорошо? – Да. – Продолжай тогда, только аккуратно. My little cocksucker. Little pussycat. Смотри на меня, eyes up here, хочу видеть твои глаза, когда ты мне сосёшь. Такие невинные глазки и такой грязный рот. Нежный красный ротик, у тебя там горячо… Рабочий рот, минетный. Тебя хорошо учили. Усмешку пришлось сдержать. Я брал глубже, ещё глубже, специально задерживал дыхание, чтобы пропускать член в горло и давиться. Валентин меня не трогал, я делал всё сам. – Котик, не так глубоко. Я не услышал, был слишком увлечён делом и целью насадиться до упора. Фонарик ослеплял. – Юр, ну куда… Эй! Юрий! Бёркли! Телефон упал на кровать, Хозяин стащил мою голову с члена за волосы. – Бёркли? – удивился я. Валя был похож на себя вчерашнего: испуганный. – Не надо брать так глубоко. Ты в больнице давно не был? – Он провёл рукой по щеке, стёр рефлекторную слезу, дотронулся пальцем места под ноздрями. Чуть мокро, всё-таки нос и рот расположены довольно близко. – Да мне нормально, честно. – Подождём с этим. – Да у меня ничего не болит… – У меня зато голова за тебя болит! – вдруг повысил голос Валентин. – Боюсь, что с тобой может что-то случиться. Ты едва курс антибиотиков закончил. Не надо брать глубоко. – Валь, да я сам… – Красный, Юр. Full stop. Я отказываюсь так играть. Мне за тебя страшно. Валя смотрел мне в глаза, и я снова ставил на место детали паззла, складывал его личность из кусочков эмоций: он вроде решительный и строгий, но нервный и тревожный. Вроде верхний, а упрашивает меня. Только что называл меня хуесосом, а теперь волнуется за моё здоровье. Я почувствовал себя в тупике, как будто сделал что-то не так, накосячил, оказался капитально неправ. У верхнего вообще может быть право на стоп-слово? Конечно, может. Дожили, блять, Мастер остановил сцену. Дурак ты спермотоксикозный, Нечаев, и правда ведь опасно так сосать, если тебе недавно сверлили дырку в черепе. – Иди умойся, прополоскай горло с солью. У меня есть специальная брызгалка для носа с морской водой, сейчас. Возражать я не стал, пошёл в ванную. Тоже часть подчинения – не Мастеру, а взрослому ментору Валентину Валентиновичу. Промывая нос, я думал, что сейчас было бы неплохо, если бы он меня отшлёпал, трахнул и снял всё это на видео. Я привычно сел на колени, поправил ошейник и толкнулся лбом в бедро Мастера. – Извините, Мастер, я просто правда не слышал. Накажете меня? – попросил я, прекрасно понимая, что влетит не сильно. Не так сильно, как за снятый ошейник. Сегодня он больше испугался, чем разозлился, да и я не специально. – Верю. В следующий раз, котёнок, – ответил он устало. Смотрел фото с телефона. – Что-то мне не нравятся эти фотки. – А что? – Я тоже забрался на кровать. – Отличные фотки. Горячо, снято почти профессионально. Я и правда тут совсем маленьким кажусь, ракурсы и позы такие. Как будто я стесняюсь большого дяденьки. – Посмотри всё, и я удалю. – Зачем? Классно же. – Мне не нравится. Слишком похожие. Не хочу, чтоб такой компромат был на тебя. Валентин был снова мрачный. Моё наказание на сегодня – облом секса и никакого хоум-видео, блять. – Похожие на что? Доступ к компромату будет только у тебя и у меня. – Телефоны крадут, теряют. Логины и пароли улетают в открытый доступ. Всё может быть. Оставь две-три фотки без лица, если хочешь, я тебе их потом безопасно передам. Остальное надо убрать. – Ладно, – согласился я нехотя, памятуя о школьном скандале. Один только поцелуй в видео с общим доступом вызвал такую волну, а что будет с обнажёнки и видео с отсосом и комментариями? – А на что это похоже? На твои видео? – На видео со мной, – кивнул он просто и закрыл глаза. Я уже думал, что сейчас начнётся паника, но он вынырнул. Может, транквилизаторы работают. Мне бы тоже не помешали транквилизаторы. Всё тело как наэлектризовали. Меня поразила догадка: – Валь… А видео с тобой есть в сети? Он надолго прикрыл веки: – Полно. Часто с ещё более мразотными комментариями. С большим количеством людей, с наказаниями. Благо, я там в маске везде, в обеих ролях. Большая часть продавалась в частные коллекции под заказ, но что-то утекло в интернет. Мне стало так противно, как будто меня самого снимали в порно без моего желания и сливали это в онлайн. Написать бы Эльзе всё то, что я о ней думаю. Правда, состояние Вали это уже не изменит. – Она зарабатывала на тебе? – Она зарабатывала на всех. Почему, ты думаешь, она так долго не отпускает никого, привязывает к себе на всю жизнь? Ей это выгодно и удобно. У неё маленькая домашняя порно-империя. Не Кинк, конечно, поменьше и подешевле. Но у Эльзы люди платят за свои извращённые собственные фантазии, а не наблюдают за чужими сценариями. Последние годы я пытался найти баланс между тем моментом, когда у меня пройдут панические атаки, и тем, когда она попросит меня поучаствовать в совсем уж жести. Ну как «попросит», – он усмехнулся горько. – Заставит, скорее. От БДСМ и правда в этом не было ничего. Я видел, как Вэл говорит о ней и тянется к ней мыслями, одновременно и желая избавиться от паники, и цепенея от ужаса. A whirlwind of conflicting emotions. В такой атмосфере усугубить психическое расстройство – раз плюнуть. И конечно, будешь тут косячить со своим собственным нижним. – Я видел такие видосы во всяких закрытых группах. Кажется, даже с тобой, тело похожее. И фон такой характерный ещё, видно, что студия в частном доме. То видео, где фистинг под попперсом, это не ты? Фон серый, бетонный, с какими-то железяками. Фистит мужик, но там маленькие женские руки с кольцом тоже в кадре. Валентин кивнул, не глядя на меня. – Порка на лавке в четыре руки? Целый час, какими-то прутьями? – Да. – Тот видос, где совсем негибкого парня сажают на огромный член, постепенно растягивая ноги в стороны, как на шпагат сажают? На пяти часах обрывается. Я не смотрел целиком, видел, что там парень… – Дёргается иногда, как придурок. Это я, у меня там панические атаки. – Серия с клеткой под форму тела, в которой не шевельнуться? Клетка в яме под землёй, на дереве под палящим солнцем, в ледяной воде, в снегу, с воском… И всё это опять на несколько часов. – Я в половине случаев. В другой половине я закрепляю бондаж. – Да, помню, там ещё шурупами надо, замка нет. А та кошмарная гадость с кляпом, который как воронка для приёма мочи, и толпа человек десять… Я не смотрел, просто помню, что на том же фоне был видос. – Да. Вот это, наверное, второй worst day of my life, после вчерашнего. Добрая четверть слитых видео подобного рода – это я в кадре, или я за кадром с Эльзой. И это ты ещё гетеро порно не смотришь, там больше такого. Мне захотелось его обнять. Мне нужно было его обнять. Во всех этих видео меня не оставляло ощущение, что насилие в них – реальное, и это заводило только сильнее. Но теперь всё поменялось, я никогда не вернусь к этим видео. Блять, весь мир видел, весь мир знает. Валю буквально выворачивали наизнанку для чьего-то развлечения. А он, наверное, даже не понимает, насколько он сломленный. Я так и сделал – обнял, сколько хватило сил. Пусть зовёт мелким сколько хочет, я всё равно достаточного размера, чтобы закрыть его собой и не дать ему никуда поехать ни физически, ни ментально. – И вот на ней ты собирался жениться? Это же кошмар… Не то чтобы я не дрочил на эти видосы, конечно. Но я не знал, что там всё не по твоей воле, – шепнул я ему на ухо. Он отстранил меня. – Юр, ну это же всё не так однозначно. Люди не делятся на хороших и плохих. У меня были в жизни моменты, когда с Эльзой было всё прекрасно, когда панические атаки проходили, когда она давала порулить бизнесом и доверялась. А были моменты, когда паника накрывала, как вчера, когда съёмки были не в кайф, когда вроде и хочется, и колется. И однозначного согласия я дать не мог, но очень хотел награды от неё, будь то сессия, секс или алкоголь. Там многое было: были моменты, когда я лез сам, когда заставляли, когда я сам пытался внедрять какие-то правила и рабочую этику. Иногда получалось, а иногда я понимал, что придурок, и… It’s fucked up. And I’m fucked up, too. – Да, – согласился я. – Но Эльза эта тварь. – Как однозначно, – усмехнулся. – А для меня в голове всё перемешано, хорошее от плохого не отделить. Многие из тех видео мне и правда нравились. В том телефоне, который ты разбил, оставались некоторые фото, которые нравились лично мне. Без лица, конечно. – Они потеряны, да? – спросил я притворно виновато. Я уже поплатился за разбитый телефон собственной задницей. – Ну, они остались у Эльзы и у того перца, для которого они делались. – Я не жалею. – Правда. Рискованно, но честно. – It really is fucked up. Ты психотерапевту об этом рассказывал? Это же целый пласт пиздеца. – Нет. Расскажу новому, – вздохнул он. – А ты как себя чувствуешь? У тебя всё хорошо, не хочешь со мной сходить? Или после меня? Я оплачу. – Да вроде нормально, – пожал я плечами. – Если аденома через полгода не вернётся, у меня с головой всё будет хорошо. С чего вдруг? – Просто я знаю, что то, что я делаю с тобой, я подобрал у Эльзы. Я часто прохожу совсем по грани, как в тех видосах и твоих диких фантазиях. Особенно, когда мы не договариваемся о каком-то экшене заранее, на равных, а когда я один принимаю быстрые решения. Я делаю это так же, как делала она. This is not okay, у этого могут быть последствия для психики. – Not okay, но ощущается это очень… естественно и правильно. Я не знаю, как ты угадываешь, что именно мне нужно, но ты это делаешь. Когда не угадываешь, я говорю. Валя как просиял: – Тебе тоже так кажется? Естественно? – Очень, – заверил его я. – Если в БДСМ всегда так, то… Он замотал головой: – Конкретно в БДСМ-субкультуре вообще не так. По-хорошему, надо вещи планировать и обсуждать, весь этот consensual non-consent, всю эту постоянную динамику дом-саб. Но вот конкретно с тобой я действую во многом интуитивно, а ты во многом поддаёшься и прогибаешься. У меня никогда такого не было, чтобы я нижнего понимал с одного взгляда и нескольких движений. Мне никто и никогда так не доверял, как ты. Такое очень редко бывает. С другой стороны, я понимаю, что у нас с тобой ситуация особенная: в этих отношениях у меня больше власти и в реальной жизни. Я всегда учитель, я всегда старше, это никогда не поменяется. Можно сказать, наш лайфстайл перетёк в БДСМ, а не наоборот. Ты совсем ведь юный… Как я вообще решился… It feels like something very special, you know? Вот вроде и высказывал свои сомнения, волновался, но в то же время улыбка с лица не сходила. Я чувствовал себя так же. Между нами всё происходило правильно, как надо. – Ну давай я схожу после тебя к твоему психотерапевту, пусть она мне тоже проведёт психологическую оценку. Скажет мне и тебе, что я в порядке. Я достаточно зрелый. Я знаю, чего хочу – и ты даёшь мне именно это, Валь. Теперь не выдержал уже Валентин. Обнял меня крепко, повалил, зацеловал. – Давай. Сходи, просто на всякий. You’re my tiny little kitten… – Только это, – я вытянул руку, не давая себя поцеловать. – Меня, конечно, всё это тоже заводит, но я же не всегда буду маленьким. Ты же понимаешь, что я вырасту? Не физически, но… – Конечно, понимаю. Я этого жду, хочу посмотреть, каким ты вырастешь. Не дай моим дебильным словам и фетишам себя остановить, расти куда хочешь и как хочешь. Моя психика тоже гибкая, я могу что угодно фетишизировать, – он подмигнул. – Сейчас наслаждаюсь маленьким школьником, потом буду потрахивать студентика, потом получу молодого специалиста. А там, глядишь, буду вытаскивать из офиса большую шишку Юрия Алексеевича, и заниматься с ним сексом на обеденном перерыве. Юр, я тоже люблю не твою роль нижнего и не твоё тело – хотя это, конечно, приятные бонусы. Я тебя люблю. Нынешнего и будущего. Авансом. – That’s a serious commitment, – улыбнулся я. – A big decision. – Мне давно пора начать принимать решения. Ты – первое и самое важное. Мне не нужно было даже отвечать и убеждать его в чём-то. Мне всё стало ясно про меня, про него, про наше с ним будущее. Дорога была видна – пусть непрямая, но впереди. Я тоже был твёрдо намерен пройти её вместе с нем. It was something very, very special. Just like him. Мы поговорили ещё немного о будущем, о возможных странах для переезда и об Эльзиной домашней порно-студии и клубе. Валентин говорил об этом спокойно: рассказал про цикл производства, оплату и некоторые дикие фантазии заказчиков. Я слушал и поражался, как он вообще ещё живой и отделался только паническими атаками. В сравнении с тем, что он рассказывал о студии, то, что он делал со мной – так, детские игры, осторожный танец, поиск путей взаимодействия. Я оглядывался назад и понимал, что между нами всё происходило как-то волшебно легко и правильно. Моё уникальное совпадение, мой идеальный Мастер – хоть я и вижу каждый недостаток, я могу простить и полюбить их все. Даже то, что он грёбаный кошатник. Когда стало очевидно, что секса уже не хочется, а рассказано было всё, что Валентин мог сегодня рассказать, я перекатился по кровати и дотянулся до телефона: – Есть идеи, что сегодня делаем? – Ну… Можно сходить куда-нибудь на ланч. – У меня есть идея. – Я уже вбивал запрос в поисковик. – Во, смотри, полчаса на метро. Там моя сестра работала, там хорошо. Полчаса же тебе можно, если с таблеткой? – А что такое «котокафе»? Что за зверь? – Валя взял у меня из рук телефон и полистал фотки. – Ты что, Валь? Ты никогда не был в котокафе? Это же рай кошатников, Мекка на полчаса! Полный антистресс! – Пятнадцать минут, – резюмировал он. – Там рядом Слава живёт, зайдём к ней на пятнадцать минут, если она дома. Познакомит тебя с Жирным. Кстати, ещё у неё шикарный голден-ретривер, Ролекс. – Золотистый ретривер! Они же такие классные! Что ты сразу не сказал, партизан? – я кинул в него подушкой и вскочил одеваться. – Твоя задача – чтоб я не умер сегодня и вовремя отовсюду ушёл, понял? – смеялся он. – А ты уже меня прибить пытаешься! – в меня прилетело обратно. – Я ещё вечером на тебя нападу, – пообещал я, натягивая футболку. Суббота выдалась отличной. Панических атак было две – в метро и перед входом в кафе. Но как только мы оказались внутри, Валентин успокоился мгновенно. Про котов не соврал: они сами ластились к нему, и он смог погладить даже самых вредных. Вытягивал руку, давал понюхать, а потом осторожно чесал им шейку и между ушей. Говорил что-то себе под нос – но не то же, что и мне: «Ох, какие мы пушистые, какие ласковые. Мурлычешь, да? Шумный какой. Какой большой котяра». Я сидел в углу с какой-то спокойной кошкой на коленях и тихо смеялся над тем, как двухметровый бугай гуляет и гладит всех, кто попадётся под руку. А мне больше понравился энергичный Ролекс в гостях у Славы. Он был рад новым лицам, прыгал вокруг и тихо бил лапами об пол в ожидании броска мячом – тип-топ, тип-топ. Мне казалось, что этот хороший мальчик понимает мои слова, общается со мной и со Славой и только и ждёт любого шанса поиграть. Жирный же величественно развалился на спинке дивана и давал Валентину аккуратно себя погладить. За пятнадцать минут, что мы были у неё, Слава развела целую теорию о собачниках и кошатниках и их психологических портретах. Мы с Валентином переглядывались. Что-то и правда совпадало. – Ну что, котёнок, продолжим начатое? – спрашивал Валя в лифте своего дома. Он наконец-то расслабился, первый раз со вчерашнего дня. Глаза чуть красные, но больше никаких проявлений аллергии. – За слишком глубокий минет я ещё никого не наказывал. Осторожнее надо быть с собой. Ты мне ещё пригодишься. – Он шлёпнул меня по заднице, прижимая к себе. Мы ехали на семнадцатый этаж, а лифт почти никогда не останавливался на промежуточных этажах. Я насмотрелся на Валентина за день, только и думал о том, что хочу вот этого осторожного мужчину, способного приласкать даже самых нелюдимых зверей. – Извините, Мастер. Чуть не испортил вашу игрушку. – Я откинул голову назад, позволил ему целовать себя. – Конечно. Накажу и прощу. Моё любимое – CBT. – Cognitive behavioral therapy? – съязвил я. Он хохотнул: – Это у нас в планах на понедельник. Cock and ball torture. – Он опустил руку на мой пах, сжал. – Целый ворох кусачих прищепочек на мошонке и на крайней плоти, пока я занимаюсь твоей задницей – как тебе идея? – Давай, – шепнул я в ответ. Уже в квартире он сдирал с меня одежду, зацеловывал всё тело, поглаживал намного бережнее, чем котов. Я знал, что уже через пятнадцать минут он перестанет меня беречь и начнёт бить, пытать и называть своей шлюшкой. Нет, не шлюшкой. Рабом. О моём статусе мне напомнил ошейник, который Валентин как всегда затянул так, чтобы это было однозначно безопасно для щитовидки. Снял футболку, сжал соски, притянул ближе к себе. Я зашипел от боли, чувствуя, что мгновенно возбуждаюсь. Прервал нас настойчивый стук в дверь. Валентин закатил глаза, чмокнул меня в щёку и пошёл открывать. – Вишнёвый пирог, твой любимый. Мама два испекла, – лебезил Валентин Валерьевич. Кто-то ещё скидывал в коридоре обувь. – Отлично, спасибо. Я заберу пирог, чтобы маму не обижать. Ты можешь идти, мы условились с тобой не продолжать общение. – Валь! – средний. – Валь, – старший. Я взял паузу, подумал пару секунд. Да, похуй. Все трое старших Леоновых знают, какие у нас с Валентином отношения. Я вышел в коридор прямо так, в ошейнике и без футболки: – Привет! Здравствуйте! Мой Валентин посмотрел на меня удивлённо, даже испугался моего вида. А потом поймал мой взгляд и довольно моргнул. Я признаю его как своего верхнего. При всех. Похуй на братьев, они меня видели и не в таком виде. И похуй на отца, он же приехал извиняться и понимать-принимать. Вот пусть и принимает, мы не собираемся облегчать ему задачу. Я пожал всем руки, принял у Валентина Валерьевича пирог. Тот был не то что озадачен – ошарашен. – Я поставлю чайник, Мастер? – Сядь, солнышко, я сам. Вторая. Стульев всё равно было только четыре. Гости прошли в кухню, расселись. Валентин принялся резать пирог, а я опустился на колени у последнего свободного стула. Руки сложил за спиной, выпрямился. Внимательно наблюдал за своим Мастером и гостями. Сергею и Валерию надо отдать должное – они усиленно делали вид, что всё в полном порядке, что так бывает всегда. Подумаешь, у младшего братика есть восемнадцатилетний домашний раб. Сплошь и рядом такое. Валентин Валерьевич смотрел на меня так, будто призрака увидел. Оглядывал голую грудь со следами снейка, кожаный ошейник. Я уверен, что он и спину мою углядел. Вот так, да. Валентин мой Хозяин, он меня наказывает и воспитывает, а я абсолютно добровольно подчиняюсь. Это было одновременно и провокацией, и демонстрацией наших с ним настоящих отношений. Я улыбался. Валентин поставил на стол блюдца с кусочками пирога. Одно поставил на пол передо мной. Налил всем чай. – А ему можно так нагло смотреть? – спросил вдруг отец. – Он у меня избалованный раб, многое ему позволяю, – улыбнулся Мастер, садясь за стол. Погладил меня по шее и по голове, и я довольно привалился к его бедру. На полу рядом с ним было комфортно, а в его присутствии – ничего не страшно. – Мне раньше нравилось, когда саб смотрит в пол в моём присутствии, но я слишком люблю Юрины глаза. Да и на тебя он имеет право так смотреть, ты ему такой херни наговорил. – Просто от тебя, извращенца, хотел оградить. И проверить, что там за любовь у вас. – Ты нас извращенцами приехал называть? Или у тебя есть, что сказать? – в голосе моего Валентина зазвенела сталь. – Валь, ты же понимаешь, что это извра… – начал было Валентин Валерьевич. – Он неисправим, – Валера закрыл ладонью лицо. – Папа, ты обещал, – вставил Сергей. Валентин Валерьевич вздохнул, перевёл взгляд с Вали на меня и обратно на Валю. – Я, конечно, этого увлечения не понимаю… – начал он издалека. Я не выдержал этой жвачки, приподнялся на одном колене: – А это и не надо понимать! Мы вас в это не тянем! Вам это надо просто принять! Неужели так сложно понять, что… – Юрочка, любовь моя, тихо, тихо, – почти шепнул Мастер, поглаживая меня по плечу. – Не горячись. Сядь. Давай послушаем, что он нам скажет. Я возмущённо дёрнул плечом, но сел на место. Меня успокоило только то, как Мастер держал меня за ошейник двумя пальцами. Неважно, как всё закончится – я под его контролем и защитой. – Я этого не понимаю, но постараюсь понять. И принять, – Валентин Валерьевич прикрыл глаза, собираясь с мыслями. – Я был неправ. На словах я отрекался от тебя, а на деле всегда спрашивал у Серёжи и Валеры, где ты и что с тобой. Все десять лет знал о тебе всё. Ты всегда был мне важен, ты мой сын. Я строил дачу и думал, что когда-нибудь она достанется вам, всем троим. – Какая, к чёрту, дача… – покачал головой Валя. – Сдалась мне твоя дача. Ненавижу частные дома. – Валюш, – Валентин Валерьевич подвинул стул, положил руку сыну на плечо. Я смотрел на них снизу вверх. – Извини. И за то, что случилось тогда, и за вчерашнее, и за свадьбу. Я старый дурак и просто не понимаю этого всего. Я постараюсь про это почитать, вникнуть, понять. Но даже если не получится – я всё равно тебя приму. Любым. Я люблю тебя, сын. Я хочу с тобой общаться, даже если это общение будет сложное и натянутое. Прошу, прости за всё. Валентин-младший, маленькая пидорская копия, прикрыл глаза, лишь бы не смотреть на лицо отца. И, может, пытался удержать эмоции. – Ты ещё кое перед кем забыл извиниться, – он кивнул на меня. Валентин Валерьевич посмотрел на меня. Опустился на колени, посмотрел мне в глаза. Точно так же положил руку на плечо: – Юрий. Извини. Был неправ, очернил твоего… – Мастера, – ответил я с улыбкой, протягивая ему руку. – Принято. Они были так похожи, эти виноватые врущие Валентины. Такое же раскаяние, такая же надежда на прощение во взгляде. А взгляд совсем преданный, собачий. Братьям кусок в горло не лез, они напряжённо вглядывались в младшего. Валентин Валерьевич ожидал вердикта. И только я сел расслабленнее – избалованный раб, надо соответствовать, – и пил чай. Мастер ещё только думал, а я уже предугадал ответ. – Ладно, – ответил Валентин просто. – Давай попробуем. Ладно-прохладно. Отец протянул руку, сын пожал её. Вражда и холод ещё чувствовались, до полного мира и гармонии ещё далеко. Но первый шаг сделан, договор о взаимном прекращении боевых действий подписан. The agreement on the bilateral cessation of hostilities, как написали бы в пресс-релизе МИДа. Осталось только поднять страну из руин. Процесс восстановления будет долгий, как и избавление от панических атак. – Я не пытаюсь тебя подкупить, – начал Валентин-старший. – Но в качестве извинения… – он выложил на стол несколько бумаг из своего портфеля. Тут ещё твои подписи нужны на дарственных. Квартира и так твоя, просто тебе так проще сдавать будет, а на машине ты давно хотел научиться ездить. Она старенькая, конечно, но я чаще езжу на «Кие», а эту красавицу берегу. А тут думаю – чего ей в гараже стоять, для первой машины самое то, как раз механика. – Только ты мне всю жизнь твердил, что психически больным за руль нельзя, даже когда у меня была явная ремиссия. Не пускал даже порулить, – отрезал Валентин. – Теперь ты справишься, я верю. Валерка вон какого-то чудо-врача тебе пообещал, антидепрессанты новые. Не получится у тебя – так пусть Юра учится, ему самое время. Так как, Валюш, примешь мои подарки? Не миллионер, конечно, и это маленькая плата за те десять лет, но… – Приму, – кивнул он. – Спасибо. Он больше ничего не говорил, а Валентин Валерьевич исчерпал все свои скудные извинения. Никому не было понятно, что делать дальше, о чём говорить. Вроде свои, а вроде чужие. Вроде мир, а вроде вражда. – Ладно. Я пойду, не буду вас отвлекать. Заедешь на неделе, Валюш? Хочу у тебя совета спросить по поводу новой книги, по американистике пишем – как раз по твоей части. И к нотариусу надо, подписать. Машина в гараже у меня, ключ вот. – Заеду, – заверил его Валя. – Заезжай, сын. Я тебя жду в любое время. Вас с Юрой. Не понимаю я вас, педерастов-извращенцев, но раз вы друг с другом счастливы… – Папа, мы договаривались! – прикрикнул Валерий. – Я всё тебе объяснял! – Да, помню. Валь, – отец раскрыл объятия, и Валентин нехотя приподнялся. Даже руки не раскинул, просто позволил себя обнять. Но я увидел, как дрогнули у него пальцы рук, как дёрнулась коленная чашечка, как чуть опустилась голова. Объятия были некрепкие и неловкие – но лучше, чем крики. Закрыв за отцом входную дверь, Валентин вернулся в кухню уже менее напряжённый. Я доедал вишнёвый пирог – вишня цвета губ моего Мастера – и хитро улыбался. Валентин Валерьевич практически в точности исполнил мои инструкции. Мастер сел, снова погладил меня. Это было слаще любого пирога. Братья наконец-то улыбались друг другу, расслабленно откинулись на стульях. – Аллилуйя! – объявил Валерий. – Постарайтесь теперь не разосраться, – сказал Сергей. – А то знаю я вас. Юра старался-старался, а вы одной ссорой всё перекроете. – Ради Юриных стараний и я постараюсь, – кивнул Валентин. – Дайте мне только с собственной головой разобраться. – Я проведу с ним ещё беседу, маму подключу, – заверил средний, дёрнув кудряшками. – Ну что, за мир? – За мир. Валерий поднял чашку с чаем, смешно заставил всех чокнуться – меня в том числе, пришлось привстать с пола. – Да сядь ты уже на стул, чего комедию ломаешь, – усмехнулся Сергей, глядя на меня. Я опустился обратно на пол и положил подбородок на бедро Мастера: – Мне тут хорошо. Было в воздухе что-то странное. Какая-то переглядка, опаска, игра. Сергей не мог отвести от меня взгляда, а Валентин, в свою очередь, напряжённо вглядывался в старшего брата. – Серый, даже не думай. Это была одноразовая акция. Он мой. – Да я не думаю. Меня не привлекают мужчины. Только один, конкретный. Ты же знаешь. – Знаю. Тебя привлекаю только я, – ответил Валентин. Теперь они смотрели друг другу в глаза испытующе. Желание было густое, долго сдерживаемое, непонятное стороннему человеку – очень запретное. И явно взаимное. – Валера мне рассказал, что было у вас с Эльзой. Если бы я знал, я бы тебя вообще туда не пустил и не звал бы её никогда. Я думал, тебе с ней хорошо, а ты… Вот у меня же получалось останавливать твои панические атаки, помнишь? У меня бы получилось тебе помочь. Наша жизнь была бы совсем иной, – он протянул к нему руку, накрыл ладонь своей. Валентин только кивал и прятал глаза. – Была бы. К чему это сейчас, тебе брак в голову ударил? Поздно, Серёж. – Я первый раз слышал, чтобы Валя называл старшего брата так. – Ты женат. Я, считай, обручён, – он провёл свободной рукой по моему ошейнику. – Ты же не верхний, Валь. Я смотрю на тебя и вижу, что не верхний. Тебе не дано. – Не стопроцентный верх, да. Но свитч с тенденцией вверх, – Валентин вперился в него взглядом, приподнял бровь. Руку не убрал. У меня уже стоял от одной только мысли, что моего Мастера отдоминирует и выебет его же старший брат. Я был совершенно не против. Валерий вмешался, ударил обоих по рукам, оттолкнул ладони в стороны. – Ебанулись?! Мы тут десять лет убеждали одного мудака, что быть геем – нормально. Вы представляете, как кошмарно жить с инцестом?! Я видел на практике таких. Это никогда не проходит бесследно, это никогда не заканчивается хорошо! Это только в моменте кажется прикольно, а на деле не отмыться никогда, потому что социум свой отпечаток накладывает! Валя с Юрой ещё сравняются, через пять лет никто и не вспомнит, кто препод, кто ученик. Но вы братья! Не сметь! Да вам повезло, что у вас шанса не было! Дебилы! – Да, – согласился Сергей. – Да, – улыбнулся Валентин. – С меня хватит неприятных ярлыков. – Мы тогда двинем. – Давайте. Спасибо, что заехали. Когда мы пожимали друг другу руки, Сергей улыбнулся мне тепло и почему-то едва заметно кивнул. Отдаёт мне своего мелкого. Не знает, что он уже давно и с потрохами мой. Я сел обратно на пол доедать пирог, а Валентин пошёл закрыть за братьями дверь. Вернувшись, он не сел на стул, а опустился на колени рядом со мной: – Колись, больно было падать? – улыбнулся он. – Чего? – Больно было с небес на землю падать, а, ангел-хранитель? You’re my guardian angel. Я не могу найти этому другое объяснение. – А что я-то? – я дотянулся и поставил тарелку на стол. Валентин тут же заключил меня в объятия. – Да брось, мы с братьями десять лет пытались, а ты… Я знаю, что это не его слова, но он всё равно извинился. Unbelievable. Как ты это сделал? Я пожал плечами: – Я ему сказал, словами через рот, без криков и обвинений, мол, ты ждёшь извинений за вот это и вон то. Ты тогда застрял в котокафе – руки намывал и шерсть с себя отряхивал, помнишь? – Помню. Меня аж парализовало, когда я от него такое услышал, – качал он головой. – Ты только не морозься с ним так больше, ладно? – Ладно. Буду стараться нормально общаться. Юр, Юрочка, ты просто… Слов не могу найти. What in hell did I do to deserve you? – повторил он вопрос, который уже задавал на мальчишнике. – Беда за бедой, а ты каждый раз оказываешься рядом. – Это называется «партнёр», – съязвил я. Валентин язвительной интонации не заметил, повалил меня на кухонный пол, осторожно придерживая затылок, и поцеловал. – My saving grace это называется, – смеялся он, целуя уже не только в губы: щёки, лоб, нос, в шею и за ушами. – Никогда у меня не было такого партнёра. Партнёра в принципе, в таком случае. Он подтверждал все мои догадки о его прошлом. Какие-то увлечения по молодости, одноразовые связи и Эльза, которая умело им пользовалась и выкинула за ненадобностью. Хреновый саб, значит? И это после всех этих видео, в которых он и участвовать-то не хотел. Я никак не мог понять, почему он говорит, что всё не так однозначно. Да и чёрт с ним, не залезу же я к нему в голову. Захочет – расскажет, я выслушаю. Сейчас меня больше волновал другой вопрос. – У тебя что-то было с Сергеем? – Нет, – покачал он головой. – И не будет. Так нельзя. – Не будет. Фантазия интересная, но я не хочу тебя делить, – я вытянул руку вперёд и положил ему на горло. Не сжимал – пока что. – Не будет. Я только твой, – подтвердил Валя. Я решил поверить – не ему, а собачьей преданности в его глазах. И именно решил, а не поверил, как обычно, быстро и бессознательно. Валентину нужно дать возможность увидеть, что в него верят. Как он поверил в то, что из меня получится сабмиссив, так и я поверю в то, что из него получится доминант, которого я заслуживаю. Give him some credit, give him the benefit of the doubt. Оставался только один вопрос. – Валь, а ты думаешь, Валера прав? Мы сравняемся с тобой когда-нибудь? Валентин, казалось, был готов к такому повороту. – Как только ты перестанешь походить на подростка – да, вполне. Не по годам зрелый ты и молодящийся я. Думаю, на каком-нибудь европейском курорте люди даже не будут сильно сворачивать шеи, чтобы на нас посмотреть. Будут думать, правда, что у меня много денег. Надеюсь, к тому моменту это и будет правдой. – А в постели? Сравняемся? – А ты хочешь быть на равных? Или сверху? – он чуть отстранился. Я не услышал в вопросе подвоха. Взгляд у Валентина был спокойный, как будто он готов был к любому ответу. – Может быть. Хочу попробовать. Не сейчас, потом. – Скажи только, как захочешь, партнёр, – подмигнул мне Валя. – You can have me anytime. Он не врал, я видел. Он позволит мне доминировать в любой момент, стоит мне только захотеть. В тот момент опала вся шелуха разницы в возрасте, в опыте, в социальном положении, отошли на второй план роли верхнего и нижнего. Валентин – такой же ранимый, нервный, бурно реагирующий придурок, как и я, только с другой цифрой в паспорте. Протяни руку, приласкай, зажми в кулаке волосы на затылке – и он подчинится и отдастся, весь твой. Вернее, мой. Я всегда думал, что верхний должен быть старше, сильнее, мудрее. Его надо бояться, уважать, ему нельзя смотреть в глаза и перечить. А теперь я смотрел на Валентина – прямо и без всякого страха. Он не божество, не несгибаемый доминант, не идеальный мужчина. И чем больше я об этом думал, тем понятнее, человечнее и роднее он становился – и тем проще становилось ему доверять. Я отдавался ему в пользование не потому, что так чётко были распределены роли, а только и исключительно потому, что хотел этого сам. Мы с ним равны, и быть его нижним от этого только приятнее. – Но процентов девяносто… девяносто пять процентов времени я хочу быть снизу, – улыбнулся я. – Я, правда, не всегда буду мальчиком-зайчиком, уж извини… – Юра, для меня ты будешь мальчиком столько, сколько сам захочешь. – Валентин снова приступил к поцелуям, вытянул мои руки наверх и удержал у меня над головой. Мягко совсем. – Зайчиком, бельчонком, котёнком, щеночком, ангелочком, крошкой и малышом, кем захочешь. – Мяу, – ответил я, подставляясь под поцелуи, тычась носом в его лицо и ласкающую меня ладонь. – Сегодня, значит, котёнок. Ты же моя ласковая прелесть, – он почесал меня за ушком, над ошейником. – Что, даже шлюхой обзывать не будешь? – усмехнулся я. – А надо? У меня сегодня не то настроение. – У меня тоже. Но ты обещал наказать за утро. – О, непослушного котёнка надо наказать? – он приподнял мою ногу и легко шлёпнул меня по заднице через джинсы. Мой стояк уже невозможно было не заметить. Я бесстыдно потирался пахом о его бедро. – Мур, – только и ответил я. – Накажите меня, Хозяин. – Так хочешь этого именно сегодня? – Не просто хочу: мне это нужно, Мастер. – Будет больно, – он улыбался хитро, надавливал бедром между моих ног, нависал сверху. Я уже и думать забыл про то, что пару минут назад мы были на равных. Мой Мастер вернулся из пучин паники, вынырнул, он снова со мной. Никто не видел в нём верхнего, такая картина предстаёт только передо мной. Только со мной он такой, только я вижу его в действии, только я знаю, на что он способен, именно я ношу на себе его ошейник и его следы. Он только мой верхний, никто не посмеет отобрать его у меня. – Сегодня боль будет жмущая и жгучая, именно на члене и яичках. И в заднице. Резиночки, зажимы и имбирь. I want to hurt you, kitten. – Please do, – отвечал я, уже еле дыша от возбуждения. Я лежал под ним уже полуодетый и распятый, и отчаянно хотел, чтобы он дотронулся до моего члена. Валентин не дал, встал, отряхнулся, а затем поднял на ноги меня. Как будто я ничего не весил. – В холодильнике остался корень имбиря. Вырежи не как в тот раз, а нормального размера пробочку. И с узкой ножкой. Это будет твой хвостик на сегодня. Я сейчас. Он ушёл лишь на минуту. Я только начал чистить имбирь, когда он снова встал позади меня. Совершенно бессовестно расстегнул мою ширинку и приспустил джинсы, прижался стояком ко мне. Он сам всё ещё был в джинсах, я то и дело касался копчиком пряжки ремня. – Я сейчас порежусь… – Это потому, что ты нож неправильно держишь. Ну кто режет на себя? – Моя мама, кто ещё. – Мама-то мастерица, она умеет не резаться. А как ты ещё не порезался так – понятия не имею. – Он осторожно положил ладони на мои, раскрыл мои пальцы и вложил нож по-другому. – Вот так. Пробуй. Я счищал кожицу с корня имбиря, а у меня и так уже всё внутри горело, как в тот раз – от близости Валентина. Под конец он просто забрал у меня нож и корешок и доработал форму сам, пока я, расслабившись, прижимался к нему всем телом. Он сполоснул корень холодной водой, нагнул меня прямо над столешницей и осторожно ввёл широкую самодельную пробку внутрь. – Вот, котёнок, вот и хвостик тебе подходящий. Это чтобы напомнить тебе, какая из твоих дырочек теперь будет основной. Ротик и носик будем беречь, ладно? – Ага… – Разве котята так говорят? – Мяу, – поправился я, закатив глаза. Игра мне нравилась, но повредничать было необходимо. – Идём, займёмся твоими нежными яичками. Я бы тебя кастрировал, но мне слишком нравится тебя мучить. Страшная угроза была произнесена шутливым тоном – но задела самые нужные струны. Сокровенный страх кастрации посылал волны ужаса по всему телу. Это высшая мера наказания для любого мужчины, за этой чертой ты уже бесполое существо. Без яиц и жизни нет никакой, никакого удовольствия. Мне нравилась эта мысль, это стояло наравне с поясом верности: просто обслуживать своего Хозяина, быть дыркой для слива спермы; быть его удовольствием, не получая своего. Эта идея парадоксально возбуждала и гнала кровь в член. Мастер запечатал это моё возбуждение, зафиксировав мой член в тугих эрекционных кольцах: одно у основания члена, два других вокруг налившейся мошонки. Натягивать их было тяжело, кожу и чуть отросшие волосы то и дело зажимало, оставались красные полосы. Да и плевать, для этого мой член и нужен – чтобы он мог пытать меня в самых чувствительных местах. – Ну вот, а теперь к основному действию. Готов, лапушка? – касание на шее шло вразрез с болью в паху. – К какому? – К зажимам, конечно. Смотри, какие: новые, металлические, специально для тебя покупал. – Не-е-ет, – протянул я, пытаясь отползти от сидящего на кровати Валентина. Он поймал за локоть и притянул к себе. Плед под моими коленками пошёл рябью. В заднице становилось тепло от корня. – Ты сам хотел, чтобы было больно. Я всё равно это сделаю, мой хороший. Тебе это нужно, ты сам меня об этом попросил. – И так больно, и имбирь уже… – Так это же прекрасно. Давай, встань и раздвинь ножки. Всё ради тебя, я лишь исполнитель. Он поддержал меня, я выпрямился и едва раздвинул ноги – от каждого движения корень имбиря сдвигался и выпускал какие-то жгучие соки. Пробка в этот раз была большая, я чувствовал внутри каждый сантиметр. Снаружи тоже жгло, даже стоять было сложно. Хотелось лечь и не двигаться. – Вот так, умничка, какой послушный котёнок. My good little pet. Я знаю, я знаю, что больно. Терпи ещё чуть-чуть. Вот и всё, все пятнадцать зажимов. Вставай на коленки, покажи мне, что получилось. Из пятнадцати чуть ребристых зажимов девять были у меня на яйцах, сжимали и без того натянутую до предела кожицу. Остальные шесть расположились вдоль ствола члена. Ещё два на сосках Мастер не посчитал. Я к тому моменту был даже рад боли, потому что она хоть как-то отвлекала от жжения в анусе. – Развернись. Вот. Имбирь работает, я надеюсь? – Работает, – протянул я, распластавшись на полу раком, задницей к нему. Фраза была больше похожа на всхлип. Я и правда чувствовал себя маленьким и беспомощным. – Скулишь, как щеночек, а не как котёнок. Принеси-ка мне стек. Апорт! – Он кинул стек в другой угол комнаты. Серьёзно? Он серьёзно хочет поиграть в это, чтобы я в зубах принёс ему стек, как собачка? Блять, как же это унизительно. И как же это заводит. Я знаю, что он смотрит на торчащий из моей задницы кончик имбиря, разглядывает звенящие и цепляющиеся друг за друга зажимы на яйцах, смотрит на следы и ошейник. Поза и движения униженные, животные. Я, как преданный пёс, беру в зубы стек и на четвереньках ползу к нему. Я хороший мальчик, я послушный мальчик, я его мальчик. – Ты же мой умница, а как крутишь хвостиком, – он погладил меня по голове, за обоими ушами. – Good boy. Ещё раз. И ещё, и ещё. Боль усилилась. Я ползал перед ним на четвереньках, вертел задницей, стараясь найти положение, в котором пробка не будет так сильно жечь, но всё впустую. Всё стало ещё хуже, когда стек пошёл в дело. – Место! Ложись. Я полулежал на коленях у Мастера, одна его рука чуть обнимала меня, а второй он бил меня по заднице стеком, прямо по старым следам от трости. Я и правда выл, как пёс, толкался мордой в его обтянутый джинсами пах. Мне было спокойнее так, между его ног, где запах такой знакомый и терпкий. – Больно, мой хороший? Всё для твоего же блага, всё для тебя. Это чтобы ты запомнил, что себя надо беречь. Больно тебе делаю только я, и только я решаю, когда я буду трахать тебя в рот и насколько глубоко. Я велел тебе быть осторожнее, а ты увлёкся. Не забывай впредь, радость моя. Вот так, да. Мне очень нравится причинять тебе боль. Порадуй меня. Я и радовал: скулил ему в бедро, бессловесно выпрашивал пощады и разрешения отсосать, подставлял задницу под удары, звенел зажимами. – Хочешь член в ротик? А нельзя, – сказал он поучающе. Таким тоном он вёл уроки у пятиклашек. – Сегодня нельзя. Расстегни ширинку, но не трогай его. Крупный член был близко, прямо перед носом. Мой Мастер чуть откинулся назад, рассматривал меня и дрочил себе, приказав мне раскрыть рот и вытянуть язык. Насадиться на член хотелось на каком-то бессознательном уровне, настолько я привык у него отсасывать. А он дразнил меня, касался горячей головкой языка и не давал взять. Я тихо постанывал и нетерпеливо потирался своим членом о его голень. – Пытаешься поиметь мою ногу, щеночек? Ну, пробуй. Это всё, что тебе сегодня светит. Тебя ещё дрессировать и дрессировать. Но пока погоди – подними голову чуть выше. Язычок ещё немного, скажи «а». Это заслужил. Он кончил мне в рот с громким стоном, чуть касаясь головкой языка. Держал за подбородок, но я и сам послушно держал рот раскрытым. – Не закрывай. Пусть течёт, не смей закрывать. Ну-ка, покажи мне, какое ты животное. Кончишь так, просто потираясь о мою ногу. Я знаю, что ты умеешь. Давай, разрешаю. В его глазах не было ни грамма жестокости в тот момент, только игра, забота, внимание и восхищение. С такой любовью смотрят на домашних животных, на детей – и на сабмиссивов, которые потираются измученным членом о джинсы, пока изо рта на колено, на голень и на пол стекает сперма. – Ты очень красивый, Юра. Beautiful, – шепнул Валентин, поглаживая меня по голове. Я кончил то ли от его касания, то ли от его слов, то ли от нестерпимой боли в яйцах. Волшебно. Сам не понял, как я оказался на полу после оргазма. Но я лежал на спине, Хозяин был надо мной, его ступня на моей груди. Он осторожно стягивал зажимы одной рукой, а другой заталкивал мне в рот мою же сперму, оставшуюся на его джинсах. Я был потерян, дезориентирован и удовлетворён как никогда. Облизывал губы, пытаясь проглотить всё. – Открой рот, – приказал он вдруг, нависая над моей головой. Я послушался, не открывая глаз, а через секунду услышал характерный звук и почувствовал на языке плевок. – Вот теперь можешь глотать. Ну всё, Нечаев, ниже некуда. Лежишь, измученный, прижатый к полу ногой, и глотаешь чужую слюну. Вот только ощущалось это, как подарок от моего Мастера, и как ещё один знак моей принадлежности ему. Только он имеет право делать так. И только он способен так приласкать, вымыть и осыпать нежностью. Я и после сессии не перестал был его маленьким беспомощным мальчиком, которого надо окружить любовью. Он называл меня всеми уменьшительно-ласкательными, которые мог вспомнить, размазывал по пострадавшим местам крем, разминал мышцы и целовал в лоб. В его объятиях я забыл и об аденоме, и о предстоящих экзаменах в основной период, и уж тем более о всяких Эльзах. Весь я превратился в чувство. Первый раз в жизни мой сабспейс вышел за пределы сессии, растянулся на весь вечер, разошёлся по венам сладкой наградой. Каждое прикосновение Валентина только увеличивало это чувство. Я плавился в его объятиях, растекался вдоль его тела – и совершенно не стыдился себя. Мне было важно, чтобы он продолжал меня касаться. – Эй, ты куда? – возмутился я сонно, когда он вдруг включил ночник. – Никуда, солнце. Просто таблетку пью, чтоб не было как вчера. Всё, весь твой. Что ты так скулишь? – умилился он, приглаживая мои волосы и целуя в висок. Любил он трогать мою голову, особенно после этой истории с аденомой. Как будто старался не дать вырасти новому образованию в гипофизе. – Ты всё-таки не котёнок, а кутёнок. – Кутёнок? – Ты не знаешь это слово? Это в Поволжье и в Сибири означает щеночка. Кутёнок, кутята. Бабушка у меня говорила: «Спи, кутёнок, не базлай». Ну-ка, а как ты продолжишь «жадина-говядина…»? – Немецкий барабан, – ответил я уверенно. – Кто на нём играет, тот рыжий таракан. – Ого, батенька, да вы москвич в сотом поколении, – рассмеялся он, всё ещё касаясь губами моего виска. – Папа у меня классный учебник написал по диалектологии, привезу. Заеду завтра к родителям. – Давай. А я к маме. И к бабушке загляну. И с ребятами надо встретиться. – Правильно. А то у нас с тобой в понедельник терапевт, а там у тебя экзамены… – Ой, Валь, не напоминай! – я накрыл нас обоих одеялом. – Молчу, молчу. Спи, кутёнок. – И не базлать? – спросил я. Я не знал, что значит это слово, только догадывался. – И не базлай, – подтвердил Валентин и выключил свет.