Несвятой Валентин

Это случилось после математики и русского, за два дня до экзаменов по обществу и истории, которые шли друг за другом. Я ходил по его кухне туда-сюда, причитал о том, что не готов. Валентин смотрел на меня устало. — Я не сдам, блин! Я не готовился, я всё время проводил с тобой, всегда отменял занятия! Я не сдам это грёбаное общество! Вообще, блять, никак! — Всё будет хорошо, — повторил Валентин, наверное, в сотый раз за вечер. — Ты готовился, ты всё сдашь. — Я готовился по другим предметам, а на общество с историей забил напрочь! Этот скайп вечно отменял то я, то она. Это от твоего инглиша никуда не деться, а тут… Я уже видел, как он бесится, как сжимается челюсть, как руки начинают нервно отбивать дробь на кухонном столе. Он всегда дышит так глубоко перед тем, как взорваться. А и похуй, я не буду бегать вокруг него на цыпочках. Его очередь меня успокаивать. Пусть соберётся с силами и сделает то, что должен. — Юрочка, ты же умник. У тебя по русскому уже сотка. Я не думаю, что на других предметах будет значительно хуже. — Девяносто восемь — это не сотка, — отрезал я. — А тут хорошо, если восемьдесят наберу. Но не наберу ведь. — Кто-то мечтает об этих восьмидесяти. Тебе сколько надо? — Мне надо сдать! Нормально! На максимум! — я хлопнул руками по столу. — Юр… — Хватит «юркать»! Ты не понимаешь! У меня, блять, всё внутри трясётся, а ты даже выслушать нормально не можешь! Думаешь, с этого «всё хорошо» всё и правда станет хорошо? Тогда каждый раз, когда у тебя будет паническая атака, я тебе буду говорить «ну ты не паникуй»! Ты слушаешь и не слышишь! Валентин тоже ударил ладонью по столу, покосился на меня зло. — Хватит ныть! Я думал, я с мужчиной встречаюсь, а ты… Я сложил руки на груди, опёрся о стену. Я смотрел на сидящего Валентина сверху вниз. Говнюк, даже не может найти нужные слова сочувствия. Даже рассказать мне про себя не даёт, только затыкает! Мужчина, блять. Да, мужчина. Кто сказал, что мужчины не могут жаловаться? — Ну? Кто я? Fucking say it. — Ты мелочь, нытик и пискля. На ровном месте истеришь. Они всё равно пройдут, ты ничего с ними не сделаешь. Собери яйца в кулак и просто сдай. Это же легко. Школьные экзамены — это полная хуйня. — Полная хуйня, Валь — это ты и твоя неспособность даже поддержать! Я, блять, за ручку его держу, «давай подышим», «какого цвета машинка», сюсюкаюсь с ним — а он не может даже понять, что меня одиннадцать лет в школе этими экзаменами третировали! Конечно, я волнуюсь! Челюсть опасно дёрнулась, губы сжались в ниточку. Он встал, грозная гора, весь в чёрном. Сегодня на нём были чёрная рубашка и кожаные штаны. — Ты думаешь, я за тебя не волнуюсь? — Я думаю, что нет. — Я специально отвёл взгляд. — Я думаю, что тебя волнует только секс и Тема, а не я сам. Ты даже человека во мне не видишь, Валь. Он шагнул ко мне, приподнял за подбородок: — А если и правда не вижу? Вижу только своё домашнее животное, которое скулит что-то не по делу. Маленькая тупая сучка. Ты разве не понимаешь, что результат этого экзамена не имеет значения? Из нас двоих обеспечивать и командовать буду я. А ты — для того, чтобы обслуживать меня. Теперь я тоже был зол. Он смотрел сверху вниз уничижительно. Я не любил его такого, агрессивного и напряжённого. Мог бы хоть раз засунуть себе в жопу своё самолюбие и уделить внимание мне. Но нет, весь фокус только на том, как у него, бедненького, не работает психотерапия, и какая у него бессонница в качестве побочки. Эгоистичный мудак. И правда думает, что между нами важнее всего секс и ДС-отношения. А на то, что у меня универ, и похуй уже. А какие планы были! Двуличная тварь — она всегда двуличная тварь. — Да иди ты в жопу! Не буду я тебя обслуживать! Я хочу в конкретный универ, хочу учиться, хочу работать в МИДе! — я оттолкнул его. Он мне показался каким-то другим, чужим. Трезвый, но неадекватный. — Ты как с Хозяином разговариваешь, а? — он зажал в ладони ворот моей футболки, прижал всем телом к стене. — Тебя давно не наказывали, нарываешься? Следы прошли, надо новые? — Не играю я с тобой в собачонка и Хозяина сейчас! Руки от меня убери! Красный! Вместо полной остановки экшена он зажал меня только сильнее, выкрутил одно запястье. — Ты нарываешься, Юрий. Ну ничего, получишь своё. — Красный! — крикнул я ещё раз. Уже даже соседи должны были услышать. — Я тебе уже говорил, что будет, если ты меня хоть пальцем тронешь! Мне не стыдно, я не побоюсь в полицию пойти! Пусти меня сейчас же! — Shut the fuck up, — мне прилетела пощёчина. — Да хера с два! Ещё ты будешь руки распускать! Другое домашнее животное себе ищи! Я не позволю! — Ещё как позволишь. После первой пощёчины была и вторая, и третья — всё по той же левой щеке. Взгляд у него был как в тот раз у меня дома, полупьяный. Но не шальной, а яростный, как на свадьбе Сергея. — Ты сам говорил, что такое надо обсуждать заранее! Что это не окей, не БДСМ, что так нельзя. Не смей меня бить! Но он всё-таки посмел. Ещё несколько пощёчин, от которых я отчаянно отмахивался, а дальше последовал кулак в челюсть. Это не сессия, не нежный толчок в скулу, не притворное насилие. Не знаю, на каких таблетках он сидит, но они ему не помогают. Ему уже ничего не поможет. У него в голове каша, он не разбирает, где Тема, а где уже насилие. Никакой «красный» не спасёт. Пиздец, Нечаев, надо было бежать, пока была возможность. Теперь всё, пути назад нет. Я уже нарисовал у себя в голове картинку медосмотра и допроса у следователя. А все, кроме мамы, будут против меня — даже Валентин Валерьевич знает, что между нами происходит что-то полунасильственное, причём с моего согласия. Слава о моих пидорских отношениях с учителем точно дойдёт и до универа. Это если я уйду сегодня живым. Я пытался его оттолкнуть, ударить, высвободить выкрученную руку, но на каждый мой удар он отвечал двумя своими. Получать в грудь и в живот от него, от своего Валентина, от самого родного человека, было невероятно больно. Но факт — он уже бьёт меня кулаком, он уже перешёл черту. На животе останутся синяки, как после Корнеева, и хорошо, если не пострадают внутренние органы. Всё случилось слишком быстро, я даже не успел осознать весь ужас. Я пытался поймать его взгляд, образумить, объяснить ему, что он творит. Чтоб он заметил, как больно он мне делает, насколько это красная зона, что он натворил, как уже разорвал всё моё доверие в клочья. Мне надо было понять, что он на такое способен, ещё когда он изнасиловал меня после того, как я разбил его телефон. Но тогда он всунул член в уже смазанную дырку, это было проще. Стоп-слово я сам не сказал, у меня был шанс. А теперь я сказал уже всё, что мог, и это не помогло. Это конец, конец похлеще аденомы. Я должен был видеть, что он насильник. Я сам виноват. — Валь, Валь, пусти, — всхлипывал я, сопротивляясь уже не так активно. Тело реагировало само, я пытался увернуться от ударов. По животу, по бокам, по рёбрам. — Ты не понимаешь, что делаешь, Валь… В глазах у него была вся та любовь, которую я видел и до этого. Не знал, что она может обернуться такой страшной яростью. Про экзамены я забыл напрочь. Валя, мой обожаемый Валентин, мой Мастер посмел поднять на меня руку по-настоящему. Было больно не физически — морально. Всё случилось за доли секунды, потребовалась всего одна вспышка ярости. Он нестабильный, он психически больной, он огромный и сильный, и с ним невозможно совладать. Я не смог — никогда и не был способен удержать эту силищу, эту травму, эту боль. Он выплёскивал это всё на мне. — Хватит! Хватит! Нет! — Не хватит. Я велел тебе заткнуться, а ты всё ещё ноешь. — Мне же больно… — только и ответил я, хватаясь за живот. — А тебе и должно быть больно, тварь. Отвлеку тебя от твоих дурных мыслей. Чтоб помнил, чей ты раб и какая у тебя цель в жизни. Он поставил мне подножку, одновременно подталкивая меня рукой вниз. Я больно ударился бедром и локтем о плитку. Вот тебе и забота, вот тебе и soft dom, вот тебе любовь и планы на будущее. — Валь… Мастер, я не… — Ты заткнёшься сегодня или нет?! — крикнул он, впечатывая в мой бок нос тяжёлого кожаного ботинка. Почти что берцы, совсем новые. Сегодня покупали. День в торговом центре не предвещал кошмара сегодняшнего вечера. Я не успел ответить, не успел выдохнуть, как удары посыпались градом. Я не мог даже приподняться, так было больно. Это, блять, не сессионная порка — это настоящее избиение. Валентин попадал носом ботинка по рёбрам, пару раз с силой наступал мне на живот и много и сильно бил по бедру. Меня добил удар в пах, от которого я свернулся в комок на полу. Побои продолжались по ногам и по бёдрам. Но больше всего ему нравилось бить меня между ног — я слышал ухмылку в голосе, чувствовал, что это движение было наиболее активное и с замахом. Отбивную из меня делает, тварь. Засажу его. — Ну что, кто твой Хозяин? И мне бы кивнуть, согласиться, пойти у него на поводу, раз уж побои всё равно точно смогу снять. Но я, как всегда, не смог заткнуться вовремя. — Уж точно не ты, мразь. — Не дошло до тебя, да? — усмехнулся Валентин. — Ты мой. Всё. Не будет никакого экзамена по обществознанию. Ты улетаешь со мной послезавтра, и посмей только пискнуть во время перелёта — твоей матери не поздоровится. Ты прекрасный материал: фотогеничный, гибкий. We just have to work on this attitude of yours a little more. — Валь, ты же не… Я чуть не плакал. Всё правда, все слова Валентина Валерьевича, вся хуйня про криминальный синдикат, вся хуйня с Эльзой. Блять, вот это я попал в переплёт. Как же от него сбежать, пока не поздно? В животе скручивались боль и самая настоящая паника. — Ты знаешь, как ты должен ко мне обращаться, сука. — Он ударил меня в пах ещё раз, контрольный. — Ну-ка, повтори. — Нет, — ответил я. Поплатился ещё одним приступом боли в яйцах, сминающей всё на своём пути. — Повтори! — Хозяин, — я старался вложить в голос как можно больше отвращения. Он, кажется, не услышал, удовлетворился ответом. Блестящий кожаный ботинок оказался у меня перед носом. Очевидно, что надо было целовать. — Повтори, ещё раз, как следует. — Хозяин, — повторил я, с трудом собирая губы таким образом, чтобы это касание хотя бы отдалённо напоминало поцелуй, а не гримасу. Дрянь ты, а не Хозяин. — Again. — Хозяин, — я повторил движение, заодно оставил на коже каплю своих слёз. Меня радовало только то, что он перестал меня бить. — Вот так, good little slut. Молчать, терпеть и подчиняться — разве я этому тебя не учил? Я не ответил. Молчать — это, возможно, единственный способ выжить сегодня и получить возможность позвонить в полицию или маме. А ещё не получить дополнительных повреждений. Я уже не сопротивлялся, когда он меня раздевал, натягивал на меня ошейник и ставил раком. Чувствовал, что ебать он меня сегодня будет особенно жёстко. От плевка на анусе я всё же вздрогнул и повернул голову: — Хотя бы смажьте, Хозяин. — Привыкай, тварь. У тебя гибкая психика и здоровое тело. Теперь у нас новые порядки. Твоя дырка уже достаточно разработана, выдержишь. Это было хуже, чем по мылу. Валентин держал меня за ошейник и вталкивался по-садистски быстро, не жалел даже сам себя. Впервые ощущения от члена внутри не были возбуждающими, от боли кружилась голова. От обиды хотелось плакать. Он надругается надо мной, в очередной раз выебет без жалости — но на этот раз невозможно даже притвориться, что я сам этого хотел. В меня вталкивался не мой Валентин — какой-то другой, ужасный человек на куче таблеток, человек в глубокой депрессии и с серьёзными проблемами. Конченый психопат, ублюдок и насильник. Он драл жестоко, вытаскивал и снова вставлял, просто по слюне и моей крови. Хватал за член и яйца, втравливал в нежную кожу ногти. Под моим лицом уже собралась лужица слёз. Пошатнулось всё, во что я верил. Ужас сковывал меня по рукам и ногам. Судя по часам на стене, всё происходило недолго — от силы десять минут прошло с начала нашей ссоры. А мне казалось, что насилие тянется и тянется. Спустя ещё две минуты Валентин вытащил опавший член. У меня по промежности что-то потекло, но консистенция не была похожа на сперму. Я упал без сил, хотел снова свернуться в клубок, но меня подняли и потащили в ванную. — Давай, взбодрись, потанцуй для меня. Мне неинтересно ебать неподвижную куклу. Душ был ледяной. Я прикрыл глаза, стараясь не заплакать снова. И правда нытик и плакса. Такие не выбираются из лап садистов — такие умирают под пытками, пока кто-то другой снимает это на видео. Потом только я вспомнил, что доктор велел не переохлаждаться, и замотал головой из стороны в сторону. — Холодная, что ли? У меня в бассейне такая же. Двадцать семь градусов, оздоровительный режим, — пожал плечами Валентин, выкручивая кран в обратную сторону. — Всё? — Всё, — кивнул я, подставляясь под горячие струи. — Что-то не то. Не пошло. — Told you so, — ответил он. — Можно я с тобой? — Ага, — я подвинулся. — Пиздец я спарился в этих грёбаных кожаных штанах и ботах. Не в июне такие игры устраивать. Ух, жарища. И мала мне эта обувь. — Отдай тогда мне. Осенью самое то будет, если с носком. — Ладно, твои. Кто ещё из нас фетишист? Он встал в ванную рядом со мной, урвал себе лишь несколько струй из душа. Остальное досталось мне — я и правда замёрз. — Дрожишь даже, надо же. Терморегуляция нарушена? — спросил Мастер, наконец-то прижимаясь сзади. Сессию можно смело объявлять неудачной — не потому, что даже игра в изнасилование не вызвала нужного возбуждения, а потому, что мои волнения так и не утихли и не ушли из головы. — Наверное. При гипотиреозе это нормально, у меня ещё не все показатели в норме, — я откинулся назад. Валентин ощупывал меня, осматривал повреждения. Скользнул двумя пальцами между ягодиц. — Не болит? — Да вообще ничего, пришлось даже додумывать и накручивать, — пожаловался я. — Там хоть кровь есть? — Нет там крови, я же себя смазал. — Валь, ну я же просил жёстко и без смазки. И бил ты вполсилы совсем, вон, синяк только один на заднице, и то уже даже не болит. По яйцам только нормально было, а со всем остальным ты осторожничал. В грудь можно было сильнее. — Конечно, осторожничал. Мне как-то раз Джош ребро так сломал. Ничего хорошего, я тебе скажу. В таких вопросах лучше перебдеть. — Бдительный какой, — съязвил я, позволяя ему взбить на себе пену из геля для душа. — Тебе совсем не понравилось, да? Я подумал немного. Валентин осторожными движениями оглаживал мои бёдра, сидя позади меня на коленях. Размазывал белую пену, стирал последние фантомные ощущения, оставшиеся после ударов. — Понравились разговоры и сама идея, особенно момент с похищением и перелётом. Но сегодня, наверное, не лучший день, чтобы её воплотить. Я всё время думал об экзамене. И боли можно побольше: ты меня гладил, а не бил. — Тогда в следующий раз инструментом. А то с пинками у меня опыта мало, боюсь навредить. — Как скажешь, Мастер. Мастер позади меня тихо усмехнулся, встал и утянул меня в поцелуй, придерживая за подбородок. За ужином он расспрашивал меня ещё о сессии, отмечал что-то у себя в ежедневнике — из бумажной версии он потом переносил всё в Эксель. В остальном в последние две недели он полностью перешёл на бумажки. Постоянно записывал что-то от руки, утром и вечером, по совету терапевта. Я так и не понял, начала ли действовать терапия. На него однозначно действовали таблетки: я точно знал, когда именно он находится под транквилизаторами, потому что взгляд становился чуть сонный, а движения были замедленные. Он пил их на ночь и в дни, когда приступы были особенно жёсткие. А такие дни были: его всегда накрывало в метро, на входе в помещения и при всяких внештатных ситуациях в школе. Его терапевт — Анна, прикольная девушка с зелёными волосами — не сказала мне ничего определённого про его шансы на выздоровление. Провела мне небольшое тестирование на общую адекватность, расспросила про наши отношения и велела мне быть с ним терпеливым и не забывать при этом о себе. Сказала ещё, что мне тоже стоит приходить на терапию, потому что психическое расстройство близкого человека всегда отражается и на тебе. Мне, кажется, передалась его паника. Я знал, что экзамены по обществу и истории я могу сдать не очень хорошо. Я не готов, мне надо ещё немного времени, а я уже всё проебал — в очень буквальном смысле. От мысли, что я приду на экзамен, а там попадутся идиотские задания в тестовой части и какая-нибудь дебильная тема эссе, тревога поднималась с нуля до сотни. От навязчивых мыслей было не избавиться, они преследовали меня днём и ночью вот уже неделю. Я только и делал, что повторял задания и пытался спать. Пришёл к Валентину в попытке хоть как-то отвлечься, но даже изнасилование и его идеально сидящие на нём кожаные штаны не помогли моему состоянию. — Блять, как же мне хуёво, — констатировал я, отодвигая от себя тарелку. — Уже дроп? — ЕГЭ, сука! Я неделю на валерьянке сижу, — я откинул голову на спинку стула. — Я понимаю. Вас реально так накручивают к этому экзамену… — Да ничего ты не понимаешь! — я снова повысил голос. Уже не играл, уже говорил всерьёз, и тон был совсем другой. — Дело не в накручивании. Дело в том, что от чьей-то оценки меня, от каких-то закрашенных квадратиков зависит моё будущее. А я собираюсь поступать туда, где первые в списке на бюджет набирают четыреста четырнадцать баллов из четырехсот. Это кошмарная система. — Ну а какую ты хочешь систему? Бегать по универам и сдавать экзамены в трёх местах? Не проще ли сдать стандартизированный экзамен, и чтобы результаты они получали автоматически? Во всём мире так. И во всём мире школьники без исключения эти экзамены критикуют. — Но наш экзамен — особенно тупой! — Да не тупой он, нормальный. Английский так вообще очень адекватный. — Ну да, только составители не видят границы между intermediate и upper-intermediate. И в обществознании так же. Там с эссе всегда херня. Я не напишу. — Юрочка… — Я не напишу! Тебе легко говорить, тебя папка пропихнул в педагогический! Я уверен, что ты не парился даже! А я, блин, собрался с неба звёзды хватать! А ведь не получится! Вот как пить дать, не получится! Валь, ну что мне делать… — Сначала — успокоиться и понять, что на экзаменах жизнь не заканчивается. — Валентин положил руку на мою. — Заканчивается! Моя — заканчивается! От универа, в который я поступлю, зависит моё развитие в ближайшие четыре года: моя карьера, моё будущее. Всё зависит от того, закрашу ли я нужные квадратики. — Нет. Всё зависит от тебя. — А я, может, не хочу, чтобы от меня что-то зависело. — Я вырвал свою ладонь из-под его. Сценарий повторялся почти точь-в-точь — мы оба злились. — Я, может, хочу, как ты, быть под крылом папашки. Вот тебе, наверное, заебись было, повезло. А я… — Да уж, пиздец я везучий, — ответил он саркастично. — Конечно, везучий. Ты в моём возрасте уже в Америку по обмену ездил. Вот есть же такие везучие твари. — Юр… Он потянулся рукой уже не к моей руке, а к моему лицу. Вместо того, чтобы что-то сказать или повернуть голову, я просто шлёпнул его по руке. Получилось сильнее, чем я рассчитывал. Валентин вдруг отодвинул руку назад, как будто замахиваясь, и остановился. Согнул пальцы, сжал кулак и опустил. Паническая атака пришла в момент, накрыла его волной, когда он сел и привалился к стене. Он заморгал быстро, не вдыхал, только часто-часто выдыхал — было похоже на истерический смех. — Серьёзно? Вот прям сейчас? Тебе так надо на себя одеяло перетащить? — спросил я устало. — Why does it always have to be about you? — Прости, — только и выдавил Валя. — Это не под моим контролем. Мне надо уйти на пять минут, я не… Он только мотал головой из стороны в сторону, как будто бы это был наш стоп-жест. Вдохнул судорожно и снова открыл свой ежедневник. Листал долго — я видел листы под заголовками «Эльза», «Папа», «Мама», «Сергей», «Валера», «Софья Сергеевна», «Илья Петрович», «Коллеги», «Звонки в бюро переводов». Наконец и моё имя, написанное огромными печатными буквами вверху страницы. Страниц под меня было отведено много, он раскрыл передо мной озаглавленную «Anger».

Anger

Angry at Юра => первая реакция — ударить (потому что нет блока) Блок: ударить нельзя Мысль: уйдёт Мысль: уйдёт — уйдёт смысл жизни — alone Мысль: могу навредить Мысль: непоправимо Страх: одиночество Страх: навредить Страх: myself Страх: агрессия Страх: потеря контроля Страх: сойти с ума Страх: стать насильником Страх: как ОНА Result: anger outburst / violencia / PA Management: ???, уйти из ситуации, переждать Помнить: я люблю его и не хочу причинить ему боль, I love him and I don’t want to hurt him, lo quiero muchísimo y no quiero hacerle daño, je l'aime trop… Одна и та же фраза на разных языках повторялась ещё две страницы. Валентин перелистнул их трясущимися руками, потом осторожно коснулся моего плеча. — Три минуты, ладно? — спросил он. Он ушёл в свою комнату, оставив меня одного с ежедневником. Я оказался наедине и с его переживаниями, и со своими. Терапевт говорила, что мне надо набраться терпения. Что с Валентином будет тяжело, что он будет требовать много внимания и понимания. Что не всегда сможет толково объяснить, что чувствует, и, может, раскрываться будет с трудом. Запастись любовью и сочувствием — всем тем, чего сейчас не хватало мне самому. Я тоже злился. Анна говорила, что злиться на него — нормально. Надо это прочувствовать, и тогда это чувство уйдёт. Если я на него злюсь — это ещё не значит, что я его не люблю. Иногда придётся сделать пару лишних шагов навстречу Валентину, раз уж я из нас двоих психически стабильнее. Мне потом воздастся, он отплатит мне втройне. А сейчас ему надо попаниковать, а мне — позлиться. Я перелистнул ежедневник до свободных страниц и вырвал пустой лист. Принялся писать на нём от руки всё, что чувствую. Без шаблона, просто разбирал эмоции по кусочкам, пытался найти первопричину и возможные последствия, распутать этот клубок. Нашёл то же самое, что и у Вали: злость, тревога, страх, потеря смысла. Так ни к чему и не пришёл, кроме того, что Валя паникующий придурок. Он вышел из комнаты уже не таким: теперь он был придурок под транквилизаторами, чуть пустой и отупевший, с красными глазами и опущенными вниз уголками рта. Сел напротив меня. — Извини. Я знаю, что со мной сложно. Я знаю, что в критической ситуации перетягиваю всё внимание не себя. Я не специально. Я разозлился, когда ты оттолкнул мою руку, испугался того, что напугал тебя. Мыслей сразу куча, страхов — вот и пошла паническая атака. Но я очень хотел и очень хочу тебе помочь. Поверь, из всех людей в этом мире я лучше других знаю, что такое тревога. Мне нечего было ответить. Я только кивнул, потянулся к нему, приобнял. Объятия делали любое взаимодействие лучше. Обхватил было его голову рукой, прижимая к себе, но он помотал шеей и выкрутился. Пришлось обнимать за плечи. — Валь, а это когда-нибудь пройдёт? — У тебя? Сразу после экзамена или даже на нём. — У тебя. — У меня — вряд ли. Будет прекрасная долгая ремиссия, в которой я буду очень хорошо функционировать. Но до конца это никогда не пройдёт. Терапия, думаю, понадобится в течение всей жизни, курсы лекарств тоже надо будет периодически пропивать. Так что если ты чувствуешь, что у тебя терпения не хватит — уходи уже сейчас. Он посмотрел на меня серьёзно, кивнул, как будто разрешил. Я в ответ только дал ему щелбан. Валя чуть смягчился, усмехнулся. Под транквилизаторами у него всё было с натяжкой, все эмоции притуплены. — Да что мы опять про меня… — подмигнул он. — Твои экзамены. — Просто скажи мне, что всё будет хорошо, и пошли спать, — помотал я головой. — А всё будет хорошо? На сколько баллов ты рассчитываешь? — Рассчитывал на девяносто-сто. Если эссе будет дебильное и я буду волноваться, то максимум восемьдесят. С такими баллами я не поступлю, куда надо. — Это хуёво, а не хорошо. Но смотри: то, что ты волнуешься — это нормально. Это реакция организма, fight or flight response. Непродолжительный стресс рассчитан на то, чтобы помочь твоему организму правильно действовать в экстремальной ситуации. Кровь прильёт к мозгу, поможет быстрее реагировать, активизирует нужные зоны. Волнение — твой друг. У меня оно слишком сильное, а вот твоё может тебе помочь. Ты готовишься к схватке с этим экзаменом, скажем так. Вот это — хорошо. Смотри на это с точки зрения механизма выживания. — Лишнее волнение не поможет, когда надо не бежать и драться, а писать и вспоминать. И не к мозгу кровь приливает, а в руки-ноги. — Так. Ладно. Тогда смотри, какие я знаю стратегии. Стратегии не борьбы, а управления тревогой. Anxiety management. — Он развернул свой волшебный ежедневник на странице с закладкой. — Можно, как в тот раз, сфокусироваться именно на физическом ощущении волнения, прям специально усилить его и наблюдать за ним. Можно выписать всё. Можно нарисовать это волнение. Можно попытаться его вымедитировать; но медитация — это тяжело, у меня, например, не получается. Можно применить дыхательные техники. Можно поддаться тревоге и постараться выучить и запомнить как можно больше за оставшиеся два дня. Посмотреть, как выглядит та школа, в которой будешь сдавать. Отрепетировать. Заняться физкультурой. Отвлечься, в конце концов… За тот вечер мы перепробовали, казалось, всё возможное — даже какую-то странную медитацию с наблюдением за ощущениями, которой Валентин, как он сказал, учился где-то десять дней. Всё тщетно. Дхамма нас не направила, аниччу я не почувствовал, а тревога никуда не делась. Закончилось всё простыми и понятными объятиями в постели, где Мастер гладил меня по голове и приговаривал, что всё будет хорошо, хотя и сам уже в это не верил.

***

Весь следующий день я провёл у себя дома. Нарезал круги по квартире, перечитывал учебник, не запоминая ничего, и пытался справиться с невыносимой резью в животе — от волнения тошнило. В ушах звенело от давления, и болела голова. Вечером я даже отказался от еды. Мама начала было выспрашивать, что со мной такое, но меня спас звонок телефона. — Тебе можно плавать? — спрашивал Макс на том конце. — Можно, наверное. А что? — У меня у сестры эти… короче, она не может в аквапарк. Поехали со мной. — Так время-то уже… — Да, да, я знаю. Просто у нас было два купона подарочных, а сегодня последний день. Две станции на метро. Погнали, Юр! Я зайду за тобой. — А Вова? Илья? — Илья с Анькой как всегда, Вову мама не пускает. Твоя точно пустит. Пошли, через четыре часа закрывается. Как раз отвлечёшься перед экзаменами. — Блин, а там же холодно может быть… — начал было я. А потом вспомнил, что двадцать семь градусов — это оздоровительный режим. Даже полезно. Маме я своё отсутствие аппетита объяснил тем, что не хочу наедаться перед аквапарком, быстро собрал сумку и выпорхнул за дверь. Благо, что летом темнеет только в десять вечера. Как раз накупаюсь, приеду домой затемно и прекрасно высплюсь. Вечер с Максом был именно тем, что нужно: дружба, а не секс, сплошной оздоровительный режим и простые детские развлечения. За два часа мы прокатились на всех горках по несколько раз, наплавались, обсудили всех более-менее симпатичных людей в аквапарке и поделились волнениями перед экзаменом. Уже под закрытие мы забились в сауну и каким-то чудом остались вдвоём. Мы с ним весь вечер обсуждали всех подтянутых мужиков в плавках, а друг на друга не смотрели. А Макс — классный, этого у него не отнять. Похож чем-то на моего Валентина, только помоложе. Я старался не смотреть на него, отводил взгляд. Мы с ним оба заняты, мы просто друзья. — Как так вышло, что у нас такая пидорская садомазохистская компания? — спросил я полушутливо. — А ты не помнишь? — Максим расплылся в улыбке и повернулся ко мне. — Ты в седьмом классе делал презентацию про замки на истории. Я тогда только перевёлся к вам в школу — а тут ты, и в презентации у тебя фотка этого замка из БДСМ-порно и подписано «Замок, о котором мечтает каждая принцесса». И Ван Даркхолм стоит под балконом в качестве принца. — Бля. Я думал, никто не поймёт, по приколу это туда вставил. — А я сразу понял, что с тобой надо подружиться. И к Вове твоему присмотреться. Решил, что это моя компания. Я всё-таки поборол своё смущение и развернулся к Максу лицом. Щёки у него были розовые от температуры в парилке. Мой друг был просто бессовестно красивый — высокий, широкоплечий, шикарный бисексуал с наглым взглядом и потрясающей улыбкой. Мой собственный аналог Сергея, который всегда был рядом и всегда мог меня взять. Но не стал. — А почему именно к Вове, а? Почему не ко мне, раз ты сразу понял, какие у меня увлечения? Я бы тебе отдался без вопросов, ты знаешь. Я видел, как Макс иногда на меня смотрит. Всё-таки с внешностью мне и правда повезло — идеальный маленький саб, подхожу к любому большому доминанту, как инь к янь. — Ты слишком альфач, — усмехнулся Максим. — Не люблю конкуренцию. Я стопроцентный топ. — А я боттом. В чём проблема? — Не. Ты посложнее, только с виду безобидный. Прости, ты в моём вкусе, но я к такому не готов. Так что — друзья. С тобой я соревноваться не смогу, это я сразу понял. — О чём ты вообще… — протянул я. Я хотел было продолжить, рассказать немного про себя и Валентина и наши игры, раз уж он всё равно посвящен, но в сауну кто-то вошёл. — Погнали в купель? Охладимся? — Купель? — Ну там маленький бассейн. Нырнёшь — как переродишься, отвечаю. После сауны в купели и правда было охуенно. Я опустился в двенадцатиградусную воду с головой, охладился, постарался уложить в голове тревогу и приказать себе запомнить всё то, что прочитал сегодня. Волнение наконец-то отпустило.

***

Я был твёрдо намерен сдать — как будет, так будет. Напишу тестовую часть, напишу эссе, и похуй, что будет дальше. Я умник, я молодец, я готовился, для кого-то восемьдесят баллов будут подарком небес, а для меня это вполне реальная цель. Никаких шпор, никаких телефонов, только чистые знания, которые я вкладывал в себя весь год. Именно от этих знаний и пухла моя больная голова. А ещё от недосыпа и изматывающей тревоги. Но это ничего, это пройдёт, как только я получу на руки экзаменационные материалы. Всё будет хорошо, надо только прийти и сделать. Даже думать не надо, просто использовать свою память и навыки. Есть же такая психологическая теория, что все решения уже предопределены нашим подсознанием. Пусть подсознание решает тест, а не я. Валентин был одним из сопровождающих — мы шли группой, экзамен был в школе через четыре двора. Он чуть отстал, как бы пересчитывая всех в очередной раз, и прибился ко мне. — Живой? Готов? — Готов, — ответил я. Голос был сиплый, я с утра ни с кем не разговаривал. Мама ушла ещё раньше меня, она наблюдала за экзаменом в другом месте. — А что с голосом? Нос заложен? — Да так, чуть-чуть. В аквапарк вчера ходили. — Куда ходили?! — возмутился Валентин и добавил шёпотом на ухо: — Да ты в душе в тот раз замёрз! — Всё нормально, Валь. Честно, — я повернул голову к нему. Ему было похуй на то, что все остальные продолжают идти вперёд, плевать на то, как это выглядит со стороны. Он остановил меня, сжал плечи, вгляделся в моё лицо. Коснулся лба рукой, пока я корчил недовольную рожу, а потом и губами. — Ты чего, блять, творишь?! — зашипел я, оглядываясь по сторонам. Ещё только поцелуев в лобик на публике мне не хватало. Как будто меня недостаточно травили. — Ты не пойдёшь на экзамен, — объявил он. — В больницу, прямо сейчас. — Я готов к экзамену! Я пойду! — Ты горишь весь, говоришь в нос, глаза красные. Никаких экзаменов. В резерве сдашь. — Ну просто чуть простыл, подумаешь. Ва… Валентин Валентинович! — я кричал ему вслед, пока он обгонял колонну учеников. Голос пропадал. Он уже говорил с Мариной Михайловной, когда я нагнал их. Объяснял ей что-то серьёзно и обстоятельно. Она кивала. — …В резервный день сдаст. Мама у него наблюдатель, её уже не отпустят, так что под мою ответственность. Прямо сейчас в больницу поедем. — Валь, да всё нормально! — вклинился я между ними. — О, и правда глаза больные. Забирайте, конечно, Валюш. Ещё нам инцидентов на экзамене не хватало, — согласилась Марина Михайловна. — С таким диагнозом никак нельзя болеть, — покачал головой Валентин. — Валентин Валентинович, да я напишу… Марина Михайловна… — Нет, я сказал, — ответил мой Мастер. Именно тем тоном, которому нельзя было возражать. У врача в школе ответы за меня давал он, и он же заполнял какие-то бумаги. Я и правда уже ничего не видел перед собой, всё расплывалось, как при аденоме. Если бы не Валентин, никто бы и не обратил на моё состояние внимания, я бы свалился уже на экзамене. Температура была под сорок. Все объяснения, скорая, звонок лечащему моему врачу и маме — всё было на Вале. Я лишь следовал за ним и радовался, что писать эссе сегодня всё-таки не придётся.

***

— Ну как же так, Юрий? — вопрошал меня ЛОР, надавливая на лоб и впихивая мне в нос эндоскоп. Было больно, дышал я исключительно через рот. — Так и до менингита недалеко. Ну какая тебе сауна, какая ледяная вода? Только лягушечкой в бассейне плавать и голову не мочить. И то не скоро теперь. — Ну я с другом ходил… — А если друг с крыши пойдёт прыгать, ты тоже пойдёшь? Ладно хоть, тебя дядя вовремя привёл. И то уже острый гайморит, вон, один гной там в пазухах, наверное. Что же вы, Валентин Валентинович, пускаете племянника непонятно куда? — Да уж, зря пустили. За этим балбесом глаз да глаз нужен, — поддакивал Валентин, сидящий позади. Он держал мою голову, чтобы я не дёрнулся случайно. — Вот в нашем детстве всё строго было, чтоб в восемь был дома и со двора никуда. А сейчас вон они какие, самостоятельные. Вы построже с ним, своего сала в голове нет… — Обязательно. С ним только построже и нужно. Тут ежовые рукавицы нужны, а мама его любит, позволяет многое. — Избалованные дети пошли… — вставила медсестра, печатавшая что-то за компьютером. — Ой, и не говорите. Врачи говорили это в порядке стариковского ворчания, а Валентин как будто шутливо — но я слышал, что говорит сейчас мой Мастер. Он недоволен, он тоже переживает, а руки не трясутся лишь из-за транквилизаторов. Если я бы не был болен, мне бы сейчас точно прилетело по заднице за такое отношение к своему здоровью. Наконец пытка эндоскопом закончилась, мою голову отпустили. — Ну что, «кукушечку» будем делать, Юрий Алексеевич, — объявил врач. — Что? — Промывать будем. Очень осторожно в твоем случае, но надо — гной надо весь убрать. В одну ноздрю вводим раствор, из другой отсасываем гной. Процедура неприятная, может быть немного больно. Но обычно просто противно. — А может, я сам смогу промыть? — Юр, не умничай. Если врач так сказал, то надо, — вставил Валентин. Трое против одного. И вроде меня не фиксировали, не связывали, не насиловали — но ощущение было жуткое. Трубки в ноздрях, ощущение движения внутри, небольшая боль, необходимость постоянно повторять «ко», чтобы не закладывало уши. Самая настоящая пытка, унижение и издевательство. Гной сливался в банку у кушетки. Я видел краем глаза, как миллиметр за миллиметром поднимается жёлтая жижа. Продолжалось всё это минут двадцать, и всё время Мастер держал меня за руку. — Умница, мой хороший, ещё немного, почти всё. Терпи, радость моя. Я знаю, что противно. Давай, «ко», как курочка говорит. Я не вскочил только благодаря ему и его прикосновению. Фокусировался не на мерзком ощущении в носу, а на тепле его руки и мягкости его слов. Ещё немножко, и ещё немножко, и ещё… В коридоре нас уже встречала мама, которая всё-таки отпросилась с экзамена. Валентин держал меня за плечо, а потом сдал в её в руки. — Юрочка, сынок, что они тут с тобой делали? — причитала она, прекрасно зная, что они со мной делали. Валентин писал ей сообщения всё время. — Пытали, мам. Мучали, — усмехнулся я. Нос наконец-то дышал, и температура спала после лекарства. — Ах, какие они нехорошие! — возмутилась она притворно. — Ну хорошо, что промыли. Я же тебе говорила с головой не купаться. — Глаз да глаз, говорю же, — согласился Валентин. — Да уж, Валюш. Как ты вовремя увидел…

***

Я не замечал этого, но Валентин всегда был вовремя. Он никогда не опаздывал на занятия, всегда выходил чуть заранее, когда собирался к психотерапевту, вовремя приходил в гости, навещая больного меня именно тогда, когда мне было необходимо общение. И даже у двери врача всегда ждал меня минуту в минуту. Эта его черта мне безумно нравилась. Хотел бы я этому научиться. — Just in time, — улыбнулся я, выходя с очередной процедуры. Мне промывали нос уже третий и последний раз за неделю. Было чуть более терпимо, я уже справлялся сам, и меня не надо было держать за руку. Но Валентин всё равно доделал все дела в школе и встретил после. — Что врач говорит? — Лучше, — кивнул я, проходя по больничному коридору к лифту. — Вовремя начали лечение, как всегда. Английский сдам нормально. — Внимательней к себе надо быть, Юр. — А зачем, если у меня есть ты? Двери лифта закрылись за нами, я огляделся вокруг, ища камеры и, не найдя, притянул Валентина к себе. Поцеловал, пристав на цыпочки. — О, ты совсем оклемался, — отметил он, обнимая в ответ. — Ну, почти. Дышу уже через нос. А ты опять сонный. — Я работаю над этим. По чуть-чуть. — Он обнял меня, но не смог обхватить спину — сзади у меня висел школьный рюкзак. — Чего ты с рюкзаком? — Да я так… Думал, к тебе заскочить. На пару дней. Может, ты к английскому меня поготовишь. Я всё-таки сдам его в основной период. Мне уже намного лучше, неделю лечусь. Общество и историю, увы, теперь только в июле, в резерве. — И всё-таки… Слишком большой у тебя рюкзак, — прищурился он. — Оставлю кое-какие вещи. У него дома я складывал одежду в шкаф почти по-хозяйски. Раньше запихивал её как попало, а потом насмотрелся на педанта Валентина и решил, что я тоже хочу быть таким же организованным. Валя развалился у меня на кровати. — Две пары джинсов, пять футболок и две тёплые кофты, — подсчитал он. — Ты не на пару дней приехал. — Пока на пару дней. — Я приземлился на кровать рядом с ним. — Но начну потихоньку перевозить вещи. По чуть-чуть перевезу всё, что надо. Валентин присел, просиял: — Всё-таки переезжаешь ко мне? — Ну да, ты же для этого и снимал двушку, — ответил я буднично. — От тебя до метро ближе, а пары в универе рано начинаются. К августу, наверное, буду жить у тебя большую часть времени. К маме всё равно буду заскакивать, она по мне скучает. Валя повалил меня на кровать рядом с собой, обнял, накрыл своим запахом, зацеловал. Счастливая улыбка пробивалась даже через стену наркотического тумана. — Юра, Юра, Юра! Fuck yes! Ты со мной! Да! Я поговорю с твоей мамой. — Я с ней уже поговорил. Она сначала была против — боялась, что ты не уследишь, если вдруг я заболею или ещё что. А потом случился тот экзамен. — Она не против? — Не против. Приглашает только на ужины нас обоих. — Да хоть каждый день, если ночью ты со мной. Я никогда не видел Валю настолько по-детски радостным. У него получилось — я буду с ним. Я буду лежать под ним вот так хоть каждую ночь. — Ты обещал в ежовых рукавицах держать, помнишь? — напомнил я, вытягиваясь. Поднял руки наверх, и он правильно понял намёк — сжал запястья одной рукой. — А ты этого хочешь? Моего контроля? Я себя-то не могу иногда контролировать, сам к себе невнимателен. Я облизал губы и кивнул. Хочу, ещё как хочу. — Анна мне сказала, что ты, наоборот, слишком к себе внимателен — замечаешь любые изменения в физическом состоянии и тут же пугаешься, что провоцирует паническую атаку. Я буду тебя отвлекать. Будешь контролировать меня и не будешь загоняться в одиночестве. — И какого именно контроля ты хочешь? Я думал на английский тебя подбить сейчас, экзамен скоро. — За здоровьем, в первую очередь. Я забываю про то, что у меня есть физическое тело. Забываю есть, не чувствую, когда мне холодно или жарко, даже простудные замечаю не сразу. — Ну, тут я не смогу обещать. — Но ты точно заметишь, если я температурю или не ем. Научишь быть внимательней к себе. — Ладно. Примерную идею понял. Что ещё? — Ещё про тело — хочу начать ходить в зал. Ты же снова ходишь? — Ага. Я только после тренировок нормально сплю. — Ну вот. Сводишь, научишь, что да как. Мне пока ничего нельзя, но я хотя бы освоюсь, на беговой дорожке погуляю. Поплаваю, не ныряя, — улыбнулся я, вспоминая аквапарк. Эх, всё-таки классный вечер мы там провели с Максом. — Принято. Ещё, наверное, учёба? — О, учёба. — Я дёрнул руками, постарался вырваться. Валентин предсказуемо не пустил. — Я могу оттягивать выполнение задания неделями. — Это только в школе у тебя так получается. В университете это чревато. Это тут ты самый умный, а там таких умных будет целая группа, если поступишь, куда планируешь. — Я знаю, Мастер. Поэтому мне понадобится ваша помощь. Чтобы я вовремя всё делал, успевал закрывать дедлайны и получал хорошие оценки. Я поступаю в такое место, где студенчество — время роста и жёсткой учёбы, а не пьянок и гулянок. — И что, хочешь провести студенчество со старым дядькой? Домой строго в восемь, никаких тус с друзьями… Я закатил глаза, вспоминая его самого, накрашенного и пьяного, на лектории Славы. — У всего же должна быть мера. Я уверен, вы определите мою меру справедливо. И вытащите, если куда-нибудь встряну. — Накажу, если куда-нибудь встрянешь, — улыбнулся Мастер. — Ещё дам тебе кое-какие задания по дому, как переедешь окончательно. — М-м, household chores for the slave, — протянул я, потираясь вставшим членом о его бедро. — Люблю вас обслуживать. А профилактическая субботняя порка? — Обязательно, — он быстро поцеловал меня. — Но не сегодня. Сегодня — английский. Последние твои эссе были не на максимальный балл. Ты можешь лучше. — Ну Валь… — Ты же сегодня ко мне пришёл заниматься английским? До экзамена чуть меньше сорока часов. Хочу увидеть от тебя ещё парочку прорешанных вариантов и эссе. Завтра ещё отдохнёшь, повторишь — и в понедельник отлично напишешь. — Но субботняя порка… — Будет, если ты сейчас не сядешь решать по-хорошему, пока ещё совсем не стемнело. Ты вечером хуже соображаешь, я знаю. — Давайте лучше порку, — ухмыльнулся я. — Она тебе не понравится, если ты не будешь делать английский, котёнок, — он скопировал мою же ухмылку. Сука, сразу перешёл от слов к делу. В принципе, он прав, время-то поджимает. И если днём я ещё как-то продуктивен, то вечером у меня ничего не решается. Английский не волновал меня так, как общество и история, тревоги не было. — Блин, Валь, так не хочется… — Давай-давай, little slave, — он слез с меня, подтолкнул вверх и шлёпнул по заднице для верности. Я сел за стол, на котором уже лежал принесённый мной сборник тренировочных вариантов, и вздохнул. — Я пока набросаю у себя, как я представляю контроль в лайфстайле. Потом ты напишешь и сравним. Составим своё видение контроля, конкретных практик и ритуалов. — Что, зафигачим БДСМ-контракт, как в «Пятидесяти оттенках»? — Экселевскую табличку, как всегда у меня, — парировал он. Я только хихикнул и открыл учебник. Как же я люблю своего занудного Мастера.

***

Выпускной прошел мимо меня, я даже не пошёл на неофициальную часть, зная, что мне всё равно нельзя пить, переохлаждаться и танцевать. Так, послушал похвалу в свою сторону на линейке. Затем были результаты английского. Они пришли неожиданно быстро, я даже забыл проверить сайт — был весь погружён в подготовку к обществу и истории в резервные дни. Про то, что есть результаты, мне напомнил Макс. Ошарашенный, я написал сначала маме, а потом рванул к Валентину. Дверь открыл своим ключом. Валентин поднял голову от рабочего стола — если сидит и строчит в ежедневнике, значит, только что пришёл от психотерапевта. Но не сонный, значит, не под таблеткой. Наверное, это хороший знак. Наверное, атаки проходят. Он не говорит от этом со мной, но проговаривает в кабинете врача. Мне бы тоже сходить — может, узнаю что-то новое о нём и его особенностях. Но сначала — мои невероятно особенные новости. — Есть результаты английского, — сообщил я, садясь на диван. Валентин весь превратился во внимание, развернулся ко мне. — Ну? — Ты точно готов к этим новостям? — Юр, что там такое? Что случилось? Я молчал. Тянул время и ждал реакции. Валентин пересел ко мне на диван, приобнял: — Эссе по нулям? Так это проверяющие идиоты. Апелляцию подадим, отвоюем, я с тобой пойду, аргументы тебе помогу найти. — Валь, ты не понимаешь. Этот несчастный балл по английскому изменит наши отношения навсегда, — заявил я серьёзно. — Да что там такое? Так всё плохо? — Это просто… На какой уровень рассчитан ЕГЭ? Intermediate? — Ну да, intermediate и upper-intermediate. B1 и B2. Хороший бэ-два у тебя точно есть, я тебе это говорю, как специалист. Они там что-то напутали. — Да нет, не напутали. У меня точно не бэ-два, точно не «выше среднего». Я же говорю, это меняет всё. Мы с тобой уже никогда не будем прежними. Всё поменялось в один миг. — Юра, между нами всё по-прежнему. Я уверен, это ошибка. Быть не может, чтобы меньше. Отапеллируем обязательно, вот увидишь, — он обнял меня крепко. Я почувствовал лёгкую дрожь в его теле — но уже не панику! — и сжалился над ним: — Валь, у меня точно не upper-intermediate. У меня, мне кажется, твёрдый advanced. Потому что экзамен мне показался лёгким, а набрал я по нему ровно сто баллов. — Ах ты засранец! — почти прокричал Валентин мне на ухо. Не переставая обнимать, встал и не без труда поднял меня на руки, подкинул на себе. Он наконец-то просёк, почему я тянул резину. — Сотка! — Сотка! — присоединился я к крику, поднимая руки к потолку в победном жесте. Хотелось ликовать и прыгать, но в руках у Валентина получалось только немного вертеться. — Сотка! Сто баллов Гриффиндору! — Сто баллов одиннадцатому «Б» и лично Юрию Нечаеву! — Oh hell yes, лично тебе! Ты же моя радость, ты ж мой умница, you’re my golden boy, my best student, Юрочка. Полубольной пошёл, хотя мог в резервный день сдать, и всё равно сдал, да ещё как. Ты просто потрясающий, на лету ведь всё схватывал, у меня никогда не было такого ученика… Он всё-таки уронил меня на диван, навалился сверху и хвалил без устали ещё несколько минут. Я улыбался, нежился от его ласки, слушал похвалу и отвечал на поцелуи. Моя сотка — заслуга на пятьдесят процентов его. Валентин, наконец, оторвался от меня, приподнялся на локтях. — А что «изменится навсегда»? Я знал, что ты молодец. — У меня сотка, Валь. У меня advanced, С1. Я за год выучил язык до приличного уровня, я кино без субтитров могу смотреть и художественные книги без словаря читать. — Я давно это знал и тебе говорил, — отвечал Валентин, проводя указательным пальцем по переносице. Если бы можно было вырезать все болячки не страшными металлическими инструментами, а просто его прикосновениями… — Ну вот. Я крут, понимаешь? Если я выучил английский, то и второй язык тоже выучу за пару лет. И ещё что-нибудь подучу. Я буду ещё круче, когда поступлю. Круче тебя. — Будешь. Я тебе этого и желаю. Помогу, чем смогу. — Я уже почти на твоём уровне, Валь. Мы скоро сравняемся, — повторял я. Никак не понимал, почему он тупит. Разве он не видит перемену во мне? Не понимает, сколько во мне сил и потенциала? Он же мой учитель, он должен такое видеть прежде всех. — Конечно. Он не понял. Ладно, может быть, я говорю слишком завуалированно и загадками. Для меня было как-то очевидно, что время пришло. Я чувствовал, что у меня есть для этого опыт и ресурсы, а главное — желание, нестерпимое и очевидное. Пора колоться. — Я хочу попробовать сверху, Валь. Не просто в активе. Хочу настоящую сессию в качестве верхнего. Just to try it. Я же уже не школьник. Наконец-то Валентин понял. Улыбался с гордостью, с пониманием. Он точно знает, какое ощущение сейчас съедает меня — повалить, захватить, забрать себе, установить своё главенство. Я ведь всё умею и всё могу. Я ведь не из робких, всё мне по плечу… Английский казался непонятным и недостижимым — а теперь вот он, только открой рот и заговори, поймай волну и почувствуй, что ты им владеешь. Его, конечно, никогда не изучить до конца, и нет в языке совершенства, но с ним можно управляться на хорошем уровне. Достаточно для успешного решения коммуникативных задач. — Хорошо, — просто ответил Валя. — Сегодня вечером? У тебя есть конкретные идеи? — Есть. Но я не знаю, что для тебя приемлемо, а что нет. Табу, hard limits? Он качал головой и тихо смеялся себе под нос. Поцеловал меня ещё раз и встал, потянулся за ноутбуком и ежедневником. — Юра, Юра… Всё есть. На английском, но ты же разберёшься? Я в ответ только фыркнул, заглядывая в очередную экселевскую табличку. Мы так и провели пару часов, обсуждая мои идеи и его ограничения. Я видел, что ему было сложно открываться и говорить, но разноцветная табличка здорово помогала. В жёлтой и красной зоне у Валентина оказалось неожиданно много воздействий, причём довольно мелких и детальных — это и телесные жидкости, и определённые типы кляпов, и захваты головы и шеи, и даже конкретные слова и выражения. Я был уверен, что с каждым из них была связана какая-то история — и, возможно, даже существует видео, на котором наглядно показано, почему так делать нельзя. — Пока мы здесь… — начал Валентин, собираясь с мыслями. Ему, в отличие от меня, было сложно говорить про себя и свои желания. Как будто и своих желаний-то нет. — Почитай, пожалуйста, мой ежедневник. Там, где мои закладки. Я описал примерные ощущения от панической атаки, выписал триггеры, отдельно выделил свою реакцию на людей и ситуации. Я думаю, тебе так будет понятнее, как это всё… Что у меня в голове. Извини, что приходится так, просто… Он улыбался, извиняясь, держал свой ежедневник в руке, как дар — как будто боялся, что я этому подношению не обрадуюсь или не приму. Я кивнул, взяв у него из рук пухлую книжечку в бархатной обложке. Описания у него были вполне понятные и предсказуемые — всё то, о чём я читал в интернете, о чём я догадывался сам, о чём мне говорила психотерапевт Анна. Страх одиночества, страх потери, тенденции формировать болезненные привязанности, перепады настроения, сложно контролируемые реакции, низкая самооценка, а также бесконечные утрирования и накручивания, в которых любая сложная ситуация превращалась в конец света. Меня тогда удивило не содержание записей, а сама интимность момента. Я читал его дневник, вгрызался в написанные мелким ровным почерком переживания — как будто и правда заглянул в его сознание, проник в его мысли. Он работал на ноутбуке, иногда нервно поглядывая в мою сторону, как бы проверяя, не подумал ли я о нём чего-нибудь плохого, потому что именно плохим и был заполнен ежедневник. Пусть не вслух, пусть не полностью, но от открывался мне. — Ничего нового и ничего страшного, — успокоил я. — Можно про других почитать? Про Эльзу и про отца. Это большие главы, но там закладок для меня нет. — Там много про любовь. Про ненависть тоже. Читай, что хочешь, но там могут быть неприятные для тебя вещи, — предупредил он. — Я переживу. Попереживать пришлось. Повторяющаяся фраза «Я люблю её» была написана так же, как и в моей главе — на разных языках, простиралась на несколько страниц. Успокоило меня только короткое «Нет. Не смей, не стоит, just leave it» в самом конце. Всё равно было больно, всё равно был осадок, но я вспоминал совет терапевта: набраться терпения и иногда сделать лишний шаг. Шагнуть в бездну в надежде, что он соберётся с силами, шагнёт следом, нагонит и подхватит меня на полпути.

***

Валентин вышел из душа не в полотенце, как я ожидал, а вошёл в комнату всё в той же домашней одежде. Волосы у него были чуть мокрые и завивались от влажности — так он становился больше похожим на Валеру и на мать. Не такой уж он и большой, сто восемьдесят с копейками. Просто он не астеничный, как я, а более атлетичный. Тем приятнее будет его подчинять. — Раздевайся, чего ты одетый-то? — спросил я и щёлкнул пальцами. Раздеваться по щелчку особо унизительно, это я знал наверняка. Вэл не обратил внимания, только кивнул и принялся стягивать одежду. Аккуратно сложил её на стуле и без напоминаний сел в первую позу передо мной. Когда я наблюдал за ним, мне казалось, что я смотрю запись балета или фигурного катания: он двигался быстро, грациозно, и не одно движение не было лишним или неловким. Нижний на шесть баллов из шести, безукоризненный, тренированный и приученный покоряться. Я волновался, но лишь немного. Мой статус нижнего всё равно оставался со мной — на мне уже даже был ошейник в знак принадлежности своему Хозяину. Просто мой Хозяин выдал мне царское позволение попробовать себя в другой роли. Тем свободнее я себя чувствовал. Валентин, может, и стоит передо мной на коленях — но именно он из нас более взрослый и опытный. Он знает себя и свои пределы, он остановит и даже переборет меня в случае чего, он сможет позаботиться о себе сам, если дело дойдёт до дропа или панической атаки. Мне можно пробовать, ошибаться и искать грани дозволенного без всякого страха — мой Мастер в любом случае держит всё под контролем. Ни у одного верхнего нет такой свободы действий, как у меня. Тем проще было обернуть вокруг его шеи свой ремень и затянуть туже, чем он затянул бы мне — а он любит удушение, это было отдельно описано в его табличке. — Садись, — приказал я, похлопав по своим коленям. Вэл залез на меня, положил ладони мне на плечи. Это произведение искусства сидело прямо передо мной, надо мной, обнажённое и раскрытое. В нижней позиции у меня не было особого шанса потрогать его руками — чаще я позволял ему дотронуться на себя. Теперь мне выдался шанс изучить это тело, не ожидая в каждый момент, что меня вот-вот нагнут и выебут. Я трогал его неторопливо, оценивал мышцы, прикидывая, сколько времени мне понадобится в спортзале для того, чтобы накачать такие же. Отдельно приласкал неожиданно чувствительные соски, напряжённый живот и нежную внутреннюю сторону бёдер, покрытую лёгким серым пушком. А вот в паху всё было гладко выбрито по случаю, он даже на лобке ничего не оставил. Я тщательно осмотрел шрамы вокруг мошонки и на промежности, провёл пальцем по короткому мазку светлого рубца у соска. Мне было весело оттого, что мои прикосновения были чисто практические и из праздного интереса — а он всё равно возбуждался. В кои-то веки он молчал и не называл меня ни шлюшкой, ни котёнком, лишь ждал своей участи. — Долго собирался скрываться от меня, а, Вэлентайн? — спросил я, осторожно шлёпнув по заднице. Получилось не так звонко, как я хотел, и я повторил удар, пока не добился нужного звука. Ладонь сложил лодочкой, чтобы было больнее. — Я и не скрывался. — Да ну? Не скрывался? А кто мне соврал, что он верх, а, Валентин Валентинович? Про бисексуала не соврал, а про то, что свитч — умолчал. Соврал ведь мне. И это было не последнее твоё вранье. — Извини…те. Извините, Мастер. — Мастер Юрий? — приподнял я бровь. — Мастер Юрий, — подтвердил Валентин. Я видел в нём своё отражение, свою большую копию. — I like that, — кивнул я. — Но извинений недостаточно, ты это знаешь. Мне не надо показывать словом, покажи делом. Он опустился было на колени передо мной, принялся расстёгивать ширинку, но я оттолкнул его руки: — Не-а, не заслужил ещё. Тебя тоже всему учить надо? Делом покажешь потом. Но после проступка всегда следует кое-что ещё. Он закусил губу, огляделся по сторонам — как будто боялся, что кто-то услышит, как он просит и подчиняется. Играет, наверное, но какой же он актёр! — Извините. Накажите меня, Мастер Юрий. — Обязательно. Накажу и прощу, — ответил я ему его не фразой, не сдержав улыбку. — Ложись. Я снова похлопал по своим коленям, и Вэл поднял глаза: — А чем бить будешь? Какой инструмент в итоге выбрал? — Всё тебе расскажи, — ухмыльнулся я. — Тебя я имею право бить, чем угодно. Для нижнего у тебя слишком много вопросов. — Нет, я серьёзно, а чем? Ты же знаешь, что некоторыми инструментами надо учиться, и… Он привстал надо мной, но я не дал ему выпрямиться — последняя фраза была весомым поводом для пощёчины. Вот это у меня получилось прекрасно, я много тренировался на самом себе, глядя в зеркало, и знал, куда воздействовать. Вэл зажмурился, от неожиданности тут же коснулся обожжённой щеки своей рукой. Тогда я ударил и по второй. — Ложись, я сказал! Будешь заставлять меня повторять — будет больнее. Одновременно и он послушался и опустился вниз, и я подтолкнул его поясницу. Тяжёлый двухметровый Валентин в моём ремне в качестве ошейника оказался распластан у меня на коленях — округлой задницей вверх. Я подвинул его чуть дальше, заставил опуститься руками на пол, чтобы он стоял треугольником. Так ягодицы были не сжаты, а чуть раздвигались в стороны, и мне было видно выбритую коричневую дырку. Я мог только представить, сколько всего испытало на себе это очко. Мне, наверное, и не снилось. — У меня к тебе такая же претензия, какая была у тебя ко мне, Валь. Не смей мне врать, — сказал я, шлёпая его. В этот раз получилось лучше, но ягодица была всё ещё бледная и бесцветная. Так не пойдёт, я сегодня её раскрашу. — Вас понял, Мастер. Я продолжал шлёпать его, как непослушного школьника, перекинутого через колено. Я чувствовал себя учеником, превзошедшим учителя. Больше мне нет равных. Я нагнул даже его — человека, которого люблю и уважаю больше всех на свете, и которому подчиняюсь беспрекословно девяносто пять процентов времени. Но сегодня — день моих пяти процентов, и Валентину достанется. — Ничего ты ещё не понял. Не прочувствовал ещё. From this point on, you tell me everything I need to know. Кто, с кем, зачем, какое позиционирование и какая ориентация. Хочу знать про твои связи, нынешние и прошлые. Про твои переживания, про состояние твоей психики. Не заставляй меня следить за тем, как ты восстанавливаешь отношения с отцом и учишься контролировать панические атаки. Я твой Мастер, я должен это знать, чтобы тебе помочь. Ты знаешь, что я наказываю тебя для твоего же блага. Ну-ка, стой ровно, не дёргайся! — Блять, — всё-таки вырвалось у Валентина, когда он заметил инструмент, прятавшийся до этого под валяющейся на диване футболкой. Деревянный паддл, тяжёлый и широкий — им почти невозможно накосячить, но боль от него глубокая и жгучая, а сидеть после него и вправду больно. По уже розовой заднице со следами моих ладоней будет ещё больнее. У меня, наверное, тяжёлая рука, раз ягодицы такие красные всего лишь от разогрева. — Ругайся уж по-английски. В некоторых американских школах до сих пор наказывают паддлом, ты знаешь? Тебя так не наказывали там? Ты же был тот ещё проказник. — Я приставил инструмент к заднице, похлопал, примериваясь. — Нет, меня наказывали только после школы, в гостях у одной… — Годы идут, а ничего не меняются. Тебя всё ещё наказывают после школы. Судьба у тебя такая, Валюш, — усмехнулся я. Первый удар получился неожиданно сильный. Валентин не стеснялся — перекатился вперёд, опёрся на предплечья и простонал долго и обиженно: — Ау-у! Пиздец, вот ты бьёшь! Что за скрытые таланты? — У меня много талантов, Мастер Валентин, — улыбнулся я. И правда тяжёлая рука. — Говорю же, тонна потенциала. Ложись на диван животом, мне так неудобно замахиваться. Хочу симметрично. — Да, а то правая больнее, — прокомментировал он, ложась так, как было велено. — Да? Ну давай для симметрии по левой. Сильнее по левой, сильнее по правой, сразу по двум ягодицам с примерно одинаковой силой — пока красный не станет почти бордовым, пока нытьё Вэла не превратится в долгожданные всхлипы, пока его не станет по-хорошему жалко. Пока он не раскается, повторяя, что врать больше не будет, что я ещё увижу, что он мне докажет делом, что он стоит доверия. — Мастер Юрий, пожалуйста, прошу, no more lies, никогда, не вам, — повторял он, уже немного увиливая от ударов и сминая пальцами кожаную обивку дивана. Порог его выносливости был ещё далеко, но я точно знал, что ему всё же больно, боль пронизывает до костей и почти выбивает слёзы. — Мне очень жаль. Прошу, поверьте. — Верю. Ещё десять — и поверю окончательно. Считай. На восьмом ударе я услышал, что он перестал дышать. Замер в ожидании, напрягся весь, ягодицы даже сморщились от напряжения мышц. Прежде прогнутая в пояснице спина вывернулась колесом. Странно, но именно эта защищающая поза возбудила меня больше, чем его прежняя покорность и выносливость. Довести нижнего до грани — что может быть прекраснее? И без разницы даже, я сегодня нижний или Валентин. Удары девятый и десятый были лёгкие и почти ласковые. Валентин чуть успокоился, расслабился, и я решил, что не дам ему передышки после порки. Я растягивал его дырку быстро и по одной лишь слюне — этот двуличный засранец не заслужил смазки. Ягодица, на которую я положил свободную руку, была обжигающе горячей, а внутри он был ещё горячее. Он зашипел, когда я втолкнул в его дырку член, на который сплюнул всего лишь пару раз. — Oh shit… Больно, не получится же так. — Получится, с моим размером получится. Я тебя только так и буду иметь, шлюшка ты моя американская. Ты же взрослый опытный пидорас, терпи. Тебе же не впервой мне в жопу давать, не ломайся. У тебя в очке чего только не было, я же знаю. — Ёб твою… — только и тянул Валентин, стремясь уйти от проникновения. Я держал его за кудряшки и вталкивался в его анал только глубже. Мне и самому было больно, особенно когда он так сжимал дырку, но вскоре он всё-таки расслабился и пропустил. Я коснулся бёдрами его жарких ягодиц, снова вышел на четверть и ещё раз вошёл. Потом — наполовину. Потом вышел почти полностью и резко вогнал член вовнутрь, добавив слюны. Валентин подвывал что-то тихонько, у него не стоял. Насладившись его страданиями, я всё-таки перевернул его на спину и добавил смазки. Щёки у него тоже были красные, хотя по ним я так сильно не бил. — Держи лодыжки. Лодыжки, не колени. И на себя тяни. — Не могу больше, растяжки нет… — Не мои проблемы. Растягивайся, значит. Железо в зале тягать научился, а растяжку пропускаешь? Я надавил на его бёдра, заставив растянуть внутреннюю сторону бедра. Пока Валентин пыхтел, пытаясь растянуться, я вновь втолкнул уже смазанный член и принялся дрочить ему. Получилось — всё-таки простата у него чувствительная, а дырка давно натренированная и рабочая. Он уже через несколько минут начал извиваться подо мной, толкался мне в руку. Я любил его такого: перед оргазмом он реально превращался в животное, готовое на всё, чтобы кончить. — Кончи для меня, Вэл. Давай. — Да, сейчас, — шепнул он, толкаясь вверх. Я убрал руку в последний момент, когда у него уже исказилось в наслаждении лицо. — Чёрт, зачем? — Я передумал. Пока рано. Не кончай. Хотя не, давай, вот теперь можно. Буквально тридцать секунд передышки — и я снова принялся ему дрочить. Он и без этого был на пределе, подставлял мне раздолбанную дырку и выдавал целое шоу, пытаясь достичь оргазма. — Не, погоди, нет. Запрещаю. Я убрал руку, и Вэл только разочарованно проматерился. Просёк правила игры. Я проделал свой трюк ещё несколько раз — до тех пор, пока не спустил сам, в очередной раз смотря на его идеальное лицо, раскрытый красный рот и прищуренные от удовольствия глаза. Он не кончил и в тот раз. Ещё два раунда такого издевательства — и Валентин был на пределе, ёрзал по дивану и, кажется, наконец-то начинал забывать, что он когда-то был верхним. Главное, чтобы он не забывал, чей он, а на роль плевать. Чей он — это я пытался в него втолкнуть, сосредоточенно надавливая двумя пальцами на простату. Другой рукой я дрочил ему легко, иногда отвлекаясь на то, чтобы зажать его шею. У меня была конкретная цель, но достичь её оказалось непросто. — Не получится, Юр. Я так не кончаю, котёнок, — произнёс он на выдохе. Звучит моё имя и нежное прозвище — значит, он уже скоро. — Ну тогда и не кончай. Я тебя просто чуть-чуть придушу и потрахаю ещё. Кончать не обязательно. Знаешь, даже нельзя, не смей. Просто лежи и не трогай себя. Я положил ладонь на его шею, обхватил пальцами горло, лишая воздуха. Валентин похлопал меня по руке, переставил мои пальцы выше: — Вот здесь, слабее, и не пальцами, а именно что ладонью. Молодец. Теперь можешь сильнее, но по чуть-чуть. Моё «чуть-чуть» было почти несуществующим. Я едва увеличивал давление, буквально по капле, неотрывно глядя Валентину в глаза. Пока я видел осознанность — значит, ничего опасного я не делаю. Но вот я продолжил касаться пальцами его простаты, и уже через несколько движений свет просто потух. Нет, Валентин ещё смотрел на меня, но уже ничего не соображал — он кончал без рук третий раз в своей жизни. Пытался вдохнуть и простонать, насаживался глубже и содрогался всем телом, пока его огромный член кончал сам по себе, выплёскивал короткие струйки спермы ему на живот. Я никогда не видел ничего в жизни ничего прекраснее. Руку с шеи я убрал, видя, что глаза у него как-то странно закатились, но было уже поздно — да и не в моей руке было дело, а в том, что он сам перестал дышать во время оргазма. Он шлёпнул меня по руке дважды, привлекая внимание. Стоп-жест. — Юр, не пугайся, я сейчас… Валентин не договорил: закрыл глаза, положил голову набок и вдруг весь обмяк, даже негибкие ноги расслабились и опустились. Я похлопал его по щеке, успел испугаться, но он пришёл в сознание уже через несколько секунд. — Садись, пять, — объявил он, проморгавшись после обморока. — Охренеть, люблю такое, как пропадаешь, проваливаешься. Почти сабспейс. — Всё нормально? — Всё хорошо, просто очень интенсивные переживания и физическое воздействие, — успокоил он меня. Он сам развернулся на диване и закинул лодыжки на спинку. — Ты ни в чём не виноват, это мой организм чудит от эмоций. А ты умница, всё сделал как надо. Завари мне крепкий чай с сахаром, пожалуйста. — Я могу тебя оставить на пару минут? Точно всё хорошо? — Точно всё хорошо. Ты охуенный верхний, — подтвердил Валентин, притягивая меня к себе за мой ошейник и целуя. Это я должен его успокаивать после сессии, а получилось всё-таки наоборот. — А ты классный нижний, — улыбнулся я. — Но в следующий раз ты сверху. И в после-следующий. — И в после-после-после-следующий. Я тебя ещё за тот аквапарк не наказал, — он шлёпнул меня по заднице, когда я развернулся, чтобы уйти на кухню. Ощущение было странное — как после сессии, только у меня ничего не болело. А удовлетворение было такое же. Я устал считать, сколько раз я уже влюблялся в Валентина.

***

— Думаешь, раз у тебя две сотни, к обществознанию можно не готовиться? Юрий! Возмущался не Валентин Валентинович — возмущалась мама, которая наблюдала за тем, как я читаю нашу общую книжку по шибари, которую я всё-таки забрал у Валентина обратно. Про БДСМ мама не очень поняла, хоть я и старался ей объяснить суть своих увлечений, пусть и не в таких деталях, как отцу Валентина. Она услышала фразу «безопасно, разумно, добровольно» — а всё, что последовало, слушать не хотела, попросив «оставить детали при себе». Может, и к лучшему. Но теперь она ополчилась на меня, сидящего с книжкой и тренировочными верёвками. Сама уже собиралась на встречу с подругой, стояла в коридоре накрашенная и в платье, а туда же — надо было отчитать меня перед уходом. — То, что ты сдаёшь в резерв, ещё не даёт тебе права не готовиться! Твоя болезнь выиграла тебе время, но ты сдашь у меня экзамены в этом году. Хоть перед коллегами меня не позорь: я же горжусь, всем рассказываю, какой у меня сын отличник, хотя никаких поблажек ему точно не делают. — А про то, какой у тебя сын извращенец, ты тоже рассказываешь? Все учителя ведь тоже смотрели то видео, я уверен. Маму язвительное замечание не проняло, она даже подкола не поняла: — А вот про это я тактично молчу. При чём тут это? Тебе в университет надо поступить, ты вон куда собрался! — она подняла палец вверх так, как будто я собрался в топ списка «Форбс». Мне бы после университета хотя бы жалкую стажировочку в международной организации урвать, ведь рынок труда сейчас жёсткий и станет ещё хуже. А ещё никогда не стоит недооценивать возможность финансового кризиса из-за любой херни — какого-нибудь теракта, обвала фондового рынка или, скажем, эпидемии чумы. Благо, две тысячи двадцатый год пока не отмечен на страницах истории никакой мировой катастрофой, но всё может быть. — Мам, я всё сдам, правда. Я готов, просто отдыхаю. В коридоре послышались шаги — Валентину мы с мамой, посовещавшись, выдали ключ. Он уже был свой, часть семьи. — Валюш, слышал его? Отдыхает он с твоей книгой про верёвки! — крикнула мама, откинув голову назад. — Слышал, Софья Сергеевна. Не дело это. Резерв по обществознанию и истории через неделю. Я ненавидел, когда он вставал на её сторону, и они вдвоём начинали меня воспитывать. Тоже мне, родитель сыскался. — И по полу ходит босиком. Простынешь ведь опять! — Не простыну я! Я просто устал от учёбы, я отдохну и опять сяду. — Ты уже три часа читаешь не то, что надо. — Юрий, — встал в проходе в комнату Валентин. — Я же тебе помочь пришёл. Давай, где там твои учебники? Я со вздохом отложил книгу, пересел из кресла за стол. Учебник был в электронном виде, я открыл файл на компьютере. Мама обувалась в коридоре, Валентин любезничал с ней и убеждал, что позанимается со мной. Когда она, успокоившись, ушла, он сел позади меня на кровать. Я поднялся было, но он положил руки мне на плечи. — Ты учебник читаешь? — Ну да, просто так. Потом буду решать варианты. — Давай так: решай варианты сейчас, как только в вопросе попадается неизвестная тебе тема — ищешь её в учебнике и собираешь информацию по теме. И делаешь в тетради небольшой конспект на одну-две страницы. — Ты не поверишь, как мне влом, — я откинулся макушкой на его живот. — Давай займёмся чем-нибудь ещё часок, а потом я сяду делать? — Нет, открывай варианты и решай. Ты сам говорил, что не готов. — У меня уже есть двести баллов… — Не двести, а сто девяносто восемь, — парировал он. — Ты видел проходной на бюджет у своего универа? Тебе каждый балл важен. Вперёд. — Мне лень. Тупо лень. Это скучно. У меня не получится, я хреново его пишу. — Да, это скучно, и я понятия не имею, как сделать так, чтобы это было весело. Ты большой мальчик, я в классе развлекаю только шестиклашек. Давай, ты можешь. Через скуку и «не могу». — Валь… — Так, всё, достал! — Он приподнял меня за футболку, опрокинул лицом вниз на стол. — Штаны! Быстро! Я не последовал приказу, развернулся, посмотрел ему в глаза и взял его за шею, целуя. Он покорится мне, я трахну его, всего такого злого и делового, и он остынет. Я попробую на нём новую обвязку, которая мне так понравилась, а потом сяду за обществознание. Ничего страшного, экзамены ждали долго — и подождут ещё. — Валь, у меня есть идея получше… — Это так не работает, Юрий. Ты и правда избалован. В считанные секунды он оторвал мою руку от своей шеи, вновь уложил меня на стол и сам стянул с меня штаны наполовину, обнажив ягодицы. Несколько ударов ремнём привели меня в чувство. Я не был к ним готов, не успел настроиться на боль, и боль была только тем, чем была — никак не преобразовывалась в удовольствие. Обидно было до слёз. Сука, дашь репетитору власть над собой — а он вот так над тобой издевается. Всё у этих учителей упирается в учёбу. — Опять ты насилуешь без дела! Ни за что ведь! — возмутился я, закрывая обиженную битую задницу ногами. Валентин надавливал рукой мне на спину. — Юрий, — сказал он серьёзно, — ещё как за дело. Ты уже вторую неделю пинаешь балду. Ты так не сдашь, а я этого очень не хочу. Я не зол сейчас, я очень даже спокоен — вчера закончил курс успокоительных. Сядь и делай. А то накажу так, что на экзамене сидеть не сможешь нормально. И пояс верности надену, чтоб тебя ничего не отвлекало. Никакой скуки, обеспечу тебе веселье. Он шлёпнул меня напоследок ещё раз, натягивая штаны обратно. Задница горела и без этого. Я вздохнул, проворчал что-то обидное так, чтобы он меня не услышал, и сел обратно за стол. — Молодец, решай. Давай сегодня два варианта с эссе. Твоя репетиторша… репетиторка… Она уже всё, отвалилась? — Она в отпуске уже где-то. — Тогда я сейчас по своим связям найду тебе того, кто проверит эссе по критериям, — ответил он, доставая телефон. Я закатил глаза, пользуясь тем, что он меня не видит. Лайфстайл, блять, какой-то. — А потом мы займёмся чем-нибудь интересным? Ну, как я прорешаю. — Мороженое тебе куплю. — Мне нельзя мороженое, заболею. — Я подпёр щёку рукой. — Погрею его тебе в микроволновке, котёнок, — заверил меня Валентин.

***

Со второй попытки экзамены по обществознанию и истории, которые шли друг за другом, прошли быстро и незаметно. Я был уставший, накрученный, с немного горящей от ремня задницей, и мне было примерно похуй на всё. Я знал, что пишу я на один и тот же балл почти вне зависимости от своего состояния. К экзаменам я выспался, поел, поговорил с психотерапевтом, подрочил как следует, всё-таки развёл Валентина на мини-сессию и вообще был готов ко всему. Переволновался настолько, что десенситизировался полностью. Я, в принципе, и написал на пределе своих возможностей. Я никому не говорил, какой балл у меня выходил на пробниках, чтобы не пугать раньше времени. Просто с ужасом ждал результата — ждал своей несчастной участи. Отличник, мать его. Красавец, медалист, олимпиадник, стобалльник, сын учительницы, любовник репетитора. Ну прям первый парень на районе. На Международные отношения он собрался. Мама уже сказала своё коронное: «Я тебе говорила, надо было лучше готовиться. Сам виноват». Придурок, мудак, дебил, больной, неуч, долбоёб. Даже Анька написала лучше. Илья написал лучше. У Максима почти сотня. А ты — пидор, который был занят Темой и еблей с одним своим репетитором и совсем забыл про два других, не менее важных предмета. Так тебе и надо, вот так и будешь наказан. Теперь хоть курьером иди год работай. Пойду в ту фирму, у которой розовая форма — чтобы все на улице знали, что я пидор. Мне дали лишний месяц на подготовку, а я всё равно всё проебал, хотя весь мир пытался мне помочь. Тупой. Я открыл дверь своим ключом и просто встал в коридоре, ожидая, когда Валентин сам выйдет ко мне. Он был всё ещё в деловом костюме без намёка на весёлость — у него был какой-то заказ, он явно переводил и только что приехал. Об этом свидетельствовала знакомая усталость во взгляде. Но вся усталость отошла на второй план, когда он увидел меня. Практически подбежал, обхватил двумя руками моё лицо: — Юра, Юрочка, что с тобой? Что случилось? Валентин смотрел на меня встревоженно, стирал большими пальцами слёзы с моих щёк, а я стоял и просто ревел. Как ничтожество, как последний пидорас, как придурок. Да, в первую очередь — как придурок. — Ну что такое? — Экзамены, что ещё, — ответил я, всхлипывая. Нос опять заложит, лишь бы не занести инфекцию, как в тот раз. Ещё только гноя мне не хватало. — Что там? Не сто, а девяносто? — улыбнулся он. — Меньше, Валь. — Сколько? Меньше восьмидесяти, что ли? Мне говорили, у тебя эссе хорошие. — Мне тема дурацкая попалась, я вообще ничего не знал. И в тесте тоже. Меньше восьмидесяти. — Колись уже, — велел он мягко, целуя в переносицу. — Сколько баллов? — По шестьдесят пять по обоим предметам.