Война и мир. Наше время

      @natarose, укутавшись в свой белый зимний плащ, стояла около оживлённого выхода из метро, жалась к глянцевой, словно отполированной стене здания. Мимо неё проплывали, пробегали горожане, а посередине переулка, который начинался справа от неё, пел «Агату Кристи» парень лет 20-ти, с высоким пробивным тембром.       «Я на тебе, как на войне», — а девушка всё пыталась во встречных девушках с каре ту, с 5 тысячами подписчиков в инсте.       «А на войне, как на тебе», — почему так сводит всё внутри? Неужели так волнуюсь просто из-за встречи с человеком? Она ведь не настолько уж известна, чтобы вести себя странно.       Мысли не слушались и неслись по адским кругам. От них становилось не по себе. Она в прямом смысле себя накручивала: прядь чёрных волос в каплях растворившегося снега уже давно вертелась между холодными покрасневшими суставчатыми пальцами.       Когда наша героиня посмотрела на часы и увидела, что осталось ждать ещё минут 10, к ней подошёл подросток с шапкой в руках. Та смущённо, будто что-то украла, стала рыться в карманах своего короткого пухового плаща, насобирала рублей 30, отдала мальчишке, улыбнулась. Он сделал что-то наподобие реверанса, свернул шапку, удальски подмигнул и проследовал к следующему прохожему, стоявшему в переулке. Девушка проводила его глазами: не то, чтобы очень заинтересовалась, но нужно было найти себе объект для наблюдения, чтобы не извести себя ожиданием. Вот он подошёл к пожилой паре: бабушка, ухоженная, в кашемировом синем пальто не по погоде, держала за руку дедушку в дублёнке и чёрных кожаных перчатках. Дама достала из ридикюля (по-другому не назовёшь), кошелёк, отдала парню какую-то купюру. Парень снова сделал реверанс и умчался.       Тут телефон завибрировал, и сверху на разблокированном экране высветилось уведомление. Это была она.       «Я на месте, под табличкой с названием улицы».       Девушка обернулась в ту сторону (как назло, изначально она была отвёрнута в другую — чутьё её подводило), и, сдерживая шаг, чтобы не перейти на бег, направилась навстречу. Она заметила, как красиво снег переливается в свете жёлто-лунных фонарей, как этот тёплый свет отражается на мокрых от таявшего снега тротуарных плитках, хотя всё это она улавливала лишь за доли секунды. Попутно она пыталась найти Элен, и сделала это довольно быстро. Тонкая фигура в чёрном пальто, подпоясанном тонкой полосой того же материала, голова в светлых воздушных локонах.       «Чёрт, мне кажется, или это не те эпитеты, которые подбираешь для описания при первой встрече?» — как-то мельком пронеслись остатки тех бешеных мыслей, которые донимали её. Видимо, какая-то из них уже давно пришла к финишу, и остальным перехотелось участвовать.       Ей оставалось до приближения вплотную всего пять-шесть шагов. Элен же, давно завидев человека, так направленно идущего к ней, вынула руку из кармана, немного её приподняла и пошла навстречу.       — Привет! Так это ты? , — первой начала она, тепло улыбаясь, видя, что девочка немного робеет. «Господи, какая же приятная улыбка»       — Ну что, давай знакомиться. Я Элен. Меня правда так зовут — родители любят Францию. Работаю дизайнером, пишу блог, ты?       — Наташа, учусь, рисую. В основном скетчи, натюрморты. Людей немного.       — Круто! Давай пойдём. Стоять как-то холодно.       — Хорошо.       — И не спросишь куда? — спокойным, но весёлым тоном спросила Элен. «Чёрт, а правда — куда?»       — Да уже неважно, мне — хоть в деревню, в глушь, в Саратов, — произнесла Наташа с шармом пушкинской эпохи. — Всё равно меня рано не ждут — сказала, что ночую у подруги. «Неплохо бы», — пронеслась у Элен мысль. В шутку, конечно. «Для начала стань подругой», — посмеялось над её сознанием ещё одно. «Так, стоп, а ты тут откуда?», — ответила ему Элен, но осталась проигнорированной.       — А где же ты собралась ночевать?       — Так у неё же, — почему-то с искренним смехом ответила Наташа.       — Ладно, хорош над взрослыми тётями смеяться. У меня есть предложение, куда можно направиться. Даже несколько. Сначала — в Республику, потом в кафе. Идёт?       — Ещё как.       Они шли в такт оживлённому и в то же время медленно текущему Невскому, редко и поочерёдно оглядывались друг на друга, но не заговаривали. Наташа медленно стала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Её пленили огни города, разговоры прохожих, сами собой отражающиеся в ней, тихая и спокойная улыбка её попутчицы; она смотрела на всё это и думала, и самые странные бессвязные мысли мелькали в её голове. Ей хотелось то петь «Я свободен!», то защекотать Элен, то сказать ей, что она великолепно выглядит.       — Вздор! Что это я, как дитё малое… — одёргивала себя Наташа, от этого не переставая лучезарно улыбаться.  А всё-таки она очень хороша. Молодая подтянутая фигура, тонкие фарфоровые губы в жизнерадостной улыбке, чёрные блестящие глаза. Наверное, многие теряли от неё голову. Как тут не влюбиться? Будь я парнем, предложила бы встречаться.       Зайдя в «Республику», девушки разбрелись по магазину, иногда пересекаясь, перекидываясь восхищёнными комментариями, улыбаясь и расходясь вновь. Элен подошла к стенду со скетчбуками и взяла один, с пейзажем, на котором расположилась по центру широкая река, окаймлённая скалами. «Свобода — то, что надо любому художнику», — мелькнуло в мыслях. Оглядываясь в поисках самой художницы, Элен наткнулась взглядом на полароиды. «Нужная вещь, однако. Для блога пригодится. Да и сегодняшний вечер можно запечатлеть — всё же в Питере я не так часто бываю, да ещё и с новыми людьми». Найдя наконец Наташу на втором этаже, рассматривающую канцелярию («ага, надо запомнить — ещё карандаши»), Элен позвала её, а сама направилась к кассе. Она оплатила всё и уложила покупки в сумку раньше, чем Наташа, видимо, обойдя снова весь второй этаж, вернулась к ней.       — Круто, — выдохнула она. — Но дорого, я бы там никогда, наверное, ничего не купила…       Выскользнув из дверей тёплого магазина обратно на улицу, они направились в пиццерию. Надо сказать, по этой части Элен была Просвещённой в ответах мэйл ру, таких заведений в Питере и Москве она посетила немало, обозревая их в своём блоге. Навскидку вспомнив штуки 3 подходящих мест неподалёку, она повела новую знакомую на Малую Садовую.       Довольно лаконичный интерьер с обширным использованием природных материалов создавал уют во все времена года. Зимой там можно было встретить и гирлянды с лампочками тёплого света. В общем, самое то, чтобы согреться. Телом и душой.       Девушки сели за столик в конце зала с диваном льняного цвета и стулом в тон. Заказав чайник зелёного чая с чабрецом и маленькую пиццу с моцареллой на двоих, они, чтобы разбить лёд неловкого молчания, стали понемногу узнавать о том, что ещё не успели спросить друг у друга в директе. Оказалось, что Наташа недавно прекратила отношения, которые её тяготили, теперь пишет с новыми силами и уже заканчивает внеочередной портрет своего отца. Она сильно им дорожит, а по его портретам ещё и отслеживает прогресс навыков.       Элен поняла, что лучшего момента для её презента не наступит, и попросила Наташу подождать минуту.       — Вот, это тебе, — произнесла она тихо. — Он для акварели, а ты как раз ею работаешь. Итак… Надеюсь, тебе понравится. А, да, там ещё карандаш мне в подарок дали, держи.       Лицо Наташи застыло в неловкой улыбке. Она молча взяла подарок, положила его на свою сторону стола. После речи Элен она рассматривала пустые страницы, гладила их, потом сообразила, что нужно сказать ей спасибо, и вместе с тем спросила:       — Можно тебя обнять?       — Конечно.       — Спасибо. Правда, мне очень приятно, — говорила девушка, неловко обнимая тёплую фигуру в красном шерстяном свитере. Она пахла ванилью и пионами.       Спустя минуту молчания и объятий Наташа выпустила Элен из своих рук, вернулась на своё место, села, подложив руки под ноги, чтобы не заметно было, как они беспокойны. Ещё через какое-то время (за ним следить не получалось, да и в голову никому не приходило) принесли заказ. Ароматный и горячий чай немного успокоил мечущуюся Наташу и окончательно расположил к ней Элен. Разрезая блестящим стальным ножом хрустящую пиццу, она размышляла о той, что сидела перед ней. Она замечала, что юная художница сильно впечатлена, даже подозревала, чем (а точнее сказать кем). Ей и правда было это ощущение не впервой: и раньше находились люди, замечавшие её красоту. Только вот общение с ними обычно не продолжалось долго — их отшибало при первом отказе встречаться. Эта девушка казалась ей другой. Наверное, она ещё не понимает до конца, что происходит. Не знает, что будет ломка завтра. И послезавтра. Может, и через неделю. И всё из-за этой прогулки. Самое странное — со своей стороны она ощущала желание прямо сейчас запоминать как можно больше, чтобы потом так же ломаться, хоть и по отдельности.       Элен взяла кусок пиццы, прищурившись, посмотрела на Наташу. Та усердно разрезала свою часть на четвертинки, а потом вдруг подняла взгляд. Две пары тёмных блестящих глаз встретились, раскрылись шире, договаривая всё за своих носителей. Сердце юной девушки сжалось, она не выдержала и опустила глаза. Дама постарше удивилась вдруг проступившей дрожи по всему телу.       Чтобы хоть как-то занять руки, художница взяла в руки карандаш, открыла первую страницу скетчбука и начала набрасывать на лист вязь линий, тени, штрихи. Элен же достала из сумки свой новый фотоаппарат, заправила картридж и стала фотографировать. В её объектив сразу попала Наташа, склонившаяся над работой. Её растрепавшаяся к вечеру коса спадала вперёд, а тонкая прядь, высвободившаяся с другой стороны, была заправлена за ухо. Тонкий вздёрнутый нос в сочетании с пухлыми коралловыми губами создавали образ светлый и чистый, а морщинившаяся от усилия переносица указывала на полную отдачу любимому делу. «Вдохновение — это не розовые бегемоты, летящие по небу. Оно сейчас у меня в объективе». Девушка сделала пару кадров, положила фотоаппарат обратно в сумку, и, убрав её под пальто, облокотилась на стол, положила голову на тыльные стороны ладоней. От приятной измотанности она закрыла глаза. Сквозь закрытые веки тёплым световым пятном пробивалась реальность.       — Элен? — позвала её ненавязчиво и всё ещё смущаясь после неловкого момента Наташа. — Держи. — она оторвала страницу и протянула её знакомой. — Тут, конечно, все так сумбурно, пропорции хромают, но… В общем, да, всё остаётся на твой суд.       На Элен смотрели с её собственного портрета большие чёрные глаза, выглядевшие угольными от графита карандаша; они мягко и добродушно наблюдали за происходящим вне наброска. Тонкий, чуть раскрытый рот, выражал естественность и открытость натурщицы, пряди коротких волос окаймляли круглое лицо и тонкую шею, касаясь ворота свитера.       Девушка бережно взяла рисунок, задев рукой посеревшие подушечки пальцев художницы, сложила его вдоль и аккуратно уложила в сумку.       — Спасибо. Мне нравится, очень. Меня ещё никто не рисовал. Тем более, так красиво, — и, помолчав немного, предложила проводить (Питер — Питером, культурная столица и все дела, но поздним вечером идти одной всё равно не круто) художницу до места ночёвки. Та согласилась, добавив, что это недалеко. Её однокурсница, Юля Карагина, жила в центре Питера в двухкомнатной квартире своих родителей, пока те были в отпуске. Именно к ней на ночёвку и собралась Наташа.       Новоиспечённые подруги не спеша оделись, проверили, всё ли они забрали, и вышли на ещё более тёмную, прохладную и чуть опустевшую гладь улицы. Быстро сориентировавшись, они повернули в нужную сторону и пошли совсем рядом, разговаривая о чём-то красивом и не особо важном и иногда задевая друг друга плечом. Было в этом что-то по-детски беспечное: и в их походке, и в речах, и даже в молчании. Спустя минут пятнадцать, дойдя до нужного дома, девушки остановились. Немного потупив взгляд, Наташа обняла Элен, уже не так неловко, как в первый раз, и, вдохнув морозный воздух и пряный запах волос, попрощалась с ней. Элен мягко и спокойно улыбнулась. «До встречи», — произнесла она и помахала вслед убежавшей к парадному и обернувшейся напоследок Наташе.       Она шла к метро и прокручивала моменты вечера в голове. Определённо, это была одна из самых душевных прогулок в Питере, хоть раньше она и не признавала восхищение городом не в одиночку, сейчас же свет фонарей в отражениях на мокрых гранитных плитах отчетливо пропечатывался в её памяти.