Последний побег

Останки каравана лежали на Нагатинской. Тела бойцов Ганзы, славившихся своим тяжёлым вооружением и навыками, были поломаны и выпотрошены. С одного из них даже сорвали бронежилет. Высунувшись из-за широкой спины Хантера, Ванда рассмотрела следы когтей на боковых застёжках. Следы когтей напоминали упыриные. Коротковатые, тупые, но всё же опасные. По слухам, упыри весили около двухсот килограммов, и это было скорее преуменьшением. Когда медлительные твари дотягивались лапами до человека, сила удара становилась колоссальной. Хантер не стал обыскивать изуродованное тело — отошёл рассмотреть остальных и, воспользовавшись минутной заминкой, Ванда без лишней брезгливости разгребла торчащие по бокам трупа кишки, влезла в его карманы, а потом и в рюкзак. «Две гранаты. Дымовая шашка. Пистолет-пулемёт, дополнительная обойма, к ней ещё патроны. Жаль, шлем испорчен», — её мысли становились короткими, рубленными. Словно, находясь рядом с бригадиром, она заимствовала его манеру говорить. И думать. Ванда услышала за спиной приглушённый шепот. Склонившись над кровавым месивом, Хантер шептал что-то, и в шуршащем потоке слов она расслышала: «Проход открыт». Среди истерзанных тел лежал ящик с тремя автоматами и множеством пуль — на продажу. Рассмотрев его и щёлкнув замком, Ванда схватилась за ручку сбоку, приподняла и тут же бросила — он оказался слишком тяжёлым. Хантер беззвучно подошёл, потянул за прибитые к ящику лямки, забросил его на плечи.  — Я пойду вперёд, ты — за мной, — коротко приказал он.  — Поняла, — ответила Ванда, спрыгнула на шпалы. И темнота тоннелей поглотила их обоих. Путь до станции был свободен — Нагорная пропустила, не пытаясь больше взять плату жизнью, Нахимовский встретил смрадом разложения и чавканьем гнили под сапогами. Лишь у самой Севастопольской им встретился старый упырь. Хантер застрелил его сам, добил ножом. Глядя на то, как он вырывал нож из раны, Ванда всем нутром ощутила: ему этого мало. Сегодня он забрал всего две жизни. Он всё ещё голоден. Густая кровь с трудом растворялась в горячей воде. Вернувшись в безопасность, к людям, Ванда почувствовала, как к её горлу подступает ком из задавленных эмоций и теперь одной рукой зажимала рот, пытаясь унять тошноту, а другой ворошила мокрые волосы, оттирая бурую коросту застывшей крови. Так с ней было всегда. Адреналин натягивал внутри неё тугую струну, и она выпрямляла спину, ускорялась, становилась тише, проворнее, злее. Но стоило эту струну ослабить, и та лопалась, задевая за живое. Хантер ждал её. Облокотившись на спинку кровати, он бросил пустую флягу рядом с собой, скрестил руки на груди. Смотрел в пол тяжёлым, немигающим взглядом.  — Можно? — она спросила его почти шёпотом, не решаясь подойти ближе.  — Давай уже, — прорычал он сквозь зубы. И она заглянула в его глаза. *** Он лежал без сознания. Дышал тяжело, неровно. Ванда зажала пальцами вену на его запястье, принялась считать пульс. Забрала слишком много. Больше, чем могла взять, больше, чем ей было нужно. Всё, что можно было взять за один раз. Чудовище, сотканное из тьмы — его личной тьмы, стало её пищей. Но изменить то, во что он превратился со временем, ей было не под силу. Она лишь смогла унять его боль. Успокоить звериный голод. Забрать неуправляемый гнев. Смотреть в его лицо было жутко, даже когда знала: не почует. Но она смотрела. Пыталась наглядеться напоследок, чтобы потом, когда он очнётся, вновь опустить глаза, отойти подальше, спрятать это глубоко внутри. Чтобы он никогда не понял, как сильно ей хотелось к нему прикоснуться. И как сильно она его боялась. Опьянённая безнаказанностью, она провела пальцами по его раскрытой ладони, ощутила шершавое тепло кожи. Хантер открыл глаза.  — Ты что творишь?  — Прости… — она отдёрнула руку, но он схватил её за предплечье, сдавил до боли. Прохрипел:  — Уйди. И отпустил. Ванда на миг остановилась у двери. Он видел, как дрогнули её плечи — словно от выстрела в спину. Затем она распрямилась, сжала кулаки. И ушла. *** «Ни дома, ни друзей. Ни одного, кто бы принял. Привязываться к ним, как бездомная собака. В ответ — только удары. Всегда. Куда бы ни пошла. Холодно. Дрожь не остановить, она начинается изнутри. Из пустоты, из пройденных дорог, из голода и отчуждённости. Из понимания: одна.» Ванда могла думать, пока бежала по безлюдным коридорам станции, опустевшим в ночи. Потом, лязгнув замком, спряталась в одеяло с головой, прикусила руку, закрывая рот. Тонко, почти беззвучно заскулила. И мыслей не осталось. *** Дверь хлопнула, в комнате стало тихо. Хантер сел за стол, закурил. Он сам не знал, зачем прогнал её. Девчонка не была чем-то лишним, ненужным. Она не была навязчивой или наивной. Совсем не похожа на ту, другую. Закончившую плохо от собственной глупости, от попыток остановить его, исправить. Ту, раздражающе назойливую, хотелось просто отодвинуть, как преграду на пути. Она слишком много говорила. И не делала ничего. Ванда же молча убила чудовище, не прося ничего взамен. Она одна сказала ему это. Поблагодарила за затопленную станцию, за спасение тысяч людей. Ему было плевать на осуждение, плевать на то, что его считали убийцей, на то, что он был убийцей. Он и так это знал и не противился своей натуре. Наоборот — отдавал жажде умершвления всего себя, каждый раз как в последний. Но слова благодарности, сказанные ни к месту и ни ко времени, разбередили что-то в его отмирающей душе. Девчонка напоминала ему о чем-то давно потерянном, утраченном в ходе долгой борьбы, и окончательно добитом чёрными. Есть вещи, которые, потеряв однажды, почти невозможно вернуть. Не потому что они драгоценны, а потому что у них даже нет названия. Они исчезают бесследно, незаметно, забирая с собой и память о том, что они вообще существовали. Лишь встречая людей, которые ещё не потеряли их, можно заметить, что вся жизнь изменилась. Оценить величину этой потери. Он затушил сигарету, лёг в постель. И подумал о том, как ему надоело терять.