Пролетарий туп жестоко — дуб дремучий в блузной сини! Он в искусстве смыслит столько ж, сколько свиньи в апельсине. Мужики — большие дети. Крестиянин туп, как сука. С ним до совершеннолетия можно только что сюсюкать…*
***
Сын алкоголиков и двоечник Виктор Олегович в школе промышлял карманными кражами. Только неудачно. Залез он как-то в автобусе в сумочку одной дородной тетки, а там не кошелек, а белый хорек. Который с перепугу цапнул дурака за палец. Тот завизжал от неожиданности, так и попался. Отсидел полгода на малолетке. Решил делом посолиднее заняться. Ограбить банк. Долго изучал разные банки. Нашел наконец, где охраны поменьше. Взял в подельники пару отморозков, проникли ночью в хранилище. Взломали несколько ячеек, забрали оттуда металлические контейнеры на замках. Пришли домой, открыли ящички, а в них не деньги и не драгоценности, а пробирки со спермой. Этот банк был, как оказалось, не совсем финансовым учреждением, а совсем медицинским банком спермы. После был суд, который приговори неудачника у шести годам лишения свободы. Отсидев положенный срок Виктор Олегович расстался с тюремным уютом и полученной в застенках профессией столяра. Выйдя на волю Виктор Олегович собирался вернуться в двухкомнатную московскую квартиру, но с удивлением узнал, дом снесен по программе реновации жилья, новой квартиры ему по какой-то причине выделили, а вместо двушки и прописки остался у него один пшик. Идти бывшему заключенному было некуда и поселился он в неразборчивой роще за Минском шоссе. Там он жил поначалу философом, но из-за стужи и скудости ягодно грибного рациона постепенно одичал и стал совершать набеги на сады и кухни коттеджных поселков. В самые угрюмые ночи длительных зим не брезговал он и человечиной. Последствиями этого злоупотребления явились рога, клыки и обильная шерсть, а по некоторым сведениям, и хвост, которыми одарил Виктора Олеговича господь, по доброте своей заботясь о выживании всякой твари в неласковом нашем климате. Послал всевышний озверевшему таким образом Виктору Олеговичу и средство для удовлетворения самой могучей земной нужды, позволив похитить и утащить в лес из дома миллиардера Фридмана плодородную таджикскую уборщицу. Так появилась самка у Виктора Олеговича, который нимало не медля размножился катастрофически. Уже через два года популяция Викторов Олеговичей насчитывала до сотни особей. Подвижные стаи этих алчных существ опустошали Одинцовский район, своим устрашающим видом сводя с ума охрану высокопоставленных чиновников, артистов, миллиардеров их жен и отпрысков.***
12-й километр Минского шоссе, шофер такси долго и крепко пожимал руку не совсем обычного пассажира, и теперь с азартно рассказывал о тех небожителях кого ему доводилось перевозить, монотонным басом убаюкивая Глеба словно Оле-Лукойе. Завернувшись в свою всегопогодную, всесезонную и в пир и в мир затасканную куртку «Анорак» музыкант уронил небритый подбородок на тяжело вздымающуюся грудь и заснул не заметив как машина свернула в коттеджный поселок «Грибово». Деревня Бородки известна еще с XVll века как вотчина Новодевичьего монастыря. После октябрьской смуты церковные земли перешли селекционной базе огородных растений. Советская Россия находящаяся под западными санкциями нуждалась в собственных семенах. В 50-годы станция стала Исследовательским Институтом директор которого в 90-е годы решил заняться строительством. Дела не пошли и землю неудачливому предпринимателю пришлось продать за долги. На месте огородов быстро взошли элитные деревни. Одна из них «Лебединое озеро» особенно замечательна, ведь живут в ней видные государственные деятели и влиятельные коммерсанты: бывший председатель верхней палаты Владимир Шумейко, помощник президента Игорь Левитин, промышленник Андрей Мельниченко, новый хозяин дома французского портного Ив Сен-Лорана Симон Поварёнка. Но есть в Одинцовском уезде под селом Грибова один особенно замечательный дом, двери которого всегда открыты для дорогих гостей, его хозяева устраивают радушные и даже чуть эксцентричные костюмированные приемы времен матушки Екатирины II и языческие славянские обряды. Душа компании, хозяйка поместья Наталья Дубовицкая. Ее муж никто иной как Владислав Юрьевич Сурков, по долгу службы часто задерживающийся по делам государственной важности и не всегда успевающий принять участие в увеселениях. В отсутствии супруга все хлопоты ложатся на хрупкие плечи Натальи ведь ее товарки весьма требовательны и взыскательны. Дом посещают Инна Маликова сестра исполнителя песен и дочь антрепренера, Дина Хабирова прославленный гастроном, Светлана Бондарчук бывшая супруга кинохудожника, Оксана Ожельская мать двоих детей миллиардера Михаила Фридмана, Маргарита Симоньян телевизионный импресарио, Ольга Майдан жена адвоката Кучерены, Кэти Топурия солистка А-студио и дочь вора Андро Санодзе почившего в бозе от передоза. В дом подающую надежду певицу привела оперная дива некогда супруга другого лихого человека Тюрина, Мария Максакова та, что сбежала с новым избранником в малороссию где неожиданно сменила статус на вдовий. Развлекать гостей приезжают московские комедианты Владимир Винокур чей отдых как он утверждает «наконец-то заимел смысл», Александр Буйнов сокрушающийся о том, что «все тленно и всему конец, гордыня, зависть и богатство» и Наташа Коралева с Тарзаном. Когда вдруг одолевает охота к перемене мест от светской болтовни и застолий дамы переходят к подвижным играм или идут в лес по грибы, точности ради летают в Тульскую губернию в охотничьи угодья банкира Авена за лисичками. Светских львиц доставляют к месту тихой охоты винтокрылой машиной, встречают на «Хамерах» и диковинном вездеходе «Шаман». Когда погода в родных просторах портится и наваливается хандра, заклятые подруги, чтобы развлечься, собирают дорожные сундуки и на приватном самолете отправляются в заморские путешествия. Хозяин поместья с некоторых пор больше не ездок в дальние страны, его как предполагаемого автора проекта «Таврида наше» внесли в черные наземные списки. Но Сурков хорошо подготовился, в его поместье есть все необходимое чтобы в удобстве переждать санкции вылавливая рыбу в собственном пруду. Водоем площадью 4 гектара ему помог устроить якобы без всякой мзды бывший генерал-губернатор Громов. Речку Ликова по высшей воли запрудили, так на одном из многочисленных наделов господина Суркова с кадастровым номером 800 разлилось живописное лесное озеро. В развлекательную программу закрытого клуба жены чиновника помимо балов, увлекательных вояжей, поиска даров природы и обильных возлияний входит катание на лодках по этому удачно присвоенному водоему вместе с приближенными и Федором Бондарчуком вместо лодочника. Речушка служит разделительной чертой между «Лебединым озером» и остальным Грибово. Конечным пунктом течения Ликова является большая водная артерия Незнайка на берегу которой в глубоком, поросшем широколистным лопушником овраге на деньги политтехнолога выстроен еще один дворец, но не в личное пользование, а в качестве отступных, за развал легендарной группы патриарху русского рока, музыканту ненавидящему власть и уважающему любой протест Глебу Самойлову. Правда оформлена эта недвижимость была на подставных лиц чтобы в случае развода звезды его нынешней спутнице жизни Татьяне Ларионовой не достался лакомый кусочек от этого жирного пирога. Глеб спал глубоким сном, как вдруг его разбудил легкий удар по плечу. Расплатившись с таксистом и оставив ему автограф на лобовом стекле он медленно, словно ступал по минному полю, поплелся своему коттеджу. Мысли запутанным клубком, словно змеи извивались в его одурманенном алкоголем мозгу. Глеб остановился, пошарил по карманам, достал красно-белую коробочку, послышался щелчок. Иногда реальность больно ударяет тебя по лицу, стирая дурацкую беззаботную улыбку. И вдруг безмерное счастье, переполняющее внезапностью, выливается сквозь дыры в, казалось, непрошибаемой оболочке словно сквозь решето. И ты сидишь как будто из тебя разом высосали всю твою жизнь. Как будто ее никогда и не было. Эту боль невозможно ничем заглушить. Достаешь сигарету, из уже вскрытой пачки, в которой не хватает пары штук. Медленно подносишь зажигалку к лицу, смотришь, как загипнотизированный, на бледное оранжевое пламя. Затягиваешься. Мягкий дым нежно обволакивает скулы изнутри. Держишь это полупрозрачное облачко. Смакуешь и выдыхаешь. Вспоминаешь и делаешь глубокую затяжку. В лёгких расползается едва ощутимый холодок воспоминаний. В мозгу тонкой струйкой разливается безмятежность, постепенно унося щемящую тоску, выливая ее сквозь пальцы рук. Боль отпускает. До следующего раза, когда ты достанешь пачку, в которой осталось на одну сигарету меньше. — Глеб! — его как будто заново заставил проснуться женский голос, который слышался во сне, оглашая воздух, — давно тебя не видела… — сказала леди в белокуром, высоком парике и темно-бордовом платье из панбархата сшитым под старину. — У меня прием сегодня, Никос Сафронов в гостях. Зайдешь на огонек? — Пластику что ли сделала не пойму? — подслеповато сощурился Глеб. — А как же! Надо быть красивой хоть умри! — воскликнула она. — Я в женщинах все хуже и хуже разбираюсь, — сообщил Глеб, — кстати о расходах. Ты знаешь Наташь, размах, щедрость и бешенное бабло вбуханное в увесиления могут губительно сказаться на вашем положении — его остекленевшие глаза были лишены всякого выражения, но сухие губы растянулись в злобной гримасе, обнажив острые клыки — я тут недавно узнал, что у вас всего лишь 17 миллионов рублей годового дохода на семью, вряд ли их хватило бы, чтобы жить на такую широкую ногу. — Ай да брось Самойлов, — усмехнулась барыня Дубовицкая, — как всякие уважающие себя русские помещики Мы живем не по средствам. Земли и леса заложены с процентами, но гордость и воспитание не позволяют Нам выказать это перед высокопоставленными друзьями и гостями, — она откровенно смеялась над ним сверкая белоснежными, словно фарфоровый унитаз, зубами ручной работы и безупречным макияжем, — приходи в гости. Я соскучилась! — И не надейся, — Глеб со злобой сплюнул, резко развернулся, схватился за каменный забор чтобы не упасть и скрылся за воротами своей крепости в три этажа. — Побриться не забудь! — крикнула Наталья вслед. —…Что про бреюсь? — настроение вдруг не то чтобы улучшилось, но точно поднялось, осталось в миноре, но перешло в какой-то иной, более высокий регистр. Он заскочил домой поесть, переодеться, отмыться от самого себя. Но неожиданно грянувшие холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Дома его ждали, окурки на столах и полу, на стенах немецкие, китайские, русские и английские лозунги. В одну кучу дружно сваленные самые простые бытовые носильные вещи, обувь на массивной подошве, поломанные и рабочие синтезаторы, бревна, железные брусья, айпады, тряпье, битые бутылки, ободранные стулья, капустные кочерыжки, лохмотья, мусор, проклятья. Дом Суркова невысокий, но весьма вместительный, отделанный с крыльца и в холле очень дорогим черным италийским камнем. У дверей Глеба встретили похожие на банкиров охранники, кивнули, проводили к «своим» без разговоров и без пропусков. Богато обставленная гостиная была разделена на танцпол, небольшой кинозал, и обитый малиновым бархатом бар. Для гостей разносились коктейли и киррояли, металась икра, раздавались фингерсэндвичи, птифуры и звуки лабызаний; клубились, целуясь ушами и щеками, усыпанные бриллиантами, обтянутые парчой, шелками, засунутые в кринолины и корсеты покрытые золотом, платиной и купленными в наишикарнейших салонах загарами, пахнущие Карибским морем и аспинским снегом очаровательные, обаятельные, обезжиренные тренерами и диетами сливки общества. Было хорошо заметно, что собравшиеся дамы давно сдружившиеся редко расстающиеся и старающиеся всюду держаться вместе, ибо слышались нелицеприятные оценки сегодняшнего утренника в детском саду «English Nursery and Primary School» куда бездарные зазывалы так и не смогли затащить Дэниела Рэдклифа поразвлечь избалованную детвору, и это за такие-то ежегодные взносы! Безобразие. А на роль Гарри Поттера пришлось нанять Диму Нагиева нацепив на него очки и нарисовав зигзаг на лысыне, но детей разве надуришь, это ж не лоховские какие-то там поскребыши учителей, ученых и врачей, они сразу почуяли фальшивку, устроили скандал и забросали несчастного актера содержимым своих горшков из горного хрусталя. Лиза Боярская в качестве Гермионы тоже впечатления не произвела и была освистана недорослями. Обсуждались и куда более позитивные темы о съеденном вчера на Острове Ронде в честь дня рождения мультимиллиардщика или как сокращенно называли ихнего брата «мультика» Михельсона. Говорили и о коллективном походе на позавчерашнее открытие нонконформистской выставки «Сосуды» и «Бутыли» с масштабными работами изображающими фигуры мясников, волокущих разделанные туши так, что они почти скрывали под собой тела людей, придавая им зловеще фантасмагорический облик. И о месячной давности общем отдыхе на Багамах, и годичной — на Гавайях. У Глеба сложилось впечатление, что все эти люди никогда не расходящейся толпой таскались по всем вечеринам города и мишленовским кормушкам планеты. Глеб в компании был человек хоть и не, но никому не приятель, однако встретили его приветливо, поскольку гражданин вхожий в этот привилегированный круг и находящийся среди таких знатных особ, автоматически признавался «своим» хоть и считался чудиком и имел кличку «Диоген» за любовь к философским рассуждениям, алкоголю и неопрятному внешнему виду, а еще потому что один раз он и правда залез голым в бочку из-под дорогостоящего Шардоне, на манер древнего мудреца, которую сам же до этого и опустошил. К Глебу подошли две женщины одетые в платья XVIII века изготовленные для них придворными швейными геями. — Где собираетесь отдыхать? — спросила одна из «ледей», улыбаясь не только глазами, губами и зубами, но буквально всем своим обширным загорелым, лучащимся лицом, всем даже можно сказать телом и нарядом и париком с макетом корабля вплетеным в искусственные локаны, так напористо, словно бы говоря «кто не улыбается, тот против меня», что музыкант несколько даже попятился, чтобы эта громадная улыбка поместилась между ними и не наделала бы какой беды своей широтой и чрезмерным прорывом. — В Гринаде, как все? Там слишком много русских. Только в Белизе остались места, где русских нет. — И на Чукотском море, и Море Лаптевых, — поддержал разговор Глеб. — А еще таких мест много в Свердловской области, в Тверской, Калужской, на Колыме… — Остроумно, — отозвалась одна из баронесс, — ты что, патриот? Только не спрашивай меня, какой я национальности. — Я и не спрашиваю, — спокойно парировал Глеб, — и так вижу. — А вы слышали, что на Челябинской городской помойке нефть нашли? — сменила дамочка скользкую тему, — пару ярдов думаю там прикупить. — На помойки-то? — не понял Глеб, — там же отходы одни, и бомжи нефть откуда? — Хоть и отходы. Китай растет, Африка растет, сырье жрут любое, только давай, и в любых количествах, — пояснила предпринимательша, — а на помойке. Ну… земля, глина… — она задумалась, ее собственные слова не убеждали ее, она и сама не понимала, почему эта дрянь должна была кого-то кроме бездомных заинтересовать и бодро завершила, — просроченная еда, вода… мусоровоз брошенный, там вроде есть, на дне, металлолом, значит… Ну и все такое. Китай растет, все в дело идет, как в китайской кухне. — Поняла, я поняла, — восхитилась ее товара, — мы в среду в «Жуй-цуй» ходили. Только открылся, были? Они, и правда, все едят, ну просто все подряд. Саранчу, личинок, тараканов, коровьи лепешки; а из современных блюд, к зимней олимпиаде придумали — под соусом из стебля бамбука маринованные лыжи. Пробовали? Ну вкусно, правда? Ну, скажите же, вкусно! Вот молодцы эти китайцы. И уж конечно, они найдут, куда деть и мусор наш из всего, хоть из фикалий, прибыль сделают. Не то, что мы, на нефти сидим, а нищие. Вспыхнув трогательными как будто невинным румянцем и десятикаратным алмазным кулоном, она умолкла. Почему-то тоже покраснев, Глеб отошел к барной стойке. — Какое у вас любимое хобби? — ни с того ни с сего заговорил с ним худощавый длинноволосый, мужчина с густой бородой окидывая Глеба оценивающим взглядом, словно покупал коня, не переставая при этом размешивать прозрачной коктейльной шпажкой что-то пузырящееся в своем бокале. — Алкоголь и наркотики, — без стеснения признался Глеб и укусил большое желтое яблоко, но тут же выплюнул кусок назад в малахитовую вазочку увидев, что фрукт внутри гнилой, а сверху позолоченные. — Вы где отдыхаете? —на не успевшего наговориться артиста набросилась очень красивая госпожа в бирюзовом одеянии от бюи, одной рукой держащая облепленную кристалами сумочку, а другой — маленького породистого йоркшира с рыжими подпалинами, в бриони и тоже не без украшений, — в галерею «Гараж» ходите, а в клуб «Цвет ночи»? — Нет, у меня своя галерея «Цвет диванов» называется, все экскурсии проводятся в лежачем состоянии, есть там очень интересные инсталяции, например «Дерьмо гения» прям посреди комнаты, есть череп, а на черепе красные губы по-моему смотрится весело очень, а еще у меня недавно умер любимый кот, и я не придумал ничего лучше, как сделать из него радиоуправляемую модель квадрокоптера и получился «Котолёт», — находу выдумал Глеб, — ведь кот это сокращенный лев так же как мы сокращенные христиане, в миниатюре. — Вы должны знать, что все это поклепы и наветы, — доверительно прошептала на весь бар красавица. — Что поклепы? — Мой бывший пишет статьи. Ведет колонку в «Русском Пионере» у этого подонка Колесникова. Все издатели отказались, а этот урод… Главное, я ему звоню «ты что, писька продажная, задумал, сядешь, урод, за клевету», а он — ты тоже, говорит, что-нибудь напиши, ответ на клевету, я и тебя напечатаю. Ты, тварь, говорю, и с меня хочешь денег срубить, ушлепок, — шептала дама Глебу куда-то в колючую шею, одергивая иногда своего шелестящего побрякушками и чуть приплясывающего от скуки йорка, который то и дело норовил ухватить снующего официанта за искрящейся синими блестками бокалы с коктейлем, — не верьте тому, что будет в статье. Он там напишет взаимоисключающие вещи. Что я бревно в постели, например, а в следующим предложении, что трахаюсь как будто у меня бешенство матки. Ну зачем мне трахаться, если я бревно, сами посудите? А если я не бревно, зачем мне с этим нищим импотентом жить? Ха, он мне говорит, «я крупнейший в мире импортер пробок для шампанского». А я ему — ты не импортер, а импотент крупнейший в мире, — очень красивая женщина теперь почти прижалась своим речевым аппаратом к его лицу и шипела Самойлову прямо в нос шибко, отдающей приторным ароматом жеваной мидии речью и еле уловимым амбре груши, бергамота, лимона, персика, сливы, османтуса, гиацинта, корицы и еще чего-то входящего в верхние нотки ее духов. — И не подарила я подаренный им мне на годовщину знакомства красный Ferrari футболисту Бубе. Буба и сам таких Ferrari кому угодно и сколько угодно подарить может. Потеряла я его. В смысле, Ferrari. Оставила где-то, а потом что-то забегалась, закрутилась. Смотрю нет. Во дворе нет, в гараже нет, на стоянке у фитнеса нет, на даче нет, на второй даче нет, в доме в Болгарии нет и на Парижской вилле нет. Ну со всеми бывает, у меня вообще ПМС может быть, я чуть не умерла, а этот идиот… Другой бы плюнул и новый подарил, если уж любишь по-настоящему. А этот… Буба, Бубе, Бубу, Бубон… Все наветы и поклепы… — Знаете я тоже недавно начитался, аж давление подскочил, — перебил Глеб холеную барышню, — оказывается есть трусы для пердунов, представляете? Этот девайс сделан из угольного фильтра с арома вставкой. Когда вы пускаете шептуна, вместо вашего смрада выходит приятный запах, так что если рядом с вами вдруг запахнет океаном или утром в сосновом бору знайте, что поблизости кто-то подло бздит. — Что? — удивленно приоткрыла ротик девица. — А то, — поморщился фронтмен Глеб. — теперь, когда от красивой девушки идет вкусный запашок я чувствую себя неоднозначно. А вдруг она стоит и пердит возле меня? — не дожидаясь пока ошеломленная госпожа придет в себя, он сбежал в верхние этажи, и споткнувшись пару раз об устрашающего вида васильково бурую нелепость заполонившую собой все ступеньки и в агрессии своей даже пытающуюся залезть ему под брюки, осторожно вошел в хозяйские апартаменты. Наталья стояла боком к двери и водила беспроводным выпрямителем по льняного цвета волосами лет 7-8 -ми сидящего перед ней на высоком стуле. — Ты что творишь? — оторопел Глеб, — он же ребенок, спалишь все к чертям как я себе один раз. Котелок потом пришлось носить. И что ты там елозишь? И так все прямо. — Поэтому и прямо, что выпрямляю, — отозвалась Наталья, — кудрявый он, как и двое других. Но те большие уже, кератином все убирают. А у этого еще и глаза косят, как у тебя! Сам посмотри, — она развернула мальчика на стуле и Глеб увидел наивное голубоглазое личико с небольшим сходящимся косоглазием. — Ога, как же, в меня! — воскликнул Глеб, — ты говори да не заговаривайся. У тебя мужиков что у лесника клещей, ты и сама вряд ли знаешь кто от кого! — Мужиков не мужиков, а детей рожаю только твоих, — спокойно возразила Дубовицкая. — И с чего мне такая сомнительная честь? — плюхнувшись на мягкую кровать хмыкнул Глеб. — Ты гений, хотела чтобы и дети в тебя пошли, но видимо похожесть ограничилась только внешностью — с сожалением констатировал Наталья, — но грех твой. — Грех то с орех. А выпрямляешь зачем? — Чтобы не так похожи на тебя были. Слава тоже не дурак. — Так типо не заметит, да? — не удержавшись Глеб засмеялся, но тут же жестко добавил, — мои или не мои, но на меня ты их не повесишь! — А я и не собиралась, — обиделась Наталья, — что с тебя взять? Гол как на последней секунде, а со Славой у них есть будущее, он их своими считает, да и записаны все трое на него. Так что зря волнуешься. — Ну что парень, — приподнявшись Глеб посмотрел на мальчика и действительно нашел в нем сходство с собой, серо-голубые глаза наследника немного косили, — иди по стопкам отца методом пробок и ошибок добьешься чего-нибудь. — Все, закончила вроде, беги Тимур играй, — сбрызные шелковистые пряди ребёнка лаком для волос Наталья обернулась к его Глебу, — смотри, что я сейчас у него отобрала, — она кинула на фиолетовое покрывало рядом с разворившимся на нем беспардонным Глебом что-то черное небольшое, но тяжёлое, — ребенок сказал отцу, что его напугало существо сидящее в шкафу, а этот сумасшедший дал сыну пистолет 45-го калибра. — А что он должен был сделать? — Ему 7 лет. Слава мог просто сказать «Не бойся темноты». — Шутишь? Ее надо бояться! Наталья легла рядом с Глебом. Солнечный свет бьющий из окна, дробясь листвой, пятнами падал на ее тело скрытое платьем клюквенного цвета. Она приподняла длинный подол, обнаженной кожей коснулась его бедра, и почувствовала, как напряженно начал биться поток крови в их жилах. Его реакция не заставила себя ждать, брюки с карманами которые он кажется никогда не снимал, вздулись шатром. Она поднялась на колени. Глеб лежал на спине, его светлые глаза смотрели на Наталью с ожиданием и презрением. — Ты хочешь, чтобы я это сделала? — спросила она звериным голосом. — Спрашиваешь, — буркнул тот, — зря я что ли Вука Вукой закинулся, инсульт меня когда-нибудь хватит от этих таблеток или инфаркт, как думаешь, что лучше? Медленная смерть от инсульта или быстрая, но мучительная от инфаркта? — Заткнись! Меня не интересуют эти твои реанимационные подробности, — Дубовицкая расстегнула ширинку на его штанах и слегка их приспустила мужчина остался перед ней полуобнаженный, с закрытыми глазами, кожа на его животе покрылась гусиной сыпью. Наталья бережно взяла в ладонь его восставшую плоть и, склонившись, прижала ее к щеке, сжимая другой рукой его мальчишечьи ягодицы, — почитай мне свои стихи! Это меня возбуждает. Не разлепляя век мужчина сонно промямлил: Любить иных тяжелый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен… — Фу, Глеб, не хочу такую поэзию… Хочу, не здесь, — слизав капельку выступившей смазки с вздрагивающей в ритм пульса пурпурной головки, чувственно прошептала Наталья манерно закатывая глаза. —У меня тебе не понравится, —чувствуя что окончательно засыпает возразил Глеб, — там мягко говоря неприбранно. — Нет, не у тебя, — согласилась она заповедных угодий, —пошли кататься в карете… Хочу, чтобы была игра! Устрой мне сказку. Любовь моя! Удиви! Шампиньон моей души! — Блядь.***
Госпожа Дубовицкая была мягко говоря женщиной неординарной. Дело в том, что прожив семь лет с Сурковым в качестве сожительницы за год до свадьбы с ним она сошла с ума. В одно прекрасное утро Наталье показалось, что она жена Горбачева — безумие вполне рядовое в средней полосе, на которое можно было бы и не обращать внимание, но ей нужен был последний Генеральный секретарь ЦК КПСС. И тут, дамочке показалось, что ее Слава не кто иной, как Горбачев. Сурков не заметил этого виду плотного графика работы и романтических переживаний связанных с Вадимом, и время было упущено. Через месяц Владиславу позвонил ее врач и рассказал всю эту дичь, после чего Сурков решил с госпожой Дубовицкой расстаться. Родители несчастной ползали у его ног и читая навзрыд историю болезни. Они умоляли Суркова, мало того что не бросать их дочь, так еще и наконец-то жениться на ней, поскольку жена Горбачева должна же быть замужем, иначе безумие обострится до крайней степени, так что станет возможным летальный исход. Политик естественно, послал их в известном направлении, но они приползли опять, прихватив с собой и врача, и дочь. Врач бубнил про гуманность и самопожертвование, а жена Горбачева смотрела на сожителя так, как ни одна женщина не смотрела на него раньше. Горбачев сдался, в конце концов всякий уважающий себя политик должен быть женат. В 2004 году Сурков с раздражением вступил в официальный в брак, а заодно женил и Вадима Самойлова, на непримечательной внешности женщине дочке своего знакомого ФСБешника, подстроив встречу молодых в клубе в лжепраздник 14 февраля. Словно заразившись болезнью хозяйки странности стали происходить и с оранжерейными цветами в новом особняке семейства Сурковых-Дубовицких. Патология растений оказалась не менее отвратительна, чем человеческая. А, вместо того чтобы избавиться от уродливых представителей флоры, Наталья расставила их по всему дому словно гордясь их дефективностью. Например циклопический кактус, покрытый безобразной сыпью и раздираемый омерзительными опухолями она притащила в спальню супруга, женщина поставила его рядом с кроватью мужа и разбудив мужа среди ночи попросила: «Прошу поливать раз в тридцать лет», — абсолютно серьезно, предупредила она протягивая очумевшему Суркову для этой цели бутылку с особой жидкостью и с приклеенным ярлычком, указывающим дату использования в довольно отдаленном будущем. Сурков представил этот день — кактус и он, гадкие больные старики, поливающие друг друга по очереди из заветной склянки. Был еще какой-то гиперактивный синий мох напугавший Глеба. Он бушевал на лестнице и ненормально стремясь распространиться просачивался во все комнаты. За ночь он покрывал стены, потолок, пол, мебель, картины, скульптуры и добирался до крыши, так что каждое утро прислуга начинала скоблить и отмывать захваченное им пространство, загоняя его обратно в каменную вазочку в холле. «Если этого не делать, — со странной гордостью повествовала Наталья, — то в течение недели мхом зарастет вся вселенная».