Лежу на чужой жене, потолок прилипает к жопе, но мы не ропщем — делаем коммунистов, назло буржуазной Европе! Пусть хуй мой как мачта топорщится! Мне все равно, кто подо мной — жена министра или уборщица! *
***
Все смешалось в доме Сурковых. Музыка. Аплодисменты. Вдруг мелодия смолкла, Наталья вскрикнула. Офицер оглянулся. В наряженном в военный мундир гражданине легко можно было признать Глеба Самойлова; тот отсалютовал саблей, прокричав: «Прощай, Ноэль, я ухожу на войну… Никогда мы больше не увидим друг друга». Наталья побледнела как покойница и упала в обморок прямо в объятия кавалера который тут же приказав: «Карету мне карету!» уволок кисейную барышню в заблаговременно поданный к крыльцу экипаж. «Круто!», «Круто, братцы, круто!», дружно возносила хвалебные возгласы талантливым актерам собравшаяся богема, сама при этом в бархатный баре, со зверским аппетитом хватаясь за креветочные шашлычки, белужий яйца и длинноногие фужеры шампанских вин. Прежде всего, он снял с нее корсет, выпустив на свободу стоящие торчком силиконовые груди, которые венчали заостренные розовые соски. Он немного их полизал, а потом расстегнул платье, которое тут же и снял с нее вместе со всеми нижними юбками и корсажем. Натали осталась в одном белье. До крайности возбужденный Глеб приподнял белую ткань, скрывавшую неподражаемые сокровища прячущееся между двух безупречных ног. Чулки доходили ей до середины бедер, белизной и округлостью напоминавших колонны из слоновой кости. Внизу плоского живота скрывался мистический грот. Плотно сжатые губки напоминали створки жемчужных устриц, которыми сейчас в ее доме угощались гости. Глеб с уважением отнесся к хороши сыгранному обмороку Дубовицкой. Он снял с нее чулки и начал с малого — прошелся языком по пальцам правой ноги. Он добросовестно вычистил ноготь на большом пальце, потом нырнул между суставами. Особенно задержался на мизинчике, который был так уж мал, так уж мал. В конце концов, он пришел к выводу, что правая нога отдает клубникой. После чего погрузил язык в складочки ее левой ноги, букет которой напомнил кавалеру вкус окорока по-тамбовски. В этот момент шальная императрица открыла глаза и зашевелилась. — Князь, в какое состояние вы меня привели? — Ноэль! Для вашего же блага я постарался, и стал для вас добрым самаритянином. Добрые дела всегда вознаграждаются, и я нашел изысканную награду в созерцании ваших красот. Вы бесподобны, и Глория**… блядь, то есть Грегор или как его там, в общем ваш муж счастливчик, — запинаясь произнес бравый Глеб. — Сисар, — напомнила Наталья. — А да, Сисар счастливчик, — согласился тот. — Увы, я никогда больше его не увижу. Японцы убьют его в сражении. — Я хотел бы заменить его, но, к несчастью, у меня нет третьего яичка. — Не говори так, Гильбэ, — вздохнула барышня, — постой, а откуда ты знаешь про третье яичко? — перестав играть роль стеснительной нимфоманки, Наталья подозрительно подняла бровь. — Ну… это… как… откуда…— сконфузился Глеб, — ты же сама мне рассказывала! — Наверное, не помню, — Наташа задумчиво кивнула, — ладно, на чем мы там остановились? Да,… да, трех у тебя нет, но то, что у тебя есть, ничуть не хуже, чем у него. — Это правда, мой лягушоночек? — Подожди-ка, я расстегну ремень… Ну вот. Покажи-ка мне свой зад… до чего он большой, круглый, щекастый… словно рожа купидона. Надо, тебя отшлепать, … — шлеп, шлеп, хлоп, бац, бац! — Аи, аи, аи! Ты меня возбуждаешь, я так и сочусь! — захихикала Наталья, — придвинься, я расстегну тебя эти гусарские колготки, покажи мне своего огромного малютку, который так хочет припасть к лону своей крошки. Какой красивый! Такая миленькая красная шапочка и совсем нет волос. Ну, конечно, внизу, у корня они есть… и какие темные, цвета мокрой земли и жесткие. Как он красив, сиротинушка… отдай его мне, Гильбэ, я хочу его пососать, высосать до капли… — Подожди, сейчас я сорву лепестки с твоей розы… — Ах! Как хорошо! Хорошо, о господи, как хорошо! — улыбался она, каждый раз когда была с ним…— Ах! Ты засунул между половинок все лицо… О, я пукнула… Извини, но я не могла удержаться!.. Ах! Как щекочется твоя борода… и ты пускаешь слюни… свинья… слюни. Дай же, наконец, мне свою огромную елду, я ее пососу, я умираю от жажды… — Ноэль! Сука… Ох! Ты жалишь меня языком прямо в дырку в залупе… Бесподобная соска, я не знаю второй такой глотки!.. Соси не так сильно. Я ко…кончаю… свинья… ты все проглотила… Ну-ка, дай сюда свою бесстыжую пизду, полижу ее, пока у меня не встанет снова. — Как хорошо… — стонала Натальи, — оттрахай меня. Давай сюда скорее свой пестик, я оближу его, чтобы он встал покруче, давай, сделаем 69, залезай на меня… Погоди, волосы попали… Соси мне грудь… вот так, о, как хорошо! Поглубже, поглубже… вот так… и не шевелись… Я сожму тебя посильнее… сожму жопу… Ну вот, умираю Гильбэ… Ну, еще.ты протыкаешь меня до глубины души… я сейчас умру от наслаждения… больше не могу, …Гильбэ дорогой… кончим вместе. Ах! — Сука!.. Все, не могу, спускаю… кончаю… Некоторое время карета ходила ходуном, потом дверь распахнулась, и на дорогу вывалился полуголый вельможа. Экипаж, скрипнув колесами, покатил дальше, а Глеб со словами: «Ни так я вас любил, как вы стонали» устремился под вековые из Германии контрабандой вывезенные липы, где наполовину скрытый густой листвой, стоял бревенчатый некрашеный домик; просторная веранда с гамаками и креслами служила, по всей вероятности, и спальней и рабочим кабинетом, рядом с этим местом отдыха и великих дум расположилось летнее кафе крытое белым, словно парус тентом уставленное ротанговыми столиками с увеселительными напитками и кактусами в синих эмалевых вазах. — Какая у Вас была мечта детства? — снова заговорил с ним встреченный давеча в малиновом баре бородатый длинноволосый миллионер. — Быть Пинкфлойдом, — Глеб взял графин с налитым в него виски и стал пить из горлышка с такой жадностью, что собеседник слышал его глотки и видел, как дрожала его рука. — Не разберу какого цвета у Вас глаза, — с сожалением промолвил странный господин. — Они меняются. — Цвет волос? — Естественный. — Вес? — Плавает. — Рост? — Сидя ниже, чем стоя. — Скажите еще что-нибудь. Мне нравится ваш голос. — Хммм, — задумался Глеб подняв голову к небу, — вот слушайте из запрещенного: Иван Царевич нанюхался сланцевого газа и стал диотом на всю жизнь! — Вы, — это отдельный вид искусства! Я Никас Сафронов и хотел бы писать с Вас портрет, — заявил художник. — Сию минуту! — До сви-данье, — икнул Глеб и спотыкаясь зашагал прочь. — Постойте! — догнал его живописец, — понимаете раньше люди были как цветы в саду. Кто-то роза, кто-то гладиолус, кто-то нарцис, кто-то, ромашка, а кто и простой сорняк, но все они были прекрасны по-своему. А сейчас все на одно лицо! Пластика! Я страдаю, понимаете?! — Ну и страдайте себе тихо, я тут при чем? — не понял Глеб. — Вы как цветок, особенный, без прикрас. — И какой же я цветок? — Глеб остановился и взглянул на «мазилу» немного заинтересовавшись, — роза или гладиолус? Роза предпочтительнее. — Нет Вы, — Никас развернул «цветок» к свету смерил его цепким взглядом и наконец определил, — репейник! — Кто? — Лопух большой. Чертополох. — Сам ты лопух большой, — вырвавшись из рук портретиста объявил Глеб, — нахуй иди, а то морду набью. — Ну зачем же так?! Будьте Васильком шероховатым если хотите! Пройдемте,… пожалуйста… пройдемте… Боже какие руки… какой нос, а шейка! А это что за чудо природы?! — восхищенно всплеснул ладонями Никас увидев пасущегося неподалеку скакуна, шерсть и грива которого блестела на солнце бриллиантовым сиянием. — А, это Пол, Аполлинарий, конь мой, — пояснил Глеб, — Пол, Полик, Полюшка иди-ка сюда! — позвал он причмокивая губами. Жеребец оторвал голову от поедаемого им клевера специально высаженного для него в саду у Суркова, повел ушами по ветру и элегантно ступая словно прима на сцене подошел к хозяину слегка подергивая шкурой. — Просто сказочное животное, — не переставал дивиться Никас, — Вижу Вас верхом на этом божестве! Да, да, на Аполлинарии! В эту минуту Глеб почувствовал, что этот докучливый провожатый внезапно схватил и потянул его куда-то за полу камзола. «Он конечно бандит, но отличается от всех остальных крайне небюрократическим видом, похож скорее на дизайнера, чем на чиновника, — размышлял главнокомандующий комфортно устроившись на задним сидении бронированного автомобиля, искося поглядывая на разглагольствующего о чем-то Суркова, — у него много ярких качеств. Он всегда сам определяет идею и концепцию самой работы, сам придумывает элегантные решения… его щупальца, паутина, которой он оплел сегодняшний культурный и политический мир России, так или иначе касается каждого. Мало кто так активно, мощно и странно влияет на сегодняшний контекст, а это уже плохо…» — Надо думать о приемнике Владислав Юрьевич. Вы кого порекомендуете? — глава государства поудобнее устроился на белоснежном сидении автомобиля и приготовился слушать. — Да что Вы Владимир Владимирович! Разве можно вам уходить?! — искренне слукавил Сурков памятуя о том, что у чекиста язык не для того чтобы, выражать свои мысли, а для того чтобы, скрывать свои мысли ведь в автократии людей ратующих за смену власти уничтожают после того как те завели об этом разговор, — думать о таком даже не стоит. — Думаю, думаю Владислав Юрьевич все двадцать лет думаю о приемнике. Кто будет после меня продолжать великое дело возрождения России, кто этот человек вот об этом Я думаю, — заговорил президент в высоком стиле. — Я заглядываю за горизонт это моя мечта. Я молюсь… Я в храме молюсь о том чтобы вот этот неведомый приемник после моей смерти продолжил бы спасать Великую Россию. Ведь Я уже сделал жизнь своей страны абсолютно прекрасной. Есть конечно временные трудности, но поднимем налоги да еще бизнес нам поможет, а не захочет помогать так мы заставив и заживем и рост у нас поднимется с 1,0 до 1,5 процента. — Конечно. В этом нет сомнения, —подтвердил Сурков, — к тому же у нас новое поколение бюрократов выросло очень хорошее. Все прекрасно, у нас прекрасное будущее все это обеспеченно модными стратегиями подготовки кадров. — Так кто же по-вашему, все-таки мог бы? — настаивал Владимир Владимирович. — Если хотите знать мое мнение. Чисто теоретически. Это должен быть чиновник класса «А», — начал рассуждать Сурков. — Это должен быть человек с низким негативным рейтингом, то есть он должен быть избираем на выборах. Это должен быть человек, который давал военную присягу потому, что он будет главнокомандующим, а в нашей системе это не может быть гражданское лицо, которое не служило. Это должен быть человек, который имеет представление о функционировании глобальной экономики, то есть понимать как работают фондовые биржи и каким образом происходит продажа ресурсов и вообще как устроены сделки. Это должен быть человек, который имеет опыт управления экономикой, внутренней экономикой, хотя бы в масштабах одного региона. — Да Вы правы и все эти факторы ограничивают круг моих возможных приемников. Конкретно Вы кого бы могли порекомендовать? — Собянин, — чувствуя, что отделаться общими фразами не удастся, предложил Сурков. — Полагаете? — Конечно. Он готов уже, старается — кивнул Влалислав зная, что потопить конкурента в автократии можно, в том числе открыто порекомендовав его и похвалив. — Ну что же… посмотрим. Так о чем вы хотели со мной поговорить? — президентский кортеж остановился около дома политтехнолога, дверцы с обеих сторон синхронно распахнулись и оба государственных мужа ступили на уложенный черным камнем двор перед коттеджем. —…Население и другие проблемы…— продолжил Владислав свою речь обойдя автомобиль, — хотелось бы обсудить ситуацию касающуюся Викторов Олеговичей… — Слов много? — Не особенно. — Тогда докладывай. — Несмотря на протесты Гринписа и Ассоциацией Зеленых, я считаю что разрешить отстрел Викторов Олеговичей это единственно правильное решение в сложившийся ситуации… — Добро. Россия такая страна, которая ничего не боится… А Вы сами кстати…? — ненароком вернулся он к предыдущей теме. — Что? — Владислав сделал удивленное лицо Сурков. — Вы поняли о чем я… — Да Владимир Владимирович, — откашлявшись улыбнулся Сурков, — если Вы спросите, чем я лучше других кандидатов? И я Вам отвечу: я честнее и женщины у меня красивее… — И мужчины Владислав Юрьевич тоже — усмехнулся глава государства указав глазами на то, что его рассмешило, — как Вы там пели? Я буду как ты, Ты будешь как он, Мы будем как все. Он всегда впереди. В алом шелке на бледном коне… — Голубое сало! — с плохо скрываемой яростью Сурков, молча сжал свои широкие скулы, а ладони политика сразу же сами собой сложились в кулаки когда он увидел очень живописную и неординарную экспозицию. Всеобщему обозрению, без всякого стеснения предстал полностью нагой Глеб который сидел, согнувшись, на приплясывающим от нетерпения Аполлинарии, свесившим, до земли свой длинный черный хвост. Поодаль от натурщика стоял художник и не столько писал этот конный портрет сколько поглаживал своего красного скакуна спрятавшись за деревянным мольбертом, а вдобавок ко всему кричал на всю ивановскую: — Что ты вцепился в эту проклятую лошадь? К позе вернись! Натура, вздрогнув, будто проснувшись, выпрямился и вытянул в перед правую руку, словно Ленин в октябре, а левой стыдливо закрыл большой далеко не косметический шрам на бедре в виде полумесяца оставшийся после операции по эндопропезированию тазобедреного сустава. «Ну спасибо тебе Господи за этого урода!» — думал Владислав чеканя шаг, у него были красивые породистые ноги с высоким подъемом и зажатая под мышкой огромная шпага с тремя перьями выхваченная находу из кустов садовой гортензии. — Давид! — зарычал Сурков приблизившись, — ты что творишь наглая еврейская рожа! Я тебя спрашиваю, Глеб! По какому праву ты Голландию со Швейцарией здесь устроил?! И ты туда же Пол! Мог и приличнее себя вести с твоей то родословной! Сдам на колбасу! — О, доктор кукольных наук! — продирая осоловелые веки обрадовался Глеб покачиваясь в седле как в лодке, а точнее сказать на спине сивогривого так как седла под ним не имелось, — ты меня можешь спрашивать хоть четыре раза, и четыре раза на этот вопрос я не буду знать, как ответить, — признался он. — Мне тут намедни рассказали как ты заказал одному журналисту статью о каком-то оппозиционере, но служитель древнегреческой богини правды Дики отказался мараться и писать «грязно», после чего его нашли повешенным в собственной квартире. Скажи, ты его сам порешил или твоя корпоративная служба убийств? — Ты что несешь падлюка?! Убью! Убери сейчас же свои безумные ягодицы с моего участка! — Гражданин хороший вы портите мне композицию, соблаговолите отойти в сторону со своей шпагой, сейчас не та эпоха! — раздраженно замахал кисточкой на Суркова художник. — Зиг хайль! Вперед, русиш швайне! — заголосил Глеб. — Заткнись! Ты слишком голый для нацистов! — Я долго размышлял и понял, что мне надоели интеллектуальные провокации для высокообразованных лохов. В общем, бутик фальшивых перлов объявляет о финальной распродаже, — поглаживая гриву нетерпеливо фыркающего скакуна заявил Глеб, — и еще о нас думал… человек ты закрытый Слава, с кучей бесов как и я, мы с тобой похожи, одного поля гении, одинаковые ДНК… — начал философствовать он, — всегда стараемся быть или «над», или в худшем случае «под». Или хозяева, или рабы… А Вадик… Он давно от тебя сбежал. Ты мне в последнюю нашу встречу такие слова говорил, гитару подарил…я ее правда Стасе продал… Но тогда я подумал, может, у нас что-то получаться начало. Ты ведь мне не говорил никогда ничего, за дурака держал, приспособление для секса. А я ведь не совсем дураком оказался… Смотри у тебя что-то черное на лице дай сниму…— Глеб слегка наклонился и стал отковыривать родинку со щеки у любовника. — Если хочешь ясности в отношениях, поговори со своим психиатром! — вне себя от гнева Сурков резко, так что тот чуть не упал, откинул от себя «щупальца» наглеца, — сейчас проверим бомбоустойчивость Вашей лошади сударь! — Сурков выхватил из-за пазухи холодное оружие и блеснув им в воздухе плашмя ударил Пола по лоснящемуся крупу. Жеребец будто этого и ждал, он встряхнул головой и радостно заржав с вытянутой шеей и раздувающимися ноздрями поскакал вперед рысью и скоро перейдя на галоп словно ветер унес в закат успевшего ухватиться за гриву Глеба сверкнувшего на прощание ослепительно белой задницей. — Эй куда?! Куда?! Стой! А как же портрет?! — опрометью бросился за ним Никас находу застегивая штаны. — Ах, Сисар, ты уже вернулся с войны? — спросила подъехавшая на карете Наталья, — так рано? А он теперь куда же? —поинтересовалась Наталья провожая взглядом неприкрытые полужопия Глеба. — На войну! — С японцами? — С евреями! — пытаясь успоится, рыкнул Сурков, а оценив наряд жены добавил, — ты тут еще!.. Со своими куриными утехами. Кащенко, а не дом! Всех разгонюк херам собачьим! Хотя по отношению к собакам это не справедливо. — Ну Сисар! Милый не сердись, мне просто скучно. — На работу иди! На завод! Рельсы укладывать! Скуку как рукой снимет! — повысил голос до неприличного регистра Владислав. — Но Сисар… — Почему Сисар? Это что-то новенькое. А как же Михаил Сергеевич? И что означает это твое Сисар? Оно же что-то значит? — Да, да оно означает…— Наталья подумала что «волосатый» истинный перевод имени не придется по вкусу и без того нервному мужу и соврала, что в прочем, делала уже больше 20 лет, — означает Властелин Мира. — Хорошо, — удовлетворенно кивнул Сурков, — прикажи все убрать немедленно. Всех вон! — и вернувшись к дорогому гостю совершенно спокойным тоном произнес, — соседи, а их как известно не выбирают даже здесь. Прошу прощения за неудобства. — Ты знаешь Владислав Юрьевич Берлускони судят за то, что он живёт с женщинами. Если бы он был гомосексуалистом, его бы пальцем никто не тронул. — Вне сомнения, — подтвердил Сурков, — пройдемте Владимир Владимирович, — подоспевшему открыть двери лакею вспыльчивый, но отходчивый политик незаметно шепнул на ухо, — коня и всадника изловить и вернуть владельцам.