Плывёт в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу жёлтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих… (Иосиф Бродский)
***
— Вадим Рудольфович, добрый вечер, — Сурков отодвинул занавеску и облокотился на подоконник чтобы лучше рассмотреть возвышающийся напротив его кабинета храм. Парящий над землей он был очень красив. Сурков залюбовался куполом, выделяющимся на фоне сумеречного неба. Маковки церкви, сияющие последними лучами солнца, были разного цвета. Плывущие по багряно золотому небу облака отражались в них и становились похожи на ангелов. Люди ходили вокруг, безуспешно пытаясь зайти в эту светлую обитель, порог ее был слишком высок и зыбок для отягощенных грехами жителей Земли, и лишь маленькие дети с вытянутых рук родителей влетали в нее со всех сил, с отчаянного разбега сразу под купол, прямо в синеву библейских небес, написанных на сводах еще до великой войны бородатыми богомазами. Владислав вдруг представил как, повис бы сейчас в этой бирюзе среди звезд, плоских святых и сразу нескольких спасителей: искушаемого, исцеляющего, распятого, воскресшего, преображенного и парил бы не чуя, где верх, где низ и прочитал бы хоть и с трудом из трудно узнаваемых букв «аще богъ по насъ, кто на ны», и понял бы все и терзаться перестал, — так зачем ты концерт отменил? С Израилем договориться было не так просто. Ты в Москве уже? — Слава мне такие подставы не по духу, — раздраженно заговорил Вадим в динамик айфона, — когда ты организовываешь наши с Матрицей концерты в одном городе это еще куда ни шло, но когда в добавок ко всему ты еще предлогаешь при покупке билетов на оба концерта общую скидку — это уже перебор. — А что такое? Какая тебе разница? У тебя концерт в клубе должен был пройти, у Глеба на ТВ, — сыграл непонимание Сурков, — вы все равно бы не встретились. — Это в независимости, — буркнул Вадим, — я не хочу иметь с ним ничего общего. — Ну как знаешь, — с нескрываемым удовольствие проговорил Сурков и даже улыбнулся, он неспроста организовал почти одновременные выступления братьев подальше от столицы РФ и сейчас его подозрения насчет их продолжающихся половых отношений почти развелись, — вернешься в белокаменную, позвони. У нас же корпоратив намечается, ты песню мне спеть обещал. Ты знаешь я сейчас вспомнил, как мы завтракали вместе в «Национале» ты лежал на черных простынях и был весь в заварном креме… и не только в нем… Теперь так захотелось тебя поцеловать, …а ты помнишь? — Помню. — Я так соскучился. Когда ж мы Соберемся?.. — Скоро. ОКей. Бай. — Байбай… — Владислав отключил вызов и тут же набрал другой номер, — Давид, шалом! — засмеялся в трубку высокопоставленный чиновник, — Ну как вы там? — Кто? — не понял Глеб. — Ты. Ты нормально? — Мы там нормально, — по голосу Глеба слышалось, что он уже лет двадцать как не трезв. — А, ну ладно. Как все прошло? — Эпичный был вечер на ТВ с гитарой и литром вискаря. — Да я слышу и знаю, — вздохнул Сурков, состояние собеседника должно было бы его расстроить, но не расстроило, — почему боевик с рефреном «Делайте бомбы, а не секс» не спел? Народ жалуется. — Мы решили сегодня в тюрьму не садиться. Билеты на самолет жалко терять, — заикаясь пояснил Глеб. — Да и Бог и ним, — настроение у Суркова было слишком веселое для разборок, — слушай ты же в курсе, что твоя Татьяна с Дуксином закрутила? Это не будет для тебя новостью я надеюсь? — Не будет, — кивнул в смартфон Глеб, — я их застукал как-то дома, приезжаю с гастролей, а она с Дусей вместо того чтобы драники мне варить. Или жарить, не помню… Но я бы их ел. Или пил, или что там с ними делают? Короче раскорячились они в моей студии, на моем диване, под мою музыку…сука…суки…а этот порноадвокат Дуся, меня увидел, как всполошился, то к балкону метнется, то к синтезаторам, а потом на колени упал, гнида. Творчество говорит люблю Ваше, Глеб Рудольфович! Творчество, слышишь?! Творчество любит, жену полюбливает! Крыса бумажная! Можно, говорит, с Вами сфотографироваться?! Всегда мечтал… А я как мечтал! На виньетку надгробную его сфотографировать! Дуся говорю не нервируй меня. Я личность нервная и нравственно контуженая могу и зашибить. Съебал он быстро. Как в унитаз смыло. Напялил футболку с эмблемой Зееметрикс и упиздил в туман… А эта сидит, мочалками своими хлопает, типа ни при чем… вот как так, Слава?! Я ж ей все: и сиськи, и вафли… А она… Стерва… — На мои деньги. Ага, — напомнил Сурков. — Не важно. Это несущественно. А супермен этот и хату себе на Павелецкой купил, чтобы бегать для сношений было близко. Тварь. Вот тут на твои бабки да, ты же ему платишь! Во всем виноваты вы, замы, помы, помощники и всякая херня, — немного помычав в трубку как бы раздумывая состоит дальше продолжать разговор или нет он добавил: Кто такой ЕдиноРосс? Это Вор и Кровосос! Он зачем идет во власть? Чтобы денег больше Красть! — Если в кране нет воды — Воду выпили жиды. Если ж в кране есть вода — Значит, жид нассал туда… Не порти мне вечер своей антиправительственной истерикой, — попросил Сурков, — уж тут я вообще не при делах. Еще классик говорил, или говорила: По ночам все комнаты черны, Каждый голос темен по ночам все красавицы земной страны Одинаково-невинно-неверны…* Ты и сам не святой. — Я гений, мне все прощается, к тому же она моя любимая! — запричитал «Давид». — Какая «любимая», если ты ей изменяешь?! — Если бы не изменял — то была бы единственная, а так — любимая… Я застрелюсь! — Спокойной ночи! Не забудьте перед сном вытащить дуло пистолета изо рта и почистить зубы…***
В настоящее время его неутомимость, неизменно приподнятое настроение и чудесная способность заниматься несколькими делами одновременно имели вполне определенную причину — намечалась приятная встреча с Вадимом. Сурков поел почти празднично какой-то экзотический невкусный фрукт, запитый шампанским, потом он долго одевался, перебирал, ощупывал, сочетал костюмы и галстуки, прислушивался к туалетным водам и деодорантам, тер, как Чичиков, щеки чем-то новейшим, дающим лоск; сомневался и нравился себе, опять сомневался, опять нравился; вертелся перед зеркалом, как Чичиков же, готовился, к первому свиданию, настоящему свиданию, у него было конечно не первое — но, возможно, последнее.***
В далеком 2007 году на Патриарших прудах после ремонта открылся клуб-ресторан «Цвет ночи», принадлежащий главе консорциума «Альфа-групп» Михаилу Фридману и члену совета директоров Альфа-банка Александру Гафину. В предыдущем варианте этот подвальчик, именуемый также «пьяно-баром», использовался исключительно для личного отдыха господ Фридмана, Гафина, Суркова и других друзей-миллиардеров. Здесь звучала тихая и спокойная джазовая музыка, гостям предлагалась огромная карта вин, чтобы они могли спокойно и со вкусом обсудить дела — примерно так, как это делалось в английских клубах XIX века. Но со временем компания обеспеченных друзей, видимо, наскучила хозяевам. Владельцы могли бы оставить место для себя, но «сколько можно уже»: «Когда в клуб ходит 50 человек, он не живет, а нам хочется, чтобы он жил». Господин Сурков так же сетовал, что «уровень культуры не дорос до стандартов, которые они предложили», что «люди после ресторанов идут в «Rай» или «Дягилев», где дискотечная музыка бьет по голове», а «тихие и спокойные джаз-клубы никому не интересны». В итоге совладельцы заведения решили полностью сменить весь персонал, позвав в качестве управленцев команду, до этого работавшую в клубе «Кино» и устраивавшую там актерские капустники вроде инсценировок детских сказок взрослыми в постановке театрального режиссера Нины Чусовой. В новом «Цвете ночи» от джаз-бара не осталось и следа, разве что большое зеркало в золоченой раме при входе. Черные потолки и стены перекрасили в белые, круговые диваны из красного велюра поменяли на дизайнерские в коричневый пупырышек, барную стойку сделали веселеньким деревянным заборчиком, над ней подвесили светильники из бумаги, обвалянной в янтаре. Остальное пространство заставили столами с высокими коричневыми стульями. В общем, «Цвет ночи» теперь больше походил на обычный средиземноморский ресторан, лишь небольшая сценка в дальнем углу выдает признаки клуба. Клубными днями в «Цвете ночи» объявили воскресенья, когда крутилось кино, и четверги, которые были отведены под «творческие вечера известных людей», акустические концерты и другие околоартистические мероприятия, что включали в себя читку стихов Владиславом Сурковым, вечер Чулпан Хаматовой, концерт Вадима Самойлова и Земфиры или перформанс какого-нибудь специально приглашенного испанского режиссера. Заведение довольно миниатюрное, сидячих мест всего 50, правда, по уик-эндам устраивались танцы, и «корпоративы» ради которых столы убирались. Исчезли столики и сегодня — элита, хоть и с запозданием праздновала новый 2018 год. Пропев последний куплет, Вадим умолк и поискав взглядом кого-то важного в зале объявил о том, что сейчас исполнит совершенно новую композицию и запел оккомпонируя себе на гитаре: Ночуем днем закаты луны Помилуй, мама, чем мы больны Чисты лицом, гнилые нутром Адамы и Евы, шакалы, гиены В домах нирвана, в душах погром С чертями пил, с богами рыдал Кого любил, того и кидал Я жил один, а выжил другой Гуляю по краю добра и зла за гранью Себе не свой, чужим не чужой Демоны мои, дети мои Не мутите меня луной Демоны, тайные страхи мои Не бойтесь меня, я свой Плачьте, мою песню о звездах За последней чертой Демоны слезы в дорогу домой… Дальше вечер прошел так, как обычно проходят вечера в закрытых клубах зрители, вместо того чтобы слушать музыку, ходили переговариваясь друг с другу о различных «важных» делах. Но когда на сцену вышел Сам Сурков да с гитарой, да с легендой русского рока на «подтанцовке» который стоял в синем тумане на сцене и кричал на косячащих техников пытающихся настроить канал: «Сука, я сейчас сам настрррою!!!». Все присутствующие замерли в ожидании захватывающего представления, а супруга Суркова прервала свой романтический разговор по телефону с Глебом и приплясывая с бокалом шампанского в одной руке другой и включив камеру на айфоне другой, принялась снимать сие эпические действо, слушая усладительный голос мужа: Я вышел и пошел куда глядели глаза Благо было светло, благо был уже день. И на мосту я встретил человека, И он сказал мне, что он знает меня, И у него был рубль и у меня — четыре. В связи с этим мы купили три бутылки вина. И он привел меня в престранные гости: Там все сидели за накрытым столом, Там пили портвейн, там играли в кости, И танцевали так, что трясся весь дом. Все было так, как бывает в мансардах, Из двух колонок доносился Бах, И каждый думал о своем — Кто о шести миллиардах, А кто всего лишь о пяти рублях. И кто-то, как всегда, нес мне чушь о тарелках, И кто-то, как всегда, проповедовал дзен, А я сидел в углу и тупо думал, с кем и где Ты провела эту ночь, Моя сладкая N…*****
— Давай еще, по 150 и тссс! — с этими словами Вадим отхлебнул изрядный глоток прям из бутылки и заговорщически подмигнул левым глазом своему собутыльнику, передавая ему полупустой сосуд. — Ты мне нравишься понятно почему. А я тебе зачем? Что-то тебе во мне нравится? Что? — Владислав был уже изрядно под градусом, закрывшись в небольшой подсобке клуба, где под трубами индивидуального отопления и электрическими кабелями, стоял одинокий колченогий диван оставшегося еще со времен «пьяно-бара», а на фоне обшарпанных стен стояли швабры, веники и еще какая-то хренотень, они с Вадимом распили на двоих бутылку рома и несколько бутылок белого сухого вина. И теперь Сурков смелел до отчаяния. И разгонялся, распалялся и уже несся на всех парах. Вадим был так красив, что его внешность не имела значения. С такой красотой не важно, карие глаза или синие. Высокий рост или средний. Длинные волосы или короткие. Светлые или темные. Стройные ноги или не очень. И что с попой, членом и ртом, с умом и речью. Он мог бы быть всем для чиновника. Любовником. Коллегой и другом. Братом, отцом, сыном. И любовником. Царем, колдуном. Богом. И любовником. Любовником во всех случаях. Это обязательно. Без этого никак. Захмелевший Вадим быстро ответил. Будто ждал вопрос. И знал ответ. — Мне нравятся твои изящные кисти, длинные тонкие пальцы. Твои глаза. Они непонятного цвета. И светятся. Мне нравится твой голос. Манера говорить. Мне нравится, что у тебя почти нет живота. Мне нравятся твои губы. Твои деньги. Они у тебя красивые. У многих деньги большие, но не красивые. А твои как надо. Но больше всего мне нравится он. Твой он. В общем, он самый. Как его назвать? Пенис? — Дурацкое слово, — поморщился Сурков, — как название болезни. — Ну как? Ну не матом же и не членом. — Кандидатом в члены. — Трудно выговаривать, — Вадим деликатно откашлялся, как ботаник перед лекций. — Малыш? Тишка? — Какой же он малыш? — обиделся Сурков, — вот Тишка может быть. Они вдруг оба захихикали, стали подмигивать друг другу, точно у них появилась бог весть какая тайна. Неожиданно Сурков бросилась к выдумщику и стал обнимать, покрывая его лицо жаркими поцелуям. — Я люблю тебя, — задыхаясь от нежности и желания шептал Владислав жарко дыша в подставленную его поцелуям шею. — А я его…— расстегивая джинсы Суркова ответил Вадим, он был не сильно пьян, соображал нормально, только в голове было легкое головокружение, а в мышцах приятная слабость, — мне нравится Тишка он высокий и стройный. Интеллигентный. Не то что толстые лохматые коротышки. Или кудрявые качки. Мне нравится играть с ним. Дразнить его. И напрягать. Заманивать в ловушку. И долго не выпускать. — Я тебя хочу. — И я. — Меня? — Нет. Его. Владислав не мог бы словами выразить то что почувствовал в тот миг когда коснулся вишневого цвета сосков твердеющих под подушечками его пальцев, мягкую впадинку пупка, пульсирующую у основания плоть, скрытую от глаз аккуратным, мускусно благоухающим кустиком лобка. Как передать что он испытывал, касаясь кончиками пальцев промежности и на миг испуганно сжавшегося валика ануса? Гладя и целуя, он мягко положил своего купидона на продавленный застеленный алым пледом, прожженный в нескольких местах полуразвалившийся предмет мебели и поразился в который раз открывшемуся ему виду — высоким совершенной формы ягодиц Вадима удивительно напоминающих упругий, тугой и сочный персик. Разве мог он не объять их ладонями, не припасть к ним губами?! Вадим неумолимо влек к себе, туманя разум, будя в душе зверя, властно требовавшего броситься на него, вонзиться внутрь в столь жгуче желанную влажную теснину. Невероятным усилием воли Владислав загнал его в самые глухие закутки сознания, и принялся трепетно ласкать сей экзотический плод губами. Он словно пробовал его на вкус. Слегка покусывал, лизал, углублялся языком в тесную ложбинку, ощущая щекой легчайшую золотистую кисею пушка. Вадим грациозно прогнулся, тихо постанывая и приподняв попку вверх, подставил ее бутон ласкам настойчивого языка. Теперь мышцы ануса мягко уступали столь нежному агрессору, радушно пропуская его внутрь. Владислава била мелкая дрожь. Корень, исходя соками, накалился так, что казалось малейшее прикосновение взорвет его лавиной медленно подступавшего к горлу семени. Голова кружилась, руки растягивали тугие половинки в стороны, а язык все настойчивее атаковал упругий сфинктер. Но этого Суркаву уже было мало. Его сменили дрожащие и нетерпеливые большие пальцы сразу обеих рук, начавшие свой бешеный торопливый массаж. Сознание растворялось в неге и зверь властно рвался вперед… И в какой-то миг он победил! Разогнувшись, он уже был готов схватить Вадима за бедра и вонзиться, но тут он, мгновенно извернувшись, бросился на политика и со всего размаху налетел ртом на окаменевшую головку. Руки инстинктивно рванули голову на себя и член вдруг провалился во влажную его глубину до основания! В мозгу что-то взорвалось! Онемевшее на мгновение тело сотрясали одна за другой невероятной силы волны оргазма и член, завибрировав, разразился, наконец, своим половодьем! О, как бесконечно долго и как невероятно кратко длилось оно! Когда сознание неохотно вернулось, Владислав как-то сразу ощутил, затихавший в глотке вопль, взбугрившиеся и онемевшие от невероятного напряжения мышцы; руки, намертво прижавшие к паху голову любовника, его яростные попытки вырваться из их тисков; и все еще пульсирующие внутри отголоски мощной разрядки. Накал вдруг исчез. Руки расслабились. Вадим, улыбаясь, вытирал тыльной стороной ладони текущее от уголков его рта «молочко». — Ты прекрасен — ласково сказал Слава, напряжение что мучило его весь вечер слегка спало, но страсть не прошла, все в нем горело желанием поскорее овладеть долгожданным телом. Без лишних слов Вадим лег на живот, выпятив свою попку. Политик достал тюбик смазки из валяющихся на полу джинсов, выдавил оттуда гель и тщательно растер его по стенкам прямой кишки любимого. Того тут же бросило в жар. Волна похоти ударила ему в желудок и оттуда пронеслась по всему моему телу от этих умелых пальцев. Вадим с нетерпением ждал неотвратимого вторжения в свое нутро, Сурков решил поиграться с ним. Он шлепал своим членом по округлым ягодицам сжимал его упругими половинками, головкой дразнил манящую дырочку, но входить не торопился. Тело Самойлова напоминало улей диких пчел он тихонько поскуливал от нетерпения, пытался поймать своим жаждущим анусом его налитую сочной влагой плоть. Но лоснящаяся горячая головка дразнящими движениями входя по миллиметру, постоянно ускользала, заставляя музыканта рычать от возбуждения и обиды. Но неожиданно, легким движением войдя на пару сантиметров, пенис задержался на мгновение, а затем, одним мощным движением ворвался в подергивающейся в предвкушении анус, сразу войдя больше чем на половину, вырвав этим из уст Самойлова крик изумления и счастья наконец-то взятой сучки. Достав свой член, политик крепко взял любимого за бедра и мощно натянул на свой поршень, шлепнув своими тремя яичками по загорелой под Балийским солнцем заднице. Наконец-то Вадим почувствовав его плоть в себе, он чуть не заплакал от облегчения. Владислав полностью вошел и застыл, наслаждаясь теплотой и теснотой пульсирующего ануса, а затем начал двигаться. Сурков неистово заколачивая свое естество в тугой распаленный сфинктер. По всей подсобке разносились непристойные звуки шлепанья яиц по бронзовой коже и хлюпанье смазки. Волны нереального кайфа раскатывались по их телам, заставляя бить в судорогах наслаждения в такт этим сладостным толчкам. Сурков рывком перевернул любовника на живот, раздвинул ноги и навалился сверху, придавив своим весом. Просунув руки под мышками, он схватил музыканта за плечи и с силой снова овладел им. В комнате было душно, и любовники вспотели от такой неистовой гонки. Придавленный к дивану, Вадим ощущал на себе его жаркое дыхание, чувствуя, как его пот ручьями стекает него, перемешиваясь с его собственным он почувствовал полную власти доминанта. Ощущая на себе вес самца, рокер ощущал себя самкой, задача которой удовлетворить похоть своего хозяина и принять в себя его семя. Эта совокупность ощущений подняла уровень его возбуждения на недосягаемую прежде высоту. Слушая чувственные визги любимого Владислав просто обезумел. Он хрипел как загнанный зверь, яростно вколачивая в податливую плоть свой раскаленный стержень. Его глаза заволокла масляная пленка безумной нирваны, рот искривился в немом крике. В тусклых лучах одинокой лампочки под потолком их потные тела блестели, как намазанные маслом. Вид получающего такое удовольствие от его тела Вадима наполнил политика радостью и удовлетворением. Владислав дико зарычал, выгнулся дугой, до предела глубоко погрузив свой член в горячие глубины и, конвульсивно содрогаясь всем телом, начал сливать в прямую кишку Вадима потоки своей страсти. Хрипя и содрогаясь всеми мышцам он полностью опустошил свои переполненные яички. Сознание Вадима в этот момент находилось далеко, в раю ли, в аду — он не знал, но ощущение изливающихся внутрь мощных потоков спермы волной нестерпимого наслаждения распространилось по всему его существу, погасив его сознание как свечку. Сжимающийся от оргазма анус, доставил активу еще несколько приятных мгновений, выдаивая из него все до последней капли, от чего и сам Вадим с глухом стоном слил на пол. Он кончил под ним не прикасаясь к своему члену, как баба. Наконец Сурков полностью излился, достал свой член и отпрянул в сторону, хватая воздух широко раскрытым ртом. Вадим лежал неподвижно, приходя в себя, также пытаясь восстановить дыхание. Минут десять они молча лежали, покрывая друг друга поцелуями. Вадим провел рукой по своему все еще вздрагивающему анусу. Сейчас на его месте был огромный кратер, до краев наполненный семенем. У него пересохло во рту. Встав с кровати, он едва не упал, схватившись за спинку дивана. Ноги были как ватные и сильно дрожали. Сзади по бедрам потекли ручьи мутной, вязкой жидкости. Ее было нереально много. Все ляжки были покрыты ей толстым слоем, и на полу уже быстро натекла немаленькая лужица смешавшаяся с его собственным эякулятом. Вадим пытался сжать мышцы, чтобы удержать ее в себе, но безуспешно. Хорошо растраханный сфинктер с распухшими, темно-красными краями, густо перемазанными биологической жидкостью, которая небольшим ручейком продолжала стекать по его ногам, не желал закрываться. Захотелось курить. — У тебя случайно сигарет нету? — спросил Вадим. — Я же бросил, неужели забыл? — ответил Сурков. По его голосу было слышно, как он запредельно счастлив. Вероятно, оттого, что не курил. И от хорошего секса. От всего такого. Хорошего. — Да не забыл, просто люблю иногда говорить глупости. Но слышать стал лучше, а то ты меня оглушил своими признаниями, — Вадим кое-как доковылял до недопитой бутылки вина стоящей в углу рядом со шваброй и жадно припал к горлышку. Сурков бы так и продолжал блаженно лежать, если бы ему тоже не захотелось пить, а точнее опять захотелось любви. Он встал и решительным шагом направился к любовнику, но тут же поскользнулся на скользкой субстанции — сперме его и Вадима. При падении он просто сломал ногу. Официальной версией этого любовно-трахотельного происшествия стал несчастный случай во время игры в стритбол.***
Глеб долго искал ключи и наконец подобрав нужные вошел в квартиру. — Привет вывихнутый гарант нарушения конституции в нашей стране, — поздоровался он. —Ой, извини. — И Вам Аллах Акбар, Глеб Рудольфович! — деликатно откашлявшись отозвался Сурков, он лежал на диване абсолютно голый с журналом «Русский пионер» в руках и гостей не ждал, — не извиняйся, когда еще на тебя на голого сам Глеб Самойлов посмотрит, заходите ещё, — ни один мускул не дрогнул на нем — у меня кстати был перелом, а не вывих. Ты на гастроли собрался? Мог бы не прощаться, — привстав фыркнул Слава увидев чемодан и рюкзак небрежно брошенные Глебом на пол. — Ну поломанный… старый кривой. Нет жить я здесь буду. С Танькой не могу больше. Потому что туловище у Таньки в два раза длиннее ног. Примерно. И вообще бедность она утомительна. Поэтому я сейчас: «Я ухожу — и хуй с тобой!» Да, хуй со мной. Но грустно. — Где это ты будешь жить? — поинтересовался Сурков электрическим голосом. Глеб посмотрел на любовника с удивлением. — Жить буду здесь, у тебя. На твою зарплату, — ответил он. Честность Глеба не понравилась хозяину квартиры. Это было видно по его лицу. Самойлов догадался, что надо хитрить. У чиновников так принято. — На мою? Почему на мою? — осведомился Сурков тоном, каким произносится «неправильно набран номер» — На мои гонорары. Оговорился. Извините Владислав Юрьевич, — поправил себя Глеб. — А какие они у вас? — посчитав игру потешной спросил Сурков нараспев. — О, прекрасные. В двух словах, — прекрасные гонорары. — А в деньгах? — Да! В деньгах! Конечно, в деньгах. Деньгами платят. В основном. А премию обычно натурой. На квартиру правда не хватает вот. — То есть у меня жить будешь? — Нет. Может быть, месяца два только. Я не стесню. Я работящий. Пылесосить буду. Я рукастый. И домовитый, — Глеб увлекся. — Да мало ли дел в семикомнатной… — У меня не семи, а шестикомнатная квартира. И вообще… — Как шестикомнатная? А эта дверь куда? — Это встроенный шкаф — соврал Сурков. — Вот ведь. Не знал. Всегда думал что комната… — Ни маникюра ни совести, — Сурков снова лег и взял журнал, — у тебе целый дом отгрохан там и живи, мне тут твой звездеж не нужен. — В доме я не могу. Там Викторы Олеговичи. Прошлый раз еле убежал. Расплодились. — Твои трудности, собаку заведи, пусть охраняет. Ипотеку возьми. — Гений и ипотека звучит пошло. Может тебе поесть? Ты, когда поешь, всегда добрый… Первые пять минут… — Так иди приготовь… Или лучше сыграй что-нибудь. Вон гитара стоит, — Сурков кивнул в угол где на подставке красовался черно-белый Stratocaster. — Я не могу, я палец на прошлой неделе сломал…— признался Глеб. — Считать мои активы! — выругался Сурков, — началось утро на избирательном участке… — с грустью вздохнул он. — А правда что в Ачинске на военный полигон случайно заехали гражданские и взорвались на мине? А под Северодвинском при испытаниях взорвалась реактивная установка «Буревестник»? — резко сменил тему Самойлов, — и что население Архангельска скупает йод в огромных количествах потому что там были заряды ядерные, — Глеб налил себе виски и примостился на кресле подальше от Славы. — Откуда ты про это знаешь? — напрягся Сурков. — Значит правда, — ликовал Глеб, — что-то Деду перестало фартить, много событий явно не в его пользу. Философия прорыва, с которой он зашел на очередной срок, уже никак не получается это если что, по мнению всех экономистов и по состоянию национальных проэктов и всех идей, что есть у экономического блока правительства и у технократов. Перемен не требуют наши сердца! — Да требуют, чего уж там. Есть в этой одержимости переменами что-то отупляюще-однообразное. Когда человеку внутри себя нечего разглядывать, он пялится в окно. В надежде увидеть драку. Или в цирк идет. В наши дни перемены повседневны и так привычны, что уже навевают скуку. Мне понятнее смысл технических инноваций. Новые стройматериалы, лекарства, машины. Понятно для чего. А перемены вообще… Ну ты же, когда на самолете летишь, не лезешь на крыло с ножовкой крыло править… — Сейчас все сравнивают эту аварию под Северодвинском с чернобыльской катастрофой и прежде всего по реакции властей которые ничего не говорят, а делают вид что все хорошо и пытаются скрыть происходящее? — Глеб чувствовал что говорит лишнее, но остановиться уже не мог, — хотя мне вот разница очевидна и прежде всего она в том что в советском союзе действительно никто ничего не зна, а власти скрывали. А сейчас власти тоже скрывают, но только не понятно от кого, я конечно понимаю что вы уже на автомате в случае чего надеваете коричневые штаны и делаете вид что никто не заметил. Но ваши оправдания и отговорки в современном мире выглядят просто смешно. Например, что ты скажешь на официальное заявление о том, что врач лечивший пострадавших на аварии получил радиоактивный цезий 137 в организме? — А, ну тут все просто, — отмахнулся Сурков, — это все потому, что он ездил в Тайланд и наелся там фукусимских крабов, а ему кажется что пациент виноват. — Слава не пизди! — вспыхнул Глеб, — и того облучение составило 3,6 фукусимских краба! И цены за последние три года выросли не на 12 процентов как говорит инфляция, а где-то раза в два! Или мне это тоже кажется?! — Конечно! — подтвердил Сурков, — ты наверное в лес ходил с Наташкой моей, грибов наелся вот тебе и привиделось. — А по-моему, власти просто немного охринели в своем бесконечном вранье! — Да? — наиграно удивился Сурков. — Так ты наверное вина грузинского попил, а они там чего только не подмешивают… — Это ваше универсальное обьяснение, да? — зло процедил Глеб, — врачей больницы среди которых был этот медик просто не предупредили что они будут оперировать людей с радиоактивным излучением, поэтому на них даже не было респираторов. Хирург рассказывал что уже во время операции пришли дозиметристы и в ужасе выбежали из операционной… —Кому рассказывал? Тебе? —Что? — Тебе спрашиваю, рассказывал «тайландец» этот про радиацию? — Нет…— запнулся Глеб, — интервью давал газете, или телевиденью… —У них подписка. О неразглашении. — Чекист хренов!..Там, в приемном покое вместе с пострадавшими от облучения лежали подростки и береманные женщины! — Ужас какой! — прыснул со смеха Владислав, — не от тебя хоть беременные-то? Нет? — Действительно смешно тебе извергу! — негодовал Глеб. — В общем-то это все не удивительно. Когда только наш сказочный национальный лидер презентовал свою ракету неограниченного радиуса действия которая летает как хочет, — он взмахнул руками словно крыльями, — и никто не знает где и когда она упадет уже тогда можно было догадаться, что скорее всего упадет она в итоге где нибудь под Северодвинском. Но главное я не понимаю за что?! За что?! Да что ж мы такого сделали что у нас такое государство, которому настолько на нас насрать?! Которое готово змеей изворачиваться лишь бы не дай бог правду не сказать!.. — Ну хватит выступать. Впендюрилась тебе эта политика. Ты мне сейчас напоминаешь сумасшедшего лейкацита, элитроцита борющегося с инородными телами которых нет, — зевнув произнес Сурков, — и вообще я графоманию не коментирую. — Губы всем степлером не заткнешь! Я в субботу тоже пойду на проспект Сахарова. С народом. Как думаешь с каких лорзунгов начать? И чем закончить? Я серьезно намереваюсь. — Серьезно можно только с крыши падать. А в нашем с тобой возрасте лучше начать с медосмотра. И им же закончить, — ответил Слава. — Вы очень хорошо думаете о наших гражданах Глеб Рудольфович если считаете, что они равны Нам. Людям о которых ты так печешься все равно при ком жить. Им хоть автократы, хоть демократы, хоть теократы. А знаешь почему? А потому что на завод при любой власти в 7 утра вставать. Ха-ха-ха! Знаешь у нас с тобой на мой взгляд беда какая? Именно у нас у всех и у меня в том числе? Наша оппозиция левая делится на две части, я даже не скажу какая лучше. Одна часть парламентская и они борятся как могут за интересы народа, но в рамках, то есть если им администрация президента говорит: не ребята вот выборы в приморье, нет, это наша водчина мы вас туда не пустим, то они соглашаются. Где то им идут на уступки коннчно, но это мелочь. Вторая часть аппозиции еще хуже это такие знаешь профессиональные оппозиционеры они против всего, вообще по принципу мы не за курилы, а против, они ни за это, а против, им вообшем пофигу это их работа быть против чего нибудь им все равно чего. Они открыто относятся к людям как к массовке сделают незаконный митинг придут люди их посадят, а они тем самым заклеймят кровавый и продажный режим. Но им то ничего не будет, они-то люди медийные их там 15 суток подержат и выпустят, а народ посидят, а оппозиционеры будут стоически бороться за их освобождение. Так что не суйся туда лучше. Тем более ты же знаешь что все эти акции мною проплачены. Хотя нет. Сходи. По иронии судьбы 8-го там будет Вадик, со стороны власти. Праздник выборов. Где вы еще встретитесь?! Ха-ха-ха! — Посмейся, посмейся… не долго осталось… я вот тоже смеюсь, — злорадно хихикнул Глеб, — вон в день 20 летия на троне Деда в прямом смылсле был на дне финского залива, в батискафе, очень символично. Взрывы эти. Один регион утонул, другой горит, огромный суб регион России. Катастрофа у подводников опять- таки на испытании каких-то там двигателей. Это все напоминает манежный пожал в день прихода его к власти. — Мистика это все. Совпадение этому не нужно придавать значение, — Сурков с шумом перевернул страницу печатного издания, — взрыв в Ачинске, был при разминировании, что говорит только о безалаберности, нет дисциплины все произошло почти случайным образом. На это граждане не очень обращают внимания потому что привыкли что в России все время что-нибудь взрывается, падает. Все окей. Рейтинг ВВ сейчас вышел на определенное плато и болтается чуть выше чуть ниже, в этом смысле все успокоилось. — Ничего не о’кей. Он нервный. Нервный Дед, так и будет пока он не подорвется и не перейдет… — Если говорить серьезно Глеб, то любой прокол власти не является поводом для троллинга или для шуток. Понятно что масштабы деятельности равно масштабам ошибок, если до Шайгу никто даже формально не занимался развитием вооружений то и взрываться наверное было особенно нечему если только небрежность при хранении. Как только начинаешь развивать какую-то отрасль у тебя могут быть очевидные ошибки просчеты и просто старая команда которая привыкла к тому что ничего не происходит, не справляется с нагрузкой. Поэтому понятно что на северном флоте и северодвинске произошла трагедия смеяться над ней грешно. С другой стороны абсолютно понятно что огромную страну советский союз, империю развалили таким неудачным образом что сейчас когда пытаются даже формально делать какие-то попытки что-то возобновить всегда мы сталкиваемся с каким-то головотяпсивом, какими-то просчетами и ситуациями когда элементарно гибнут люди. Я считаю что не нужно это размазывать пальцем. Тем кто погиб именно семьям нужно материально помочь, и именно провести внутреннее расследование как это происходит во всем мире чтоб были конкретные виновные для того чтобы такое не повторилось. То есть каждая трагедия каждое событие это не повод для глумления, это не повод для революции. Это повод именно для внутренних расследований это повод для чтобы повысить уровень безопасности, и это конечно не повод останавливать развитие вооружений. Россия — это империя и естественно мы должны развивать вооружения мы должны делать так чтобы наши интересы во всем мире были защищены не только бла-бла который умеет говорить наш министр иностранных дел, но подкреплялись реальной силой. Это к сожалению реальность, если ты самый демократически направлнный, самый прекрасно голосующий соблюдаешь абсолютно все процедуры какие только могут быть на тебя может напасть фашиская Германия и ты лучшей поэт России закончишь свою жизнь на терриротии Польши, где тебя сожгут в газовой камере. То есть сама по себе демократия, само по себе стремление быть хорошим, само по себе стремление быть похожим на запад не защитит тебя от нападения агрессора. Уважают только силу Россия огромная империя с большим количеством интересов в разных уголках мир, естественно мы должны развивать свою программу вооружений естественно мы должны тратить деньги на оборону. Единственно что искренне обидно, когда эти деньги воруют и вместо развития программы вооружений получаются только погибшие. Развернуто ответил? — Вполне. Говорить ты мастак. Но лапша на ушах хороша только если из нее можно сварить вкусный и питательный суп в критический момент. Из той лапши что вешаешь ты суп сварить нельзя. О какой демократии речь? У нас в стране ее нет! — заключил Глеб, — у нас господствует узкая олигархическая группа бандитских капиталистов которые то что им нужно воплощают в законы. То есть закон есть оформленная юридически воля господствующего класса. При капитализме который у нас щас есть, богатство одного как правило это бедность другого. Поэтому законы все направлены на то, чтобы отнять у одних и передать другим. Кстати, наше правительство на западе знаешь как именуют? Робин Гуд наоборот. Обычный Робин Гуд грабил богатых и раздавал бедным, а у нас наоборот грабит бедных и раздает богатым. И пенсионный возраст и НДС. Вот пенсионная реформа, у нас из карманов вытащили миллион рублей у каждого, среднюю пенсию если брать. Это как у Симонова «Живые и мертвые», когда живым повысят пенсии за счет того, что многие умрут не дожив до нее. На мой взгляд совершенно аморальная вещь просто. А когда нам повысили НДС нас обокрали… ну среднего потребителя если взять в год на 20-25 тысяч рублей. Ну и так далее. Поэтому законы формируют именно так что страдают одни, а выгоду получают другие. Какая тут демократия? В конституции пардон написано, что каждый гражданин РФ имеет право на жизнь. А значит это гарантированный прожиточный минимум. Когда государство не гарантирует своим гражданам прожиточный минимум оно отрицает их право на жизнь. По калорийности паек немецких военнопленных во время войны в советских лагерях примерно соответствует калорийности нынешнего прожиточного минимума. Разница заключается в том, что Сталин немецким военнопленным гарантиповал эту калорийность, а нынешние господа нам, своим гражданам, ее не гарантируют. Можешь обижаться можешь нет, но как говорил Толстой в свое время: «Не могу молчать!» Владислав резко встал и пошел искать айфон чтобы заказать ужин, решив что на голодный желудок общаться с Глебом все-таки невозможно. И тут заливисто и приветливо зазвенело в кармане у Глеба и одновременно в прихожей, но тише видимо массивный комод поглощал часть звуковых волн. Айфоны запели дуэтом. Слава заслушался. — Твой ум рожденный лакействовать получив свободу, то впадает в коматозное смирение, то в самый вульгарный нигилизм, — бросил он на ходу. — Еще не родился тот либерал, который был бы готов отдать жизнь за свои убеждения…***
Мозг точно засыпал мгновениями, в голове однообразно, до тошноты надоедливо, звучали мотивы новостного канала, веки тяжелели, по телу разлилась слабость. Пока Глеб шумел водой, Владислав разделся и пал на кровать. Музыкант вошел, обмотанный его полотенцем. В его тапочках. Пахнущий Славиным гелем для душа. В какой-то мере политику предстоял секс с самим собой. От былой красоты Глеба почти ничего не осталось. Нити, как паутинки легли на лицо. Въелись с горькой бедой и уже навсегда. Вьющиеся волосы посерели, стали тусклыми, неопрятными. Тоска да печаль тлела в заштампованом, горящем когда-то взгляде. Старел он не беззаботно, как люди, которые ни дня в своей жизни не были вполне красивыми и здоровыми и оттого с годами ничего не теряющие, Глеб потускневший, отупевший и устаревший внешне, падение свое понимал, но не чувствовал, поскольку внутренне был занят если не более важным, то более требующим сил и внимания, и чувств делом. Он перестал слышать тишину, душа его урчала, булькала, пучилась, как брюхо, по его нутру носились друг за другом, дотла вытаптывая сердце и мозг, лютое добро, голодное зло и еще нечто, чего он узнать и назвать не мог. Ад и небо заспорили о нем, ангелы и демоны решали, ссорясь, кем ему быть. Глеб лег рядом. Подождал. Сурков медленно, он верно погружался в сон. Сказывался завтрак с Вадимом. И особенно ночь с ним. Глеб потрогал его. Пошарил по неподвижному телу. Нашел пенис. И от нечего делать стал его разглядывать. — Уже появились первые морщины. И первая седина, — сообщил Глеб хозяину члена. Справедливо полагая, что он может этого не знать. Ведь Сурков никогда не видел его так близко, — Ему, наверное, лет пятьдесят? — Пятьдесят четыре. Как и мне, мог бы и запомнить уже, — ответил Сурков, — ты точно не хочешь домой? — Точно. Но он еще крепкий. Рефлексы нормальные. — И на том спасибо. Хочешь я тебе абонемент в спа-салон подарю? — спросил Сурков заплетающимся языком. — Да ты что? Что я, дурак, что ли? Мне и так хорошо… Лучше синт подари, — попросил Глеб и наклонившись поцеловал Владислава между лопаток. Услышав, что ему хорошо, Сурков уснул с чувством исполненного мужского долга.