Духи говорят

      Знакомые улицы прохожие заполонили настолько, что Асе приходилось расталкивать их. Она бежала, сама не понимала куда и зачем, но бежала. Оказалась, кажется, у метро и снова побежала. Обратно. У дома поняла, что ей надо совершенно в другую сторону. Опять побежала. Метания из одного пункта в другой, непонятная суета и какое-то важное дело закрутились водоворотом, слились в вихрь бесконечных метаний. В голове билась одна мысль: это для Софы. Что она делала для подруги, Ситникова тоже не могла сказать наверняка, но её это почему-то не особо интересовало.       Очень скоро ноги налились свинцом, и Ася прилагала огромные усилия, чтобы двигаться дальше. Тело отказывалось слушаться и противилось каждому новому шагу. На перекрёстке Ситникова упала на колени, попыталась встать, но силы оставили её. Люди проходили мимо, как будто Аси тут вовсе и не было. Она хотела позвать на помощь, но из горла вылетали лишь булькающие хрипы. Кто-то словно давил на Ситникову, а она задыхалась, глядя на свои руки, царапающие асфальт.       — Князь! — отчаянно засипел голос, но ответа не последовало.       И Ася проснулась в холодном поту, пытаясь отдышаться. Она не понимала, что именно произошло и почему. Не понимала, отчего князь не пришёл на помощь. За окном занимался рассвет, но Ситникова не решилась лечь спать обратно. Её била крупная дрожь, а ощущение жалкой беспомощности придавливало к кровати, противно щекотало горло.       Это был сон. Просто сон. Всем людям снятся кошмары, а Асе чуточку чаще. Подумаешь. Краски морока уже начали выцветать и сереть, от призрачных чувств остались лишь смутные воспоминания, как будто и не с ней это приключилось.       Из-за задёрнутых штор в комнате царил густой, туманно-синий полумрак, поэтому Ситникова потянулась к настольной лампе, включила, и та тут же тускло осветила тумбочку. Сверкнула серебряная цепочка, глухо замерцал небольшой необработанный аметист. Ася схватила его, крепко сжала в потной ладошке. Долго не решалась задать вопрос. Всё боялась, что она останется одна, как во сне, но неизвестность пугала ещё больше.       Тяжело вздохнув и вытянув кулон перед собой, Ситникова тихо выдохнула:       — Князь здесь?       Аметист на цепочке размеренно закачался туда-сюда, а плеча призрачно, едва ощутимо коснулись. Здесь.       С первой встречи с Петром Павловичем прошло много лет, Ася уже давно выросла и выучилась основным правилам той, другой стороны. Было тяжело, было непонятно, а иногда и страшно. Ситникова даже сейчас не могла с уверенностью сказать, что является специалистом в области снохождения и общения с призраками. И непонятный кошмар стал тому самым ярким подтверждением.       Плеча вновь успокаивающе коснулись.       Обитатели другой стороны — они терпеть не могли, когда их звали призраками или вообще нечистью — иногда приходили в мир людей с какой-то целью. Кто-то искал успокоения и исцеления ран прошлого, кто-то хотел помочь, а кому-то… кому-то было просто очень-очень скучно. Но для этого духи — к слову, и к такому названию многие относились скептически — искали людей, подобных Асе, то есть тех, кто каким-то образом оказался связан с другой стороной, стал мостом в мир людей. Искали и связывались с ними. Не все могли или хотели помочь, кто-то просто даже не понимал, что во сне видит давно умершую душу. Это всегда было тяжело для обеих сторон.       Ещё тяжелее приходилось тем, кто, как Пётр Павлович, решили выходить в мир людей. На это уходило много энергии, и обитатель другой стороны не мог долго передвигаться по соседней, человеческой. Да и делал он это невидимым и неощутимым для всех. «Проводники» могли видеть более опытные души так, как впервые увидела князя Разумовского Ася.       Касания и долгое присутствие — самое сложное и изматывающее. Утомительнее была только возможность говорить. У Петра Павловича получилось лишь раз. Больше пока не удавалось. Или просто не было нужды: Ася научилась чувствовать присутствие Князя (Ситникова уж очень любила обращаться к нему по титулу) и понимать его прикосновения.       А встречи во снах всё также оставалось основным средством общения. Причём не только с Петром Павловичем, но и с лучшей подругой Соней, которая тоже находилась под бдительной опекой.       Ася не заметила, как в размышлениях просидела целый час, поэтому поспешила собираться. Она с нетерпением ожидала последний учебный год в школе, чтобы забыть об этом проклятущем месте раз и навсегда. Благодаря стараниям Князя, Ситникова была прилежной и исполнительной ученицей, но… ладно, возможно, не такой уж исполнительной, но она хотя бы умела делать вид, что трудолюбие в бесполезной информатике или бессердечной физкультуре — её вторая натура. Ася брезгливо передёрнула плечами. До начала последнего, одиннадцатого круга Ада в лучшей школе на земле и хождения по мукам профильной истории оставался месяц и один проект, так что пока можно было жить.       Жить тем самым школьным проектом.       Да, им нужно было заняться… Потом как-нибудь… В утро сдачи… Через неделю. Ася, пусть и всегда участвовала во всём, в чём просили (или умоляли не лезть!), но делала это в лучшем случае через день после сроков. Зато как! Быстро, оперативно! Только вот история умалчивала качество и ворчание Петра Павловича. Но это дело десятое.       Именно поэтому Ситникова решила заняться самым интересным и не всегда безопасным делом: исследованием сомнительных, иногда ещё и заброшенных мест Москвы. Авось для проекта и пригодится. Да и день был самый что ни есть удачный: в раннее утро понедельника найдётся мало желающих гулять по лесопаркам да усадьбам, поэтому можно делать всё, что пожелает душа и разрешит Петр Павлович.       Опять вспомнился сон, и сейчас он казался всего лишь странным.       — Ну вот и что это было? — вздохнула Ася, и аметист слабо закружился. — Да не тебя спрашивали, успокойся.

***

      Петр разглядывал Асю, лениво листающую книгу в вагоне метро. Он бы хотел ей в очередной раз напомнить, что так она распрощается с и без того слабым зрением. Но князь Разумовский не мог. Иногда его злило жёсткое подчинение правилам другого мира, но это всё-таки куда лучше, чем куковать в Раю или жариться в Аду. Так появлялась возможность на вторую жизнь — вечную и, если постараться, очень интересную.       Да, вторая жизнь у Петра оказалась насыщенной на приключения. Причин для «возвращения» нашлось много, но князь Разумовский упорно их игнорировал, выделяя из огромного списка лишь две: любопытство и усадебка, случайно спалённая в тысяча девятьсот семнадцатом году.       Вот так он с семнадцатого года и выходил побродить. Особенно интересно было бродить в сорок втором году, когда на его участке понабилось немцев. Их князь Разумовский запугал до такой степени, что дивизия сбежала, сверкая пятками. Пётр этим событием очень гордился: какой бы родина ни была, а всё-таки своя. Ну вернее, земля… Разумовские тут столько столетий жили, и чтобы отдать нехристям!.. Только вот свои нехристи всё равно забрали в восьмидесятых. Под дачу.       И Пётр, уже порядком разозлённый таким нахальным отношением, ждал почти двадцать лет крикливую девочку Асю, чтобы, наконец, перестать быть добровольным заложником собственной земли. С Асей Ситниковой жизнь стала куда интереснее.       За это время князь Разумовский много где побывал, хотя и при… первой своей жизни немало путешествовал.       На Святой Земле, которая теперь принадлежала не Османской империи, а Израилю (существование такой страны для Петра стало вообще открытием), князю понравилось. Евреи очень хорошо и сытно кормили ребёнка, хотя ребёнок этот почему-то всё равно предпочитал пресловутый МакДоналдс.       Изменения, произошедшие в Берлине, оценить не удалось — бедный Пётр вылавливал ребёнка из фонтана, в который неразумное дитё залезло так быстро, что все даже растерялись.       В Версале удалось вспомнить себя в самом расцвете сил. Как князь Разумовский гонялся за своей дочерью и её настойчивым французским поклонником, так он и бегал за детёнышем, возможно, всё-таки не человеческим. И даже в этот раз ухажёр был! Правда дочери Марии было уже двадцать, а Асе — всего одиннадцать, ухажёру же — и того меньше.       В Амстердаме измученный Пётр уже хотел утопиться во время прогулке на корабле, но передумал, потому что нужно было успокаивать бледного и трясущегося… ребёнка.       В конце путешествия, в Польше, во время задержки на границе, аккурат в ночь на девятое мая, князь Разумовский не выдержал. Не выдержал и популярно объяснил пограничникам, кто он такой и почему очень хочет домой. Пограничники вопили и крестились, а Пётр потом больше месяца отлёживался на другой стороне, слушая виноватые бормотания маленькой Аси.       Об остальных путешествиях князь Разумовский просто предпочитал не вспоминать, потому что ребёнок рос, а вместе с ним и количество седых волос на его голове.       И всё-таки князь Разумовский считал Асю своей дочерью. Её победы были его. Так же, как и поражения, расстройства и радости. Иногда ему казалось, что он ей родитель куда больше, чем её. Бывало, он даже ревновал, когда она звала отца отцом, а Петра — Князем.       Он коснулся её макушки, легко потрепал, и Ситникова подняла на него глаза, хотя Петр понимал, что она не видит его.       — Приехали, — улыбнулся он.       Но Ася услышала только женский голос, объявляющий о прибытии.

***

      Если бы Ася могла слышать ворчание и причитания Петра Павловича, то, наверное, даже и не думала бы перелезать через старые, стоящие уже больше для вида ограждения, чтобы забраться в Богом забытый особняк за городом. Зачем? Науке неизвестно.       Когда-то ярко-оранжевая, а теперь выцветшая и тоскливо полопавшаяся штукатурка красовалась лишь на втором этаже здания, первый же был и того хуже — грязь и смутно напоминающий вообще какой бы то ни было цвет: серый, коричневый, местами ржаво-рыжий.       Стоя перед неплотно закрытыми дверьми особняка, Ася резко передумала туда лезть. А вдруг там бомжи, наркоманы или просто не очень хорошие люди. О том, что в этом особняке может водиться ещё и неупокоенный дух, думать и вовсе не хотелось. Но потом Ситникова вспомнила дорогу: час на метро, двадцать минут на автобусе и примерно столько же пешком. Жалея потраченное время и лелея любопытство, Ася толкнула дверь и вошла.       Половица тут же протяжно скрипнула, сообщая о незваном госте.       Конечно, и рядом с домом у них имелась древняя, полная воспоминаний далёкого прошлого усадьба Кузьминки, но её Ася обходила стороной из-за других сомнительных… построек.       Заброшенные химико-военный и танковый полигоны на другом конце огромного леса портили Ситниковой всю романтику ползания по заброшкам. И не только потому, что эти объекты охранялись законом куда активнее старого, полуразрушенного особняка за городом. Мало ли что они там распыляли в Советском Союзе! Ася потом как-нибудь сходит. В следующей жизни.       И даже Князь, требовавший и уже просто умолявший сходить в усадьбу Кузьминки, до этого в семнадцатом веке гордо записываемой как «пустошь, что была Кузьминская мельница», не мог уговорить Ситникову. Заброшенная померанцевая оранжерея и ещё множество других следов бурной истории никуда не убегут. А вот призрак какого-нибудь безумного химика — очень даже. С какой-нибудь… сибирской язвой за язвой имени Аси Ситниковой.       Сквозь заколоченные окна пробивались солнечные лучи, освещавшие помещение и игравшие с плотно набитым пылью воздухом. Пол скрипел при каждом осторожном шаге так, словно Ася намеренно прыгала и топала. Место было жуткое. И нехорошее. Нет, конечно, старые заброшенные места вряд ли кого встречали хлебом и солью, но это… Разве что красной строкой не горело «Убирайся».       Ася сняла с шеи аметист, вытянула перед собой.       — Князь здесь? — голос дрогнул. Оставаться одной в таком месте совсем не хотелось.       Маятник плавно закачался туда-сюда.       — А мы здесь с Князем одни?       Маятник пошёл по кругу, растерянно скручивая цепочку. Не знает. А кто тогда знает? Ситниковой даже в голову не приходило, что это место может оказаться настолько жутким. Противным, пугающим, напрягающим, но… Но не таким. И невинное «Не знаю» от маятника не предвещало ничего хорошего.       У Аси была дурная привычка — почти все свои вопросы, так или иначе связанные с другой стороной, задавать маятнику, небольшому аметисту на серебряной цепочке, которого она окрестила Рафалом. К слову, сам маятник голосовал за то, чтобы быть Гавриилом, но его мнения почему-то никто не учёл.       Отвечал Рафал на все вопросы либо положительно, либо отрицательно, либо делал вид, что он не аметист, а чароит. И очень уж он любил прикидываться простым кулоном. Особенно в жутких, неприветливых особняках, когда Ася нуждалась в его полудрагоценной, полной магии и колдовства поддержке. Но куда там?       Нервно покрутив на пальце маленькое серебряное колечко, Ася двинулась дальше, только через пару шагов твёрдо решила, что дальше — это сначала поворот на сто восемьдесят градусов и только потом дальше. Ситниковой заброшенный особняк был без надобности, а Пётр Павлович вообще предпочёл бы о нём не слышать. Ася даже сделала несколько осторожных шагов в обратную сторону, но её взгляд приковал к себе старый рояль, неизвестно кем, как и когда поставленный в угол комнаты и, кажется, там и позабытый.       Выглядел же этот рояль, напротив, достаточно новым, только жутко грязным. Ситникова осторожно приблизилась к нему: лаковое покрытие тускло мерцало в свете тонких ниточек-лучиков. Ася сразу поняла, что ей не стоит трогать музыкальный инструмент (впрочем, как и всё в этом особняке). Но он так и манил к себе, умолял стереть пыль с крышки, осторожно провести по клавишам. И именно это Ситникова и сделала.       Особняк наполнился тягучей, расстроенной мелодией, которая не успела и утихнуть, как воздух прорезал недовольный, чуть взвизгнувший спросонья голос:       — Эй! Можно не мешать медетировать?       Крышка рояля резко приподнялась, и Ася завизжала не своим голосом. До этого Бог и Князь как-то уберегали Ситникову от таких сомнительных встреч, но в этот раз кто-то кого-то проглядел.       Дрожащими руками, приложив все силы, Ася хлопнула крышкой рояля, так и не решившись узнать, кому принадлежал голос и что за рыжевато-ржавая макушка показывалась оттуда.       — Да ты что, совсем дурная? — болезненно взвыл голос, и из рояля медленно, с явным недоверием и обидой в светло-карих, отдающих янтарём глазах вылез мужчина. Он был высок и очень худощав. Ася бы даже сказала болезненно худощав, с острыми плечами и сетью тёмно-синих, местами фиолетовых вен на бледной коже. Одет незнакомец был, как вполне обычный, нормальный человек: тёмные брюки и такая же тёмная рубашка, небрежно накинутый и постоянно спадающий пиджак, алый шейный платок. Мужчина тряхнул своими рыжеватыми волосами, стал внимательно разглядывать Асю.       — К-кто вы? — задыхаясь, спросила она.       — Это мне стоит спросить, — незнакомец с пренебрежением фыркнул. — Вы ведь вломились в этот особняк.       — Он заброшен!       — На нём разве написано, что он заброшен?       — Но на нём и обратного не написано, — парировала Ситникова, скрестив руки на груди. Тело била крупная дрожь, но мозг упрямо выдавал препирательства.       — Поразительно, — хрипло рассмеялся незнакомец, закашлялся.       — Да уж, удивительная штука… — вздохнула Ася, как бы невзначай оглядываясь вокруг. Либо она сейчас убежит, либо убежит очень быстро, при этом что-нибудь кинув на прощание в жуткого мужчину.       — Мир — вообще удивительная штука. Сегодня это незнакомец в рояле, завтра — призрак за спиной, а через полгода — толпа сомнительных личностей, жаждущих подчинить себе разум смертных… ну или просто убить. Это как придётся.       Безумец. Ей-богу, безумец!       — О чём это вы? — непонимающе уточнила Ситникова, хотя Пётр Павлович многозначительно дёргал её за руку, тянул к дверям.       — Ни о чём особенном, Асенька.       Ася в ужасе отшатнулась от незнакомца, а перед ней тут же возникла тень Князя. Исходящий от невысокой фигуры густой, клубящийся дым шипел и плевался, попадая на пол. Её имя… Она не называла его…       — О, бросьте, — улыбнулся незнакомец, но его улыбка больше походила на хищный оскал. — Пётр Павлович, я не обижаю маленьких сноходцев-проводников, — с ухмылкой сказал он и, подняв режущие горло клубы пыли, исчез.