Ты пидор

Они едут в трамвае, и Арсений, не отрываясь, смотрит в окно. У него покрасневшие глаза и слипшиеся ресницы — плакал, провожая Эда на поезд, вис на нем, ловя осуждающие взгляды спешащих к своим местам пассажиров. Антон и сам расстроен: за три дня он успел привыкнуть к Эду и к их с Арсением неоднозначной дружбе, так что уже и не ревнует. — Немного боюсь трамваев, — шепотом говорит Арсений, глядя в пыльное стекло — щурится из-за яркого солнца, хотя очки болтаются у него на вороте футболки. — Серьезно? Почему? Они же медленно ездят, не как поезда. — А как может не пугать что-то созвучное со словом «травма»? — Действительно, — Антон слегка улыбается: мозг Арсения — это какое-то непонятное человечеству явление. — Знаешь, мне в детстве бабушка сказала, что если близко к трамваю стоять, он тебя примагнитит к рельсам и разрубит пополам. Арсений переводит на него взгляд — одновременно сочувствующий и насмешливый. И как у него получается сочетать две диаметральные эмоции? Они держатся за руки, прикрывшись для конспирации джинсовкой Арсения — и у Антона, как обычно, потные ладошки. Ему стыдно, но он живет с этим всю жизнь, так что почти смирился. — Не думаю, что хочу знакомиться с твоей бабушкой. — Она классная, у нее просто чувство юмора специфическое. Но ей до тебя далеко, — подъебывает его Антон. — Эй, — Арсений пинает его ребром кед по щиколотке, — считаешь, что у меня специфическое чувство юмора? — Считаю. Оно чудесное, но, согласись, мало похоже на нормаль… Ой, я не это хотел сказать. — Что ж, — Арсений тихо смеется и выглядит таким радостным, словно не плакал полчаса назад, — ты сам выбрал встречаться с ненормальным. Антону кажется, что трамвай резко затормозил, и его тряхнуло — но на самом деле он просто вздрагивает от слов Арсения. Тот, почувствовав это, успокаивающе гладит его по ладони большим пальцем. Антон, мягко говоря, в шоке: он вообще был не в курсе, что они встречаются. То есть он, конечно, хочет, но они это ни разу не обсуждали. И по другим признакам не догадаешься: они не целовались даже, только за руки держались, как в детском саду. — Встречаться? — глупо уточняет Антон. — Я не умею в это. — Арсений снова отворачивается, будто за окном что-то ну очень интересное. Хотя он плохо знает Москву, может, ему и правда интересно. А для Антона родинки на его щеке в сотню раз интереснее, чем все достопримечательности столицы вместе взятые. Он бы хотел прямо здесь, в трамвае, поцеловать каждую — но он слишком ссыкло, чтобы решиться на такое. — Не очень понимаю, что это значит, если честно, — продолжает Арсений. — У меня были отношения, но там… Всё было легко, — и пожимает плечами. Эту тему они не затрагивали, но Антон даже представить себе не может, как там что-то могло быть «легко». — В отношениях ничего сложного нет, — уверенно говорит он и крепче сжимает его руку. Уже не стесняется, что она влажная: раз Арсений не вытирает демонстративно ладонь о джинсы, то всё в порядке. — Хотя я и сам в этом не особо силен. У меня, знаешь, ничего серьезного не было. Так, в лагере кое-что, но мы и не встречались вроде. — Лагерь... Знакомая тема... — хмыкает он, но качает головой. — А я сути отношений пока не понимаю. Какое основное правило? Заниматься сексом только с тобой? Арсений говорит это чересчур громко, и Антон испуганно оборачивается — но никто на них не обращает внимания, трамвай вообще полупустой в это время. На улице день, и все на работе или в школе, а они сбежали с двух последних уроков. — Тише, Арс. Я… — Он чувствует, как горит лицо, и наверняка по цвету оно похоже на красный свет светофора, за которым так упорно наблюдает Арсений. — Не думаю, что нам стоит этим заниматься сейчас. — Почему? Только не говори, что это из-за Егора. То, как легко Арсений произносит это имя, вызывает у Антона спазмы в животе — он буквально блевануть готов, но сдерживается. Да и времени блевать нет: трамвай тормозит на нужной остановке, и Антон спешно отпускает руку Арсения, берет его джинсовку. Они выходят молча, но, стоит им коснуться подошвами асфальта, как Арсений оборачивается с немым вопросом в глазах — ждет ответа. — Да, — нехотя отвечает Антон, неловкость сквозит в каждом движении — он чуть не роняет джинсовку, когда пытается закинуть на плечо лямку рюкзака. Арсений тяжело вздыхает и отходит в сторону, чтобы не мешать людям на остановке высматривать нужный транспорт. — Прекрати, ладно? — шепчет он, хлопая слипшимися ресницами. — Я не выдержу еще одного человека, который считает, что… Я думал, ты не такой. — Я не такой, — с готовностью уверяет Антон. — Но… Сколько у тебя было парней? — Считая Егора? — Да. Арсений задумывается на добрую минуту, хмурится, подсчитывая — с каждым мгновением Антона подташнивает всё сильнее. — Мы считаем секс? — уточняет Арсений, взгляд плавает где-то за спиной Антона. Он не смущен, в отличие от самого Антона — тот в шаге от нервного обморока. — Всё считаем, — выдавливает тот, отводя взгляд. — Тогда пять. Это проблема? Пять парней — вот это пиздец. Эд, видимо, как-то хуево его оберегал от случайных связей. Впрочем, он ведь ему не нянька — но Антон всё равно иррационально злится и сам не знает, на что. — Нет, котенок, это не проблема, — выдает рассеянно, слишком занятый своими мыслями, чтобы контролировать слова. — Мне нравится. — Арсений улыбается мягко, и Антон перестает злиться, как и перестает жалеть о том, что вообще ввязался во всё это. Эд был прав — будет тяжело. Но Антон прав тоже: оно того стоит. — Что нравится? — «Котенок» — это мило. Раньше мне не давали ласковых прозвищ. Ну… По крайней мере, таких. В голове Антона всплывают всякие мерзкие «детки» и «шлюшки», которые вряд ли граничат с правдой, и всё это он заталкивает куда подальше. Зачем думать об этом, когда Арсений здесь, рядом? Когда он так очаровательно улыбается, обнажая похожие на вампирские клыки? И не впивается ими в горла каких-нибудь левых мужиков. *** — И что, ты ее отшила? — Антон сидит на старых скрипящих качелях около школы, а Ира валяется рядом прямо на траве. Ее блузка чересчур прозрачная и показывает миру чуть больше, чем допустимо для леди. Впрочем, Ира никогда и не стремилась быть «леди». — Пришлось… Дана классная, она очень классная, и целуется просто… Ну, классно. Но она в Питере. И люблю-то я Дарину. Антон проглатывает слова о том, что они с Дариной уже две недели не общаются — с той самой вечеринки, причем инициатива эта скорее Дарины, чем Иры. То ли та несправедливо обиделась на нее, то ли слишком погрузилась в свои отношения со Стасом. — Не понимаю, как ты можешь её любить, Ир. — Антон делает, как все говнари: высказывает мнение, о котором его никто не спрашивал. — Она же глупая, и ее эта дебильная привычка коверкать слова… — А твой Попов странный и похож на нюхальщика трусов. — Ира пинает ногой качели, и те опасно трясутся. — Но ты от него тащишься, как удав по стекловате. Что ж, не в бровь, а в глаз. — Но ведь Дана такая крутая. Во всех смыслах. — Да знаю. — Ира прикрывает глаза, и голос у нее усталый-усталый. — Но не могу я так. Попрошу у Дарины прощения сегодня, пока она в Испанию не улетела. Лето почти наступило — последний день учебы, и все вот-вот должны разъехаться кто куда. Ира уезжает с родителями на малую родину, Макар с Машей через неделю летят в Италию, потом — в ссылку к бабушке, Дима — в Грецию, а Матвиенко — в какой-то лагерь в горах, он вообще любитель экстрима. И только Антон остается в пыльной Москве. Ну, и еще Арсений, конечно, но по причине ангины — и из-за болезни им даже видеться нельзя. Карантин, постельный режим, и всё такое. — Мое мнение ты знаешь, — вздыхает Антон. — И слышать его не хочу. А у тебя как с твоим чудиком? — Не знаю. Мы смотрим вместе фильмы, играем во всякое, много говорим. И за руки держимся, ну и всё. Чмокаемся иногда, по-дружески типа. — И он к тебе в штаны не лезет? — Нет, и хорошо, потому что иначе я бы не выдержал, — задумчиво говорит Антон и замолкает на мгновение: решает, продолжать или нет. — Иногда я думаю: да к черту всё. Когда он как-то губы облизнет или там улыбнется мило, меня прям пиздец кроет. Но я так не могу, не хочу быть просто очередным ебарем. Хочу, чтобы… Быть кем-то особенным для него хочу. — А он? — Что-то есть. — Антон слегка покачивается, и качели надрывно скрипят на всю детскую площадку. — Пока рано об этом. Знаешь, я счастлив, что вообще могу с ним быть. Даже и без секса. — И без поцелуев. — И без поцелуев. Он снова отталкивается ногами, раскачиваясь, вызывая скрип за скрипом. И думает, что, в общем-то, он счастливый человек. Итоговый диктант по русскому языку он сдал аж на четыре, за год у него всего лишь одна тройка (по физике, но тут он и не питал надежд), впереди лето, и до экзаменов еще год, а любимый человек потихоньку отвечает ему взаимностью. *** Антон не выдерживает на четвертый день. Не видеть Арсения три дня — еще терпимо, но четыре — это какая-то пучина ада, развернувшаяся на земле. Даже на итоговом диктанте он не испытывал таких мучений, как не касаться Арсения аж столько времени подряд. И вот он стоит перед темно-коричневой железной дверью с золотым глазком и не решается позвонить, а руку оттягивает пакет с апельсинами — ничего лучше ему в голову не пришло. Конечно, Арсений сам его позвал («Можешь прийти, но мой кашель может сбить похлеще, чем свист Соловья-разбойника», и Антону плевать — он накачался половиной домашней аптечки), но всё равно неловко. Ладно, была не была. Он жмет на звонок, и тот раздается птичьей трелью. Арсений открывает почти сразу, и у него красный шелушащийся нос, припухшие веки и мокрые волосы — явно недавно помыл голову. — Я выгляжу ужасно, — хрипло жалуется он, но Антон порывисто его обнимает, и тот проводит носом по шее — их приветственный жест, выработавшийся сам собой. Нос у Арсения горячий, лоб тоже — Антон проверяет это губами. — Арс, у тебя температура. — Знаю, почти сбил уже, — голос то появляется, то пропадает, словно ребенок играется с колонками, крутит вертушки. — Прости, горло болит. — Надеюсь, ты любишь апельсины, — невпопад говорит Антон и неуклюже протягивает ему шуршащий пакет. — Не знаю, почему больным всегда апельсины приносят. Наверно, из-за витамина С. — Это раньше был дефицитный продукт. — Арсений шмыгает носом, беря пакет, Антон кое-как сдерживается, чтобы не чмокнуть его в нос. — А больным самое лучшее, так что это вроде как показатель: что раздобыли, позаботились. Антон по-прежнему восхищается тем, как много всего Арсений знает и как вся эта куча знаний удерживается в его голове. А вот квартирой не восхищается: в ней как-то неуютно, по крайней мере в прихожей, хотя причин этому вроде нет. Обычные обои под покраску, персиковые, шкаф Икеевский. Женские пальто и куртка, неубранные с зимы, висят на крючках, сверху на полочке понакиданы кучей шарфы с шапками. На полу, рядом с ковриком, две аккуратно стоящие пары туфель и бирюзовые кеды Арсения в раскоряку. Но что-то здесь не так. — Антон? — окликает Арсений. Тот вздрагивает: оказывается, он уже с минуту стоит истуканом и рассматривает прихожую. — Значит, надо было тебе что-то редкое носить? — опомнившись, отвечает Антон и улыбается кисло, словно лимоны притащил, а не апельсины. — Фейхоа, драконий фрукт, мангостин? Хотя и это всё легко достать. — Ты уже принес кое-что редкое. — Арсений подмигивает и проходит дальше, в глубь коридора. — Заходи, не стесняйся. — В смысле? — тупит Антон. — Что я принес? — Себя! — срывающимся голосом кричит Арсений с другого конца коридора. Антон чувствует, что глупо улыбается. *** Они лежат на кровати Арсения, и тот прикладывает к носу бумажный платок каждые полминуты, но Антону совсем не противно. Ему вообще за Арсением наблюдать куда интереснее, чем за первым сезоном «Ледибаг» по телику — оказалось, тот любит смотреть мультики, а Антон на автомате любит всё, что любит Арсений. Комната выглядит еще неуютнее прихожей: но это и понятно, она пока не обжита. Стены голые, полки пустые, а стол, наоборот, завален всяким хламом от учебников и тетрадей до фантиков от Сникерсов. Да, комната неприятная, зато Арсений — приятный. И Антон двигается к нему ближе, прижимается губами к горячей скуле. Ладонь — опять, сука, влажную — кладет ему на живот, прямо на ебало Микки Маусу: на Арсении футболка с этой мультяшной мышью. Живот плоский, мерно вздымается от дыхания, но замирает при прикосновении. — Только не говори, что ты созрел до секса, когда я фабрика соплей, — сипит Арсений и кашляет надрывно, Антон перекладывает руку на его бок, обнимает крепче. Арсений периодически говорит о сексе — о сексе, но не о поцелуях. Судя по всему, поцелуи для него что-то неважное, печальная необходимость, а вот секс — это важно. Антона это слегка печалит: в других обстоятельствах он бы уже целовал Арсения везде, куда бы смог дотянуться. Зубная щетка Колгейт чистит зубы даже в труднодоступных местах, а Антон способен выцеловывать даже труднодоступные места Арсения. Он заранее уверен в своих способностях. — Я же говорил: не хочу быть одним из… — Да-да. — Арсений раздраженно косится на него, но из объятий не вырывается. Наоборот, ворочается, устраиваясь поудобнее. — Я шлюха, я помню. Антон такого никогда не говорил — он о таком никогда и не думал. Но он не знает, как правильно описать свои ощущения, так что просто молчит какое-то время и чувствует себя идиотом. Ничего нового, стабильность — признак мастерства, а он мастер спорта по идиотизму. Арсений отворачивается к экрану и наблюдает, как обтянутая спандексом в горох супергероиня в очередной раз спасает Париж. И Антон решает, что ему тоже нужно проявить немного супергеройской смелости, так что берет его руку — ту, что не с сопливым платком — и целует тыльную сторону. — Не думаю я так. Мне тупо стремно, что я, — внутри всё обмирает от волнения, — в сексе полный профан, а ты нет. И вся эта ситуация с… с сам-знаешь-кем. Боюсь сделать что-то не так. — Он же не Волдеморт. — Арсений закатывает глаза и снова шмыгает носом, сморкается в платок. — Необязательно прям сексом заниматься, я могу просто сделать тебе приятно. Он слегка краснеет — но, возможно, от температуры. Это выглядит мило, милее всех котят, щенков и хомячков планеты вместе взятых, но Антон всё равно злится. — Меня злит, что ты говоришь «я тебе», а не «ты мне». Ты, блин, не представляешь, как я хочу тебя… Блин. — Антон опять целует его руку, чуть прикусывает костяшки пальцев. Он как-то слишком увлекается и перестает замечать, что уже в который раз покрывает поцелуями кисть. На большом пальце синий росчерк от шариковой ручки — Арсений любит писать от руки. — Я так сильно этого хочу. — Мне нравится, — шепчет Арсений, прикрывает глаза. Его дыхание учащается, хотя оно и так было быстрым и тяжелым из-за болезни. — Моих рук никто не касался вот так. Антон его руки обожает, он вообще всё в Арсении обожает — но он и не думал, что тот будет так реагировать на простые прикосновения. Он медленно проводит кончиком языка от запястья и выше, по среднему пальцу, прикусывает подушечку. Арсений облизывает губы и начинает дышать ртом. Он быстро возбуждается, это заметно — Антон возбуждается тоже мгновенно, и ему приходится сесть, чтобы шов джинсов не так сильно давил на полунапряженный член. «Супер-Шанс!» — кричит Ледибаг из телевизора, и Антон с ней на одной волне: его Супер-Шанс прямо перед ним. Он обхватывает губами средний палец, медленно впуская его в рот и снова вытягивая, посасывает. Слюны чересчур много, и она стекает по пальцу к ладони — Антон пытается собрать капли языком, но лишь бессмысленно вылизывает ладонь. Арсений то ли стонет, то ли мычит, его глаза зажмурены, и он выгибается, ерзает на вязаном покрывале. Другая рука отпускает бумажный платок (падает куда-то на пол, и черт с ним), проводит по животу, приподнимая футболку, гладит по груди. Антон ласкает языком нежную кожу между указательным и средним пальцем и наблюдает, как Арсений то сжимает сосок, то отпускает, потом выкручивает его, а бедра приподнимает, толкается в воздух. Антон, крепко сжимая его запястье, опять берет пальцы в рот — уже два, они с легкостью скользят по влажным губам. — У тебя вторая рука свободна, — с намеком сипит Арсений и в очередной раз выгибается. Антон осторожно, как на раскаленную плиту, кладет ладонь на его ширинку — и это правда горячо во всех смыслах. Не выпуская пальцы Арсения изо рта, своей рукой он оглаживает контур члена, нащупывает головку. Арсений начинает скулить — и сам толкается пальцами в рот, гладит подушечками язык. Ерзает, потираясь о его руку, сжимает по очереди то один сосок, то другой — они покрасневшие, припухшие. Футболка задралась до шеи. — Посмотри на меня, — невнятно — рот занят — просит Антон, и Арсений распахивает глаза, смотрит на него возбужденно и распаленно, но улыбается, приободряя. Зрачки огромные, блестят экранными бликами. «Котоклизм!» Антон берет пальцы в рот до костяшек, прихватывая зубами, и расстегивает ширинку Арсения — на зеленой ткани трусов, у головки, видно темное пятно от смазки. Вздохнув, как перед прыжком в воду со скалы, Антон обхватывает его член — вот так, обтянутым тканью. Арсений не выдерживает — вынимает пальцы, кладет мокрую ладонь на его шею, притягивает к себе и целует: сразу глубоко, влажно, и они неловко стукаются зубами. Арсений дрожит в его объятиях, и Антону похуй, что он наверняка заразится ангиной и проведет несколько недель жаркого лета запертый в четырех стенах, напичканный лекарствами и с градусником подмышкой. Арсений в его объятиях кончает, и Антону не жалко своего здоровья, потому что этот поцелуй — именно такой, каким должен был стать их первый. Горячий, правильный и влюбленный. *** Первое летнее утро начинается не с кофе — оно начинается с сообщения ВКонтакте. Антон сонно набирает код разблока и щурится от яркого экрана. «Я пишу слово, а ты пишешь правильное ударение», — говорит Арсений, и это ни разу не разговор о чувствах или о том, что между ними было вчера. Антон этому уже не удивляется, но он рад уроку русского языка: четверка за итоговый диктант была, мягко говоря, натянутой. С такими знаниями в следующем году он не наберет достаточно баллов для поступления в университет, и ему придется скитаться по улицам, ночуя в коробке из-под холодильника и сражаясь с голубями за крохи хлеба. «И тебе доброе утро, котенок. Давай». — Антону это прозвище тоже понравилось, и он очень хочет его закрепить. Он хочет, чтобы у них всё было, как у нормальных пар: милые прозвища, сюсюканья, «своя» песня. Он бы с Арсением даже на курсы лепки горшков пошел, чтобы как в «Привидении», но тот по-любому пошлет его к черту с такими идеями. «Итак, жерло». «ЖЕрло», — не задумываясь, отвечает Антон. «Неправильно, жерлО! Кружева». «КрУжева». «Нет. КрУжево, но кружевА, если во множественном числе». «Простыня». «ПростынЯ», — хоть в этом Антон уверен. «Правильно. Ты». Антон закатывает глаза и утыкается носом в подушку — надо было сразу прочекать, что это очередная дебильная шутка Арсения. Ради этого он будит его в — взгляд на экран — семь утра. «Пидор?» — подыгрывает он. «Мур!» Чувство юмора бабули ни в какое сравнение не идет с шутками Арсения. Антон зевает и откладывает телефон — спать хочется жутко, да еще и горло побаливает. *** На протяжении двух недель Антон упорно сражается с подступающей болезнью. Как в гонке на приставке: простуда всё пытается догнать его, как тачка сзади, подрезает его то кашлем, то соплями. Но Антон упрямо то чаем горячим заливается, то леденцы от кашля сосет, и в итоге так и не заболевает полноценно. Заболеть — значит не видеться с Арсением, потому что его-то уж точно больного никуда не отпустят. И хотя Антон периодически кашляет, как спавший всю зиму под мостом престарелый бомж, его иммунитет справляется, и это позволяет ему проводить все дни напролет с Арсением. От «просто бойфренда» его повышают до элитного «собственного фотографа», и он гоняет по всем городским заброшкам, фоткая этого дурака то на груде камней, то в старом оконном проеме, никогда не видавшем стекла. Когда они не заняты фотоискусством, то просто гуляют, ходят в кино или, если родители на работах, тусуются друг у друга дома. И открывают для себя чудеса секса-без-секса — Антон и не подозревал, как многое можно сделать, даже не раздеваясь. Арсений не спрашивает, почему они выбирают именно эту форму удовольствия — и хорошо, потому что у него нет ответа. В Питер они едут раздельно и спонтанно: то есть для Антона спонтанно, а Арсений давно всё знал и «я же говорил тебе», хотя ничего он не говорил. Антон в прямом смысле валяется у мамы в ногах, выпрашивая разрешение поехать (и деньги), и получает отказ. Потом валяется в ногах у папы и слышит: «Антон, ты с ума сошел? Тебя там до нитки разденут», хотя Антон, вообще-то, не против такой перспективы, если его до нитки разденет Арсений. На помощь неожиданно приходит бабушка, потому что «Антон уже взрослый» и потому что «Арсений очень интеллигентный мальчик», а еще у Арсения, если судить по телефонному звонку, хороший папа, и он о мальчиках позаботится. В итоге крики-скандалы-и-снова-сыплем-соль-на-раны, но билеты куплены, сумка собрана, наставления даны — и вот Антон стоит на привокзальной площади и ссыт в штанишки. Он не впервые в Петербурге, но впервые один в чужом городе, и ему реально страшно. Один он ровно до того момента, пока Арсений не придет его встретить, но вдруг не придет? Вдруг он внезапно решил, что Антон ему на хер не сдался и пусть этот дебил бродит по Питеру, пока его не приютит какой-нибудь извращенец? Мысленно Антон уже представляет, как будет дребезжать прикованными к батарее наручниками, когда Арсений вдруг появляется — идет неспешно из торгового центра, сосет молочный коктейль. На нем очень короткие шорты и майка с Рэйнбоу, и он выглядит, как мечта педофила. Они не виделись всего два дня (с тех пор, как Арсений уехал в родной город), а ощущение, что вечность. Антон чувствует, как у него начинают болеть щеки от тупейшей лыбы во всё рыло. — Хай, — решает поздороваться он небанально. — Коннитива, — почему-то не улыбаясь, слишком мрачно произносит Арсений, вручает ему коктейль. — Допей, пожалуйста, я больше не могу. Антон не брезгует, тут же присасываясь к трубочке — в конце концов, это непрямой поцелуй, — и рассматривает своего парня. Сегодня тот не светится, как Эдвард Каллен, хотя бледные ноги (правую коленку украшает синяк) выглядят почти синими. На щеке — маленький детский пластырь в цветочек. — Что с лицом? — неосторожно спрашивает Антон, хотя внутренне весь сжимается. А вдруг Арсения бьет отец?! Хотя нет, не бывает таких крошечных кулачков. Разве что отец Арсения — фея. — Ой, да прыщ вылез, — Арсений отмахивается, тянет сумку Антона — тот не дает, — и я на нервах расковырял. Дай мне сумку, ты же и так устал после поезда. Антон думает о том, что Арсений ему нравился бы и с прыщом, и даже с двумя или с тремя, но ничего не говорит — только отпускает ручку. С прыщом Арсений ему нравится, а вот молчаливый Арсений — нет (то есть да, но нет, но всё равно да). Иногда у того такое случается: он беспричинно замыкается в себе и не идет на контакт. В такие моменты Антон напоминает себе, что этот парень — «другой». И что в начале их знакомства он с ним не разговаривал вообще, поэтому и на том спасибо. Он идет за Арсением в молчании, и это почти не напрягает — из-за адской жары говорить лениво. Коктейль приторно-сладкий, из-за него сводит челюсть, но парень всё равно тянет его через трубочку и размышляет, какой у них план на сегодня и есть ли план вообще. Пластиковый стаканчик влажный от испарины — и потому что ладони вспотели. — Мы сейчас к тебе? — осторожно спрашивает Антон, касаясь руки Арса — так, словно хочет забрать сумку. Но так это выглядит лишь для прохожих, а на самом деле он большим пальцем нежно поглаживает чужие костяшки. — Нет, — совсем мрачно отвечает Арсений, хмурит брови, но руку не убирает. Антон убирает ее сам, потому что это начинает выглядеть подозрительно. — Мы сейчас к Эду, а вечером ко мне. С отцом тебя познакомлю. — Вы нормально ладите? — С отцом? — Он оглядывается на него, делает паузу, словно раздумывает. — Нормально. Мы не лучшие друзья, но всё окей. Ты его, скорее всего, увидишь от силы раза два. Он либо работает, либо спит. — Ты из-за него такой грустный? — Блядь, Антон, — внезапно рявкает Арсений, хотя обычно редко матерится. Добавляет грубо: — Люди не всегда веселые. Будь Антон кем-то вроде Эда, он бы встряхнул его хорошенько и спросил, какого черта он ведет себя, как обиженная девочка, но Антон — это Антон, поэтому он лишь тихо соглашается: — Ладно. *** Антон ожидает, что они поедут в какую-нибудь жопу мира и уже готов к путешествию в Анусвилль, но они оказываются во вполне обычной многоэтажке. Не Зимний дворец, но и не трущобы, какие себе в красках представлял Антон. Трущобы бы очень подошли Эду: обшарпанные стены, голые лампочки, торчащие из потолка, стены в уродливых граффити… Из фантазий его вырывает Арсений — он нажимает на кнопку звонка и смотрит на Антона исподлобья. — Обижаешься? — бурчит он. «Да», — думает Антон. — Нет, — отвечает Антон. Дверь неожиданно открывает девушка. Красивая, но накрашенная чересчур сильно: темная помада, стрелки, ресницы-паучьи лапки, и скулы какие-то темные. Макияж с нее как будто сейчас отвалится, и она похожа на стереотипную проститутку из фильмов девяностых. За всем этим она наверняка красивая, а еще мелкая — ей вряд ли больше пятнадцати. Короткие шорты и топ мало что прикрывают, но сексом не веет, потому что тело слишком худое и угловатое, хрупкое. — Ой, привет. — Она разглядывает Антона, улыбается широко и искренне, и первое неприятное впечатление спадает. — Антон, да? Проходи. Арсений протискивается первым, толкает ее плечом и проходит, бросив сумку где-то по пути в коридоре. Антон протискивается следом и мнется неловко, стоя на коврике. — Я Яна, — представляется она, продолжая мило улыбаться, словно Арсений не повел себя только что, как свинота. — А я Антон, — зачем-то зеркалит Антон, хотя та и так знает его имя. Он вытирает правую руку о штанину, протягивает девушке, вспоминает, что она девушка и так не принято, и убирает руку в карман. — Не знаешь, что с ним? — кивая в сторону комнаты. — Да он заебал уже, — и это тоже с улыбкой. — Не обращай внимания. Я девушка Эдика, если что. «Эдика». Антон давит в себе непрошенный смешок и проходит чуть дальше, скидывает обувь. Коридор узкий, и они кое-как расходятся в нем с Яной. Он чувствует себя смущенно, как и всегда в незнакомых квартирах, но ощущения «чужого дома» нет. Он будто здесь не впервые, будто вернулся к старому другу, которого давно не навещал. — А я парень Арсения, — наконец говорит он с сомнением. Несмотря на то, что статус их отношений — вопрос вроде как решенный, из-за поведения Арсения Антон порой в нем сомневается. — Знаю-знаю. Эдик о тебе рассказывал, да и Арсений тоже. — А что он обо мне говорил? — Антон так и замирает в коридоре. — Ну… — тихо начинает Яна и краснеет, это заметно даже в полумраке коридора. Мнется, неловко теребит медальон в виде сердечка. — Всякие «такие» вещи. Ладно, пойдем, — и драпает с коридора. Антон боится представить, что именно говорил Арсений. Скорее всего, что Антон ссыкло и поэтому они дрочат друг другу через одежду, как два подростка. Но они ведь и есть подростки! Зачем вообще о таком рассказывать?! Он чувствует, как горит от стыда и злости лицо, но всё равно идет в ту комнату, за дверью которой скрылась Яна. Дверь с витражной вставкой, и Антон мог бы высмотреть через нее всё и всех — внутрь почему-то не хочется. Но он же не ребенок, идти надо, так что медленно нажимает на ручку. Эд вальяжно сидит на диване, Арсений лежит головой на его коленях: глаза его закрыты, ноги перекинуты через подлокотник. Дана расположилась в кресле рядом с бутылкой пива и взглядом «Как же всё это заебало», она залипает в телефоне и явно мыслями не здесь. Яна недовольно фыркает, глядя на Арсения — видимо, это было ее место, — и садится с другой стороны от Эда. — Привет, Эд. Дана, привет, — ворчит Антон, потому что Арсений вконец охуел. — Привет, Антох. Че, как дела? Нормально доехал? — Эд тянет ему руку, и Антон пожимает ее, стараясь улыбнуться. Не выходит. Арсений не первый раз ведет себя по-уродски, но обычно его можно растопить поцелуем или объятием. Сейчас это не прокатит: вряд ли будет уместно сосаться с ним, пока тот разлегся на коленях другого мужика. Да и не хочется с ним сейчас целоваться — у Антона такое впервые. — Нормально, — отвечает он и прижимает жопу на единственное свободное место — в соседнее от Даны кресло. — Скрючился на верхней полке, как креветка, с моим ростом не вытянешься же. Ну, поспал немного. У тебя как? — Тоже норм, работу на лето нашел. Единственный выходной выдался, думал побыть с девушкой. — Он с нежностью смотрит на Яну, а затем добавляет беззлобно: — Но тут вы приперлись, два пидораса. Антону хочется умилиться, глядя на их пару, но из-за клокочущей внутри злости не получается. А потом Эд машинально запускает татуированные пальцы в волосы Арсения, гладит его по голове, как кота, и забытое чувство ревности воскресает вновь. Арсений усиленно делает вид, что спит, и игнорирует всё происходящее. Антон скрипит зубами и зевает, чтобы скрыть это. И чтобы размять челюсть, которую уже сводит от напряжения и злобы. — Ты можешь пока в другую комнату пойти, подрыхнуть, — советует Эд, явно замечая гнетущую ауру, и кивает на прикрытую дверь в углу. Но всё продолжает гладить Арсения по волосам, и Яна тоже косится на это с неприязнью. — Всё равно все кисельные. Вечером соберемся и пойдем тусить. Антон мажет взглядом по всем: Дана активно печатает что-то в телефоне (наверняка текстово домогается до Гарри Поттера в лице Иры), Эд ласково смотрит на Яну, Яна смотрит на Эда, Арсений притворяется трупом. Эмоций как-то дохуя — и злость, и обида, и неловкость, и неловкость за злость, обиду и саму неловкость. Поэтому Антон только кивает головой, как болванчик, и сваливает в соседнюю комнату. Там бардак, что называется, творческий: на письменном столе кипа исписанных кривым почерком листов, везде диски и аудиокассеты стопками — Антон такие никогда не видел. Аква, Ю-ту, Нирвана — всё подряд. Магнитофон стоит на краю стола, грозясь свалиться, весь покрытый пылью — кроме пары кнопок и разъемной крышки. — Оттуда, где я. Мы живучие, как тараканы, голодные, как доберманы. Ищем выход из этой нирваны, простыми словами — мы в яме… — читает Антон текст с ближайшего листа. Вау, да Эд не просто любитель говняного русского рэпа, он еще и пишет его. Хотя… А что, неплохо. Кровать заправлена неаккуратно — край одеяла свисает, а плед сверху весь в складках. Но Антон решает, что раз тут везде помойка, то ничего страшного, и ложится прямо в одежде. Подушка пахнет сигаретами и женскими духами, и Антону опять становится неловко: он представляет, сколько раз парочка на этой кровати занималась сексом. Ну, хоть у кого-то есть секс. *** Ему снится, как они с Арсением занимаются сексом — настоящим сексом, а не тисканьем в одежде. Снится, как Арсений сидит на нем верхом, двигается медленно, запрокидывает голову, стонет. Антон понимает, что это определенно сон: потому что во сне он уверенно сжимает его за бока, гладит выпирающие тазовые косточки, толкается вверх, упираясь пятками в кровать. В жизни бы он так не смог — он бы охуевше лежал, с восторгом глядя на своего парня, и как бы всё. Во сне Арсений наклоняется, дышит горячо в шею — и Антон резко просыпается. Ему в шею и правда дышит Арсений, а еще он рукой мнет его стояк — ширинка расстегнута, но хотя бы трусы не спущены. В комнате почти темно из-за задернутых штор, а за стенкой долбит музыка, и удивительно, как под этим шумом ему удавалось спать. — Какого черта? Арс! — Он резко скидывает его руку, застегивает джинсы и отстраняется на другой конец кровати, к стенке. Тот замирает, непонимающе глядя на Антона. — Что? — хмурясь, спрашивает он. На него падает полоска света, в которой ресницы откидывают пугающе огромные тени, а кожа сияет белизной в полумраке. — Тебе не нравится? — Блядь, да я спал! И мы в чужой квартире, на чужой кровати, и вообще… — Эд с Яной сексом тут не занимались, если что. Она слишком маленькая пока, и он не хочет… — растерянно отвечает Арсений. — Не понимаю, в чем проблема. Я же просто хотел сделать тебе приятно. «И поэтому секс кажется ему типа как… Для него это единственное понятное ему проявление симпатии, заботы…» — вспоминает Антон слова Эда, и вся агрессия проходит вместе с шоком. Арсений, блядь, так извиняется. Он же «другой». Антону хочется психануть, растрясти его за плечи и наорать, что он совсем больной. Что он ебанутый и не умеет общаться нормально. Но ведь Антон знал, с самого начала знал, на что шел, и Эду обещал. — Всё в порядке, — выдыхает он, но от стенки не отлипает. Нащупывает лежащую на кровати руку Арсения, прижимает ее к губам. — Всё в порядке, Арс. Расскажи мне, что с тобой происходит. Хорошо? — Я не понимаю, о чем ты, — врет тот. По голосу слышно — Арсений всегда приправляет ложь легкими интонациями, дурачка строит. Антон старается не обращать внимания на собственный не спавший стояк, прогоняет остатки сна тем, что сосредотачивается на ворохе мыслей. — Я очень стараюсь, Арс. Это… — Антон замолкает на секунду, пытаясь подобрать нужные слова. Каким бы идиотом он ни был, он же не идиот: понимает, что если ляпнет что-то не то, его парень совсем замкнется. Так что слова «дерьмо» и «ебанина» не подходят. — Это... тяжело. Я хочу быть с тобой. Но ты должен… Но я бы хотел, чтобы ты мне помог. Арсений молчит долго, и Антон просто смотрит на него неподвижного и слушает музыку за стенкой: «Я твой личный ручной кролик. В твоих руках поводок. Лей в сториз. Каждый наш трек про любовь. Я не понял где все твои валентинки, у кого? В твоей школе развалю любого, кто в тебя влюблен…» Антон бы не развалил — зассал бы, конечно. И треков у него нет, и валентинки он Арсению ни разу не дарил, и эта песня вообще не про них. Их первый серьезный разговор проходит под такой дурацкий аккомпанемент. — Не люблю Питер, — тихо начинает Арсений, — и никогда не любил. Здесь много произошло всего… — Он вздыхает и двигается к Антону, утыкается носом ему в грудь. Тот с нежностью обнимает его рукой, по волосам гладит. — Не только Егор. Но и он тоже… В Москве хорошо было. Сначала нет, а потом — да. То ли от перемены мест сумма слагаемых меняется, то ли дело в тебе… А теперь вернулся, и вот. Антон чувствует его дыхание через футболку, а волосы под его пальцами мягкие, как у маленького ребенка — у племяшки такие же. За стенкой грохот и кто-то громко ржет, но Антону почему-то всё равно тепло и уютно. — Можно я спрошу? Про Егора? — аккуратно спрашивает он. — Хорошо, — вздыхает Арсений, выворачивается из объятий и ползет вверх, головой к подушке. Когда он устраивается, они почти касаются носами. — Все думают, что это больная тема, но я не боюсь о нем говорить. — Нет? — Нет. В отношениях с ним не было ничего плохого. Плохо было, когда… Ну, когда его забрали. Слегка подташнивает от этой новости — до Арсения, видимо, по-прежнему не доходит весь пиздец ситуации. Или, может, не было пиздеца? Или был? Антон сам уже запутался. — Да знаю я, — недовольно бурчит Арсений, правильно поняв его недовольное пыхтение. — Педофилия, совращение малолетних, аморально и тэ-дэ. Но… — Он снова молчит, в этот раз дольше, и у Антона пальцы покалывает от желания подстегнуть его. — Но это не он дефектный, не в нем проблема. А во мне. — Арс, что за глупости? Я... — раздраженно начинает он, но Арсений недовольно цокает. — Давай без этого, умоляю. Вот это всё «ты был таким невинной крошкой, а злой дядя тебя выманил на конфетку»… Не было такого. Ты Егора-то видел вообще? В век интернета благами цивилизации не воспользоваться было глупо — поэтому Антон гуглил, конечно. Побоялся у Эда спросить и только ВКонтакте пробивал Егора Булаткина, но там таких оказалось хоть жопой жри, и на двадцатом-тридцатом он бросил это занятие, потому что больше никаких данных у него не было. — Не видел. — Он сам ребенок еще, такой наивный. Красивый очень. Когда он к нам пришел, то вечно тупил и глазами хлопал, и меня понесло. «Егор Николаевич, а что тут…», «Егор Николаевич, а подскажите…». Я сам лез к нему, понимаешь? Со вполне конкретной целью. Мне же не восемь лет было. — Ты… — Антона тошнит сильнее, и он сглатывает, чтобы прогнать подступающую рвоту, она прямо спазмами его дерет. Во рту будто что-то сводит, кисло становится. — Сам его… — Да не думаю, что я именно вот секса хотел. Просто глазки строил, и мы как-то сблизились. Я не помню уже, кто первый начал. Я вообще тот период плохо помню. — Всё равно он не должен был… Даже если у вас были чувства, — Антон сглатывает вновь, кладет руку на тянущий живот. — Он должен был подождать. Это же дичь, Арс. Взрослый мужик, который… — Взрослый мужик. — Арсений закатывает глаза. — Ему двадцать два года было, у нас и десяти лет разницы нет. И… Я тебе скажу кое-что сейчас, ладно? Но ты во мне тогда точно разочаруешься. — Не разочаруюсь, котенок. Это правда. Даже если Арсений по секрету сейчас расскажет, что людей убивал, Антон, скорее всего, подумает, что те сами виноваты. Они опять лежат в тишине, и тошнота постепенно проходит. Антона всё еще в дрожь бросает от осознания того, насколько же восприятие Арсения искажено, это пугает, но он старается не показывать волнение — от него сейчас нужна поддержка. — Об этом никто не знает. — Арсений словно упрашивает его не продолжать разговор, словно Антон после этой фразы должен сказать: «Тогда и мне не стоит, давай просто сосаться». Но Антон, конечно, так не говорит. — А Эд? — тихо спрашивает он, продвигаясь ближе — трется носом о чужой нос. Как там это называется, кошачий поцелуй? Арсений ведь его котенок, даже несмотря на все свои скелеты, на которых и десятка шкафов не хватит. — Ой, ну Эд не считается. — Арсений фыркает и заметно расслабляется. — Ладно, я… Как бы сказать. — Вздох. — Егор был у меня не первым. — Нет? — Нет. Я давно еще был в лагере, ну и… Антону всё это чертовски напоминает извращенный сюжет «Лолиты» — книгу он не читал, но вот описание на Википедии помнит, и ничего, кроме ступора, оно у него не вызвало. Сейчас он испытывает примерно такой же ступор, но не выдает его, лишь прижимая Арсения к себе покрепче. — И, в общем, был там один парень… Он увидел как я… Как дрочу, в смысле. Сказал, что если я ему не сделаю то же самое, то он всем расскажет, что я «дрочила». — Арсений невесело усмехается. За стенкой музыку делают громче — играет что-то про мальчика-жвачку. — И ты испугался, котенок? Как будто кто-то этого не делает… — Знаю-знаю, но мне четырнадцать было. Да и, знаешь, это было страшно, но в то же время… Мне хотелось, что ли. Тот парень мне нравился даже. Думаю, это взаимно было, просто он не знал, как бы подкатить. — Такой себе подкат, конечно. — Конечно, не то что твои. — Арсений тихо смеется и по-детски кусает его за кончик носа, тут же мягко целуя. — В общем, мы это сделали, а потом он стал постоянно это предлагать. И я понял, что это не я там зависимый, а он. Это ощущение… власти над кем-то, понимаешь? — Не очень. Это ведь он тебя шантажировал? — Поначалу. А потом… Как он прибегал ко мне, как упрашивал, как его глаза в тот момент блестели. И потом как он выгибался… Вот почему я говорю, что я дефектный. Мне это нравилось — нравилось чувствовать над кем-то власть. — Ты не дефектный, — повторяет Антон. — Это просто гормоны. Будь у меня возможность с кем-то в четырнадцать переспать, я бы тоже это сделал, наверное… Но я как-то не сталкивался с этим всем. — Мой психолог сказал, что в такой форме выплеснулась моя нужда в контроле. Мои родители тогда разводились… И как-то всё было хуево, меня поэтому в лагерь и отправили. Чтобы не мешался под ногами. Я, наверно, хоть что-то пытался контролировать в своей жизни. — Мне жаль… И ты не виноват. Правда, — Антон гладит его по спине, сует руку под футболку, чтобы чувствовать тепло кожа к коже. — И ничего ужасного ты не сделал. Арсений мягко улыбается и закрывает глаза, словно слишком устал от разговора, а Антон гладит его по спине, подушечками пальцев пересчитывает позвонки, очерчивает острые лопатки в ритм басам из другой комнаты. Он думает: а не потому ли с ним Арсений? Потому что Антон от него зависим, потому что полностью в его власти? Включается «Незабудка», Антону эта песня всегда казалась дурацкой. И когда он уже думает, что Арсений заснул, тот вдруг внезапно шепчет: — Я тебя недостоин. Точно просру всё, что у нас есть. Антон убирает руку и аккуратно укладывает Арсения на спину, нависает сверху. Целует в щеку, в закрытое веко — чувствует дрожь ресниц на губах. — Не просрешь. — Поцелуй в переносицу. — Ты просто постарайся, ладно? И я постараюсь, и тогда всё получится. Арсений ничего не отвечает — молча обнимает за шею. Антон осторожно убирает пластырь с его лица и целует в крошечную ранку, мысленно повторяя присказку про у-собаки-боли-у-кошки-боли. Арсений тихо смеется, не открывая глаз, и ловит его губы. «Ты любишь говорить, что тебя я не люблю. Что любить могут одни девчонки…»