Право на жестокость

От злой судьбы бежать нет сил Хранитель мой, меня спаси!

      Я смотрел на Гавриила и, по крайней мере, он не выглядел обеспокоенным, то есть я не выгляжу так, будто начну вот-вот кидаться стульями. Я и вправду не собирался. Я просто смотрел на него и все вертел эту мысль, и всё не понимал: зачем? У всего есть цели и мотивации. Я могу не думать о них, если мы говорим о Боссе. И вообще о любом другом психически не стабильном (вранье: у них тоже есть цели и мотивации, просто их сложнее понять, потому что, по Вашей точки зрения, они будут алогичны, но на самом деле там тоже есть логика и зачастую более сложная). Но Азирафель?       Я говорю единственную, кажется, цельную мысль в моей голове:       — Он заставил Азирафеля?       — Что? Нет, конечно, — Гавриил усмехнулся. — Ты думаешь, что Азирафеля можно заставить? Серьезно?       Я думал, что он засмеется с минуту на минуту, но он не смеялся.       Лучше бы Азирафеля можно было заставить.       Я вовсе не хотел этого всего знать, но я узнал, и не сказать, что особо доволен теперь. Я бы предпочел в действительности этого не знать, но я из прошлого так не считает. Я из прошлого — этот наркоман-раздолбай, он каким-то образом узнал все намного быстрее, чем я. Удивительно.       Видимо, наркотики, алкоголь и психоз действительно дают мне супер-силу. Это даже и не психоз. Люди не так себя ведут. Возможно, мои действия были не особо логичны или ещё что-то вроде, но я нашел убийц. Поразительно. За четыре дня.       — И что ты думаешь теперь с этим сделать? Ты выглядишь спокойнее, чем в прошлый раз.       — Азирафель не рассказывал тебе про то, что я сделал?       — Мы с ним не общаемся, — Гавриил пожал плечами. — Если у меня нет к нему поручений, то мы можем не видеться по неделе или две. Мне иногда кажется, что если кто-то из нас умрет, то мы узнаем это от других или вообще в день похорон. Что-то такое.       — Ты особо не имеешь близких связей, да?       Он тяжело выдохнул. Посмотрел на меня устало и с «ты издеваешься?». Он сказал:       — Я наркоман, который работает на всех и сразу. Как думаешь, можно ли мне заводить себе близких людей?       Я ощутил себя придурком.       Поразительно. Он всё делал правильно с самого начала. Как бы сильно ты не хотел кого-то, нельзя тянуться к нему, если не хочешь его смерти. Ему, конечно, играть в это чуть лучше и удобнее, потому что ему не нужно, как мне, всем ныть, страдать и чтобы жалели. Не то чтобы мне это нужно именно в таких формах, но мы с Вами уже знаем, как это работает.       — Вы с Азирафелем довольно близки, да?       — Не то чтобы, — я пожал плечами и быстро перевел тему: — так откуда ты все это знаешь?       — Изначально они хотели завербовать меня, потому что я давно работаю на вас. Но у меня и так дел много, а тут ещё и это.       — А какие именно цели у этого?       — Я не углублялся.       — Окей, а Азирафель какими судьбами? — вопросы все роились у меня в голове, и я не успевал их задавать. Но мне было слишком интересно, чтобы я мог поумерить свой пыл.       — Я рассказал ему, что меня хотят приобщить к делу о тебе. Знаешь, мне когда сказали, с кем это связано, я такой: «не-не, ребята, знаете что, я умываю руки, я не собираюсь совать руки в пасть акуле, а потом ныть, что мне их откусили». И я рассказал об этом Азирафелю, что они ищут пособника, но хрена с два они его найдут, пока его имя будет у всех на слуху. И Азирафель такой: «о, правда? какой кошмар». А через неделю я узнаю, что он работает на них. Я уверен, что добровольно, не иначе. Они не давят ни на кого силой среди нас. У нас, ну, ты знаешь...       — Мирный договор, ага, — я кивнул. — Как думаешь, они завязаны на вчерашнем пожаре?       — На вчерашнем что?       — Нет, ничего.       Я покачал головой. Откуда Гавриилу вообще об этом знать?       Только от одной мысли, что это они были причастны к Грете, мои внутренние органы завязались в комок и мне показалось, что меня сейчас стошнит. Я посмотрел на газету, но уже безо всякого интереса, я даже не замечал заголовки и вообще что-либо. Я сидел и пялился на неё, как на пустое место, потому что оно в действительности было таковым. Очень сложно собрать свой мозг, когда он — просто черпак каши.       — Ты связался с Юсуфом, да?       — Мг. Почему ты спрашиваешь? — я поднял взгляд, но всё ещё будто бы находился за пределами этого всего. Было непонятно и сложно. Почему Азирафель согласился на это? Теперь слова о моем подорванном доверии начали обретать смысл, но, по крайней мере, я не собирался подрываться и спрашивать у Азирафеля, что за херня. Мне надо подорваться и спросить то же самое у Босса. Я всё ещё думал о том, что Азирафель не мог сам подписаться на это.       Он в действительности не делал ничего, что могло бы мне навредить, но какой во всем этом смысл? Смешно, Дьявол, это просто смешно.       — Зря ты это. Всё, что делает Юсуф — это вранье, ложь и манипуляции. Я лично стараюсь с ним ничего общего не иметь. Он делает вид, что работает на тебя или ещё на кого-то, но на самом деле — только на себя. Знаешь, чтобы то ни было, попытайся отказаться от ваших дел, потому что платить тебе по-любому придется. А он, насколько помню, малых сумм не берет.       — Стой, подожди, — я помотал головой, когда сквозь шум в виде мыслей об этом все я обрывками смог расслышать его слова и не то чтобы мне они очень понравились. — То есть, он может нихрена не выполнить, но свое возьмет?       — Именно. Он крутой манипулятор. Если он внезапно появился в твоей жизни, то знай — не внезапно. Он знал, когда к тебе прийти. Ты можешь думать, что ты контролируешь ситуацию, но на самом деле контролирует он. И он начал это, когда пришел к тебе. В правильный момент.       Я обомлел.       Я вспомнил, что он пришел в первый день моего отходняка от этого. Когда я остался один и ничего не понимал. Когда собирал обрывки всех воспоминаний (которые не были радужными) и все не знал, что мне делать. Я думал, что он не сможет на меня повлиять, но его психологические манипуляции сработали ещё в тот момент, когда он пришел ко мне.       Когда надел наручники и посадил в машину. Он знал, что я был напуган всем происходящим, а он только запугал сильнее. Ему оставалось только закрыть дверь в клетку, и дальше все пошло своим чередом. Может, он и не ожидал, что я предложу свою жизнь, но он начал свою игру, как только пришел туда. Он знал, в каком состоянии ко мне приходить.       — Вот говнюк, — я посмотрел с истинным ужасом на официантку, когда до меня дошла эта мысль.       — Только не пытайся одурачить его. Хотя, — он посмотрел на небо и откинулся на стуле, перекинув ногу на ногу, — возможно, это и в твоих силах, но жить спокойно потом тебе не дадут.       Я не ответил.       Гороскоп обещал мне успех в делах бизнеса, и я действительно узнал много нового и нужного, но я не могу назвать это успехом. Успех был у того обдолбаного Кроули, и мне хочется вырвать его из временного континуума и заставить всё делать за меня. Он, может, немного более агрессивнее, но пользы от него во всяком случае больше.       — Так что собираешься делать теперь?       — Поехать к Юсуфу и сказать, что он говнюк. Не на его территории, конечно, иначе мне засунут ножку от табуретки в задницу.       — В задницу — это ещё гуманно. Вообще не знаю, где не его территория. Он просто может приехать с конвоем полиции, и тебя схватят. Никто не среагирует, ведь закон всегда честен и справедлив.       — Схватит, а что дальше? Уже им житься спокойно не дадут, если они устранят меня.       — Но это не спасет тебя от возможной смерти. Просто тебе следует быть чуть-чуть осторожнее.       Я усмехнулся и посмотрел на небо. Тучи все сгущались.       — Я умею быть аккуратным. Это хорошо, что он дружит с полицией, но у меня есть пара знакомых в MI5, и не то чтобы они были бы не рады мне помочь. Тем более они кое-что мне задолжали после моей работы в Флоренции.       Гавриил присвистнул.       Никто, конечно, не собирался никого убивать, но вряд ли Юсуф захочет прерывать наш «договор» (который внезапно оказался абсолютно односторонним) просто после нашего разговора, так что... возможно, придется постараться, чтобы вылезти из того говна, в которое я влез.       Надеюсь, Босс не разозлится. Хотя не то чтобы он уже этого не сделал. Я до сих пор не особо понимаю, почему он позволял мне все это делать, если он не доверяет мне.       А, стойте-ка, он же сам говнюк. Да, точно, наверное, мы просто сравнялись, всего-то.       — А если он уже мне предоставил что-то?       — Что-то — это что?       — Человек, который, скорее всего, работал посредником в серии убийств моих близких.       Гавриил усмехнулся, вздернув бровь.       — Проверь его, я уверен, что он, скорее всего, о тебе даже ничего не знает. Юсуф может просто устранить других своих «заказанных» через тебя.       — Вот дерьмо.       Гавриил пожал плечами.       Гороскоп ничего не говорил мне о том, что меня наебут. Хотя, пожалуй, следовало бы прочитать его за тот день, когда Юсуф явился ко мне. Наверняка, там что-то про это было.

***

      Мне надо было к Боссу. Однозначно. А ещё надо было сработаться с Юсуфом, а для этого надо посидеть хер знает сколько времени, чтобы всё устроить, потому что подобное дерьмо занимает не пять минут времени. Даже если я обдолбаюсь, процесс это не ускорит. Думаю, такое не ускоряется под чем бы то ни было.       Я думал, что поеду домой, и я начну все это дерьмо, как мне позвонил Босс. Я тяжело выдохнул и поднял телефон. Честно говоря, ни с ним, ни с Азирафелем разговаривать особо не хотел. Сначала мне надо переварить все это, попытаться накидать хотя бы какое-то количество возможных вариантов, что, как и нахуй, и только потом пытаться с ними разговаривать. Зачем я придумываю что-то, а не сразу спрашиваю? Очевидно, чтобы не психовать касательно того, что их варианты внезапно кажутся мне не очень правдоподобными. На самом деле, так я просто привыкаю к этой мысли, и спустя какое-то время я могу спокойнее её воспринимать.       — Да?       — Какого черты ты меня игнорируешь?       — Я? Я не игнорировал. Вы написали, что нам надо поговорить — я думал, что вы просто изъявили свою нужду, и я мог сам выбрать, когда и...       — Боже, Энтони, заткнись. Ты знаешь, почему я звоню. О, я, кажется, вижу твою машину.       — Слушайте, я не очень в на...       Знаете, как происходит столкновение двух машин? Даже нет, не столкновение, а когда твою машину полноценно сносит другая машина, которая выехала из поворота. Просто, блять, влетает в тебя. Знаете? Я вот тоже не знал до этого момента.       Что-то схожее по ощущениям, когда ночью ты просыпаешься от ощущения того, что ты падешь, только после этого ты сразу отрубаешься. Просто в голове будто выключается свет и перед глазами — тоже.       Этого точно не было в моем гороскопе.       Когда я открываю глаза, когда, вроде как, хотя бы один орган моих чувств приходит в работу, я вижу только разбитое лобовое стекло. Что-то красное перед глазами — мне показалось, что это моя кровь, но ещё я почему-то решил, что, возможно, у меня там что-то в глазном яблоке переебало, и теперь буду видеть так всегда. Но, скорее всего, это лопнувший капилляр.       Голоса и шум. Так много звона в ушах.       Судя по тому, что я все ещё в машине, я очнулся спустя минуту или даже быстрее. Возможно, я даже не отключался. Но не знаю, почему я не запомнил, как моя машина превратилась в это. Я с трудом повернул голову вправо, заметив Tesla, которая превратила мой багажник и вообще большую часть машины в груду металла.       Голова кружилась, дышалось с трудом. Жутко тошнило, а рубашка прилипала к спине.       Шум в ушах звенел такой, что я даже не слышал голоса людей и был ли они вообще. Я заметил мигалки скорой. Значит, я все-таки вырубился       Я решил, что мне надо выйти.       Я не помню, как я открыл дверь, возможно, она просто сама открылась, но едва вышел из машины, как тут же чуть не повалился. Я посмотрел на свои руки. Рукав пиджака был в крови. Я коснулся лица. На пальцах осталась кровь. Щека? Лоб? Голова? Глаз?       Я поднял голову. Куча людей. Полиция и скорая. Я ничего не понимал. Тошнило. Как же сильно тошнило. Я повернул голову к Tesla и заметил, что салон пустой. Этот сукин сын сбежал. Просто сбежал.       Меня крепко взяли за плечо, и я с трудом поднял голову. Я обратил внимание, что всё это время опирался о крышу своей машины. Иначе бы я не смог устоять. Как же блядски сильно кружилась голова. Я не мог даже стоять.       Лицо передо мной имело, по крайне мере, ну, человеческое, блять, лицо. Я не знал, кто это, но знал, что не полиция. Я видел, как открылась дверь скорой. Я оттолкнул этого кого-то и поплелся куда-то вперед. Меня просто тошнило, и я не хотел, чтобы меня прополоскало прямо пред толпой. Удивительно, как странно работает сознание в ситуациях, когда оно должно было вообще нахрен выключиться.       Ко мне кто-то подошел из скорой. Я дернул плечом. Прошел вперед. Подошел к углу здания, там, где стояли мусорки. И меня стошнило. Я сощурил глаза. Вниз капала кровь. Я снова посмотрел на свою руку и выпрямился. Меня шатало, я не слышал ничего, кроме звона в ушах.       Развернувшись, я снова увидел этого мужика. И снова белые халаты. Издали были видны офицеры полиции. Я не видел их лиц, я видел только маски. Абсолютно мыльные размазанные маски. Меня не держало на ногах, и этот мужик, держа меня за плечи, что-то говорил скорой. Потом меня куда-то потащили, и я снова вырубился. Видимо, мой организм разбудил меня просто для того, чтобы меня вырвало.

***

      Когда ты просыпаешься после какой-либо травмы, ты в миг понимаешь, что всё твое утреннее похмелье — лютая херня. Это что-то похоже на отходняк от наркотиков. Тебя снова тошнит, снова болит голова, снова твое тело живет отдельно от тебя. Ты хочешь пошевелить рукой, но твоё тело показывает тебе средний палец. И даже не буквально, потому что рука по-прежнему не шевелится.       Я смог открыть глаз и с радостью для себя обнаружил, что нет никакого шума, нет звона. Была мертвая тишина. Секунда, и я уже боюсь того, что я оглох. Я услышал шум за дверьми — кто-то провозил каталку — и тут же расслабился.       Я не знал, плывет ли у меня все перед глазами, потому что потолок был идеально-белый. Просто белый лист бумаги. Как будто лежишь в психушке, честно говоря. Не то чтобы я лежал хоть раз в психушке, но все, наверное, там так и есть.       Я дернул плечом. И оно дернулось. Пошевелил пальцами. Они пошевелились. Я решил, что мне надо встать. С трудом я оперся на кровать, все ещё не различая перед собой ничего, кроме белого, и ощутил жуткую боль, которая трезвонила у меня в башке. Но всё-таки я сел. Из руки торчала игла от капельницы, пахло стерильно и таблетками. Пахло мерзко.       Я опустил голову, глядя на пол, а после моё зрение все-таки решило начать работать нормально, и я заметил чьи-то туфли. Я поднял голову. И, наверное, будь бы я в нормальном состоянии, удивился бы, но я не мог. Я даже бровью повести не мог, так что я просто с абсолютным равнодушием пялился на Босса.       Почему-то первый вопрос, который пришел в мою ужасно болящую голову, не отличался ни умом, ни сообразительностью. Я спросил:       — Это вы в меня врезались?       Он вздернул бровь. Однако, его взгляд вообще не изменился. Он оставался таким же безразлично-спокойным. Потому что ему всегда спокойно и всегда все безразлично. Либо он притворился, будто бы оно было так. Никто не знал. Никто не хотел знать.       — И как давно ты видел меня на Tesla?       — Я бы предпочел вообще вас не видеть, — выдохнул я, потерев лицо ладонями, обнаружив, что большая часть по-прежнему в бинтах. Я посмотрел на свои руки. По-прежнему перемотаны и в пластырях. Я не знаю, с чего я решил, что они исчезнут.       Потом мой мозг принял ещё одну тупую идею: встать и уйти.       Я решил, что это крутая мысль (спойлер: нет, не крутая), но я встал. Босс следил за этим и ничего не говорил. Наверное потому, что у него в голове были, блять, мозги, а не куча дерьма, поэтому он понимал, что все, что я делаю — это просто бессмысленное брыкание рыбы на суше. Я выдернул иглу, сделал шаг вперед. Остановился. И сел обратно. Босс усмехнулся.       Меня снова затошнило, я осознал, что я не дойду до мойки (а если дойду, то скорее всего, забью её к чертям, а дверь в туалет мой замыленный взгляд найти так и не смог), поэтому я сел обратно, и меня чудом перестало штормить. Я уставился в пол.       И снова лег, потому что голова опять начала кружиться. Но точно не тошнило. Хотя бы не тошнило. Я зарылся одной рукой в волосы, нащупав бинты. О, дерьмо. Провел пальцами вниз, и снова бинты на щеке. Там, где были пластыри. Я так полагаю, я просто разодрал там кожу к херам.       — Это паранойя, или это похоже на то, что в меня и вправду специально врезались? — спросил я, обессилено убрав руку.       Послышался выдох. Через несколько секунд край кровати прогнулся. Я чуть повернул голову, уставившись на лицо моего Босса. Он потянулся к игле капельницы, и, что-то нащупав на моей руке, установил на её законное место.       — Это тебе нужно сейчас, — он убрал руку, а я все продолжал пялиться на него. И он продолжил: — та машина, там никого не было. Я видел, как тебя и твою машину снесли к обочине. Честно, я даже испугался. Я сидел в машине, и все ждал, как кто-нибудь вылезет из той машины, но никого не было. Машина была на автопилоте. Так что да, это не паранойя, из тебя хотели выбить мозги и органы. Но всё обошлось сотрясением мозга, — он пожал плечами и перекинул ногу на ногу. — Ты вообще легко отделался. Врач сказал, что ничего серьезного. Если тебя это успокоит, я попросил полицию проверить машину, снять все возможные улики.       Я молчал. И все смотрел на него.       — Думаете, кто-то хотел меня убить?       — Тебя пытались убить ещё там, в Лос-Анджелесе. Анафема рассказала мне о дозе, что тебе дали. Она могла бы тебя убить. Но, — он развел руками, — почему-то этого не сделала, и более того, к утру ты, видимо, очнулся. Возможно, это те люди, которые убили твоих близких.       — Я думал, у них другие цели, — я посмотрел в стену. Изображение уже стабилизировалось. Не тошнило и не кружилась голова. — Думал, что они хотят сместить меня с моего места или типа того. Хотят, чтобы вы начали во мне сомневаться, и у них это полу..       — Почему ты так думаешь? — перебил меня он и, наконец, посмотрел на меня. Его взгляд нарочито спокойный не отражал и капельки интереса ко всему этому, будто бы он знал все это заранее. Но я почему-то не верил ему. Не верил его равнодушию. Он пытался меня обмануть. Так же, как и я это делаю постоянно.       — Фотографии, что они вам отправляли. Ясно же, они хотели подорвать ваше доверие ко мне. Вы ведь и вправду... — я замолчал, когда он покачал головой.       — Лигур говорил, что Хастур что-то сказал тебе про это. Я перестал отправлять тебя на серьезные задания, потому что, во-первых, у нас нет сейчас таких заказов, во-вторых, потому что я с самого начала понял, что после Лос-Анджелеса ты не в себе. Ты будешь отрицать? Что это было не безопасно позволить тебе в таком состоянии идти работать? Ты видишь врагов там, где их нет, и товарищей среди тех, кто...       — Так люди, которые убивали всех тех, с кем у меня было хоть что-то — не враги? Тогда кто?       Босс застопорился. Он смотрел на меня в упор, а после тяжело выдохнул, покачав головой.       — Не очень хочется повторять этот диалог вновь.       — Не повторяйте, — я пожал плечами ровно настолько, насколько мог.       Затянулась пауза. Я хотел бы посмотреть в окно, но оно было за моей кроватью. Палата была очень хорошая и, видно, дорогая. Я не обратил на это должного внимания. На самом деле, за время того, сколько раз мне приходилось бывать в больницах, я был в абсолютно разных палатах. В Лондоне, конечно, чаще всего я оказывался в таких, но в других странах это могла быть обычная двухместная палата.       Я шморгнул носом.       — Ты ведь понимаешь, что мы делали это не просто так?       — Наверное. Я не знаю. Вам помогал Азирафель, так что, наверное, у этого есть какой-то более-менее нормальный смысл, который не будет похож на кучу дерьма.       Он тяжело выдохнул и нажал на глаза. Я так ему завидовал, что у него было абсолютно чистое лицо и оба глаза. Когда-нибудь с меня снимут все это дерьмо, а сейчас я просто гребаная мумия, которую тошнит каждый раз, когда она пытается встать.       — Я не слежу за тем, кого он решает убирать.       — Он? То есть вы сами ничего не..       — Не делаю, да. У меня и так много работы. Я не жалуюсь, потому что с самого начала знал, на что подписывался, когда решил привлечь тебя сюда. Мы все знали, что под алкоголем ты немного, ну... непрофессионален.       Я тяжело выдохнул. Мне показалось, что я сейчас услышу более вежливую речь того, что мне говорил Юсуф, но вместо этого он сказал:       — Мы начали это, потому что ты оставлял за собой след. Как правило эти девушки могли догадывается о том, кто ты. Мы не убивали всех. Только тех, кто мог навредить твоей работе или репутации. Ты знаешь, нам нельзя, чтобы в других городах ненужные люди поняли, кто к ним заходил в гости.       — И как вы это выяснили?       — Раньше через Альфреда, — он пожал плечами.       — То есть вы постоянно за мной следили? Камеры в моем доме — это вы имели к ним доступ, да?       Он не ответил.       Я и не нуждался в его ответах. Всё и так было понятно. Всё было слишком явно, но у меня не было сил злиться. Он говорил, вроде, понятые вещи, но они все равно были неприятными.       — Знаешь, как бы то ни было, твоя работа всегда поражала нас. Поэтому мы делали это. Заметали за тобой следы и никогда бы не стали на тебя налегать за что бы то ни было. Когда дело не касалось наркотиков и алкоголя ты удивительно чисто и хорошо работал. Да и под наркотиками тоже. Но когда дело выходит за работу, это все обретает совершенно другой смысл. Никто никогда не предъявлял тебе ничего, потому что, что бы ты не думал о себе, ты хорошо работал. По большей степени из-за твоего желания идти до последнего. Ты в этом плане будто бы напрочь лишен инстинкта самосохранения, но, кажется, именно это помогает тебе. Я всегда ценил тебя как сотрудника, несмотря на эти проблемы. Пользы от тебя в любом случае было больше.       Я не ответил. Я не нуждался в этом монологе и в его оправданиях. Мне не нужно было ничего из всего этого. Я просто не понимал, почему Азирафель вызвался заниматься этим. Почему он решил, что это будет правильно? Чем он руководствовался, когда выбирал людей?       Как Азирафель мог убивать людей, которые, в общем-то, ни в чем не виноваты? Лишь косвенно, но все же. Как он проводил этот отбор, как все понимал? Черт возьми, я ничего не понимал, и мне так ничего не хочется спрашивать у Азирафеля.       Я понимал, что Босс нихрена об этом всём не знает. Он всегда это делает: находит посредника и работает через него. Он редко вмешивается в дела, которые не вылазят на главный уровень. Всё, что творится под крышей этого якобы здравомыслия — он никогда сюда не лез, потому что всегда полагался на тех, кого выбирал. Его выбор, впрочем, ни разу не был неправильным.       Поэтому меня вдвойне пугало, что он выбрал Азирафеля. Это не могло быть правдой.       Он сам вызывался, да, конечно, но если бы он не подходил, Босс бы его и не взял.       В моей голове не укладывалось, что Азирафель, человек, который против убийств женщин и вообще убийств невиновных, занимался этим.       Разве это совпадало с тем образом, что он показывал мне?       Обман был действительно в нем. Не в тех словах, что он говорил, не в тех действиях, что он совершал. Изначально, он — обман. По своей сути, та личина, что он показывал мне и то, что было на самом деле.       Я всегда об этом догадывался, но я предпочитал не думать о масштабах. Эти масштабы близки к моим в плане бесчеловечности. Мне не верилось.       — Кроули? Ты в порядке? — он щелкнул пальцами, и я перевел взгляд на него.       — Да, — я отвернулся к стене. Я абсолютно точно был в порядке. И этот порядок мне совершенно точно не нравился.       Какое-то время мы молчали. Я не понимал, почему он не уходил. Возможно, был удивлен, что я так быстро замолчал? Наверное, в прошлый раз я был более разговорчивый.       Чем больше я лежал под его взглядом, под молчанием, тем больше слов мне хотелось сказать. На самом деле, несмотря на раскрытую мне тайну, сейчас он мне казался единственным человеком, кто смог бы понять. Не считая Анафемы, конечно же. Наверное, поэтому я сказал то, что сказал.       — Хотя, знаете, я просто залез в кучу дерьма. И... можно с вами поговорить? Как человек с человеком? — я повернулся к нему и он удивленно приподнял брови.       — Я всегда с тобой так разговариваю.       Я тяжело выдохнул и снова попытался сесть. Босс чуть отсел, чтобы было место и посмотрел мне в лицо. Я уставился в пол и чуть сощурился, пытаясь понять, стошнит меня или нет. Вроде нет. Но, в любом случае, я уже меньшее всего волновался о том, стошнит меня или нет.       — Я нихрена не понимаю.       Почему-то он кивнул. Понимающе. Будто бы он тоже нихрена не понимал (скорее всего, так оно было).       — Я же был в ярости в прошлый раз, да? Лигур сказал, что я довел вас три раза за сутки? Что за второй? Или первый.       — Первый, — он кивнул, почесал затылок и тяжело выдохнул. — Ну, ты пришел ко мне. В мой офис. И начал выяснять отношения. Не то чтобы ты не слушал, но...       — Но я не слушал.       — Ага.       — Вам не кажется, что это немного не честно? Почему вы мне просто не сказали: «Кроули, ты делаешь хуйню, будь аккуратнее перед тем, как доставать член».       Он скептически на меня посмотрел, вздернув бровь. Сейчас я разглядел, насколько уставшим у него было лицо. На самом деле, я впервые сидел к нему настолько близко. Морщины, синяки под глазами, абсолютно потухший взгляд. Его взгляд был не безразличным. Он был уставшим.       Мы никогда не думаем о том, что люди, окружающие нас, имеют чувства и кончавшуюся энергию. Я постарался об этом не думать так или иначе.       — Подумай сам, как бы ты отреагировал. Я давно заметил, что у тебя сильно колеблется самооценка и отношение к своей работе. Я знаю, это из-за болезней. Проблемы с самооценкой у большинства психически больных. Так вот, не имело смысла, на какую стадию я бы попал, заявив такое. Ты либо бы пошел в разнос, либо бы принял это в штыки. У тебя же нет среднего. Ты либо яро отрицаешь, либо принимаешь очень близко для себя. Я же говорю: ты феноменально правильно работаешь, но когда дело касается чего-то вне её — все, пишите письма мелким почерком, будто другой человек. Мне легче было следить за тобой, чтобы не допустить проблем.       Я кивнул. Он звучал здраво, хоть и как человек, который предпочитает сложные пути решения проблем. Возможно, это и было правильно в моем случае. Мне всегда было сложно дать оценку себе со стороны. Она вряд ли хоть когда-то была верной. Я не имел константы. Когда нет правды — нельзя и ошибиться. Но и нельзя оказаться правым.       В общем-то, мы оба, наверное, сейчас не правы.       — Просто... мне кажется, убивали тех, с которыми все было под контролем.       — Это у Азирафеля спрашивай. Я ничего не знаю. Я ему доверяю, — он пожал плечами.       — А Грета?       — Кто?       — Вчера был пожар. И, мне кажется, это было запланированное покушение.       — Вряд ли это наша работа, — он пожал плечами, — после твоей истерики Азирафель попросил перерыв. Так что он не работал.       — Перерыв?       — Ага. Я не спрашивал, что не так, но догадывался, что если ты мне устроил шоу, то ему — тем более. Ты таким ширнувшимся был, пиздец. Вообще будто не от мира сего.       — И как я вас довел?       Он не ответил. Посмотрел куда-то в сторону. Я не знаю, хотел ли он мне соврать или нет, но я никуда не спешил. Голова болела. Я старался не поворачивать резко голову, потому что иначе она начинала кружится.       — Ну, во-первых, сказал, что уходишь от нас. Потом сказал: «вы знаете, что это значит».       — О, нет-нет, — я устало застонал, потерев щеку ладонью (единственное место, которое почему-то не начало откликаться бешеной болью, хотя ладонь сама по себе немного болела).       — Ага, я догадывался, что у тебя что-то такое есть, но тогда я просто сидел: «о, черт, я не могу его убить, но и не могу позволить, чтобы он это сделал». Я понадеялся, что ты придешь в себя и успокоишься. Но всё сложилось ещё лучше. Ты всё забыл.       Я грустно усмехнулся, аккуратно кивнув.       Если Вам интересно, о чем он — скорее всего, я рассказал ему о своем «пути отступления». Как Вы знаете, моя биография полна пятен паранойи, подозрений и недоверия. В общем, однажды, я решил, что меня могут убрать. Они. Поэтому я составил систему. В закодированный файл я впихнул кое-какую довольно личную информацию о нашей организации, и если она вскроется — все пойдет крахом. Ну, не то чтобы все и реально крахом, но разгребать бы это Боссу пришлось вплоть до того, что этим бы его дети занимались. Или даже внуки.       Так вот, этот файл. Раз в полгода я продлеваю его, чтобы он никуда не улетел в сеть. Если однажды я его не продлю (в случае смерти, конечно же), тогда он разошлется на почту нужным людям (и моему Боссу). Отвечая на вопрос: что будет, если меня убьют не они. Я договорился со своим нотариусом, что в нашем завещании (в котором все отходит государству, к слову), что он предоставит ему код уничтожения этой херни моему Боссу. У меня был независимый человек во всей этой конторе, который бы в случае чего, смог бы разобраться, от чьих рук у меня была смерти.       Так что все честно.       Я просто перестраховался, чтобы оставить след после себя. Вот о чем я говорил, когда упоминал то, что даже после смерти у них не будет покоя.       — Ладно. Почему даже в той ситуации вы подумали, что меня нельзя убивать? Не нельзя. Нужно было.       — Ты был обдолбанным, и в любом случае не стал бы это делать прямо тогда. Я решил выждать время, и...       — И если бы ничего не поменялось, то вы...       — Да. У меня бы не было другого выбора.       Снова затянулась пауза. Я не обвинял его в таком решении. Оно было правильным. Ты всегда должен ставить работу выше любых личных отношений. А тем более когда поднят настолько высокий риск. Если бы он не пришел к такому выводу, то я бы посчитал его идиотом.       Мне казалось, что даже если бы я все помнил, то едва ли реально бы стал это делать. Это было бы нечестно. Не равносильно. Плюс ко всему, в общем-то, проблема была не в Боссе.       Проблема была в Азирафеле.       Я не переношу ответственность, я просто говорю о том, что, так или иначе, вся работа на нем. На самом деле, мне все равно на работу. Я не понимал его мотивов сокрытия этого от меня. Я не понимал, как он мог делать все это, если...       Я тяжело выдохнул. Я не понимал, но не более. Злость? Агрессия? Ярость? Нет, ничего. Казалось, что в последние пару суток все мои эмоции были абсолютно поверхностны. И об этом говорила Анафема.       Если тебе грустно два часа, это не значит, что у тебя депрессия.       Если тебе радостно два часа, это не значит, что ты в действительности что-то чувствуешь. Это лишь налет нормальности. То, на что я бы мог быть способен.       — А что за второй раз?       Он видимо напрягся и сморщился, будто бы ему было неприятно об этом вспоминать. Я вскинул бровь и повернулся к нему, пытаясь выследить реакцию. Чуть помедлив, он сказал:       — Ты после того, как ушел от меня, пошел же хер знает куда. Мне пришлось попросить своих людей за тобой приглядеть. Ты знаешь, что ты устроил бойню?       Я медленно кивнул. Я догадывался, что пойдет дальше, и я не хотел этого слышать. Нет-нет, это же тупо. Но на выдохе я спросил:       — Они пытались меня успокоить, и я убил их, да?       — Ага. Я разозлился сильно, сам подскочил, думал, придушу тебя. Смог тебя выследить. Слава Дьяволу, блять, слава Богу и всем слава, что ты не запирал дверь. Я нашел тебя с перерезанными руками в ванне. Я не помню, как все было дальше, как в тумане. Помню первую секунду. Смотрю на тебя почти мертвого, и у меня сердце даже не бьется, я не дышу, спина тут же вспотела. Я думал меня вырвет. Дальше на автомате, наверное, все делал. Чем-то руки тебе перетянул, перевязал, завез в больницу. А ты ещё и в себя умудрился прийти. Это был пиздец, что ты устроил. Кричал что-то, не знал своего имени, не узнавал меня, что-то про отца было... Не помню. Мне тогда успокоительного какого-то дикого дали. Тебе тоже. Зашили тебе руку. Я наверное где-то с час просто потом сидел возле тебя и пялился. Пытался все увиденное переварить. Я никогда подобного не видел. Нет, ну в фильмах — да. А в живую это дико было пиздец. Тем более видеть не левого человека, а тебя. Бешеного, сумасшедшего, с перерезанными руками. То кричащего, то рыдающего. Мне сначала страшно было, потом жалко, а потом вообще никак. Просто час сидел и пялился. С трудом в себя пришел. Напугал ты меня дико.       Я молча пялился куда-то вперед. Мне на секунду поплохело от услышанного. От того, что Босс реально меня спас. Что он испугался. Что он вел себя как гребаный отец. Это и грело, и пугало. Я что-то пытался начать говорить бледными губами, как он сказал:       — Не надо. Не хочу об этом разговорить и вспоминать. Ты жив и это главное. Но мне кажется, что я схожу с ума. Всё слишком быстро. Недавно я ждал, пока тебя откачают, а сейчас сижу в твоей палате после того, как на тебя совершили покушение. Это страшно. Блять, просто страшно.       — Как думаете, у них может получиться?       — Я в это не верю. Ты слишком живучий ублюдок для кого бы то ни было. Ты даже сам себя убить не можешь. Значит, это кому-то надо. Чтобы ты жил.       — Вам? Это нужно вам?       — Мне в том числе.       Он даже не догадывался о том, насколько он был прав, когда говорил про то, что я даже сам себя убить не могу. Все мои попытки суицида. Я ведь до сих пор жив.       — Простите. Я, кажется, совершенно не окупаюсь вам.       — Брось, — махнул он рукой. После этого диалога он показался мне встревоженным всеми этими мыслями. — Как ты себя-то чувствуешь после всего?       Я криво улыбнулся, посмотрев ему в глаза.       — Ещё хуже, чем обычно.       — Лигур рассказал мне, — внезапно сказал Босс, а мне даже не пришлось спрашивать, о чем. Я все прекрасно понимал. — Об этом я хотел поговорить с тобой.       — Вы хотели меня отговорить?       — Это бесполезно, — он покачал головой. — Я бы не смог. Никто бы не смог, кроме тебя самого.       — Тогда какой в этом диалоге был смысл? Я просто... черт, понимаете, я думал, я пришел к этому, когда понял, что Азирафель меня кинул. Там, не важно, я все перепутал и пришел к тому, что он меня кинул. И вот, я осознал это и подумал: хм, самое время умереть. И я так легко принял эту мысль, типа, ну, как будто выбрал, какой кофе я хочу. Я думал причина была в этом, но...       — Но причина не была в этом. Причина никогда не была в этом. Суицид это всегда накопленный эффект. Ты ходишь с этим всегда. Спишь с этим. Ешь с этим. Пьешь с этим. А потом просто одна капля, и ты просто принимаешь это. Никакое событие не является причиной, оно — просто последняя капля. Ничего более.       — Да, наверное, поэтому... Поэтому, когда мы помирились с ним, я такой: «фух, ну все, я не хочу умирать». Но я просыпаюсь утром, и мне так пусто, так тошно от всего этого. От Юсуфа, от убийств, от алкоголя, от нарко... Нет, от них не тошно. И вот я понял утром, что ничего не изменилось. Я сказал Анафеме, что не думаю о смерти, но она...       — Не поверила?       — Скорее всего, — я кивнул, и я хотел заткнуться, но я не мог. Слова лились из меня, как будто это была какая-то словесная истерика. Я думал о том, что это и было ею. — Мы поговорили, и она сказала, что из-за... в общем, из-за всего, для меня это типа нормально. Я пытаюсь привлечь чье-то внимание. Пытаюсь получить сочувствие. И, знаете, я с этим согласен. Проблема в том, что до меня это доходит только спустя время. В сам момент я этого не осознаю. Откуда мне знать, что сейчас я действительно думаю о своей смерти, а не хочу выдавить из вас жалость? Я пойму это только когда вы уйдете, а я останусь с чувством удовлетворения. И это касается не только суицида. Любых чувств. Я вижу Азирафеля — и я рад, что все хорошо. Но я просыпаюсь утром, и мне абсолютно все равно. Просто срать. Ни одного гребаного чувства. А когда я пришел к мысли о своей смерти? Думаете, меня хоть сколько на самом деле волновали чувства других? Нет, я жалел себя из-за ответственности. Из-за понимания, что она должна быть. Я просто... будто в моей голове два человека. И они никак не могут ужиться.       Я выдохнул и посмотрел снова в сторону.       — Я понятия не имею, что чувствую. Ни чувств, ни эмоций. Просто понимание действий. Будто перегорел.       — Ты пьешь таблетки? — внезапно спросил мой Босс.       — О, черт, — я опомнился, тяжело выдохнув,— я забил на них.       — И сколько ты их уже не пил?       — Почти неделю.       — И потом ты удивляешься, что ты не можешь понять, что ты чувствуешь, а что нет? Слушай, у меня нет такой обширной практики, как у Анафемы, да и вряд ли бы я хотел её иметь, мне и вас хватает, но в твоем случае и не такое накрыть может, когда отказываешься от таблеток. Они не лечат тебя, они просто помогают тебе чувствовать себя лучше. Нет ничего, что может вылечить тебя от симптомов психопатии или социопатии, но я уверен, что то, что выписывает тебе Анафема, плюс её сеансы, помогали тебе быть более-менее адаптированным. А сейчас?       — А сейчас я неделю ничего не пью, не хожу к ней и почти половину этого времени сидел на наркоте.       Я тяжело выдохнул. Босс пожал плечами.       Так это всегда было. Когда я плотнее всего сидел на наркотиках — тогда меня и накрывает желание сдохнуть. Или попытки.       — То, что ты сейчас чувствуешь — это твоё базовое состояние со всеми твоими болезнями.       — Мне оно даже почти нравится, — я пожал плечами. Заметив его взгляд, добавил: — так спокойнее. Почти ничего не тревожит и не волнует. Ощущение, будто у тебя ничего нет. А... Не смотрите так, у меня и вправду ничего нет. Сейчас.       Я сказал это и замолчал. Вот поэтому мне так легко. Ведь по сути у меня никого не было. Сестра и родители мертвы, моё отношение к Азирафелю я по-прежнему не собрал из кусков. Вот почему так спокойно. Не только потому что я не пью таблетки. Не только потому что моя социопатия и психопатичность огородили меня от всего.       Проблема в том, что никого не осталось.       Поэтому они пытаются устранить меня.       — Поэтому, может, я и предложил свою жизнь.       — И как думаешь вылезать? И думаешь ли?       — У меня был план, — я посмотрел на свои ладони. Сжал их и мои руки заболели. — Но я не знаю. А что мне делать дальше? Работать как прежде?       — А чем плохо?       — Раньше был хоть какой-то смысл. Типа, я ходил злой всю работу, нервный, а потом ждал встречи с нужным мне человеком. Теперь этого человека нет. Точнее, есть, но я не могу сказать, что это мне теперь нужно. Что я этого хочу. Я не знаю. Я запутался.       Тяжело выдохнув, я опустил голову и она закружилась.       Я даже не вздрогнул, когда Босс положил ладонь на мое плечо, едва сжав и потрепав. Я слабо улыбнулся со смешком и кивнул. Да, надо держаться. Наверное, так бы я подумал, если бы мог думать.       Но я не мог.       Цикличность моих мыслей не давала мне покоя. О том, что все, наконец, было сделано. Что ничего не осталось.       Только налет чувств, который никогда не держится больше нескольких часов.       Я даже понадеялся, что, может быть, вместе со всем этим уйдут на совсем панические атаки, депрессия и паранойя. Но это было слишком наивно с моей стороны.       — Подумай об этом позже. Когда снова начнешь пить таблетки и проведешь пару сеансов с Анафемой. Тебе здесь лежать еще минимум дня четыре, так что у тебя есть вре...       — Я не уверен, что оно мне нужно. В самом деле. Не уверен. Таблетки и Анафема — это просто попытки избежать естественный отбор. Медицина всегда была против него. И я знаю, что я не в десятом веке, что у меня есть деньги, а значит — возможности. Современный естественный отбор строится на деньгах и на умении их удержать. Имея деньги ты купишь себе новые органы и даже новое сердце. Но, типа, а что дальше? — я посмотрел на него. Я не знал, давлю ли я на жалость или действительно так думаю. Я знать не знал. — Возможно, у меня галлюцинации из-за депрессии были. Надо подождать ещё где-то с неделю, чтобы понять, было ли это только из-за наркотика, или из-за моей головы. Если у меня они будут реально? А даже если и нет? Я пошлю Юсуфа на хер, убью этих ублюдков, и все. Не останется ни одной гребаной цели. Я могу пить таблетки, чтобы снова ощущать свою потребность в своем близком человеке. А знаете, что это будет по отношению к нему? Обманом. Мне никогда не нужно было чужое счастье. Мне нужно, чтобы обо мне заботились, жалели и уделяли внимание. Вся моя любовь — чепуха. Нет никакой любви. Я просто хочу добрать родительское внимание и заботу. И я никогда не переборю этот гештальт. Ничего его не переборет. Я и так всю жизнь только и делал, что страдал от страха из-за моего отца, а дальше что? Продолжать бояться этого и пытаться вытянуть из каждого побольше жалости? Я даже сейчас этим занимаюсь, черт возьми.       Я глубоко вдохнул, когда понял, что начал говорить на одном дыхании. Босс смотрел на меня, и все так же был уставшим, и все так же безразличным, и вряд ли он знал, что сказать. Потому что не было верных слов. В любом случае, я в них и не нуждался. Не сейчас. Наверное.       На самом деле, я не знал.       — Ты говоришь как типичный человек с депрессией. Это тоже лечится. Если относиться к этому как к естественному отбору, то он всегда строился на уме и силе. Сам думай, сильный ты или нет, умный или нет, раз ты так долго был среди нас. Раз я решил, что мне есть смысл тебя терпеть.       — Ну вот. Вот оно.       — Что?       — Простая жалость и внимание. Вот чего я хотел. Вы говорите, и мне становится спокойнее, что я смог добиться своего. Понимаете? Это бесполезно.       — Ты просто запутался, Тони. Просто отдохни, а потом подумай над этим. Я попрошу Анафему, чтобы она приехала. Сам подумай: ты четыре дня жрал только наркоту и алкоголь, после этого ничего не помнил и не пил лекарства, потом получил сотрясение мозга. Подумай, в каком состоянии твой организм. Дай себе отдохнуть. Умереть ты всегда успеешь.       Я кивнул. В любом случае, в больнице умереть будет проблематично.       Он снова потрепал меня по плечу и встал. Он сказал:       — Телефон, кошелек лежат у тебя в тумбе. Я взял их из машины. Павербанк тоже. И ну, ты понимаешь, она больше не... Короче, собирать её бессмысленно. Выспись. Сегодня у тебя, надеюсь, больше нет посетителей?       — Нет.       — И без глупостей, ладно?       — Без глупостей, — тише нужного сказал я.       — По тебе видно, что ты... Ну, знаешь, будто это не ты. Даже когда у тебя родители умерли, ты ведь был нормальным. Бухал, конечно, месяц, и не слезал с кокаина. Не спал и не ел почти, но нормальный. Сдохнуть, вроде, не пытался. Не пытался же, нет?       — Нет, — почти честно ответил я. Сдохнуть я пытался после, когда начался отходняк.       — Ну вот. Ты никогда особо себя не жалел, если так подумать. Ну, выпендривался бывало, бухал много, но такого не было. Тебе просто нужна перезагрузка. Сейчас всем от тебя что-то да надо, плюс твой деструктивный образ жизни. Возьми себе перерыв и слушай рекомендации врача.       — Вы просто плохо меня знали. Я всегда таким был. Ныл, страдал и снова ныл. Нет оправданий для этого всего. Я давно уже должен был пережить все свои травмы, но вместо этого подсел на наркоту и чудом не сдох.       — Может, знал плохо, но я видел твою работу. Косяки стали появляться недавно. Отдохни, ладно?       — Ага.       Он улыбнулся (реально улыбнулся, так, что мне захотелось провалиться сквозь землю) и ушел. Я лег на кровать и уставился в стенку. Ни одной гребаной эмоции. Ничего.       Только их налеты. Только последствия. Ничего реально.       Иллюзия того, что я могу чувствовать.       Я закрыл глаза.       Всё было смутно и непонятно. Я всю свою жизнь все ждал, когда, наконец, все будет хорошо. Я не мог представить, что хорошо — это просыпаться от кошмаров, это пить обезбол стопками каждый час, это сидеть на наркотиках, это ловить панические атаки, это ползти с места с продырявленной ногой, но иметь возможность увидеть утром Азирафеля. Я не знал, что счастье это с трудом дышать, это видеть галлюцинации, это впадать в ужас от вида битого стекла, но в итоге приходить домой, где тебя обнимает ещё живая мать.       Я не знал, что счастье — это сломанный разум под гнетом психических болезней, это неправильное ощущений эмоций, это боль, от которой ты блюешь в первом попавшемся туалете, но по итогу чувствовать хоть что-то к Азирафелю.       Нет входов, нет выходов.       Откуда мне было знать, что мое прекрасное далеко уже давно позади, а теперь есть только я и недопонимание всего происходящего?       Требую я жалости или внимания?       Хочу спасения или смерти?       и разве это не одно и тоже?       В конце концов, я заснул.

***

      Я навестил Грету, потому что она была в одной со мной больнице. Она была очень уставшей и даже не могла коснуться участков обожженный кожи, но, по крайней мере, она была живой. Она рассказала мне, что в тот день охранник, который был у неё буквально сутки, внезапно получил отравление, и его увезли на скорой. Тем же вечером случилось это. Она не заметила следов взлома, а потом её просто огрели чем-то по голове. Она мыла посуду и слушала музыку, когда это произошло.       К ней никто не приходил из полиции, и мне пришлось самому позаботиться о том, чтобы узнали, в каком состоянии дом.       На следующий день пришла Анафема. И достала из сумки целую гору гребаных таблеток. Каких-то новых, каких-то старых. Босс пересказал ей, наверное, точь в точь наш диалог.       Она сказала, что это нормально: скачки настроения и постоянное изменение собственных желаний и чувств. Сказала, что это все ещё может быть отходником после психоза. Сказала, что нужно больше времени, чтобы понять, потому что реакции организма и психики может длиться неделю или больше.       Но она все ещё говорила о том, что не было похоже на то, будто я и вправду решил умереть.       Я и не собирался этого делать прямо сейчас. Скорее, я рассматривал это как некую долгосрочною перспективу, от мысли о которой мне становилось легче. Как о мысли об отдыхе.       Анафема просидела со мной около трех часов. Мы все говорили, и все больше понимали, что ранняя диагностика почти полностью перестала иметь смысл. Она сказала: «будто предо мной другой человек, но это не похоже на расщепление личности или БАР».       (я знал, что я просто почти что сдался и слишком устал притворяться)       Я заметил, что тот голос почти заткнулся. Его не было.       Было поразительно тихо.       В плане всего. Чувства и эмоции. Анафема говорила, что таблетки не заставят меня чувствовать, но для начала мне и вправду надо отдохнуть. Возможно, я просто эмоционально истощен. «Ты многое пережил» — сказала она.       А я сидел и все думал о порошке мета. О кокаине. Марках и кислоте. Даже героин стал казаться мне чем-то неплохим.       Потому что я знал, что тогда мне станет не так пусто.       Но пока просто было абсолютно никак. Отсутствие хоть чего-то грызло в моей голове дыру. Я не хотел делать что-либо.       «Это депрессия», — сказал Анафема.       Она сказал: «это как раз не самое страшное, у тебя не было больше галлюцинаций, так?»       Я думал о ЛСД, экстази и мете.       Все ведь знают, что амфетамином лечили депрессию. До сих пор лечат. Много наркотических средств выписывают при ментальных заболеваниях в нужных дозах.       На самом деле, как бы долго мы не сидели, как бы она не пыталась понять меня — на самом деле, я не понимал сам себя. Я не знал, какие мои слова будут правдой, а какие нет. Я запутался. Теперь я не знал, когда врал, а когда нет.       Я не скучал по Азирафелю, не чувствовал злобы или желания мести. Я ничего не чувствовал. Отрезвительная пустота. Мне так это надоело. Но почему-то я не хотел выписываться из больницы. Здесь мне казалось будто бы был другой мир, далекий от наркотиков, алкоголя и убийств.       Мне звонил Азирафель, но я говорил, что плохо себя чувствовал. Я даже не врал. Я чувствовал себя отвратительно из-за этой сжирающей пустоты.       Не путайте «пустоту» и «отсутствие боли». Пустота — это полное отсутствие хоть чего-то. Ничего нет. Ни чувств, ни эмоций, ни ощущений. Будто ты заперт внутри своей головы, в которой нет ничего. Пустая коробка. Я снова не отвечал Боссу.       Мой лечащий врач спросил, хожу ли я к психотерапевту. Он сказал, что я выгляжу болезненно в этом плане. Тогда он замялся. И потом прямо сказал: «похоже, будто у вас депрессия или типа того. Извините. Я не очень в этом хорош».       Я сказал, что все в порядке.       Всё абсолютно точно было в порядке. В своем отсутствии — это был порядок.       Как-то ко мне заносила таблетки и меняла капельницу та блондинка. Она зашла и молча мне улыбалась. А я смотрел в потолок и осознавал, что сон снова ко мне не приходил. Мне надо было дико уставать, чтобы был сон. Иначе я не мог заснуть. Не хотел. Не было нужды во сне. Это нормально, когда я сижу на мете — я тогда не ем и почти не сплю, но сейчас... а черт знает. Моя кровь состоит из мета, чего уж тут.       Она села на край кровати, и все смотрела на меня. Я повернулся к ней. Её глаза были голубого цвета. Нет, Вы не поняли. Как у младенцев. Идеально-голубые глаза. Чистые.       — Сегодня приходил мужчина и спрашивал о вас.       Я осознал, что она, наверное, заходила ко мне ранее, но я просто не замечал. В последнее время я не замечал ничего.       — Кто?       — Я не знаю. В полицейской форме. Белые волосы.       — А. И что вы сказали?       — Что вы идете на поправку, но выглядите неважно.       — Это вы про то, что я похож на мумию?       Она улыбнулась.       — У меня тоже есть такое, — она кивнула в сторону моего запястья, с которого завтра должны были снять швы. Она подняла рукав своего халата и я увидел розовые шрамы. Ей было около двадцати пяти — я уже говорил. — Про это я и говорю. Вы выглядите так же, как и я тогда. Вас спасли от смерти, но вы до сих пор думаете об этом, да? Вы думаете, что вас это спасет?       Я не ответил. Мы обсуждали это с Анафемой уже.       — Почему ты это сделала, Грейс? — я перешел на ты, все смотря ей в глаза. Я хотел бы пялиться в них вечность. Её глаза были отражением моих. Отличие только в цвете.       — Меня заставил мой отец.       Мне захотелось разрыдаться.       Дьявол, зачем такие люди вообще заводят детей? Нет, я догадываюсь о том, что они делают это специально. Это просто маньяки, которые ищут для себя доступную слабую жертву, которой можно внушить, что ей некуда деться.       Перед тем, как заиметь детей, людям надо проходить курс у психолога, чтобы им разрешили иметь детей. Выдавали удостоверение и все такое. Проверка каждые пять лет. Как с правами на машину.       — Зачем?       — Он... приставал ко мне, когда я была ребенком. Не насиловал. Приходил спать ко мне и... трогал под одеждой. В пятнадцать у меня появился парень, — она облизала пересохшие губы. — Он узнал об этом и убедил меня, что я шлюха, раз позволяю, какому-то парню ходить за мной под ручку и целовать меня. Он сказал, что такие девушки не должны жить. Он дал мне лезвие, снял ремень и закрыл дверь в комнату. Он сказал, что он будет меня бить им, пока я сама не решусь на это. У меня не было живого места на плечах, спине и бедрах перед тем, как я схватилась за лезвие, лишь бы он перестал меня избивать, — она подняла на меня взгляд. Её глаза были поразительно пусты, когда она рассказывала мне это. А руки дрожали. Она научилась управляться с эмоциями, но так и не убежала от страха. Наша общая проблема: мы убрали симптомы, но так и не ушли от болезни. — Мама пришла. Она увидела это и убежала. Я думала, что она оставила меня. На самом деле она вызвала скорую и полицию, а убежала, чтобы он и её не убил. Очень умный поступок, правда? — она улыбнулась.       — Более чем. Наверное, она работает хирургом или типа того? Обычно они хорошо справляются с эмоциями.       — Она была судебно-медицинским экспертом. В этой больнице меня зашили.       Я с трудом оперся на локоть и кое-как встал. Она аккуратно придержала меня за плечо и проследила, чтобы игла не выскочила.       — Что сейчас с твоим отцом?       — Он в тюрьме. Не знаю, что с ним сейчас. Я рассказала следователю про то, что он делал со мной в детстве. У тебя такое же лицо, какое было у меня, когда я была на допросе. Я до сих пор думала о смерти, но не хотела этого.       — А сейчас?       Она поджала губы и опустила снова взгляд. Я следил за каждым её движением. Её кожа бледнее, чем у Азирафеля. Я испугался мысли о том, что у неё, наверное, органы просвечиваются.       — А сейчас я жива. Тот мужчина, он волновался о вас. На самом деле.       — Ты лучше других понимаешь, что чужое волнение не помогает. А я, ну, знаешь, не очень сейчас чувствую к нему хоть что-то. Он был моим близким другом. Очень близким. Но недавно произошло... ну, ты примерно понимаешь, что. После этого...       — После этого ничего не хочется. Ты всё смотришь на эти шрамы и не понимаешь, почему тебя спасли. Ты не хотел, чтобы тебя спасали в этом смысле. Но, знаешь, ты не прав, говоря, что это не помогает. Иначе почему ты продолжаешь говорить об этом? Я знаю, что это. Ты хочешь, чтобы тебя услышали, но ты просто не знаешь, как это сказать. Ты не знаешь, как подобрать слова, и ты просто путаешься, а потом затыкаешься, потому что думаешь, что ты просто всех обманываешь, да?       Я кивнул. Она поразительно точно говорила об этом всем, будто бы сидела под палатой, пока я говорил с Анафемой, хотя, скорее всего, она просто рассказывала мне о своем опыте.       — Знаешь, что? — она облизала губы и посмотрела на меня, чуть опустив голову. — Они хотят, чтобы ты говорил. Хотят тебя понять. Поэтому ты должен говорить, даже в момент, когда ты будешь думать, что говоришь бред. Ты думаешь, что ты путаешься в этом всем, поэтому делаешь шаг назад. Но должен идти вперед, и тогда, наконец, ты увидишь сквозь эти джунгли солнце. Так всегда бывает. Сначала сложно, но пока есть те, кто хотят тебя слушать — это имеет смысл. Этот мужчина — он всего-то хотел тебя увидеть. Он выглядел взволнованным. Будто винил себя в чем-то. Может, мне показалось, но, знаешь, заставляя других страдать, ты не сделаешь себе легче. Ты можешь быть эгоистичным и не думать о чувствах других, но знаешь, что? Если ты не садист, то, скорее всего, упадническое настроение других тебя тоже будет угнетать. Просто дай людям слушать тебя. Твой врач не поможет тебе, пока ты не покажешь, где именно у тебя болит. Никакой рентген не поможет.       Она внезапно замолчала и показалась мне взволнованной. Она сказала:       — Прости, я немного заго...       — Нет, все нормально. Мне нравится, когда ты говоришь. Это похоже на... меня. На правду.       Она улыбнулась.       — Ты ведь справилась с этим, да?       — Наверное. Но никакой врач тебе не поможет, пока...       — Ты не поможешь себе сам. Да. Дело..       — В том, что ты не хочешь помогать себе. Ты все ещё думаешь о своей смерти. Знаешь, ты ничего не потеряешь, пока побудешь здесь. Да, ты меня старше, намного старше, и ты можешь думать: «что эта мелочь о себе возомнила»...       — Я так не думаю. Я понимаю, что значит быть взрослее из-за того, что твой отец ебанат.       — Мой психолог как-то сказал мне: «все проблемы из детства, но у тебя не было детства, ну и что делать будем?» Знаешь, что надо делать? Возвращать детство. Это сложно, когда тебе сорок, мне-то шестнадцать было, но я говорю о том, что надо просто научиться не думать о завтрашнем дне. Сделать себе отпуск на неделю. Не думать о зарплате, делах и взаимоотношениях с людьми. Быть взрослым — отстой. Я устала уже в семнадцать, — она усмехнулась.       Мы засмеялись.       Я понимал, о чем она говорила.       Говорить иногда бывает намного сложнее, чем кажется. Нет нужных слов, нет даже эмоций.       Эти четыре дня в больнице превратились для меня в пытку. В последний четвертый день снова пришла Анафема. Мы снова говорили. И снова — из пустое в порожнее. Те же слова, что я слышал. Близкие люди могут дать тебе чувствовать себя лучше, если ты позволишь.       Мы проходили уже это. У меня уже была депрессия (она не проходила, дело в обострении и количестве наркотиков), но тогда были мои чувства к Азирафелю. Что-то вместо чувств. Сейчас не было ничего.       Из больницы я выписывался с абсолютно таким же чувством пустоты, что и оттуда. Азирафель звонил мне утром. Мы немного поговорили, решили, что надо встретиться, раз мне уже лучше. Но мне не было лучше.       Я по-прежнему не хотел говорить, потому что все равно не находил нужных слов.       Надо просто сказать, чтобы люди услышали, иначе никто ничего не поймет.       Но ничего не понимал даже я.       Я осознал, что мне надо срочно заняться Юсуфом, пока он не занялся мной. Я не знал, хочу ли я умереть, но наверняка был уверен в том, что умирать от рук этого мудака я точно не хочу.       Я помню, как у меня проходила обострившаяся депрессия в прошлый раз. Вообще, вот в чем ещё проблема: депрессия неизлечима. Это как хронический варикоз или там ещё что-то вроде этого. Нельзя же отрастить новую руку, так ведь? (пока что) То же и с депрессией. Новую психику мне не отрастят. Мне даже не могли бы предложить протез новой психики. Какой-нибудь крутой, отполированный и с типа-тату на нем.       Но нет. Ты просто снова в этом дерьме.       Снова думаешь о том, насколько все бессмысленно, бесполезно, насколько ты не верен для общества, что твое нахождение здесь — ошибка. Снова нет сил встать с кровати. Снова пугаешь сам себя.       Одно время я очень долго обсасывал мысль о том, что мы и рождены, собственно, чтобы умереть. Рождаясь мы просто умираем очень долгое (по нашим меркам) время. Наши органы начинают гнить в пятьдесят — я Вам это уже говорил. Понятия не имею о правдивости данной фразы. Я не проверял.       Моя психика начала гнить в десять, так что какая разница мне до моих органов?       Я же ебанат.       Я всё думал о том, что неважно, сколько ты проживешь — результат тот же. Результат всегда тот же. Даже если мы говорим о великих умах человечества. Их остаточный след остается нам же. Людям, которым скоро умирать. Люди, которые ничего не значат. Мы в соотношении пространства — не значим ничего. Ты можешь всю жизнь посвятить своему остаточному следу, оставить после себя что-то великое — а какой смысл? Скорее всего, тебе насрать будет, молчу уж про то, что пользы с твоего следа — с хер.       В соотношении с пространством вся наша деятельность — плевок в небо. Бессмысленно и тупо. В итоге ты плюешь просто сам в себя.       Вот чем мы занимаемся.       Так какая разница, когда ты умрешь? Двадцать или пятьдесят? Результат тот же.       Я думаю об этом постоянно. Кажется, с двадцати или около того. Эта мысль все ищет разумного выхода, но его нет. Вот каков выход: ты все равно умрешь, все бесполезно и бессмысленно.       Выходя на улицу и смотря на всех, я не понимаю, как они живут, осознавая, что это — пустая трата времени. Личностный смысл тоже теряется на фоне пространства. Великий замысел. Знаете, что? Великий замысел никогда не касался нас. Ничего великое нас не касалось. Мы — просто паразитирующая биомасса по этому шарику из земли, лавы и воды.       Всё так ценно для природы здесь. Животные и растения. Погибнут насекомые — эко-система рухнет. Животные — эко-система рухнет. Любые насекомые, растения или животные здесь важны.       Знаете, что станет, если человек исчезнет? Ничего. Всё станет только лучше. Исчезнет вечный прирост пластика и загрязнений, сократится смертность животных и вырубка лесов.       Паразит — это некое существо, которое питается за счет хозяина, а в ответ не отдает нихрена.       Все люди этим занимаются. Мы живем за счет земли и всего, что тут есть. Чистый воздух, животные, растения, вода. А знаете, что в ответ? Ничего. Только нескончаемый вред. Только загрязнение и мусор.       Великий замысел?       Тогда он в том, чтобы мы изничтожили все здесь живое, а после — сами себя как вид. И я уверен, что если об этом когда-нибудь узнают другие разумные существа, то наверняка они поразятся тому, какие мы кретины.       Это всё — пораждение чревоугодия, гнева и зависти. Вот что это такое.       Так расскажите мне, какой смысл в нашей жизни? Конкретно в моей жизни?       А я Вам скажу.       никакой.       Паразитически никакой. У паразита нет ничего, кроме цели выжить и убить хозяина. И не то чтобы второе он делает осознанно, просто выбора нет.       И вот я — выхожу из больницы. С меня сняли швы, бинты и пластыри. У меня есть два глаза, моё лицо чистое. У меня есть Азирафель.       И мне так срать, Дьявол. Я ничего не чувствую. Ни одного сраного чувства. Это уже не психопатия. Психопатия это о других, не о тебе.       Я встряхнул головой и вышел из больницы, вызывая такси. Мы договорились, что встретимся с Азирафелем вечером. Какой, блять, в этом смысл? И сколько мне ждать, пока все вернется на свои места? Где, черт возьми, вообще это место? Где это «своё» место?       Я не знаю.       Чувствовал ли я что-то к Азирафелю в принципе? Я ведь боялся за него, так?       Дьявол, я не знаю, я ничего не знаю.       Анафема сказала, что не может мне в этом помочь, потому что она вообще ничего не знает и не знала о наших взаимоотношениях. О том, почему я перестал чувствовать это. А я не знал, что ей сказать. Это не началось после разговора с Гавриилом. Нет. Это началось раньше. Ещё когда я пришел домой и до меня дошла мысль, что он оставил меня. Было больно, неприятно и одиноко. А потом все просто ушло.       Как будто я стащил с себя кожу, а с ней — все эмоции и чувства.       Анафема говорит про это «перегорел». И в этом нет никаких медицинских понятий. Это то, что случается с каждым.       Она говорила, сидя напротив меня: «один мужчина очень любил свою работу, а одним утром он просыпается — и ничего. Просто пустота. Кто-то большую часть своей жизни любит свою жену. Правда любит. А в один момент просто и все исчезает. Не остается ни неприязни, ни ненависти. Просто ничего. Как к незнакомому человеку. Есть истощение, а есть — пресыщение. Рано или поздно, но начинается тупик, когда большего взять не выходит».       И я чувствовал себя обманутым.       Сколько это все длилось? Семнадцать лет! Семнадцать лет я был как верный пес, я всегда был за него, а потом просто я просыпаюсь после своего наркотического марафона и ничего?! Вот так это работает?       Я буквально признался ему в своих чувствах — в истинных чувствах, настоящих — потом забрал их обратно, снова встретились, снова признался, и что я должен был сказать ему сейчас?       Я осознал, что говорить мне и вовсе не хотелось.       Я поехал домой на такси.       С машиной должно было быть судебное разбирательство, мне должны были выплатить компенсацию, но вот в чем проблема. Машина была угнана у владельца. Они до сих пор не нашли, кто это сделал.       Вчера вечером я, наконец, перезвонил Боссу. Он рассказал мне, что в машине фактически не было отпечатков, но нашли кое-какие следы с обратной стороны двери, но пока ничего непонятно. Я не удивился. Всё в последнее время непонятно.       Я только знал, что они пытаются убить меня.       Это не злило. Это раздражало меня.       Я не знаю, кто заправляет этим дерьмом, но я буду приходить ему в кошмарах после этого. Клянусь, блять, просто он не отделается.       Я даже не думал о роли Азирафеля в тех мелких убийствах, хотя меня насмешило, что он просто, блять, спихнул их в кучу к основным. Он хотел так избавить себя от подозрений? Черт возьми, я даже не знал о них! Если бы он просто скрыл их, все было бы многим лучше.       Я бы просто ничего о них не узнал... Ах, да. Мне же потом все равно бы рассказала о них Вельзевул. Тогда вдвойне смешнее, что он хотел сбить их в кучу, чтобы я думал на того типа. Умно, но не очень практично.       Я достал ноутбук, который не видел хрен знает сколько и размял пальцы. Мне придется сейчас неплохо поработать, чтобы сделать то, что я задумал. Не смотря на усталость из-за отсутствия сна. Больница от этого не спасла меня. Они заставили меня нормально есть (хоть я и не хотел), но спать — нет.       Я снова начал пить антидепрессанты, и где-то через пару недель мне должно полегчать. Хотя я и не знал, не сдохну ли я в следующем месяце. Я до сих пор этого не знал. Незнание обычно означает нежелание что-либо делать, но я? Понятия не имею. Посмотрим, что изменится, когда я разберусь с этим.       Я написал своему знакомому, и полез по программам с бесконечными кодами, модуляциями и бла-бла-бла.       Мне надо было получить дистанционный доступ к компьютеру Юсуфа, хотя я и догадывался, что это займет хренову тучу времени, потому что вряд ли он не обеспокоился своей кибербезопасностью, но не чтобы Энтони Дж. Кроули это помешало.       Сейчас восемь утра, у меня та-а-а-к много времени, чтобы все сделать.       Я же уже говорил, что это помогает расслабиться? Сейчас не помогало, потому что, как мне казалось, я и так был расслаблен сильнее некуда. Мерзко немного, но в целом — спокойно.       Прошло, кажется, три или четыре часа, как у меня заболела задница и глаза, поэтому я оставил включенным тулзу, чтобы она прописала коннект, и встал, размяв в шею. Я посмотрел на себя в зеркало. Прическа выглядела отвратительно. Я даже пожалел о том, что на мне не было бинтов — они как-то все внимание перетягивали на себя. Мой взгляд такой пустой, что аж тошно. Он всегда был таким или только в последнее время?       Я махнул на это рукой и дернул ручку шуфлядки, достав пакетик мета. Не понимаю, почему Гавриилу под ним плохо работается.       Анафема ничего не говорила о том, что мне сейчас нельзя ничего употреблять (черт, конечно же нельзя, только дебил будет мешать мет с антидепрессантами).       Я потер нос и выкинул пустой пакет, усевшись на край стола, помассировав виски. Осталось немного подождать и следующие пару суток можно позабыть о сне (я и так о нем позабыл) и поприветствовать мега-повышенную активность. Вот что-что, а под метом реально кажется, что ты никогда не умрешь.       Я посмотрел в окно.       В прошлом году мы провели Хэллоуин вместе с Азирафелем. Когда я что-то чувствовал. На самом деле, те времена действительно были неплохими.       Это был поздний вечер, и мы с Лигуром выбивали деньги у одного типа. Никаких убийств, но очень много угроз и насилия. Психологического. Он очень любил свою жену, а Лигур и Хастур занялись тем, что подключили в комнату телевизор, где Хастур за каждую минуту молчания что-нибудь с ней делал. Ничего не подумайте, никакого сексуального насилия, даже Хастур выше этого. Это было хуже. Наверное. Я, честно говоря, не знаю, что хуже: изнасилование или причинение другого вида боли.       Единственное, к нам вломилась его охрана и одного пришлось убить. И я стоял там и все матерился, пытаясь отмыть лицо от крови, пока Лигур с Хастуром продолжали, а я стоял у бойлера и пытался отмыть свое лицо. Волосы я уже не трогал. Да и руки полностью не отмылись, потому что Лигур попросил его попридержать.       Но в итоге — все счета были у нас. (Босс предлагал заняться мне ими дистанционно, но их было около трех, и на это бы ушло много времени, а был, попрошу заметить, праздник! А ещё мне было лень).       — Хорошо, что сейчас Хэллоуин, — сказал Лигур, когда мы вышли на улицу. — Крутой костюмчик.       — Ага, спасибо, только тут никого нет, так что какая разница? — я посмотрел на испорченный костюм и окровавленные руки. Почти абсолютное отсутствие насилия, а столько крови. Мы шли на заднюю парковку.       Лигур отсалютировал мне в качестве прощания и сел в машину. Мне позвонил Азирафель.       — Але, что-то случилось?       — Эээ... нет? Почему ты спрашиваешь?       — Потому что уже одиннадцать ночи, а ещё сегодня Хэллоуин, вдруг тебя нашел призрак незаконно осуждённого.       — С чего бы ему быть призраком, если он осужден, а не мертв?       — Ну Хэллоуин же. Вполне возможно, что его злость и обида сформировались в отдельный дух.       — Если у тебя там ещё ничего не сформировалось, то мне точно нечего бояться.       — У тебя разве сегодня не патрулирование? — я залез в машину и посмотрел в зеркало заднего вида, попытавшись оттереть со лба пятно крови. Не вышло.       — Ага. Скука смертная. Тут вечеринка в честь этой херни, нереально много людей и шума, дышать нечем.       — Приехать?       Пауза. Я достал с бардачка влажные салфетки и попытался отмыть руки. Вышло частично.       — Приезжай.       Я усмехнулся.       Они часто патрулируют на подобных мероприятиях, потому что там чаще всего торгуют наркотиками, а ещё за последний квартал кого-то убили в пьяной драке. Они занимаются этим типа тайно, смешиваются с толпой и следят, чтобы все было законно. Но, вроде, всем срать на наркотики и пока никто не достал нож, полицейские просто ходят с бренными лицами и думают, что никак не выделяются на фоне такой толпы. Ага, взрослый угрюмый мужик никак не отличается — интересно, чем думает их начальство?       Мне даже не пришлось переодеваться. Костюм психопата в крови — более чем. Не очень частый, но зато оригинальный. Накиньте два балла за реалистичность. Да и не то чтобы я собирался затягивать там со своим присутствием.       Найти Азирафеля было легко.       Я протиснулся к белой макушке в плаще вампира (не удивлюсь, если под ним офицерская форма). Из-за шумихи и толкучки он даже не почувствовал меня. Я нагнулся к нему, сказав:       — Угощение или гадость?       Он резко повернулся ко мне, пораженно моргнув. На нём даже были линзы. Не сказать, что они ему шли, но в целом было неплохо.       — Я готов отдать тебе свой кошелек, если это будет означать, что я могу уйти отсюда! — крикнул он, стараясь перекричать музыку, а после схватил меня за руку, таща в какой-то угол. Я заглянул за него и понял, что они ведут к туалетам. Видимо, оттуда он мне звонил. Тут было не менее шумно, но давка явно меньше. На верхних этажах пили люди. Я подумал о том, чтобы пойти в ВИП-зону, но вспомнил, что вряд ли Азирафелю разрешено подобное.       Он посмотрел на меня, вздернув бровь. Он спросил:       — Это что, настоящая кровь?       — Нет, я ограбил магазин с детскими приколами, стащив у них пять литров искусственной. Круто, да?       Азирафель принюхался и резко отстранился, поморщившийся.       — Господи, Кроули, это просто отвратительно. Ты отвратителен.       Я засмеялся, потому что, о, черт, он говорил это с таким карикатурным выражением лица. Я хлопнул его по плечу. Я сказал:       — Я хотя бы не хожу на такую херню по работе. Вас серьезно заставили одеться так?       — Сюда вход только в костюмах.       — Меня пропустили, — я пожал плечами. Азирафель снова окинул меня этим многоговорящим взглядом. — Думаешь, это можно счесть за костюм маньяка?       — Это можно счесть за костюм сумасшедшего. Думаю, они просто тебя испугались.       — Это все ещё не так страшно, как шататься здесь. Просто отвратительно. Воняет потом, потом и...       — Кровью. От тебя.       Я устало закатил глаза. Я сказал:       — Ну, извини, дорогая, у меня не было времени переодеваться!       Азирафель раздраженно цыкнул, а потом сказал, снова став поближе ко мне, чтобы не сорвать голос:       — У меня смена кончается через час.       — И что?       — Я требую реабилитацию после этого. Клянусь, если не выпью, то либо уйду в кому, либо впаду в состояние клинической смерти.       — Звучит довольно опасно. Ко мне?       — Ага.       В принципе, всё прошло довольно безопасно, если не считать пьяной малолетки (в прямом смысле, ей лет восемнадцать было от силы), которая приклеилась ко мне, чтобы узнать о том, настоящая ли ты это кровь. На мое «я тебе в отцы гожусь», она подмигнула мне и сказала, что любит постарше. Я сказал, что люблю посообразительнее и оттеснил её рукой, пройдя к барной стойке.       Бармен, кстати, спросил у меня то же самое про кровь. Я повторил то же, что и говорил Азирафелю про магазин приколов. Бармен угостил меня бесплатно виски. Я подумал о том, что можно ходить так всегда, но потом решил, что костюмы мне дороже.       В машине Азирафель раздраженно снял с себя плащ, оставаясь в одном костюме. Но тут он не остановился — он стащил с себя пиджак и галстук, сказав:       — Не пойми превратно, я ненавижу галстуки, а в пиджаке жарко.       Я кивнул и пожал плечами. По дороге он даже умудрился снять с себя линзы, и я подумал о том, как он не выколол себе глаз. Но нет. Всё обошлось, хоть мне пришлось ездить аккуратнее во избежании неприятностей.       В принципе, я в любом бы случае ехал медленнее обычного. Было довольно мило и уютно. Улицы в оранжевых огнях и тыквах, куча детей, бегающих с пакетами конфет.       Я любил Хэллоуин. И не только потому, что это мой праздник, как своеобразного маньяка. Дело в атмосфере. Запах тыкв, шоколадных конфет и немного пунша — если дело обстоит рядом с клубом или домом каких-нибудь молодоженов.       — Ты любишь Хэллоуин, да? — спросил Азирафель просто сжимая линзы, видно, решив попрощаться с ними навсегда.       — Мммм... Наверное? Это единственный праздник, в который в детстве я мог просто не снимать с себя бинты и получать за это конфеты. Даже в наших районах люди становились чуть спокойнее и никто не устраивал судный день. Почему-то все позволяли детям просто побыть детьми. Мы любили это.       Азирафель не ответил.       Он достал влажные салфетки и стер с губ какой-то кровавый подтек, который, наверное, должен быть следствием того, что до этого он присосался к какой-нибудь шее.       — Это что, кокаин? — Азирафель залез вглубь бардачка, вздернув бровь. — Ты сейчас обдолбанный?       — Ну... — я пожал плечами. — Самую малость. Так, для большей уверенности в себе.       — У меня есть чувство, что если бы я реально был вампиром, и решил бы выбрать тебя, как жертву, то у меня бы просто случился передоз. У тебя наверное кровь со вкусом мета.       Я усмехнулся.       — Ну вот, это просто защита от...       — Вампиров?       — Да, точно.       Мы засмеялись.       Никто из нас, конечно, в вампиров не верил.       — Мне кажется, ты сам из кого угодно и энергию высосешь, и кровь, и жизнь.       Я пожал плечами.       Дома меня ждал небольшой не самый приятный сюрприз. Вот, я захожу в квартиру, что-то рассказываю Азирафелю, и вот мы оба пялимся на открывшеюся картину.       Моя — на тот момент — девушка решила устроить мне Хэллоуинский сюрприз, и вряд ли она ожидала, что я приду со своим другом. И вот она — стоит полуголая в почти-что-костюме-ведьмы. И мы оба пялились на неё так, будто испугались. Мне казалось, что Азирафель вот-вот закричит, убегая и прося прощения. Но он стоял и медленно перевел ошалелый взгляд на меня.       Я сказал ему:       — Я ничего не знал об этом, я не думал нам устраивать секс втроем.       Она завизжала, придя в себя, пытаясь прикрыть то, что якобы было юбкой, но это.. не было юбкой в прямом его назначении.       Ей было двадцать пять, и у неё было отпадное тело и, как оказалось, хорошие легкие и голосовые связки.       Она забежала в мою спальню и выбежала уже в халате, явно разозленная моим поступком.       — Ты серьезно? — она откинула упавшие на лицо волосы, сверля взглядом то меня, то Азирафеля.       — Э.... Ты про что? Откуда мне было знать, что по приходу меня будет ждать съемка тематической порнухи у бразерс?       Я пожал плечами и снял обувь, пройдя вперед.       — Чья на тебе кровь? И почему, черт возьми, почему ты опять с ним? — она ткнула пальцем в Азирафеля, который явно думал о том, чтобы уйти. Я покачал ему головой, и он просто уставился на мою девушку.       — Кровь искусственная. Сегодня Хэллоуин, дорогая, — я прошел мимо неё, проведя пальцем по её открытому плечу, и она тут же натянула на него халат, бешено посмотрев сначала на Азирафеля, а потом на меня, когда я отошел к своему бару.       — Почему ты... Почему ты не говоришь ему...       — А, да, точно. Азирафель, не стой в проходе. Я буду виски, ты? Вино? У меня где-то было сухое, — я задумчиво оглядел бар в поиске названной бутылки.       Никто из них двоих не выглядел спокойным или уверенным. Я тяжело выдохнул, потому что меньше всего хотел бы вместо распития с Азирафелем бутылочки чего-нибудь неплохого разбираться с... этим. Я не успел ничего сказать, потому что Эмели (так её звали), начала первой.       — Ты с ним, — она снова ткнула пальцем в Азирафеля, который явно уже жалел обо всем этом, и мне стало как-то неловко, — проводишь времени больше, чем со мной.       — К твоему сведению, милая, — начал я, звякнув стаканом и налив туда виски, чтобы хотя бы немного расслабиться, потому что наркотический шлейф уже явно не справлялся с моим раздражением — казалось, наоборот, подстегивал, — я с ним — шестнадцать лет. Конечно это больше, чем мы с тобой, — я развернулся и подошел к ней. Она выглядела такой потерянной в моем халате, который был ей явно велик. Он сползал с её плеча, был слишком длинным и мешковатым для неё.       — Сегодня гребаный праздник, логично, что мы должны были провести время вместе.       — Нет, не логично. Знаешь, что логично? Что через неделю мы едем на Карибы, потому что договорились с тобой заранее, а сегодня я договорился набухаться со своим дру...       Она врезала мне по щеке и убежала снова в спальную. Я тяжело выдохнул и потер ушибленное место, переводя усталый взгляд на Азирафеля, который топтался в проходе.       — Все нормально, проходи, — отставив стакан и подойдя к нему поближе, я пожал плечами, мол, бывает. Я сказал: — Поэтому я редко встречаюсь с молодыми девушками. У них куча ожиданий и требований ко мне. Они все хотят, чтобы все было, как в фильме, но, увы, моя жизнь если и была фильмом, то психологическим триллером.       — Ты уверен, что все в порядке? Я всё понимаю и могу пойти до..       — В порядке. Слушай, ты ведь знаешь, что секс для меня ни о чем. Наркотики, алкоголь и простые разговоры — этого я хочу всегда. А секс, ну, — я снова пожал плечами, — в другой раз. Мне все равно. Так ты будешь вино?       Он лишь кивнул, а я улыбнулся ему, надеясь, что так он перестанет чувствовать себя неловко или обязанным передо мной за то, что испортил мне вечер. Портить было просто нечего.       Мы снова начали тихо о чем-то говорить, пока я искал вино. А потом она выскочила из спальни. Я проследил за ней.       — О, черт. Подожди минуточку.       Я поставил бокалы и найденную бутылку на столик и пошел за ней, с трудом успев перехватить её у лифта. Слушайте, я, может, и мудак, тварь последняя и все такое, но я не настолько конченный, чтобы позволять своей девушке рыдать. Я всегда считал, что если ты начинаешь отношения, то ты всегда должен нести за них ответственность. Это приобретенное с работы.       А она рыдала. Я не люблю, когда плачут. Слезы всегда от боли. Неважно, какой — итог один.       Я схватил ее за плечи, и она попытались мне снова врезать.       — Эмили, ради всего, послушай, не надо истерик, не надо обид, ты ведь понимаешь, что мы оба не правы, да?       Она все пыталась вырваться из моих рук и утереть лицо руками. Она сдавленно всхлипнула. Я продолжил:       — Да, я человек, у меня есть планы и друзья. У тебя тоже. Откуда я мог знать о твоем сюрпризе? И что мне теперь, человека на хуй посылать? Нам всем неловко, не надо делать из этого трагедию, ладно? Мы..       — Почему ты снова это делаешь? Снова выходной, снова вечер и ты снова с ним! Ты мне даже не позвонил, даже не предложил провести этот праздник вместе! — последнее предложение я с трудом разобрал, потому что в своих слезах она чуть не захлебывалась.       — Мы очень близкие друзья. Эмили, ты сама знаешь, что он мне как родной брат. У меня никого нет из семьи, только он. Представь, что я начну обижаться на тебя за то, что ты навещаешь свою маму каждую субботу, а не приезжаешь ко мне? Поставь себя на мое место.       Она внезапно затихла, всхлипнув и все глядя на меня своими огромными (слишком) глазами. Тушь почему-то почти не размазалась, только немного на нижнем веке, и это скорее было похоже на растушеваные тени. Ну и стрелка подтекла немного, но она почему-то по-прежнему выглядела хорошо.       — Послушай, через неделю мы с тобой поедем на остров. Ты и я. Семь дней хорошего отдыха. Ни мам, ни пап, ни моих друзей. Ладно?       Она снова задушено всхлипнула, утерла нос и, обняв меня, сказала:       — Прости. Я люблю тебя.       — Я тоже люблю тебя.       Я поцеловал её в лоб и обнял.       Может быть, я и монстр, но если я что-то начинаю, то я всегда буду делать так, как положено. В работе или в отношениях — неважно. Если ты что-то начинаешь, то ты в любом случае должен делать это хорошо.       Она отстранилась от меня и сморщилась:       — От тебя воняет кровью. Настоящей.       — Ну, может, я ограбил центр переливания крови?..       Она закатила глаза и усмехнулась. Поцеловала меня в щеку и нажала кнопку вызова лифта. В любом случае. Все кончилось на хорошей ноте.       Я вернулся к Азирафелю, который уже спокойно открыл вино и уселся в кресло, смотря на ночной Лондон. У меня был хороший вид с квартиры. Очень хороший я бы сказал.       — Всё хорошо?       — Ага, мы все уладили.       — Мне кажется, что Карибы всем все могут уладить.       Я улыбнулся и снял с себя пиджак. На штаны, на удивление, не попало. Осмотрев рубашку, обнаружил под воротником засохшее пятно крови и устало застонал.       — Как вино?       — Неплохое, — сказал Азирафель, задумчиво пялясь в окно. Мне даже стало немного некомфортно.       — Все хорошо? Тебе это... испортило настроение?       — А? Нет-нет, ничего не испортило. Просто устал немного, — он отставил бокал и помассировал глаза. Я лишь кивнул и сел напротив него, захватив бутылку виски.       — Не против, что я тебе немного загорожу вид на Лондон?       — Господи, Кроули, — он закатил глаза. — Просто очень хороший вид у тебя. Ты знаешь, что он мне нравится. А после трудного рабочего дня только и хочется, что сидеть, пить и смотреть в окно, — он замолчал, и я не успел открыть рот, чтобы ответить, как он сказал: — ты так легко это сказал ей.       Я вздернул бровь, сделав глоток прямо с бутылки, не отводя взгляд от Азирафеля.       — Сказал, что любишь её. Неужели ты так легко можешь говорить такие слова, не вкладывая в них ничего?       Я пожал плечами и растерянно почесал затылок. На самом деле, я серьезно был сбит с толку подобным вопросом. Я и не думал, что он слышал наш разговор.       — Почему ты не думаешь, что я и вправду её люблю?       — Не знаю. Не похоже на это, — он взболтнул вино в бокале, тяжело выдохнув. — А что, любишь?       — Ну, она однозначно мне нравится. Иначе я бы не дал ей ключи от моей квартиры через месяц отношений. У неё сложные отношения с отцом. Она хочет переехать ко мне, а я даже не особо против. Иногда я думаю о том, что так мне будет менее напряженно. Ну, буду приходить, а она будет смотреть телевизор или готовить. Будет включен свет, будет пахнуть ее духами и телом. Мне кажется, это будет что-то более полное, чем моя обычная жизнь, — я пожал плечами и откинул голову на кресло, уставившись в потолок. Эти мысли и вправду меня успокаивали.       — А она знает? Знает историю насилия, которая окружает тебя?       Я застопорился. Азирафель звучал так, будто был всеми своими моральными силами против моей идеи. Его голос — он был напряженным. Это будто был не его голос. На меня даже смотрели не его глаза. А я так и не смог понять, в чем была проблема. Я просто уставился на него, прежде чем сказать:       — Нет. Какая разница?       — Ты думал о том, что тебе надо будет как-то объяснить количество наркотиков и оружия в твоем доме? Сейчас она не ходит дальше спальни и душа, а дальше? Ты думал, что будет дальше?       — Эээ, — я уставился в свою бутылку с виски, моргая. — Я никогда об этом не думал, потому что ещё до такого не доходило. Думаю, если это будет правильный человек, то он по...       — Правильный человек? Что ты имеешь в виду под правильным человеком? Какой правильный человек поймет, что ты — убийца-наркоман?       Я снова уставился на него, пораженно моргая. Он внезапно сам испуганно на меня посмотрел, а после растерянно покачал головой и сказал:       — Нет-нет, прости. Я просто... просто подумал, как тебе может быть сложно начать нормальные отношения, и...       — Ты хочешь сказать, что у меня не может быть нормальных отношений?       — Нет, ни в коем случае, — он сглотнул и показался мне растерянным. Будто бы у него резко поменялось настроение. Он выглядел так, будто бы сам испугался своих слов. — Я про то, что это будет сложно.       Я хмыкнул. Я никогда об это не думал, потому что в этом не было реальной нужды. Всё равно до этого никогда не доходило, и я не знал, что такое вообще может произойти на полном серьезе.       Затянулась пауза. Азирафель будто бы сам смутился того, что говорил.       — Извини. Это просто усталость.       Я не ответил.       Я подумал о том, что в какой-то мере он был прав. У меня есть знакомые-девушки, которые знают обо всем этом, но едва ли из всей это компании найдутся две-три, которые могут вызвать желание к отношением. И только одна, наверное, могла бы согласиться на это. В общем, мои шансы на здоровые отношения действительно были где-то на уровне минус пять.       — Знаешь, мне вообще отношения кажутся чем-то... мешающим. Почему ты постоянно заводишь себе новых девушек? Тем более, думаю, ты заметил тенденцию того, что они все...       — Умирают, ага. Я не знаю. Просто хочется. Мне нужно, чтобы рядом со мной постоянно был кто-то, поддерживал, помогал, тактильный контакт, все такое. Не знаю, зачем мне это, но иногда переклинит и выходит это.       Азирафель смотрел на меня таким взглядом, которой обычно означает что-то вроде: «так тебе мало меня?» Но я мог ошибаться. Я часто ошибаюсь в его плане.       — Её ведь тоже убьют.       — Не факт. Если мы расстанемся в следующем месяце, то нет. Я заметил, что они трогают только тех, с кем я в отношениях от трех месяцев. Всё же, чтобы реально узнать, что у меня кто-то есть — на это нужно время. Много времени.       — Но ты же не собираешься её бросать в следующем месяце, так?       Я поднял на него резко взгляд. Отставив бутылку виски, я подался вперед, оперевшись локтями о колени. Я сказал:       — К чему ты клонишь, Азирафель?       Я мог поклясться, что в его глазах отразился испуг. Мне могло показаться, но он замер, пораженно моргнул и сказал:       — Ни к чему.       Я повел бровью и снова откинулся на кресло, следя за его мимикой. Я потянулся к столику, на котором валялась пачка сигарет. Эти тупые воуг в тупой розовой упаковке, которую она забыла. Я фыркнул и достал одну. Дрянь. Абсолютно безвкусная дрянь.       Я взял зажигалку.       — Ты сочувствуешь ей, да? — я посмотрел на него. Я знал, что он не сочувствовал, я просто пытался поменять тему. — Я тоже, — чиркнув зажигалкой, на сигарете вспыхнул огонек. — Она влюбилась в очередного неудачника. Такая драма.       Азирафель тяжело выдохнул и взял сигарету. Он достал одну и потянулся к зажигалке. Я резко подался вперед, и он, вскинув бровь, чуть наклонился ко мне, прикуривая от моей сигареты.       — Мы курим её сигареты.       Проблема не в сигаретах.       Проблема глубже.       Он пожал плечами. На самом деле, ему было все равно. Наши лица по-прежнему были слишком близко. В расстоянии двух сигарет. Он выдохнул дым в мое лицо и резко встал. Я усмехнулся и, прикрыв глаза, откинулся на кресло, зарывшись пальцами в волосы. Наконец, мне удалось расслабиться.       А Азирафель снова пошел пялиться на свой Лондон.       Надо бы в шутку предложить ему ко мне переехать — посмотреть на его реакцию. И когда я думаю это сделать, я открываю глаза и вижу, что Азирафель стоит над моим креслом. Я сильнее откидываю голову, и он посмотрел мне в глаза.       — Если бы ты был неудачником, то всё было бы проще, Кроули, — он оперся рукой о спинку кресла, наклонив голову. Мне казалось, что его волосы едва не светились. На самом деле это просто игра света. — Ты просто относишься к ним, как к торту. Тебе просто хочется.       — Так тебе их действительно жаль?       — Мне жаль, что людям приходится умирать из-за связей с тобой. Ты как инфекция.       Я закрыл глаза, улыбнулся и, закурив, сказал:       — Я и есть инфекция. Поэтому мне не нужен костюм на Хэллоуин.       Он криво усмехнулся и убрал пряди, упавшие на мой лоб. Его рука застыла в моих волосах, когда он повернулся к ночному Лондону. Я закрыл глаза окончательно и попытался запомнить его касание ко мне.       Открывая глаза — я уже нахожусь у себя в квартире без него. Не пахнет её духами, нет тонких воуг. Ничего нет. Есть куча новых шрамов на мне, работающий ноутбук и чувство опустошения.       Сейчас я подмечаю для себя кое-что. Азирафель действительно говорил другим голосом. Будто что-то щелкнуло в его голове. А ещё то, что Эмили убили ещё до того, как мы успели съездить на Карибы.       Это первая моя девушка, которую убили через месяц. Срок обычно был больше.       Я моргнул.       Ещё тогда мне показалось, что Азирафель будто бы позволил приревновать её ко мне. Конечно же, в тот же миг я все спихнул на действие алкоголя, наркотиков и мое желании верить в лучшее. Сейчас я думаю о том, что он действительно сделал это.       Я растерялся.       И, схватив телефон, я набрал Гавриилу.       — Алло? Не отвлекаю?       — Мм, нет. Как раз видел Азирафеля. Кажется, он не в настроении. Вы опять поссорились? Кстати, я слышал, на тебя было совершенно поку..       — Черт, Гавриил, слишком много вопросов, я к тебе по делу. У тебя есть хоть какой-то доступ к тем жертвам?       — Конечно. В отдельной папке лежат.       — Сарказм?       — Вообще нет.       — В общем, можешь мне их скинуть? Я, не знаю, заплачу, или что ты там обычно берешь за работу.       — За скинуть файл на почту — я ничего не беру, Кроули. Я, может, тот ещё меркантильный мудила, но... Для тебя акция.       — Ты же даже ничего не взял за то, что я попросил тебя о том, чтобы ты рассказал мне про то, как был убийцей. И... Это странно, нет? Слушай, я ничего не помню, и..       — Кроули, засунь свою паранойю к себе в жопу. Мне просто несложно это сделать, и ты мне нравишься, потому что я много о тебе слышал, да и вообще я не уверен, что те деньги, что мне перечисляет твоя организация, это не то, что ты попиздил со счетов. Говорю же, расслабься.       Я уставился в окно, ощущая, легкий тремор рук. Всегда одно и то же, когда начинает работать мет. Потом это прекращается.       Я не был уверен, что Гавриил реально тот человек, которому можно доверять, но, на самом деле, я за такое время сделал уже столько ошибок, столько раз проебался, что мне уже как-то откровенно все равно было.       — Ладно. Спасибо. Что ты там про Азирафеля говорил?       — Да так, поникший какой-то. Он такой, впрочем с того дня, как я тебе все рассказал, но перед твоим покушением, вроде, нормальный был где-то с сутки.       — Откуда ты узнал про покушение?       — А ты думал кому поручили разгрести это говно?       — Оу... И как прогресс?       — Пока никак. Есть волосы и отпечатки пальцев. Не уверен, кому, конечно, они принадлежат. Пока только работают над этим. Но ты будь аккуратнее, это уже серьезно.       — Оно всегда было серьезным. Ладно, я тут с Юсуфом разбираюсь, так что... Это надолго.       — Решил рискнуть?       — Мне нечем рисковать, — на выдохе сказал я, потерев переносицу. — Уже нечем.       — Вау-вау, так драматично, — он усмехнулся, — ладно, не буду мешать. Скинь мне свою почту, или куда документ отослать. Удачи.       — Мг.       Я скинул и, размяв плечи, снова сел за ноутбук. В конце концов, я принял мет не чтобы растирать сопливые воспоминания о временах, когда во мне было что-то кроме дерьма.       На секунду перед моими глазами промелькнул момент моей развороченной руки. Куча крови, дрожь, холод и рубашка, прилипающая к спине. Меня передернуло от этого, и я был рад, что, все-таки, я не помнил этого момента отчетливо, потому что, скорее всего, это было что-то мерзкое (не то чтобы хоть какая-то моя попытка самоубийства не была мерзкой).       Я помотал головой и открыл главное окно, сверяя данные. Хотелось бы разобраться с этим до заката. После заката у меня Азирафель, и я совершенно не знаю, что ему говорить. Ведь это никогда не было о любви. Это только о психологическом насилии.