Хрустальный дворец, хрустальный гроб

В какой момент он осознал, что отец погиб из-за него? Когда двенадцатилетним, шатаясь, брел из храма по ноздреватому снегу, хватался за голые ветки, чтобы не рухнуть, а в голове звенела песня камней? Когда провалился по щиколотки под лед, ноги обожгло холодом, а он отупело таращился вниз, не понимая, что происходит? Или раньше? Перед сном Ричард преклонил колени у иконы Святого Адриана, повторил заученные с отцом Маттео слова. Он плохо понимал гальтарский, и молитва казалась заклинанием — Ричард шептал его, и сплетались нити светлой волжбы, что убережет отца на войне за правое дело. Он старательно выговаривал каждый слог. Ошибка могла стоить жизни родным — всем известно, что искаженные молитвы привлекают слуг Леворукого. От напряжения взмокла шея. Ричард меньше боялся, даже когда переходил через Гадючий овраг по шаткому бревнышку. Закончив, он задул свечу и юркнул под пуховое одеяло. Приснились охотники. Процессию возглавлял великан на чудовищном вепре, чьи глаза горели как угольки, а клыки выступали — что слоновьи бивни. Русая, посеребренная луной борода вожака свисала до пояса, грудь прикрывала безрукавка из волчьего меха, а на голове... на голове он носил самую уродливую в мире корону. Ее зубцы торчали как попало, вдобавок их выковали не из золота: рыжая медь соседствовала с зеленоватой, точно гнилушка, дальше виднелось невзрачное олово, за ним — покрытое ржавчиной железо, черное серебро. Вместо ограненных самоцветов корону украшали серые булыжники, какие валяются вдоль дороги. Вепрь нес своего всадника над макушками дубов и корабельных сосен, а за ними из темноты возникали новые охотники — кто тоже на вепре, кто на быке, кто на медведе. Скользили по воздуху и собачьи упряжки, в них русобородые здоровяки передавали по кругу рога с элем, разламывали руками хлеб и накалывали кинжалами ломти жареной дичи. Ричард не заметил, как луна закатилась, звезды погасли, и хвост процессии вырисовался черным в полиловевшем небе. Приближался восход. Вожак (король? языческий бог?) уже скакал над холмами за Оленьим лесом. Он почувствовал слежку: обернулся, словно ему досаждал комариный писк, посмотрел на Ричарда через хорны, и очень знакомо оскалился. По спине пробежал озноб. Взгляд резал как мясницкий нож, под ним Ричард ощутил себя жалким и выпотрошенным, с раскрытыми ребрами и сердцем наружу. Вожак отвернулся, за его плечом покачивались праща и палица с бронзовыми шипами. Бока вепря поросли не шерстью — настоящим дерном; копыта утопали в предрассветном тумане, что курился над курганами, и когда он перебирал ногами, казалось, будто в стороны летят призрачные комья земли. Охотники мчали на юг, к болотам — Ричард зажмурился, тряхнул головой, потому что виски вдруг заломило. Он помнил: в болотах был кто-то важный, но кто? Сейчас он увидит! Все ниже и кривее становились березки, все гуще — туман, все алее — восточный край неба. Среди черных камышей стояли шатры и щипали осоку лошади. Лагерь. Огромный, на тысячу, нет, на пять тысяч человек! И зачем его здесь разбили? К востоку от стоянки лежал островок с трухлявыми осинами и подмерзшей травой. Его выбрали для встречи четверо: двое держали факелы, двое шпаги. Мужчины переговаривались, но Ричард не слышал ни звука, только видел, как в свете разгоравшейся зари — или сам по себе? — наливается красками силуэт одного из них, высокого, широкоплечего, с короткой бородкой и больными глазами. В груди защемило, Ричард вскрикнул, узнав отца, но не решился позвать. Южане с факелами отступили, медленно опустился под ноги белоснежный платок, отец и второй, верткий, как ласка, обменялись поклонами, и шпаги ринулись навстречу — два змеиных жала из стали, которые пуще всего жаждали испить людской крови. Вожак охоты застыл над самой землей, достал шипастую палицу, и Ричард затаил дыхание — неужели поможет?! Великан посмотрел на него и на отца, дернулась нить, тянувшаяся из сердца, чаши весов колыхнулись и застыли. «Нет! Нет!» — завопил Ричард. Отец оседал. Убийца деловито обтирал шпагу — он не видел призрачных охотников, которые заполонили остров. Великан спешился, подошел к отцу, дождался конца агонии. И поднял на руки то, что осталось. Тело отца походило на обтянутый кожей скелет, вожак принялся баюкать его — взрослого мужчину и воина, слабого, хрупкого, словно птенчик. Здоровяки ссыпались с саней, напоили отца призрачным элем, и он приоткрыл глаза. Охотники возликовали. Его уложили на шкуры, укрыли, затем все расселись по местам, и шпоры вонзились в медвежьи бока, плеть хлестнула собачьи спины, затрубили рожки, зазвенели колокольцы. Охота набирала ход — она уносилась в обагренное рассветом небо. «Нет! Нет! — кричал Ричард. — Возьмите меня! Как же я?!» Он рванулся вперед и натолкнулся на камень. Что это? Откуда? Ричард огляделся и понял, что стоит на вершине гербовой башни, между зубцов. Внизу чернела крыша сыроварни, купол часовни разгорался золотом. За крепостными стенами простирались поля — кое-где бурую почву пятнали заплатки нестаявшего снега. Но где же Олений лес? Где курганы? Болота, которые он различал так четко еще миг назад?! «Возьмите меня с собой, отец», — взмолился Ричард дрожащим голосом. В уголках глаз набухали слезы. Хрипло закричали вороны. Две пары рук обняли его с боков. «Возьмите!» — Ричард оттолкнул их локтями, но Литти и Литта держали крепко, а отца — никого из всадников — было уже не видать. «Когда наступит твой час, тан, мы сами унесем тебя к предкам», — сказал Литти. Из шишек на его голове торчали настоящие бычьи рога. «Для меня будет честью выслеживать тебе дичь в чертогах Четверых», — Литта повела бархатистыми, как у телушки, ушами. Ричард шмыгнул носом и обмяк, сдался на их милость. Когда он проснулся, на скулах уже подсохли дорожки слез, а подушка под щекой отсырела. Скверный сон. Скверное предзнаменование. Он никому о нем не расскажет, и ничего не сбудется. Отец победит — благородные герои всегда побеждают. Он уже победил, и в Надор скачет гонец со счастливой вестью! Ричард сел на постели, потер лицо. Стоило зажмуриться, и перед глазами оживала картинка из сна — великан в короне смотрит сперва на него, потом на отца, замершего в дуэльной стойке. Будто выбирает, кого увести. Закатные твари, почему не могли выжить оба?! Неужели он, Ричард, оказался лучше Эгмонта, Человека Чести, героя? Или дело в том, что он — ребенок, а детей в призрачную охоту не берут? Отец погиб, а он жив. Он жив, потому отец и погиб. Взрослый, возмужавший Ричард сдавил ладонями виски — как сдавливал их пять лет назад, стремясь прогнать слишком страшные мысли. Нельзя винить топор в руках палача, если приговор смертнику подписали другие люди. Он подписал. Его появление на свет. Виноват ли он? Нет. И вместе с тем виноват. Он коснулся «демонской мерзости» (так давным давно вопил священник со своей кафедры), и из-за этого вожак охоты мог предпочесть его. Но что, если не Ричард замарался языческим колдовством, а скалы сами его выбрали? Ведь отцу лесной храм не открылся! Вдруг Ричард действительно... достойнее? Нет. Лучше об этом не думать, иначе недолго рехнуться. Ричард рывком встал с кушетки, заметался по комнате. На пути попался столик, он запнулся о гнутую ножку, снеся его, на пол скатилась серебряная чаша, упал костяной гребень. Ричард застыл, мысленно коснулся камней. Матушка со стюартом решали, сколько мешков муки выделить на хлеб для бедных. Литти и Литта резвились с собаками. Для Эдит и Дейдри седлали коней. Покинутый в саду Алва насвистывал бравурную песенку, заняв место Ричарда на яйце-валуне, поглаживал гладкую поверхность, постукивал костяшками. Интересно, он тоже чувствует исходящее от камня тепло? Ричарду хотелось вернуться на поле боя, которое он столь спешно покинул. Снова заговорить с Алвой, помириться или сильнее поссориться. Но это будет смешно. По-детски. Может, присоединиться к Эдит и Дейдри? Проехаться по округе, чтобы ветер вымел тоску из груди? В самом деле, давно он не уделял время сестрам. Ричард спустился к конюшне, где девочки в васильковых платьях и соломенных шляпках склонились друг к другу и гадали по ромашке. Милые, как две луговые плясуньи, которые являлись жнецам, если голову напечет. В трех шагах ожидал гвардеец Джок с букетиком полевых маков, видимо, тоже предназначенных на растерзание. — Кто еще будет сопровождать на прогулке моих сестер? — спросил Ричард. Он подошел со спины — почти подкрался, — и вопрос заставил всех вздрогнуть. — Седрик, Мэттис, Ронэн и Уолт, тан, — с поклоном ответил Джок. Дейдри и Эдит, шелестя юбками, присели в реверансе. Ромашка мгновенно была спрятана в складках василькового шелка, но белые лепестки на серых плитах выдавали их. Надо же, совсем девчонки, а уже завели свои тайны. — Я никогда не требовал приветствовать меня по придворному протоколу, — Ричард хотел спросить, кто их надоумил, но отвлекся на выглянувшего из денника Джерри: — Оседлай мне Караса. Конюх с поклоном исчез. Девочки замялись. Эдит потупилась, затеребила кисточки на поясе платья. — Раньше тебе не нравились конные прогулки, — тихо заметила Дейдри. Ричард пожал плечами. Он действительно не жаловал верховую езду, потому что любил чувствовать почву под ногами, но потерпеть в седле час-другой был способен. — Надеюсь, вы не против моего общества? Девочки хором заверили, что оно доставит им удовольствие. На вкус Ричарда, прозвучало это принужденно, но допытываться, в чем дело, он не стал. Что за мнительность? Наверное, хотели посекретничать, а теперь считают, что старший брат помешает. Еще передумают. Они двинулись по дороге к ферме Стаглингов: вороной линарец Карас нес Ричарда, по бокам на соловых Изабелле и Сладкоежке ехали сестры, позади трусила пятерка гвардейцев. В них не было нужды — только безумец осмелился бы причинить вред герцогиням Окделл возле родного замка, но приличия обязывали их выезжать со свитой. Вокруг открывался не пейзаж, а рассветная пастораль. За спиной тянулся к небу Надор — башенки серо-розового гранита сияли, как подтаявшие леденцы, ветер шевелил багряное полотнище на флагштоке. Направо убегала дорога в Вайтбоун, по ней катили телеги, груженные золотистым сеном. Налево петляла тропка к ферме — домик с красной черепицей утопал в жимолости, а рядом стоял загон с белорунными овцами. За фермой темнел лес — тот самый, где Ричарду открылись тайны Скал. С лугов, которые они пересекали, одуряюще пахло медом, над колокольчиками, таволгой и маками жужжали пчелы, у колышка коза щипала траву. Ричард запрокинул голову к солнцу, улыбнулся. Волосы на макушке растрепал ветер — шляпы он не надел. Ну и пусть. Пусть будет как в детстве, когда отец брал его с собой на прогулки. Они ловили зайцев к ужину, словно бедняки, наблюдали за белками, юркими, точно язычки пламени. Отец рассказывал о Торке и о Лаик. Он не дожил до старости... Что же, может быть, Ричард тоже не доживет. Дедушка Эдвард умер в сорок пять, прадедушка Лайонел — в тридцать восемь, пра-прадедушка Льюис, герой Двадцатилетней войны — и того раньше. Вдруг такова судьба всех мужчин из рода Окделл? Умирать, не увидя внуков? До седых волос? Может быть, никто не виноват? — Почему вы присели в реверансе передо мной? — спросил Ричард рассеянно. Сейчас он заговорил бы с кем угодно и о чем угодно, чтобы заполнить пустоту. Ричард ожидал, что сестры расскажут об игре, или споре, или шутке — «Просто дурачились, хотели посмотреть, как у тебя вытянется лицо, что тут такого?» — и он бы посмеялся с ними, потому что и правда, что тут такого? Но Дейдри и Эдит разом скисли и уставились в землю. Занятно. — У вас от меня какой-то секрет? — Нет! — выпалила Эдит. — Только не сердись на нас! — поддержала Дейдри. Брови Ричарда приподнялись. На какой проступок сестер он мог бы по-настоящему рассердиться? Ладно бы они доросли до первых влюбленностей и намерились сбежать с менестрелем. Но когда младшей одиннадцать, а старшей двенадцать? Что они могли натворить? — Я не сержусь, мне просто любопытно, — объяснил Ричард. — И то, как вы странно себя ведете, только подливает масла в огонь. — Мы решили быть учтивыми, — сказала Дейдри серьезно. — С тобой, — добавила Эдит. — Всю жизнь не были учтивыми, а сегодня вдруг решили? — поддел Ричард. Девочки встревоженно переглянулись. Ричарду стало не по себе — они смотрели поверх передней луки его седла, будто он был... совсем отдельно. Эдит сглотнула и зябко повела плечами. — Ты ведь не сердишься на нас за то, что раньше мы не были? — уточнила Дейдри. Судя по зажатым в кулачке поводьям, ей потребовалось собраться с силами, чтобы заговорить. Сделалось так мерзко, будто ему бросили за шиворот ужа. По спине побежали мурашки, Ричард перевел взгляд с одной сестры на другую. — Что происходит, — не спросил, потребовал он. Девочки побледнели, втянули головы в плечи. Они боятся, понял Ричард. Боятся его. Почему? К горлу подкатило мерзкое, слизкое — верно, несуществующий уж, что попал ему за шиворот, теперь очутился в животе и полз наружу. Собственное тело вдруг показалось чужим, мерзким, слизким. Ричард отшатнулся, выпустил поводья. — Что происходит?! Эдит тихонько пискнула и сразу же зажала рот ладонями. Посмотрела на него огромными испуганными глазами, которые блестели от слез. — Эдит, — Ричард спрыгнул в траву. Карас, почуяв, что на спине нет седока, повернул голову, зафыркал. С ним остановились и обе кобылы. Ричард подошел к Сладкоежке, потрепал ее по крупу и снизу вверх посмотрел на сестру. Две крупные слезы уже катились по ее щекам. — Эдит, — повторил он. Голос дрожал — Ричард не слышал объяснений, но знал их наперед. Все повторялось. Эдит боялась его, и он тоже боялся — обнять ее, снять с идиотского дамского седла, взять на руки, как маленькую. Боялся даже прикоснуться к ней, и потому гладил кобылу, чтобы не взбрыкнула. — Она видела, как ты сердишься, — проговорила за спиной Дейдри. — И я видела. Тот человек долго-долго стоял на солнце и не мог пошевелиться. И мы спросили у Дженны и Бессы, чем тот человек тебя рассердил, и они сказали, что он, верно, был недостаточно учтив... Вот мы и... Ее речь оборвалась всхлипом, Эдит рыдала, не таясь. Ричарду никогда в жизни не было так стыдно. Никогда он так сильно не мечтал провалиться сквозь землю. Вот кем они его видят. Вот кто он есть. Ноги перестали держать, и Ричарду пришлось навалиться на круп Сладкоежки. Они боятся его. Он это заслужил. Зачем только навязался? — Простите меня, — выдавил Ричард. Мог бы и не стараться — за рыданиями его голос был не различим. Вспомнилась малышка Айрис. Рот, распахнутый в крике, вспухшие на шее жилы, красные пятна на бледном лице, ужас, смертельный ужас в ее глазах и собственная беспомощность... «Я же ничего не сделал, ничего плохого, почему она?..» Ничего плохого. Что же он натворил тогда? Все позабылось от страха. Но жизнь опустела, когда Айрис прекратила бегать хвостиком и донимать. — Тан, мы можем чем-то помочь? — спросил издали Джок, перехватив его взгляд. Ричард покачал головой. Отступил от Эдит и от Сладкоежки, свистом позвал Караса, но тот обнаружил под копытами то ли клевер, то ли одуванчик и щипал его, а на свист лишь взмахнул смоляным хвостом. Ричард не настаивал. — Приведете его, когда будете возвращаться, — сказал он гвардейцам. Джок закивал. А Ричард, убедившись, что его услышали, побрел куда глаза глядят. Все равно рано или поздно придет в замок.