Доверие

Хаширама на стройку не попал, слишком долго разбирался с бумагами, слишком долго подбирал ответ Мадаре, но в конечном итоге махнул рукой и даже не стал ничего писать; к тому же, спорить с этим человеком по переписке — такой моветон. Настроение мужчины болталось от отметки «обнять весь мир» до «обнять колени и поплакать в углу». Мито очень хорошо чувствовала его, и поэтому отвлекала, как могла, заботами о будущем ребёнке и какими-то внутриклановыми разговорами, которых раньше сама сторонилась. Здесь, в Конохе, живут лишь несколько семей Узумаки: для связи с деревней Водоворота и поддержкой фуин-печати на животе химе, и она весьма редко заговаривала с ними не по делу. Потихоньку разговор перетёк на ближайшее окружение, и Хаширама с лёгким волнением сообщил, что вечером состоится официальное собрание клана Сенджу, на котором придётся представить Сакуру старейшинам как жителя деревни и главного врача больницы. Это будет тяжело ввиду её безродности, но сомнений в том, что стариков получится продавить, не было: те очень хорошо верят фактам, и то, что глава клана был спасён именно её руками, послужит замечательным аргументом. Привязать талантливого медика высокой должностью и обязанностями виделось шатену не самым плохим решением: немного бестактным и меркантильным, но, опять же, старики такое любили и считали нужным довольно твердить, что он, наконец, напоминает своего отца, Буцуму, который делает всё «исключительно на благо клана». Но Хаширама думал не только о клане: он зрил масштабнее: его волновала деревня, будущая война и лекарские навыки, которыми никто в Конохе, по-хорошему, не обладал. И Шодай искренне считал, что так для одинокой девушки будет лучше: то ли слоняться по миру без мужа и искать себе пристанище на вечер, то ли иметь опору, товарищей и возможность помогать людям; он ей доверял. Странно было не подозревать безродную путницу ни в покушении на него, ни в слежке за джинчуурики девятихвостой, но… чёрт возьми, нельзя бояться всего в этом мире, нельзя обрастать страхами, как панцирем. Паранойя никого ещё до добра не доводила, вон, можно на глав скрытых деревень посмотреть — охуеешь, до чего до́жили. Более того, его жена — такая же куноичи. Сложно было представить самую способную химе Узумаки, даже беременную, в опасности, и то, что Мито бездумно потянется за общением к какой-то — даже предполагаемой — преступнице. Химе нелюдимая и всегда тщательно прислушивается к своему чутью и интуиции; не довериться Сакуре, по итогу, не посмел даже отото. Благодаря всем этим факторам и личному расположению, Шодай смотрел на Сакуру с точки зрения друга, которому искренне хотелось разделить с подругой её боль, но, как назло, та молчала. Ей было плохо — знать бы почему, но медик упрямо молчала, и это заставляло внутреннего эгоиста мужчины поднимать голову и грозно стучать кулаком по столу: а я всё узнаю, а я помогу, хочешь ты того или нет! Всё тайное когда-то станет явным — на то нужно время и терпение. Этими ресурсами он располагал. — Мадару бы к Сакуре не подпускать… — протянул полушёпотом Шодай, и джинчуурики вдруг вздрогнула, пуская струю из заварного чайника мимо чашки. Свет из окон лил слабый, но на освещение маленького квадратика котацу его хватало: так интимно и уютно супружеская пара не ощущала себя даже в первые недели брака, когда притиралась друг к другу и старалась как можно быстрее привыкнуть, приласкаться. Рыжеволосая скупо кивнула, обмакивая чайную лужицу салфеткой, и хотела было встать, но муж заботливо перехватил её ладошку и сам вынес салфетку в урну, заодно и подхватил тарелку с моти со столешницы. Мито с благодарностью погладила его сухую кисть кончиками пальцев. — Он полезет в её голову за доказательствами. Я понимаю, это ужасно и выматывающе для сознания, но, может, мне попробовать её уговорить? Если Сакура согласится… — Его методы очень грубые, — обрубил шатен. — Я хочу узнать о ней побольше, как о шиноби и о человеке, но не так, как это может Мадара. Он не выматывает, Мито, он выжигает сознание — его шаринган слишком губителен, его не учили тонкостям, как Изуну, а пробовать на ком-то — всё равно что заранее похоронить. Даже Тобирама не видит опасности, поэтому… надеюсь, ему этого хватит. — Я скажу ему про свою чуйку? — предложила джинчуурики. — Это секрет, конечно, но ты же помнишь, что из-за девятихвостого я стала очень чувствительна к вражеским намерениям. Шодай задумался. К клану Узумаки, что удивительно, у друга никогда не было претензий: он, напротив, был весьма доволен союзом, и его противные старейшины даже выдвигали его кандидатуру как супруга для принцессы. Хаширама быстро влюбился в эту женщину, и теперь даже представить не мог, как бы та носила другую фамилию и чужого ребёнка под сердцем. Хорошо, что Мадара сказал своё: «мне не до брака, а изменять я не хочу» — он был воспитан не только строгой отцовской рукой, но и материнской нежностью, и даже с возрастом остался тем ещё романтиком. Весьма глупо для своего времени: договорные браки сейчас на пике популярности, но теперь, чего уж там, без Изуны его очень тяжело на что-либо уговорить. — Вы… хорошо общаетесь, так что да, пожалуй, — выдавил он с непонятной интонацией и отвернулся к окну. Ветер хлестнул пылью по стеклу, изрезав колючими тенями его загорелое лицо. Сакура-чан и отото скоро должны вернуться в поместье.

***

Сакура долго не могла отдышаться. Полигон, который ей любезно показала проходящая по улочке пожилая пара Нара, оказался — теперь — прилично потрёпан: расколотая земля, одно дерево, выдранное с корнем, трёхметровой высоты стена-сетка, склонившаяся под весом толстых крон аж до земли. Кора стёрта на толстых боках, и кажется достаточно совсем чуть-чуть надавить ногой, чтобы взрослый дуб с хрустом лопнул и обнажил неровные коричневые колечки лет. Всё равно за ней наблюдали. За ней вечно кто-то наблюдал. Будущий Второй наверняка знал, где она и что она, но гнать обратно на стройку не стал: то ли понял, что захотелось Сакуре выплеснуть пар (пусть даже примет на свой счёт, пусть посчитает вспыльчивой и немного дурой, не следящей за словами), то ли ему просто безразлично: своих людей хватало, а бегать за чужачкой и капать ей на мозг — много чести. Она отжималась на пальцах, от души матерясь, била дерево голыми кулаками, специально не защищаясь ни бинтами, ни чакрой, будто ей снова двенадцать и она, неумёха, повторяет за другими самоучками — Сакура не вспоминала этот бесполезный этап своей юности, когда госпожа Цунаде ещё не тренировала её, — стереть бы его из памяти, по-хорошему, — но такая тупая, примитивная боль, боль прошлых ошибок и одиночества, когда вокруг только ветер, собственное дыхание и уставшая от самой себя Харуно, делала её трезвее. Такая боль помогала забыть обидные воспоминания. Слежка доложит, конечно, как медик стучала ногами по земле, вызывая мини-землетрясения, с каким рыком кляла себя «за дебильность», но что толку с этой информации? Даже под страхом пыток «безродная» не расскажет, как же ей одиноко без её любимой команды семь, напичканной гениями и поломанными людьми. Сакура привыкла даже к Саю и его тупым книжкам про эмоции, которые тот не выпускал из рук, пытаясь познать людей как науку, а раздолбай Какаши-сенсей со своей затёртой и зачитанной до дыр порнухой давным-давно стал родным, почти семпаем — с ним можно было долго и уютно молчать, бить по плечу за нелепые шутки и даже делить литровую бутылку холодного пива из автомата — и тот даже находил в себе мужество оплатить её. Харуно поскребла сбитую кожу на костяшках, быстренько залечив их медчакрой, села на сухую землю и, тут же об этом пожалев, печально заломила брови: попе жутко холодно и неудобно, но больше дискомфорта — всё-таки внутри, в сердце. За ней до сих пор наблюдают, сидят в тенях подобно Ямато-тайчо, слушают, разглядывают. Противно-то как. Липко от этих взглядов. Липко от подозрений людей, которые, как она, родные для этих стен, этих лесов, этих рек. В этих реках текут их пот и слёзы — и её тоже, просто в разные времена. Сакура много думала о прошлом-тире-будущем, даже Саске-преступник не заставлял её так метаться между «люблю-или-убью»: ей до боли хочется домой, она не фаталист, судьбу меняют люди, было бы желание, но… а если желания мало? Тогда нужна возможность. У Сакуры не появится эта возможность, даже если она признается Сенджу, что проебалась со свитком господина Тобирамы. Ему нужно время для создания техники. Ему нужно жить дальше и трудиться без её вмешательства: «а сделайте мне вот то перемещение во времени и не вот так, как вы бы изначально сделали; подумайте получше, я посижу, подожду». Ха-ха, какая же чушь. Сакура уже изменила будущее, уже влезла в эту топь и теперь лишь безвольно гребёт руками-ногами — и увязает всё глубже. Уходить уже некуда, незачем, нет смысла: история приобрела новый виток, его не откатить обратно, и ей — в любом случае не уйти. Её держит не эта земля, но люди, которым ещё предстоит родиться. «Может, мне стоит сделать ещё хоть что-то? Найти Зецу? Предотвратить четвёртую мировую войну? Или… первую? Когда она там была?.. Или я надумываю, преувеличиваю свой вклад в историю? Идиотка. Лучше было не лезть, а сразу перерезать себе горло… Хаширама Сенджу, если верить учебникам, умер от неизвестной болезни в неизвестном году, но теперь он жив. Но ведь этого мало. Ради чего я десять лет тренировалась? Я… Если я уже тут и никуда не денусь, может попробовать найти Зецу? Остановить Мадару? Чушь. Одной меня мало. Мне нужна моя команда, мои…» Розоволосая уткнулась лицом в пыльные колени, до крови закусывая губу. Полигон пах раменно-апельсиновым дыханием Наруто, красками Сая, собаками Какаши-сенсея… И Саске. От него всегда тянуло кровью, холодом, опасностью, неопределённостью — от него воротили носы все сенсоры Конохи, и даже та его красноволосая подружка, Карин, признавала, что тот её пугает. Он и Сакуру пугал. Сакуре стыдно. Стыдно, что именно сейчас, вспоминая остальных близких ей людей, вспоминая их улыбки и голоса, Саске ей не хочется вспоминать, ровно как и родителей. Они всегда держались в стороне от неё, они мало заботились о её чувствах. Они были себе на уме. «— Я та ещё сука, да, Внутренняя?» В голове хрипло рассмеялась её шизофрения. Альтер. В детстве Сакура боялась её, но с возрастом поняла, что Внутренняя помогает ей выжить. Она жестокая, бессердечная, железная, думающая всегда трезво, защищающая Сакуру от всякой опасности и сожалений, всегда находящая альтернативы и ответы на тяжёлые вопросы. «— Ты — это я. Мы суки, верно. Не плачь больше, а то нарушишь водный баланс в организме. А за эту ситуацию с тупым свитком не переживай. Забудь. Переживём, как пережили ту чёртову мировую войну. Это всего лишь прошлое, мы должны изменить его, как изменили наше настоящее. Мы достигли своего потолка там, а теперь мы здесь, чтобы показать всем этим людишкам, как надо трудиться. Им явно не хватает примера сильной и хваткой женщины! Где их медицина, пока тут нет Цунаде? В заднице. Мы исправим это, и, возможно, следующие поколения будут более развиты в будущем. Думай глубже, Сакура. Мадара нам не по зубам без Наруто и Саске, но можем поискать тут Данзо и прирезать его, пока не вырос. Зецу не вылезет из-под земли раньше нашей смерти, он — проблема уже не наша, а будущей нас. Подумай ещё. Мы можем руководить больницей, можем протолкнуться в советники, можем никого не бояться. Можем заставить альбиноса быть с нами поласковее. И с Учихами! Предотвратим травлю, переворот. Как тебе мои идеи?» Сакура распахнула рот, не готовая к такому потоку оптимизма. Альтер её не винила, она безропотно принимала всё, что происходит, и стремилась выдавить из этого выгоду. Это хороший навык. Он помогает выжить. Выражение её лица спрятали колени и рассыпанные по плечам волосы. Харуно крупно вздрогнула, но со стороны это можно было списать на порыв ветра. «— Наруто, Ино, Цунаде-сама, Какаши-сенсей…» «— Они живы. И мы живы.» «— Наверное, я любила его…» «— Прекрати… Не мучай нас. Он будет счастлив. Кто сказал, что мы не переродимся в нашем времени? Может, если мы надломаем прошлое, то сделаем его лучше, и у Наруто будет семья? Другое детство. И Саске рядом, не такой ссучившийся и опасный.» «— А что, если мы сделаем хуже?» «— Молчи! Хуже… Мы уже это пережили и перестрадали, что может быть хуже?» «— Ты… права. Ты права. Спасибо.» «— Мы правы. Возьми нас в руки, на нас уже странно косятся.» Сакура глубоко задышала, пересев в позу лотоса. Скорбный и строгий излом её бровей разгладился, глаза приобрели более живой и свежий оттенок. Вдох-выдох, Харуно Сакура. Прекрати жалеть себя и вызывать к себе жалость. Это время — белый лист. Не превращайся в нём в тряпку.

***

Тока держала крепкую ладонь на рукояти катаны, наблюдая за тренировкой странницы. Каждая эмоция той была болезненно живой, страдающей — так и хотелось подойти и спросить, в чём дело, но, возможно, виной тому был и Тобирама, от которого она и ушла на полигон. Альбинос по жизни был тем ещё козлом, надо признать. Он правильно поступает, держит дистанцию. Он не должен давать этой новенькой поблажек. За Харуно нужно следить всегда. Она ценная женщина. Вспыльчивая и сильная. Незнакомая. Опасная. — Ого, — восхищённо вздохнул напарник Токи. Сакура перед их глазами пнула дерево, с оглушительным шумом уронив его на забор-сетку; на стройке это было не так эффектно; да, идея была неплохой, нужно было послушать Мито и усилить ограду фуином, хоть это и было бы затратно по чакре и деньгам. Узумаки те ещё вымогатели, знаете. — Надеюсь, не придётся её убивать. Это полезные навыки. — прозвучало за спиной. Тока, заметив, как розоволосый медик присела на холодную землю и отвернулась от наблюдателей, облокотилась плечом на дерево и поджала тонкие губы. Её тяжёлые синие доспехи едва слышно звякали при каждом движении, но лишь оттого, что та не старалась скрываться — и тем сложнее ей было поверить, что этот ценный медик (и, как выяснилось сейчас, куноичи) не может обезопасить себя хотя бы такой элементарной защитой. Тока была искусным мастером кендзюцу. Её неоднократно спасала броня. Мир ещё так далёк. Как можно было в одиночку слоняться по деревням если не в кимоно, так в простой юбке и кофте? На каблуках? Она рассчитывала попасть к какому-нибудь богатенькому папочке? Тогда зачем училась медицине? Достаточно было отрастить волосы подлиннее и брить ноги. Но раз так… Тобирама бы понял это, упрекнул, выкинул бы к чертям — не стал бы молчать, его воротило от овечек-шлюх с невинными глазами. Хотя Сакура и не была овечкой. Да и шлюхой тоже. Она выдерживала его взгляд, соблюдала вежливую дистанцию, не вызывала проблем. Если откинуть все разумные подозрения, то Сакура Харуно просто помогала молодой Конохе. — Кто же тебя тренировал? — одними губами вывела женщина, на мгновение зажмурившись. Её родные, по её словам, уже не в этом мире. Несчастная девочка. Не собираешься ли ты мстить за них кому-то в этой деревне?.. Медик перед ней вдруг пересела в позу лотоса и принялась медитировать. Успокоилась. — Какая-то нестабильная, — негромко заметил восхищённый ею недавно сенсор. Второй насмешливо фыркнул: — Ты Мадару видел? — Довольно болтовни, — шикнула старшая Сенджу, для надёжности взмахнув рукой с крепко сжатым кулаком в перчатке. Юноши, извинившись, стихли.

***

— Проводку проводить будут Яманака, мы договорились. План детально рассмотрел? — соклановец бодро кивнул, усиленно подавляя зевок: устал, вся организационная работа лежала на его плечах и дотошно курировалась Тобирамой. — Отдай его Мамору: вы оба ответственны за гарнитуру, она будет ранним утром. Воду проведут Сарутоби, новенькие… послезавтра, да. Медикаменты Учиха пусть фасуют, там комнат под них — красным карандашом, посмотри — как грязи. Кабинет главврача — не перебивай, да, это Харуно — оборудовать в кратчайшие сроки. — Тобирама-сама, — скромно вклинилась в наставления Юма, отпуская загруженного паренька — буквально за плечи направляя и отталкивая его в сторону. — Сакура-сан действительно будет главой? Её мало кто знает лично, но все наслышаны… — Вы с Шикией хотите оспорить решение Шодая? — альбинос медленно перевёл взгляд на Нара, переминающуюся с ноги на ногу неподалёку: он хорошо запомнил эту парочку, они помогали розоволосой, да и раньше — всем другим лекарям. Тобирама очень любил инициативность в труде, но, кажется, если увидит их опять — схватит передоз. Девушка сжалась и судорожно замахала руками, как мельницами: — Нет-нет! Мы очень рады, что она остаётся, мы с ней, э-э-э, наверное, хорошие знакомые. Я просто… хотела поблагодарить вас, Тобирама-сама. Может, если она захочет взять учеников… — Обсудите это с ней позже, пока не до этого. А сейчас можете быть свободны, — этих можно отпустить пораньше, хоть тише на улице станет. Судя по расположению солнца, сейчас около трёх часов дня, и куда там делась эта Харуно? Хотела же работать. Неужели так смутилась от своей нерасторопности? Конечно, ей следовало сначала подумать, а потом говорить, но что теперь, игнорировать работу, что ли? Тобирама (никому не признается, но он зверски устал и заебался) упал на свой стул, неосознанным жестом почёсывая светлую щетину на щеке: это его категорически не устраивало. Может, не стоит на собрании выдвигать эту женщину главой госпиталя? Может, стоит держать её поближе к себе? Так — никаких пропущенных секретов, глупостей, и медик на виду, чтобы не нервировать ни себя, ни Мадару, когда тот-таки припрётся домой. И Токе меньше скучной работы… Судя по истощённой чакре, Харуно плодотворно провела время на новеньком полигоне: их разместили по краям востока деревни, чтобы техники не долетали до построек, но оградительные барьеры там ещё нужно довести до ума, читай: не забыть сделать. Мужчина почувствовал приближение медика, потянулся на стуле полусонным котом и выпрямился, привычно острый и обманчиво расслабленный. За этим крепким духом и широкими плечами крылись хроническая усталость и ноющая в холод поясница — почти двадцатисемилетний альбинос чувствовал себя пережёванным несправедливой жизнью стариком; он бы тоже не отказался выплеснуть пар в одиночестве и тишине: уж очень давно не был наедине со своими мыслями — и чтобы это не было для него разрушительно, как в случае с больным Хаши. — Вы потратили на обед непозволительно много времени, — сухо отметил мужчина, бегло осмотрев потрёпанную фигуру, источающую непривычное умиротворение. Сакура, встав напротив сидящего, неглубоко поклонилась: — Простите, господин Тобирама, я всё наверстаю. И как будто ничего не было. Сенджу и сам не захотел говорить, так что просто дал отмашку — и медика тут же ангажировали работники. Сакура… неуловимо изменилась. Как будто с её плеч упал тяжёлый камень. Её походка стала легче, смех — искреннее, движения рук — мягче. Орудуя простой кисточкой и банкой краски, Сакура порхала по пыльной стройке, подавала гвозди, подметала, выносила пакеты с мусором, лечила чужие ушибленные пальцы, хлопала мужчин по плечам за удачные шутки. Те и сами заметно оживились от её компании, хоть и держались сначала настороженно, но женщина есть женщина, и её ненавязчивое внимание всегда приятно греет. Вишнёвые глаза попеременно скользили то по документам, то по чужим пыльным ладоням. Сенджу встряхнулся, вздёргивая пепельную бровь и поражаясь самому себе. Он уже сидел на собрании, а всё ещё почему-то помнил её пыльные ладони с потрескавшимся розовым лаком на ногтях. На фоне Хаширама громко спорил со старейшинами, а Тобирама так некстати вспомнил, что придержал Харуно за локоть, когда та нелепо споткнулась по пути домой. Тобирама мог бы отвесить комплемент, что её кожа нежнее шёлка, как у всех ухоженных дамочек, но это у всех так — Харуно ведь обыкновенная молодая женщина. Он мог бы подумать, что она специально запнулась, но то показалось мужчине глупым. Она его не обманывала. Даже в этом.