Почему советская атомная энергетика лучшая в мире?

      Тысячелетиями ученые, лирики, педагоги, психологи, даже политики убеждали нас - нет ничего важнее, лучше и прекраснее, чем встретить своего Суженого. Как только это произойдет, все ваши проблемы решатся, а мир заиграет новыми, яркими красками. Вы обязательно создадите счастливую семью, нарожаете кучу детишек и будете чувствовать себя просто великолепно. Всё, что было раньше, покажется вам пустым и серым, а всё, что будет впереди - прекрасным светлым будущем.       Так вот, уважаемые. Это - ложь. Пропаганда. Сказка. Реклама. Заблуждение. Называйте это как хотите. В своей книге я расскажу вам, почему все эти разговоры как минимум преувеличены, а как максимум лживы. И это не просто безобидная ложь, фантазия и мечта. Нет. Эти представления не просто неверны, они опасны.       Они служат для дискриминации людей, не встретивших своих Суженых и "Не-истинных пар". Из-за них распадаются счастливые браки. И наоборот, именно такие заблуждения удерживают вместе несчастные пары, пары, в которых царят насилие, ложь, злоупотребление, равнодушие, супружеская неверность и прочее. Из-за этих идей на свет не рождаются дети, а некоторые альфы и омеги оказываются выброшены из социальной жизни. Во имя этих мифов совершаются аморальные поступки и даже настоящие преступления. Верить во всё это для взрослого, разумного человека, означает рыть себе глубочайшую яму, выбраться из которой будет практически невозможно.        Как же избавиться от того, что вам вдалбливали с малых лет? Моя книга поможет вам поменять представления о природе Суженых и отказаться от идеи о том, что вы должны быть с кем-то, кто, волей случая, родился с таким же узором на коже. Некоторые мысли здесь могут показаться вам спорными, но когда вы дойдете до последней страницы, ваши взгляды изменятся.       Это гарантирую вам я, отец восьмерых детей, рожденных в браке двух людей, отказавшихся от отношений со своими истинными, специалист в области биологии, психологии и социологии, бывший главный редактор "Вестника молодых ученых" Мурат Владиленович Сванидзе.

Мурат Владиленович Сванидзе "Люди не носки. Критика биологизаторского подхода к отношениям альф и омег" Киров 2011 год

Бункер на Камчатской АЭС, около 6 часов до инцидента       - Виктор Петрович Брюханов? - Щербина жестом привлек внимание Валерия, копающегося в чертежах станции, и положил телефон на стол, переключив громкую связь. - Борис Щербина Вас беспокоит.       - Да-да, здравствуйте! - раздался в трубке хрипловатый голос, и Валерий кинул короткий взгляд на Бориса. Зачем ему это слушать? У него к этому человеку вопросов нет. - Чем обязан?       - Да Вы знаете, мы прямо сейчас на Вашей станции находимся, - на лице министра появилась усмешка. Он словно находил это весьма забавным. - Как-то так получилось, что мы с Вами разминулись.       - Да, к сожалению, меня вызвали в Москву, давать отчет по безопасности станции, - ответил Брюханов быстро, даже поспешно. Валерий только головой покачал. - Но я уверяю Вас, на станции остались сотрудники, более чем компетентные для решения всех вопросов на месте.       - Я понимаю. И как раз по этому поводу Вам и звоню, - Борис откинулся на спинку своего стула и посмотрел на Легасова. - Два Ваших сотрудника, товарищи Дятлов и Ситников, расходятся во мнении относительно того, как правильно действовать в текущей ситуации. И я хотел поинтересоваться, за кем из них должно быть последнее слово?       - Вы знаете, они оба профессионалы очень высокого уровня, и... Мне сказали, с Вами прибудет некий московский эксперт?       - Да, но этот эксперт... - Щербина сделал Валерию знак, который тот расшифровал как «не обижайтесь», - всё-таки теоретик. Кроме того, он не знает эту станцию, не знает этих сотрудников. Мне нужно понимать, если в критической ситуации, когда счет будет идти на минуты, их мнения опять разделятся, к кому я должен прислушиваться?       - Эм, ну... - на том конце провода возникла пауза. Слишком долгая и неловкая для человека, занимающего такую должность. Легасов открыл уже было рот, чтобы объяснить основную суть разногласий, но Борис жестом велел ему замолчать. - Я полагаю, товарищ Ситников примет лучшее решение.       - Почему? - Щербина улыбнулся. Теперь было очевидно, что он действительно наслаждается этим представлением. И Валерий, кажется, понял, почему. Он понимал, что Брюханов сейчас «загнан в угол» всего одним простым телефонным звонком, и в этом что-то определенно было.       - Товарищ Ситников, если говорить откровенно, отличается большей... Стрессоустойчивостью. Он, кроме того, лучше управляется с персоналом, а сотрудники, я полагаю, будут... Встревожены происходящим, - ответил Виктор после паузы. - Кроме того он всё-таки альфа. А это, Вы сами понимаете, что означает. Больше склонности к лидерству и руководству.       - Понятно, - Борис сделал паузу и кивнул как бы сам себе, внимательно вглядываясь в Легасова. Тот ещё несколько секунд назад готов был согласиться с директором станции, но его последняя фраза...       - Это всё? - только теперь Валерий понял, что игра продолжается. Щербина молчит, а Брюханов не может первым повесить трубку.       - Вы знаете, почему Советская Атомная Энергетика лучшая в мире? - неожиданно поинтересовался министр.       - Что, простите? - очевидно, что на том конце провода вопрос расслышали хорошо. Но этот вопрос — очевидная ловушка, потому что Брюханов вроде как должен знать ответ, но...       - Советская атомная энергетика лучшая в мире потому, что она полностью свободна от предрассудков и дискриминации, - ответил сам себе Борис. - В ней на первое место встает профессионализм каждого человека, а все его прочие качества, в том числе сугубо биологические, остаются за порогом станции. В Советском Союзе омега может стать кем угодно, Вы же это знаете?       - Да, я просто, я лишь хотел сказать, что...       - Спасибо, что уделили время, - Борис повесил трубку одним движением и взглянул на Легасова внимательно. Мол, как впечатления? Но профессор молчал, отведя взгляд. Пауза затянулась. - Дятлов старше, опытнее, кроме того, именно его Брюханов рекомендовал к грядущему повышению.       - Да, но он предлагает откровенно рискованный план. Этот протокол... Он не был опробован. Ситников осторожнее. А Брюханов, очевидно, не хочет, чтобы его обвинили в том, что из-за безрассудных действий его персонала что-то пошло не так, - пожал плечами Валерий.       - Да. А ещё он просто козёл. Тот же бункер, спустя некоторое время после инцидента        Валерий обнаруживает себя в очень странном положении. Он остался не только без рубашки, но и без майки, и Сидит на коленях у Бориса на чем-то вроде банкетки, придвинутой к стене. А ещё ему хорошо. Очень хорошо. Спокойно, тепло, уютно. И не то, чтобы он забыл, где они находятся. Он всё ещё держит в голове информацию и о землетрясении, и о станции, и о ядерном реакторе, и о перебоях с напряжением... Но сейчас всё это для него словно кино. По крайней мере, судя по его эмоциям.       Ему не страшно. Он не испытывает волнения. Более того, давящий груз ответственности словно куда-то делся с его плеч. Он всё ещё может думать, голова не заполнена туманом, пусть даже сладким. Он может рассчитывать, прикидывать, пытаться угадать, какие повреждения есть на станции, и планировать, что нужно сделать в первую очередь. Но всё это как-то очень легко и спокойно.       - Всё хорошо? - интересуется Щербина. Его ладони лежат на обнаженном животе Валерия, на его груди. И Легасов думает о том, как допустил подобное. Они совсем друг друга не знают, а он хорошо воспитан и всегда отличался серьёзностью. Он никогда не позволил бы никому ничего подобного! Но даже об этом он думает как-то отстранённо.       - Хорошо. Отпустите меня, - просит он, потому что понимает — надо вернуться к работе. Не хочется, но это необходимо. - Надо связаться с персоналом станции.       - Надо, - в ухо ему отвечает альфа, но руки не убирает. Так что Валера просто откидывает голову назад, на его плечо, окончательно разомлев. - Потому что наши проблемы, увы, не закончились. Нас ждёт цунами.       - Что? - тихо интересуется Легасов. Он открывает глаза и смотрит в потолок, пытаясь осмыслить услышанное.       - Цунами. Волна дойдет сюда. Защитные сооружения должны не пустить воду на станции, в теории, но расслабляться нельзя, - поясняет Борис.       - Когда Вы об этом узнали? - севшим голосом уточняет профессор, всё ещё не отрывая взгляда от потолка.       - За пару минут до того, как Вы вошли, - Щербина, наконец, убирает руки, и Валерий тут же спускается с его коленей.       - И вместо того, чтобы сразу мне об этом сообщить, Вы устроили тут... - Легасов не знает, как подобрать слова для описания того, что только что произошло.       - Да, - серьёзно кивает Министр. Он протягивает Валерию его майку, и тот спешит одеться, хотя приятное тепло, идущее от метки, согревает и без этого. - Потому что теперь Вы абсолютно спокойны и работоспособны. И не способны на панику.       - Спасибо, - Легасов хочет, чтобы это звучало саркастично, но получается вполне искренне. На панику он теперь действительно не способен, а ещё, кажется, на злость. - Мы не можем и дальше рисковать. Надо полностью отключать всё, прекратить работу станции, законсервировать всё, что можно.       - Нет. Такого распоряжения не было, - Щербина качает головой. Город тоже зацепило. На восстановление и ликвидацию последствий потребуется энергия, не говоря уже о косвенно пострадавших районах.       - Так сделайте его, пока не стало слишком поздно! - Валерий делает один шаг ближе. - Распорядитесь. Это необходимо.       - Это не мне решать. И поверьте, Владимиру не понравится, что Вы сейчас говорите, так что лучше остановитесь прямо сейчас, - рекомендует Щербина, с которым они каким-то образом всё ещё умудряются быть на "Вы".       - Вы понимаете, что мы сейчас играем даже не с огнём, а с чем-то пострашнее? - уточняет профессор. А затем тяжело вздыхает. Метка всё ещё теплая, от неё по телу распространяется какое-то уютное спокойствие. И Борис рядом. Его большой, сильный альфа. Его. Впервые в жизни в голове такие мысли. Они отзываются тем, что когда-то Валерий успел узнать о том, что значит быть «хорошим омегой», и что отложилось в памяти, хотя опробовать не довелось. - Борис, Вы альфа?       - Что? - Щербина хмурит брови, а потом, видимо, вспоминает свой собственный вопрос и качает головой. - Да, я альфа.       - Я думал, альфы сами принимают решения, - Валерий смотрит внимательно. Это манипуляция, самая простая, примитивная и очевидная. Неужели сработает? Какое-то время Щербина молчит. Потом тяжело вздыхает.       - Хорошо. Связывайтесь с операторами, пусть делают, что необходимо, - он передаёт Легасову одну из раций. Тот сразу же отходит в сторону для разговора, не успев даже толком застегнуть рубашку. Борис тем временем связывается со своим персоналом. Оценивает внешние повреждения, состояние на территории станции и за её пределами. И, разумеется, пытается узнать хоть что-нибудь про идущие к ним волны.       Он как раз успевает закончить один из разговоров, когда замечает, что Валерий уж очень мрачен и напряжен. Теперь он может чувствовать его эмоции, по крайней мере, когда Легасов так близко. И Борис сразу делает два шага к омеге, готовый в любой момент снова прижать его к себе.       - Насосы работают, но у них нет питания на пульте, - объясняет Легасов, щупая себя по карманам. - Акимов говорит, ещё двадцать минут минимум, чтобы всё восстановить. Вы не видели мои сигареты?       - Я от них избавился. Моя омега курить не будет, - пожимает плечами Борис. Валерий хочет сказать что-то на эту тему, но почему-то проглатывает слова. - Двадцать минут у нас, по расчётам, есть.       - Нужно больше. Нужно, чтобы всё успело остыть. Не успеем. Но и оставлять как есть нельзя. Если зальёт генераторы, если повредит насосы... - Валерий мотает головой. - Я боюсь, что тот протокол сейчас наш единственный вариант.       - Тот, с который Дятлов носился? - хмурится Щербина. Он не много в этом понимал, но судя по реакции окружающих — это был не лучший вариант. Не лучший, но единственный. - Хорошо. Запускайте его. Вы его сами читали, да?       - Хуже, - Легасов кладет ладони на стол и лицо его становится мрачным. - Я его написал. Внутренние помещения АЭС, в то же время       Дизельные генераторы, обеспечивающие питанием насосы, работают в штатном режиме. А ещё вокруг них крутится персонал, так что Ситников и Дятлов, удостоверившись, что здесь ситуация под контролем, идут дальше. Омега настаивает на том, что нужно проверить, как работают те, что подают напряжение к другим системам.       Здесь пусто. Неуютное жужжание и гудение свидетельствуют о том, что система, в целом, работает, но Дятлов настаивает, что нужно проверить всё. Ситников только кивает, соглашаясь. Всё так всё. Напряжение сейчас — их главная проблема.       В свете фонарика мало что можно рассмотреть. Небольшой генератор, рассчитанный на то, чтобы обеспечить помещения верхним светом, не работает. Дятлов подходит к нему торопливым, пружинистым шагом и нервно дергает, пытаясь завести. Аппарат не поддается. Омега чертыхается, дергает снова, роняя на пол фонарик. Тот падает и от удара гаснет, оставив их в абсолютной темноте.       - Замри, - велит Ситников спокойно. Два осторожных шага. Он касается ладонью спины мужчины, ведет по его руке, которую осторожно убирает и дергает сам. Два движение, и урчание в помещении усиливается, а затем, одна за другой, загораются потолочные лампы. - Вот так.       - Вот черт, - Дятлов опускается на колени, поднимая фонарь, и вертит его в руках. Не разбился. Он замирает, рассматривая вещицу в своих руках, и никак не может подняться на ноги. Ситников опускается рядом.       - Всё нормально. Я всё проверю, отдохни, - произносит альфа тихо, коснувшись рукой чужого плеча. Всегда такой спокойный, такой терпеливый. Дятлов стискивает зубы и кивает, но отойти от него Ситников не успевает.       - Товарищ Дятлов, Вы меня слышите? - это шипит рация. Омега выхватывает её и подносит ближе к лицу.       - Да, слышу, - он косится на Ситникова, замершего рядом. Они оба слышат, и впервые на работе Дятлов ловит себя на том, что хочет передать ему ответственность.       - К нам приближается волна, есть шансы, что вода попадет на станцию и зальёт генераторы, а на панели управления нет питания, его восстанавливают. Как только оно поступит, реализуйте протокол, другого выхода нет, - объясняет, прорываясь сквозь хрипы связи, Легасов.       - Я понял, - омега прикусывает язык. Нет даже желания говорить «а я предупреждал» или «так нужно было делать с самого начала». Есть только страх. Потому что теперь, когда это единственное решение, он начинает сомневаться. Связь отключается.       - Иди. Левая лестница в порядке, мне сказали, поднимайся, я закончу здесь. Потом посмотрю, можем ли мы защитить какие-нибудь генераторы, - произносит Ситников спокойно.       - Нет, - мужчина мотает головой и протягивает своему собеседнику фонарик. - Иди ты. Ты тоже знаешь этот протокол. У тебя лучше получается... С людьми. А они там все паникуют наверняка...       - Протокол, кажется, остался где-то на развалинах лестницы. А наизусть ты знаешь его лучше, чем я, - альфа качает головой. И он отлично знает, что означает это «они там наверняка паникуют». Это значит, что страшно Дятлову самому, и он переносит это на остальных.       - Нет. Что если опять что-то случится? - их взгляды впервые за долгое время встречаются. И взгляд у омеги такой, что Ситников тянет его голову к себе на плечо и обнимает обеими руками, а метку Дятлов подставляет уже сам, и Анатолию остается только накрыть её ладонью.       - Послушай меня. Ты не был виноват. Я это знаю, комиссия это знает, и ты сам это знаешь. И сейчас ты тоже справишься отлично. Я в тебя верю, - произносит он очень тихо. - Ты справишься лучше меня, лучше кого-либо ещё. Иди.       Он помогает Дятлову подняться. Рука с метки соскальзывает на лицо омеги, а затем Ситников тянется и целует его. Поцелуй получается долгим, отчаянно нежным. Как давно он не целовал эти губы! Как сильно соскучился! Этот привкус сигарет, эти напористые касания, этот сильный язык, всегда утверждающий свою полную власть. Ситников мог бы наслаждаться этим, кажется, часами, но он отпускает омегу из своих рук и, вложив ему в руку фонарик, подталкивает к выходу.       - Давай. У тебя всё получится. Около двух месяцев до инцидента. Загородный дом семьи Акимовых       Чай будешь? - отец суетился. Хозяйничать на кухне ему непривычно — обычно здесь всем заведовал его супруг, который знал, где стоит самый вкусный чай и самые красивые чашки.       Буду, - кивнул Саша и сам поставил чайник на плиту. Папа и Ваня поехали в магазин, смотреть «приданное», Миша, Сашин брат, собирался приехать с мужем только к вечеру. В загородном доме, куда его родители перебрались на пенсии, они были одни.        Пойдем на веранду тогда, - предложил Федор суетливо, выставляя сахарницу и вазочку с конфетами на поднос. Туда же отправились чашки, в которые, стоило только кухне наполниться свистом чайника, Акимов-младший разлил кипяток и заварку.       Когда они оказались на веранде, отец вытащил откуда-то пустую консервную банку и пачку сигарет. Это странно, Саша никогда не видел отца курящим. Однако тот вытащил спички и, немного повозившись с ними, закурил, опускаясь в уютное плетеное кресло. Александр сел в другое, забирая с подноса одну из чашек и посмотрел на отца с любопытством.       - Я поговорить с тобой хотел, - вздохнул мужчина после первой затяжки. Повисло молчание, прервать которое не решался ни один из них. - Ты только не говори, что я проболтался, но... Ваня рассказал нам про то, что у вас с ним происходит.       - А что происходит? - Саша тут же напрягся. Ваня часто обращал внимание на его недостатки и бывал недоволен его поведением. Иногда он сообщал об этом прямо, а иногда — окольными путями, так, что Акимову приходилось выяснять, догадываться, распутывать клубок из причин и намеков. Но никогда раньше он не использовал для своего «воспитания» родителей Саши.       - Он рассказал, что ты у себя на работе встретил... Своего человека. Суженого, - отец поднёс сигарету к губам. Он никогда не был хорош в разговорах по душам. В детстве он вообще казался Саше далеким. Нет, он был дома, проводил время с сыновьями, но всегда был словно «не здесь». И вот теперь говорит о таком. Саша прикусил губу. Это их с Ваней личное дело, и сейчас он поймал себя на том, что злится на мужа, что тот «вынес сор из избы», да ещё и рассказал не кому-то, а его родителям. Впрочем, злиться нельзя. Ваню можно понять — он в положении, он напуган, ему просто хочется быть уверенным, что его не бросят. Омеги должны, в конце концов, в первую очередь думать о благе потомства, это инстинкт. И использовать для этого все ресурсы — естественное поведение, сколько бы раз Саша ни говорил, что он никуда не денется.       - Отец, я взрослый человек, я принял решение. Мы с Ваней женаты, у нас скоро будет ребенок. Я не стану разрушать семью, - Акимов-младший старался говорить четко и спокойно, взглядом прожигая папину любимую клумбу. Он должен обозначить свою позицию так же жёстко, как с Ваней. Но может ли быть, что он делает это потому, что не уверен сам?       - Я понимаю, понимаю, - старший альфа покачал головой. - Я просто хотел сказать: Я твой отец. И всегда им буду. И какое бы решение ты ни принял, я всегда буду тебя поддерживать, всегда буду на твоей стороне.       - О чем ты? - Саша, попытавшийся было взять в руки чашку с чаем, поставил её обратно. - Какие тут ещё могут быть решения?       - Выслушай меня, ладно? - отец повернул голову и посмотрел на Александра неожиданно внимательно и серьёзно. Саша не видел у него такого взгляда никогда прежде.       - Я слушаю, - он всё-таки взял чашку и сделал небольшой глоток. Ситуация неприятная. Интересно, это папа инициировал этот разговор? Скорее всего. Сам отец никогда не был склонен вести с сыном долгие беседы «за жизнь». Научить чему-то, будь то ремонт машины или выживание в лесу — да, тем и занимался всё Сашино детство. Рассказать о чем-нибудь вроде строения рыбы или того, как работает электричество? Да, с большим удовольствием. Обсудить что-нибудь реальное, достижимое, вроде того, как построить деревянный дом или какой спорт полезнее для здоровья? Да, теперь, когда Саша повзрослел, в основном их встречи из этого и состояли. Но обсуждать любовь, семью, отношения? Обо всём этом Саша мог поговорить только с папой. Он до сих пор помнил, как неловко и жалко выглядели попытки отца в его подростковом возрасте объяснить ему то, что должен знать мальчик-альфа. И кажется, тот испытывал большое облегчение, что ему не придется проходить через это с Сашиным братом.       - Помнишь, когда ты пошёл в первый класс, я полтора года работал в Польше? - напомнил мужчина, опять затягиваясь.       - Помню. Ты мне ещё солдатиков привозил, - от воспоминаний об этом губы трогает легкая улыбка. Солдатики были просто невероятные. Детальные, в костюмах разных эпох. Ни у кого не было такой коллекции. Саша мог часами лежать на полу, сооружая для них поля сражений из всего, что попадалось под руку. Кроме того, он привык думать, что отец так выражает любовь и заботу. Через что-то материальное.       - Да, да, - отец кивнул и сигарета в его руках дрожала. Подрагивала и струйка дыма, тянущаяся от неё. - Дело в том, что за два года до этого я встретил своего Суженого.       - Что? - чашка опустилась на стол с громким, слишком громким стуком. Саша почувствовал, как из-под ног уходит земля. История родителей всегда была для него непоколебимой. Отец и папа встретились, когда Сашин папа переехал на Камчатку и устроился работать в местную больницу медбратом. Это была любовь с первого взгляда. И хотя они не были Сужеными друг друга, через три недели после первой встречи Отец сделал предложение, ещё через два месяца они поженились, а через два года родился Саша. И вот уже тридцать пять лет родители живут душа в душу и служат живым примером того, что метка — не такая уж и важная штука. По крайней мере, так семейную историю привык слышать Саша.       - Это было лето. Жаркое-жаркое. Я отправил вас с вашим папой в Крым, а сам не смог поехать — аврал на работе. И вот я сажаю Вас на поезд и захожу перекусить в привокзальное кафе. Сижу за столиком и чувствую, что стоит официанту подойти ко мне, как метку начинает колоть, - взгляд Акимова-старшего упёрся в пространство, он погрузился в свои воспоминания и, кажется, даже не замечал присутствия сына рядом. - Форма у них была жутко красивая. Черные фартуки и белоснежные рубашки, с высоким воротничком. А из-под этого воротничка торчит самый-самый верх метки. И я помню, он наклоняется, спрашивает, нужно ли мне что-нибудь ещё, а я шёпотом прошу: расстегните Ваш воротник, пожалуйста.       - Но ты же не... - Саша сделал глоток чая. Он не уверен, слышит ли отец его сейчас — слишком уж отрешенное у того выражение лица.       - Его звали Женя. Женечка. Он тогда жил один — его товарищи, с которыми он учился, разъехались на лето, - продолжал тем временем отец. - В тот вечер я ждал окончания его смены. Потом проводил до дома. И остался. Вас не было в городе почти месяц, и всё это время я, считай, прожил с ним. Я приходил к нам домой, поливал цветы и уходил снова.       - Отец, - Саша помотал головой. Есть вещи, которые ты не хочешь знать о своих родителях. Ни в пять, ни в пятнадцать, ни в тридцать лет. Например, что отец изменял папе с официантом привокзального кафе. И вообще с кем либо.       - Я знаю, ты меня осудишь. И я знаю, что заслуживаю осуждения, - Федор словно пришёл в себя — повернув голову он посмотрел на сына. - И я не стану оправдываться, просить прощения, которого я не заслуживаю. Я знаю, что я сделал, и я живу с этим больше двух десятков лет.       - Но ты не ушел, - тихо, хмуро произнёс Саша. На душе было погано, даже чай на вкус становится каким-то мерзким.       - Не ушел, - кивнул отец. - Когда вы возвращались, я встречал вас на вокзал. Тебе было пять. Ты вылетел на платформу, кинулся мне на руки. «Отец, отец!» А Мишка успел меня забыть, кажется, у детей в таком возрасте память короткая. Он жался к папиной ноге, мешал ему идти. Такие загоревшие, летние, радостные. Как я мог оставить своих сыновей? Как я мог оставить вашего папу одного, с вами на руках? Я отвез вас домой и остался.       - А что тот омега? - Саша отлично запомнил имя. Женя. Но почему-то назвать его по имени у него просто не вышло, только «тот омега». И душу обдало холодом — дурацкая мысль о том, что его сын однажды скажет так про Лёню. Нет, глупости. Не будет такого, Акимов не допустит.       - Он всё понял. Я был у него после этого только один раз — забрал вещи, попрощался. Но приходил иногда просто посмотреть издалека. На его работу, к дому. Он меня не замечал, а я стоял, пока мог, а потом шёл домой. Врал, что задержался на работе, что встречался с друзьями. А потом он умер, - отец резко затушил сигарету.       - Умер? - повторил Саша, делая глоток чая, который теперь словно царапал горло. Это звучало так резко, что ему стало не по себе из-за всех тех неприятных мыслей, что он успел подумать о том пареньке.       - Погиб. Работал в вечернюю смену. Какой-то пьяный урод устроил скандал, ломал мебель. Толкнул его, а он неудачно упал, ударился головой. Мгновенная смерть. Я потом узнавал через знакомых в больнице, - прошептал отец, и лицо его словно посерело. - Жене двадцать два тогда было.       - Мне жаль, - Акимов-младший вдруг понял, что не может злиться на этого молодого омегу. И на отца почему-то тоже, хотя стоило бы, наверное. Если не за ту, старую измену, то за жесткий крах детских иллюзий об идеальной родительской семье.       - Я пошел к директору тогда. И попросил командировку. Самую далекую, самую долгую, какую он только мог найти. Я его умолял, - голос пожилого альфы слабел, пока он говорил это. - Я не мог возвращаться домой к мужу, к детям, с этим камнем в душе. Я понимал, что должен держаться при вас, но если буду держаться — сойду с ума. И я уехал. Работал как проклятый, приходил домой, в полупустую квартиру. Напивался. Орал, плакал. А когда приезжал к вам «держал лицо». Твой папа так ни о чем и не узнал. Или сделал вид, что не знает...       - Потом стало легче? - спросил Саша осторожно. Отец закурил вторую, замолчал на какое-то время.       - Кажется. Я вернулся, мы снова зажили семьей. Всё... Стало хорошо, но, - он помотал головой. - Ты уже был тогда большой парень. С тобой можно было поговорить, в лес сходить, поручить тебе помогать в каком-нибудь деле. А Миша... Он был ещё маленьким. Тянулся ко мне, а я... Я ничего к нему не ощущал. Ребенок и ребенок. Как чужой, понимаешь, хотя все вокруг говорили — у него твои глаза, твои черты. Я заботился о нём, вроде, справлялся. Но в душе — огромная пустота была. Помнишь, он в одиннадцать лет сильно заболел? Мне даже страшно не было. Неприятно, тяжело, но не страшно. Я им и сейчас вроде горжусь, но... Не скучаю. Не думаю. Ты — другое. Но и на тебя я смотрю, больше... Как на свою работу смотрел бы. Знаешь. Смотрю и думаю: хорошо получился, значит, я всё правильно делал. А вот любви нет. Нет и всё.       - А папа? Ты его хоть немного любишь? - шепотом поинтересовался Саша. Внутри у него образовалась какая-то пустота, набитая ватой.       - Твоего папу я безмерно уважаю. Не променял бы его ни на кого и ни на что ни тогда, ни сейчас. Я бы что угодно за него отдал, даже жизнь свою. И случись что с ним — я не знаю, как я буду жить. Но люблю ли я его? Нет. Прикипел просто. Он уже как часть меня, - мужчина выдохнул струйку дыма. - Меня как-то спросили, про самые счастливые мгновения жизни. Я ответил, как считал нужным. Свадьба наша, рождение детей. Но в голове у меня совсем другой ответ. Каждый день из того месяца — это и были самые счастливые мгновения. Этого я поменять не могу.       - И зачем... Зачем ты это всё мне говоришь? - Саша понял, что ему страшно. Что он боится, что когда всё это уляжется в голове, он примерит это на себя, и тогда...       - Ты взрослый мужчина, решать тебе, - Акимов-старший затянулся медленно-медленно. И так же медленно выдохнул. - Но... Ты можешь считать меня ужасным человеком. Худшим отцом на свете. Но вернись я в то время... Я бы поступил совсем иначе. Только у меня второго шанса не было, его у меня отобрали. А у тебя выбор всё ещё есть, даже если тебе кажется, что нет. Спустя некоторое время после инцидента, внутренние помещения станции       Акимов никогда в жизни не чувствовал себя... Так. Его мысли никогда не бежали так быстро, в нём никогда не было столько решительности и уверенности. Сейчас он, казалось, мог держать в голове всё одновременно. Когда стало ясно, что насосы исправно качают воду, главной задачей стало восстановления питания к панели. Обрыв кабеля и разрушения на станции мешали катастрофически — сотрудники не могли быстро попасть туда, куда им было нужно. Пришлось импровизировать. И Саша поймал себя на мысли, что никогда раньше он не чувствовал себя настолько уверенно и комфортно в роли начальника, как в эти минуты.       Страшно не было. Страх словно был упакован в вакуум и убран подальше, до лучших времен. Даже тогда, когда на связь вышел Легасов, и стало ясно, что худшее не позади, а скорее наоборот. Бориса он отправил назад, сейчас тот мало что мог сделать. А вот сам остался, контролировать работу по восстановлению напряжения. Пару раз пришлось пробираться через обломки и осматривать отдельные участки лично. Чёрт, им обещали, что станция будет куда устойчивее. Впрочем, обещания всегда расходились с реальностью. Единственное утешительное, что он обнаружил — судя по приходившим отчетам, серьёзно никто не пострадал.       Наконец ему сообщают, что питание поступило. Работа здесь не окончена, но он бросается назад, в операторскую. Он должен быть там, если они собираются проводить эту чертовски рискованную процедуру, о которой он читал лишь однажды. А ещё... Он должен быть рядом с Лёней.       Когда он врывается внутрь, Дятлов уже на месте. Они вместе с Топтуновым отслеживают уровень мощности. Панель светится в темноте так ярко и так обнадеживающе, что Саша невольно облегченно выдыхает, хотя самая трудная часть ещё впереди.       - Легасов, Вы на связи? Мы приступаем, - объявляет Дятлов, отходя чуть в сторону. Лёня тут же вскакивает, и Саша тянет к нему руку. Касается локтя, плеча.       - Я Вас слышу, но говорите громко и чётко, - отзывается рация. Леонид отступает от панели, и Акимов огибает его.       - Всё в порядке, я тут, - шепчет он. Лёне страшно. Но не так страшно, как могло быть. Ничего, он постарается взять на себя большую часть ответственности.       - Нет. Товарищ Акимов, обеспечьте, пожалуйста, освещенность рабочего места для Товарища Топтунова, - неожиданно окликает их Дятлов. Мужчины замирают. - Вы будете держать фонарик!       - Но, я никогда не делал ничего подобного раньше, и... - Лёня нервно оглядывается, хотя без основного освещения мало что может рассмотреть.       - Я сказал, пусть альфа держит фонарик, - в голосе Дятлова появляются угрожающие нотки, и Акимов послушно отступает, поднимая руку с фонариком повыше и освещая панель. Свет в помещении скоро обещали восстановить, но до тех пор... - Все готовы? Приступаем.        Несмотря на отсутствие опыта, Акимов вряд ли мог бы представить команду лучше для выполнения этой задачи. Столярчук и Киршенбаум вообще существовали, кажется, как единое целое, а между ним и Лёней не было привычного напряжения, которое всегда отравляло их совместную работу. Сейчас рядом с Топтуновым ему было, несмотря на всю напряженность ситуации, просто хорошо.       Сейчас ему не нужно было говорить «ты молодец, ты хорошо справляешься», хотя Лёня справлялся просто великолепно. Сейчас он мог передать это, просто склонившись чуть ниже к нему. И сам Леонид был увереннее и гораздо спокойнее, чем всегда. Метка не болит. Напротив, она ощущается как-то очень приятно, а ещё отзывается воспоминаниями о том, как он держал мальчика в своих руках.       Тонкие Лёнины пальцы летают над панелью. Это почти завораживающе красиво. И даже Дятлов сейчас какой-то... Другой. То ли спокойнее, то ли сдержаннее. Но он почти не повышает голос, даже когда Легасов кидает через рацию какие-то замечания. Всё идёт... Хорошо.       А потом, внезапно, станция снова вздрагивает. Не так, как раньше. Она не дрожит, а словно принимает на себя тяжелый удар. Один, но такой неожиданный и сильный, что помещение, кажется, качает. На мгновение Саше становится страшно, что панель снова лишится питания, потому что появившееся недавно освещение опять пропадает, но нет. Значит, они всё сделали правильно. Лёня замирает, хлопая глазами.       - Продолжаем! - командует Дятлов. Теперь времени критически мало, и Саша делает ещё шаг ближе, кладет руку на Лёнину шею и ведет от неё по руке до самой ладони. Топтунов словно приходит в себя — возвращает руки на панель.       - У меня готово! - отзывается он меньше, чем через минуту. И замирает, обняв себя руками.       - У нас есть! - отзывается Столярчук какое-то время спустя. Дятлов останавливается у стола, весь как-то запрокидывается назад и, кажется, лезет за сигаретами.       - Поздравляю, господа, - сипит рация голосом Легасова. - А теперь потихоньку всё отключаем.       - Хорошо поработали, - неожиданно констатирует Дятлов и, отлипнув от стола, выходит в коридор, переключив рацию на другую частоту. Несколько минут операторы обойдутся без всего.       - Товарищ Дятлов, - в рации раздаются неразборчивые хрипы, и он, сжав пачку сигарет одной рукой, второй прижимает рацию поближе. - Товарищ Дятлов! Нижние уровни затопило! С товарищем Ситниковым нет связи!