Почему советская атомная энергетика лучшая в мире?

      Что вы теряете, пытаясь отыскать своего Суженого в круговороте жизни? Вы теряете самый ценный, главный и невозобновляемый ресурс — время.       Сторонники поиска Суженых чаще всего говорят о деторождении. Дескать лучше всего иметь детей со своей «настоящей парой». Не стану спорить с этим фактом. Но мало кто в действительности стоит перед выбором «с кем завести детей, с Суженым или с кем-то другим». Выбор, как правило, куда прозаичнее «завести детей с кем-то ещё, или искать своего Суженого». И здесь время играет большую роль.       Период деторождения ограничен, в особенности у омег. Благоприятный период ещё короче. Заводя детей после сорока лет, омега обрекает своё потомство на большие риски. Добавим так же и то, что хочется не только успеть родить детей, но и вырастить их, дать им образование, помочь в жизни, увидеть своих внуков. Хочется оставаться активными к моменту окончания детьми учебы, чтобы им не приходилось, едва став самостоятельными, взваливать на себя заботы о стариках.       Более того, чтобы население не сокращалось, каждая пара должна иметь двоих детей как минимум. А сейчас нашему обществу необходимо больше семей с тремя и более детьми. А между такими детьми должна быть определенная разница в возрасте, чтобы организм папы успел восстановиться.       И если вы — омега, который хочет, руководствуясь доводами разума, к сорока годам родить троих детей, то начинать вам нужно самое позднее в тридцать пять. Разумеется, детям нужен отец, хороший и надежный. И если это не ваш Суженый, значит, чтобы дать себе гарантии, этого человека вам нужно как следует узнать, хотя бы за пару лет. Выходит, чтобы воплотить в жизнь такой благоприятный вариант семьи, вам нужно начать отношения с вашим будущим супругом уже в тридцать три года, не позже.       Но ведь всё, что угодно, может пойти не так! Отношения могут не сложиться, беременность может не наступить сразу, после родов может потребоваться больший перерыв. Выходит, после тридцати омеге уже стоит все свои силы направлять на то, чтобы создать брак с альфой, с которым он планирует обзавестись детьми. А теперь взгляните на своё окружение. Сколько людей старше тридцати вы знаете, кто избегает создания семьи, мотивируя это поиском, а то и просто ожиданием своего Суженого?       Да, альфы имеют больше времени. Но и у них есть ограничения. Хочется ведь быть активным отцом, воспитывающем своего ребенка, а не старой развалиной.       И говоря о времени, мы не должны ограничиваться лишь вопросом деторождения. Семья — это ячейка общества. Семья дает человеку массу всего. От поддержки и заботы, до возможности достигать целей совместно. Молодые, продуктивные, активные люди живут в одиночестве либо с родителями, ожидая «того самого», когда могли бы жениться, освободив огромную массу ресурсов — денежных, материальных, моральных. Семья — это экономически целесообразно. Молодым людям, создавшим пару во время учебы, когда они покинут общежития, нужна одна квартира на двоих. Один холодильник, одна кровать, одна машина.       Тем же, кто ожидает свою «вторую половинку» нужно по одному на человека. Выходит, мы обрастаем лишним, ненужным. И чем дольше человек ведет поиск, тем больше он тратит, тем больше у него своего, индивидуального. Того, что он мог бы разделить с кем-то. Стоит ли поиск своего Суженого этого упущенного времени? Нет. И я готов объяснить вам, почему мой ответ таков. В следующей главе я подробно объясню, почему ценность парных меток преувеличена.

Мурат Владиленович Сванидзе "Люди не носки. Критика биологизаторского подхода к отношениям альф и омег" Киров 2011 год

Москва. Спустя неделю после инцедента       - А куда мы, собственно говоря, едем? - интересуется Легасов, выглядывая в окно машины. Он не ездил в таких раньше — просторный салон, сидения друг напротив друга. В Москву они вернулись поздним вечером. За минувшую неделю он почти не спал, поэтому добирал нехватку в самолете, но всё ещё чувствовал себя несколько... Потерянным. Оторванным от реальности.       Работы в этот период хватало. Её было столько, что Валерий наверняка не ел бы и не спал бы, если бы за ним не присматривали. Кто-то постоянно был рядом, чтобы принести ему очередную порцию еды или отправить в постель. И Валерий мог не сомневаться, по чьему приказу это делается.       Вот только самого Щербину он практически не видел всё это время. Тот, насколько мог понять Валерий, мотался из одного места в другое, пытаясь охватить своим вниманием сразу все задачи, которые, по-хорошему, надо было разделить человека на три, если не на пять.       С того рокового дня им едва удавалось переброситься парой слов. Борис тоже, судя по всему, почти не спал и был весь на нервах, так что даже когда они всё же оказывались в одно время в одном месте, Легасов не стремился сам начать разговор. Да, они толком не говорили всю эту неделю, но Валерий ощущал... Своего рода присутствие альфы в своей жизни.       И это был не просто дежурный приказ присматривать за ним. Нет, что-то более личное. Всё указывало на то, что Борис постоянно находит время поинтересоваться тем, как у Легасова идут дела, не нуждается ли он в чём-нибудь. Валера чувствовал... Заботу о себе. Заботу, в ответ на которую ничего не ожидают, даже благодарности.       - В мою квартиру, - бросает Борис. Его взгляд бегает по экрану телефона, и это явно что-то, связанное с работой. И надо полагать, в самолете он тоже работал.       - Простите, конечно, но я предпочел бы поехать в свою. Вы можете высадить меня, я доберусь, - Легасов мотает головой. Это абсурд. Они даже не перешли на «ты», ничего друг о друге не знают, а Борис тащит его к себе домой... Как добычу в пещеру, в самом деле!       - Вы не понимаете? Моя квартира это теперь Ваша квартира, - Щербина устало откладывает телефон в сторону.       - Послушайте. Я понимаю, некоторые люди придают очень большое значение меткам, но я не из таких, поэтому...       - Послушайте, Легасов, - министр смотрит ему прямо в глаза. - Завтра рано утром у меня совещание в министерстве, потом — отчет перед генеральным секретарем. А потом я лечу обратно, разбираться с остатками последствий. И такова моя жизнь. Я не знаю, где буду на следующей неделе, и как скоро смогу пробыть в Москве хотя бы несколько дней. Поэтому давайте не будем усложнять то, что усложнять не требуется? Вы — мой Суженый, мой омега. Это не обсуждается. Я обещаю, что свожу Вас на свидание по всем правилам, как только будет такая возможность. Но сейчас я хочу только принять душ и рухнуть в постель. И я не могу позволить себе упустить возможность сделать так, чтобы в этой постели были «Вы».       - Давайте хотя бы на «ты» перейдем, - просит Валерий тихо. И смотрит на альфу в ответ. Борис хорош собой. У него уверенный тон, приятный тембр голоса, он весь какой-то... Правильный. Такой альфа, о которых в книжках пишут. И он так решительно и в то же время спокойно говорит об их будущем, что у Валеры нет сил или желания сопротивляться.       - Давай, - кивает Щербина и откидывается назад на сидении. Легасов коротко улыбается. Надо же, всё и правда может быть очень простым. Это ведь не ядерная физика, в самом деле.       Квартира Бориса похожа на... Да ни на что из того, что приходилось видеть Валерию в своей жизни. Просторная, дорого и со вкусом обставленная, но какая-то необжитая. Борис избавляется от обуви таким движением, что Легасову сразу становится понятно, насколько мужчина устал.       Валера моет руки и идёт на кухню. В своей жизни он привык ставить даже не столько карьеру, сколько науку, на первое место. Это занимало практически все его время, так что он никогда не был силен в ведении домашнего хозяйства. И его никогда к этому не тянуло.       Но сейчас он почему-то сразу открывает холодильник. На удивление, тот не пуст. Валерий делает два открытия. Первое — кто-то присматривает за домом в отсутствии хозяина, и присматривает неплохо. Второе — тот факт, что ему остается лишь разогреть приготовленную кем-то еду, его почему-то огорчает.       Алексей говорил когда-то, что кормить альфу — древний инстинкт любого омеги. Легасов только смеялся — откуда у него может возникнуть желание тратить силы и время чтобы готовить кому-то еду? Нет, он понимал необходимость этого процесса, но вот захотеть... А сейчас — пожалуйста. Захотел.       Пока ужин греется, есть время осмотреться. Борис говорит с кем-то по телефону, пока профессор изучает просторные, хорошо обставленные комнаты. Гостиная, кабинет, спальня. В спальне сумка с вещами, которая сразу обращает на себя внимание.       - Это для тебя, - Щербина входит в комнату очень тихо. Валера сразу отшатывается от сумки, он всё ещё не очень понимает, как вести себя здесь. Он в гостях или... Дома?       - Откуда? - Легасов тянется изучить вещи. Кое-что из одежды, некоторые гигиенические принадлежности. Очень кстати, то, что он привез с собой с Камчатки нуждается в лучшей стирке и глажке.       - Твои размеры у меня были, тебе же выдавали спецодежду. Я отдал пару распоряжений, - Борис пожимает плечами. - Пойдём. Ужин наверняка уже согрелся.       Мне не нравится, что ты всё решаешь за меня. Тем более вот так, за моей спиной, - сообщает Валерий, пока они идут к кухне. Что с ним творится? Он — из тех омег, которые не позволяют взять над собой верх. Ни альфам, ни гормонам.       - Ты был очень увлечен работой, я не хотел тебя беспокоить, только и всего, - Борис падает на стул и с интересом смотрит, как Валера, несмотря на заметное раздражение, деловито снует по кухне, накрывая на стол. - Я не понимаю, почему тебе так нравится всё усложнять.       - Я ничего не усложняю, - наконец, Легасов может сесть напротив, придвинув к себе свою порцию. - Я не знаю, с какими омегами тебе приходилось иметь дело раньше, но я не из тех, кто ждёт, что появится альфа и решит все их проблемы. Я не люблю, когда мною командуют. Я сам могу о себе позаботиться, и я...       - Да. Ты очень особенный, - губы Бориса растягиваются в улыбке. - Послушай. Я не собираюсь тобой командовать.       - Непохоже на то, - Валерий бросает короткий взгляд через стекла очков. С Алексеем у них все было медленно, деликатно, как-то очень обдуманно. С множеством взаимных договоренностей и соглашений. А Щербина рассматривал его как своего с того самого момента, как обнаружил, что они — Суженые.       - Я просто хочу, чтобы ты был здесь, когда я здесь, - альфа складывает ладони вместе. - Мне это необходимо. В остальном — я не собираюсь как-то тобой командовать. Тебя это устроит.       - Устроит, - отзывается Валера, тут же присмирев от этого тона. Стыдно признаваться в этом, но ему нравится. Нравится, что за него вот так решают. Не потому, что он хочет передать кому-то в руки контроль или устал от ответственности. А потому что приятно быть настолько нужным. Приятно, что Борис думал о нём, планировал его жизнь здесь, позаботился о вещах. И приятно, что в нём нуждаются.       После ужина Легасова отправляют в душ. Приятно наконец вымыться как следует, но он старается с этим не затягивать. Несмотря на то, что удалось поспать, усталость всё равно отдает во всём теле, кроме того, Борису наверняка тоже надо в ванную, а потом — поскорее в постель.        От мысли о том, что они будут спать вместе, по телу растекается жар. Они не были наедине всю эту неделю, но перед сном Валерий часто вспоминал то, что испытывал при прикосновении меток. Он прокручивал это в голове, вспоминал, не пытаясь анализировать эти ощущения, а просто... Надеясь на их повторение? Ожидая этого?       И чего греха таить — иногда его фантазии убегали дальше. Он не стыдился этого. Борис красивый, харизматичный альфа, Валера — свободный омега, не ограниченный в этом плане какими-то принципами. И потом, они ведь Суженые. Конечно. И вот теперь они будут спать в одной постели. Всего одну ночь. Завтра Борис улетит, и черт знает, сколько его не будет. Валера старается привести себя в порядок.       В спальне он почти сразу прячется под одеяло и лежит без движения. Когда он последний раз был близок с кем-то? Он пытается вспомнить. Но даже если ему удастся восстановить ту ночь в памяти, это будет не то, совсем не то. Они с Алексеем были вместе очень долго, они хорошо знали друг друга, и секс превратился в своего рода... Ритуал, акт расположения друг к другу, как принести партнеру чай в комнату или забрать с работы. А как всё должно проходить сейчас? Романтично? Страстно? Или...       Валерий думает о каких-то глупостях. Стоит ли ему раздеться? Может быть, откинуть одеяло? А может, пойти в ванную, к Борису, и начать уже там? Чем больше таких мыслей становится, чем сильнее заполняется ими голова, тем меньше места остается для страсти. И когда Щербина выходит из ванной и, погасив свет, идёт к кровати, в Валере не остается ничего, кроме ожидания.       Но альфа, кажется, не собирается ничего предпринимать. Он ложится очень спокойно, рук к Легасову не тянет, и, кажется, закрывает глаза. Валерий ждёт. Его сердце бьётся как-то очень медленно, но в тоже время чертовски громко.       - Прости, я слишком устал чтобы к тебе приставать, - говорит Щербина тихо, словно прочтя его мысли. Профессор кусает губу.       - Ничего страшного, - отзывается он в темноте, радуясь, что его не видно. Напридумывал себе. Однако альфа приподнимается на локте, тянется и целует его в губы коротким, уверенным поцелуем. Поцелуем, от которого Валеру ведет. - Не напрягайся.       Он толкает Бориса в грудь, вынуждая рухнуть на кровать. И нависает над ним, расстегивая его рубашку (кто вообще носит пижамы с пуговицами?), сразу же скользя губами туда. В спальне плотные шторы, и ничего нельзя рассмотреть, но Валерий многое чувствует наощупь. Например, что альфа хорошо сложен, особенно для его возраста. А ещё от Бориса очень приятно пахнет, и речь не только о запахе средств для ухода, но и о самой коже.       Мыслей, которые вращались в голове раньше, больше нет. Зато на их место приходит страсть. Пока Легасов добирается от шеи до резинки пижамных штанов, на него накатывает возбуждение, от которого рот наполняется слюной. И он чувствует приятное предвкушение от такого «первого знакомства».       Борис, словно помня разговор на кухне, не пытается вмешиваться. Только дышит тяжелее, с легким присвистом во вдохах. Лишь когда Валера опускает его штаны вниз и впервые касается головки члена губами, Борис кладет ладонь на его голову, запуская пальцы в волосы. Мягко, без какой-либо настойчивости.       Валерий не помнит, чтобы когда-либо так отдавался этому процессу. Он даже не знал, что можно получать столько удовольствия, делая кому-то минет. Но сейчас он ощущает себя очень хорошо, физически и морально, и откровенно упивается всеми составляющими процесса: вкусом, запахом, ощущением члена, проскальзывающего в горло, и тем, как тяжело и часто дышит альфа.       Борис позволяет ему действовать на его усмотрение. Даже когда Легасов откровенно дразнит, то замирая, то пуская в ход только язык. Он тяжело втягивает в себя воздух, руки подрагивают, но он не позволяет себе вмешиваться. Только в самом конце пытается отстранить омегу, потянув за волосы, но сталкивается с протестом Легасова. Ну уж нет.       Валерий поднимается обратно наверх, и его тут же ловят и жадно целуют, окончательно растрепав его волосы. Валера падает на кровать рядом с Щербиной и прикрывает глаза, ему тоже нужно отдышаться. Но прежде, чем он успевает это сделать, альфа стягивает с него пижамную футболку и поворачивает набок, прижимаясь к его спине своей грудью.       Метки совпадают. Валера ощущает тепло, даже жар, и странную расслабленность во всем теле. Ладонь Бориса бежит по его груди, животу, а оттуда — за резинку штанов. Член уже мокрый от смазки, ладонь скользит легко. Весь Валера расслабленный и горячий, податливый. И невероятно чувствительный, так, что самому непривычно. Поэтому хватает его на пару минут, не больше. Потом — слабый, протяжный стон, и он окончательно обмякает в чужих руках, откинув голову на Борино плечо.       - Вот теперь — спать. За две недели до инцидента. Камчатка. Квартира Александра Акимова       - Это сюда, да?       - Да, кажется, да.       - Ну вот вроде и всё? - Акимов отступил на шаг и, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, оглядел полученный результат. Детская кроватка выглядела... Монументально.       - Кажется, да, - Ситников толкнул верхнюю часть, и она принялась раскачиваться. Значит, собрали правильно, все части, которые должны двигаться, двигаются, остальные стоят на месте.       - Это можно отметить, - усмехнулся Саша, разворачиваясь и направляясь на кухню. Из холодильника он извлек две бутылки пива, которые тут же поставил на стол, и зарылся внутрь снова — колбаса, сыр, кое-какие овощи были выгружены следом.       - А чего вы так рано начали? - поинтересовался Анатолий, проходя на кухню и споласкивая руки в раковине. - Я помню, я уже в последние дни все собирал, а кроватку вообще после родов только ставил.       - Да Ваня хочет всё загодя сделать. Чтобы контролировать весь процесс. А вдруг переделывать придется? А вдруг его в больницу положат заранее, а я один тут всё не так сделаю? - Саша дернул плечами, усаживаясь за стол. Хорошо, что сегодня Ваня решил устроить ему настоящий выходной и поехал встречаться с друзьями, оставив мужа разбираться с детской мебелью.       - Понимаю. Толе, мне кажется, вообще наплевать на всё это было, он ко многим бытовым - Ситников открыл свою бутылку. А затем посмотрел на Сашу с пониманием. - Что такое?       - Раздражает, - тихо произнёс Акимов. С Толей они как-то сразу ощутили определенное родство душ. Возможно, потому что у них действительно было много общего. - Ничего не могу с собой поделать, ничего. Я всё, абсолютно всё головой понимаю, но справиться не могу.       - Что-то конкретно раздражает? - Анатолий подпёр голову рукой. Разговор был явно непростым, и для него нужно было больше, чем бутылка пива, но Ситникову нужно было возвращаться домой к ребенку, а Саше — встречать мужа.       - Да всё практически. Его манера говорить, вести себя, командовать. Его планы, идеи, требования. Вечное недовольство. Перепады настроения, - устало перечислил мужчина. - Да и сам он. В целом. Иногда сижу в машине и просто не хочу подниматься домой. Знаю, что надо, что должен. Стараюсь всё делать, что от меня требуется. Но...       - Понимаю, - кивнул Толя. - Поэтому я сам даже смотреть ни на кого не могу. Точно так же все... Не те. Он тебе просто не подходит.       - Только с этим ничего не поделаешь, - Саша запустил пальцы в волосы. Ваня ему не подходит. Ровно настолько, насколько он отличается от Лёни.       - Как тебя вообще угораздило с ним сойтись? - Ситников кинул на собеседника взгляд через стол.       - Мы давно вместе, со школы ещё, - бросил Саша. Его бутылка стремительно пустела. Слушай, может... Он ещё встретит своего альфу? - предположил Анатолий. Это был бы благоприятный исход для всех, так, по крайней мере, казалось.       - Да он встретил уже... - Акимов только головой покачал. - Там долгая история. И очень сложная.       - Да брось, выкладывай, - Толя почему-то был уверен, что при изложении эта история совсем не покажется такой долгой и сложной.       - Они давно уже познакомились. Тоже ещё в старших классах. Точнее, это мы с Ваней тогда школу заканчивали, а он старше. Ну он такой, крутой парень. И сразу было видно, что без царя в голове. Они сошлись, а дальше понеслось — алкоголь, скандалы, - альфа тяжело вздохнул. - Это было... Как игрушка такая, знаешь? Йо-йо. Ваня сходился с ним, начинались скандалы, пьянки, драки. Он сбегал оттуда, не выдержав, обычно сразу ко мне. Я заступался, пару раз приходилось с лестницы его спускать. Всё было хорошо. Потом он начинал скучать, на стенку лезть, объявлял мне, что жить без него не может. Тот как раз вымаливал прощение, обещал больше не пить... И всё по новой. А потом, когда мы в очередной раз сошлись, Ваня забеременел. Ну и, соответственно, мы поженились и...       - Как быстро? - вдруг спросил Ситников, пальцы которого бегали по его подбородку, словно он находился в глубокой задумчивости.       - Как быстро что?       - Как быстро после того, как Вы в очередной раз сошлись, он забеременел? - повторил свой вопрос мужчина.       - Да я не помню, - Акимов, рассказ которого оборвали таким внезапным вопросом, кажется, действительно попробовал подсчитать. - А что такое?       - Да ничего. Но я бы на твоём месте задумался, - пожал плечами Анатолий. Меньше всего ему хотелось вносить разлад в чью-то семью, но...       - Может, у омег всё не так? Ну то есть... Им ведь не больно. Что, если их и не тянет так уж сильно? - Саша успокаивал себя этим. Смотрел на Ваню, и ему хотелось думать, что хотя бы омега может быть вполне счастлив с каким-то другим альфой. Потому что... Потому что Лёня заслуживает счастья. - В смысле... Ну ты сам говоришь, что ни на кого смотреть на можешь, а про Дятлова, извини конечно, всякие слухи ходят...       - Я знаю, - кивнул Толя спокойно. - И знаешь, мне бы тоже хотелось верить, что ему легче, чем мне. Но... Что-то мне подсказывает, что нет.       - Прости, что лезу, но... Всё-таки из-за чего истинные пары вообще расходятся? Все вокруг только и говорят, что не мыслят жизни без своих Суженых, а вы... - Саша поставил пустую бутылку на стол.       - Наш старший сын умер, - Ситников потянулся было к сигаретам, но затем вспомнил, что в этой квартире живет беременный омега. - Лейкемия.       - Чёрт... Мне очень жаль, - у Саши мгновенно пересохло в горле, и он мысленно выругался на себя за то, что решился спросить.       - Тогда всё начало рушиться. По кирпичикам, - Толя тяжело вздохнул. - Никто наверное не знает, как с таким справиться. Я не справился бы, если бы не Митя. А Толя стал отдаляться от нас обоих. И... В какой-то момент он объявил, что уходит. До сих пор думаю, если бы я тогда не отпустил, было бы лучше? Не знаю. Но я отпустил. И вот теперь расплачиваюсь за это. Неделя после инцидента. Камчатская АЭС. Административное здание       - Работы по восстановлению идут согласно графику, - Дятлов пожимает плечами. Его ладонь лежит на отполированном столе Брюханова, и он, несмотря на выдвинутый стул, садиться не собирается.       - А мне нужно, чтобы они шли быстрее графика, - шипит альфа в ответ, вытаскивая сигарету. Вид у него нервный, встрепанный. Кажется, эта неделя далась директору станции непросто.       - С минимумом персонала — это всё, что я могу сделать, - тон у Анатолия спокойный. Он тоже в последнее время мало спит и много работает. И вряд ли найдется кто-то из персонала, у кого дела обстоят иначе. Так что весь коллектив сейчас, можно сказать, в одном положении. Это создает какой-то удивительный дух единства.       - Ты понимаешь, что моя карьера зависит от этого? - Брюханов, не выдержав этого взгляда сверху вниз, тоже поднимается на ноги. - А значит, и твоя тоже.       - Моя? - губы Дятлова трогает усмешка. В своей карьере он не сомневается. Он был на станции всё то время, что ситуация оставалась критической. Он руководил основными процессами на месте. И хорошо себя показал. Его карьера больше не в руках Брюханова, и он это знает.       - Да. Твоя. Если ты думаешь, что я потерял хватку, и не смогу... - Виктор делает шаг вперед, глядя омеге прямо в глаза.       - Ты что, мне угрожаешь? - Толя хмурится. Рука Виктора тут же прихватывает его под челюстью.       Этот взгляд. Слишком прямой и дерзкий для омеги. Вообще в Дятлове много этой не-омежьей уверенности, жесткости, стержня. Именно поэтому Брюханов начал спать с ним. Он, давно состоящий в браке с собственным Суженым, имеющим власть, влияние, деньги, вдруг стал спать с уже не слишком молодым, не слишком симпатичным омегой с кучей личных проблем. Просто Дятлова хотелось если не прогнуть, то нагнуть, и Виктор своего добился.       - Отпусти, - тихо, но уверенно произносит Толя. И продолжает смотреть в глаза. Неотрывно, внимательно.       - Детка, а я соскучился, - Брюханов убирает сигарету свободной рукой, тянется к чужой рубашке. Надо бы снять стресс.       - А я — нет, - и не то, чтобы Виктор ожидал другого ответа, Дятлов никогда не любил флиртовать, но было в его тоне что-то такое... - Отпусти.       - Я же сказал, Вам туда нельзя! - раздается за дверью голос секретаря, и времени между этим выкриком и распахиванием двери не хватает — Виктор отдергивает руку, когда Ситников уже стоит на пороге.       - По какому праву, позвольте спросить, Вы врываетесь в мой кабинет? - Брюханов одергивает пиджак. В его глазах вспыхивает нехороший огонек. Становится ясно, что сейчас он сорвет всю свою злость на том, кто посмел ему помешать.       - Я вообще-то шёл с отчетам по перезапуску, но, пожалуй, не буду его делать, - тон у Ситникова неожиданно спокойный. Он подходит ближе и останавливается рядом с омегой, который теперь смотрит только на него.       - В таком случае...       - Помолчите пожалуйста, - качает головой Анатолий и смотрит на бывшего мужа очень внимательно. - Не обижайся, но я тогда, шестнадцать лет назад, тебя предупреждал.       А дальше все происходит очень быстро. Настолько, что даже Дятлов, смысл фразы до которого доходит сразу, не успевает ничего предпринять. Ситников замахивается и бьёт, коротко и жёстко. Брюханов отшатывается назад, хватаясь за свой нос. Омега тут же кидается бывшему супругу наперерез, отталкивая его назад. Один удар двумя ладонями в грудь, ещё и ещё. Они вылетают за пределы кабинета, позволяя секретарю вбежать внутрь. Дятлов тут же хватает альфу за запястье и почти волочет его прочь из кабинета, на лестницу, до конца вниз и на улицу.       - Ты что творишь? - шипит он, когда они наконец оказываются за пределами здания. И лезет в карман за сигаретами.       - Я тебя предупреждал, - у Ситникова в глазах столько страсти, что хватит, кажется, на двоих. - Увижу с другим альфой...       - Он тебя уничтожит, - омега сует бывшему сигарету, закуривает сам. По плечам — дрожь. Если у Толи и правда теперь будут проблемы, то это, выходит, его вина. Вообще всё, что происходит с этим человеком, его вина.       - Наплевать, - шипит Толя, машинально взяв сигарету, но и не думая закуривать. Сигарета чуть подрагивает между его пальцами.       - Но вообще знаешь, приятно было увидеть тебя таким... - омега усмехается. Он никогда не был из тех, кто любит сталкивать альф лбами, но чёрт, что-то в этом и правда есть. - В кои-то веки показываешь, что тебе не наплевать.       - Мне не наплевать. На тебя — уж точно нет, - Ситников мотает головой, и Толя кивает ему в ответ. Он знает. Только знать и чувствовать — разные вещи.       - Я знаю. Просто иногда так выглядит со стороны, - он глубоко затягивается. - Знаешь, мне казалось, что тебе не было больно. По крайней мере, не так, как мне. И из-за этого я не мог даже смотреть на тебя...       - А мне казалось, что если я дам волю эмоциям, то всё развалится, понимаешь? - Ситников мотает головой и всё-таки прикуривает. - А выходит — ошибся. И только хуже сделал.       - Нет, нет. Ты молодец. Ты собрался. Ты заботился обо всём, обо мне, о Мите, мотает головой омега. - А я видишь как?       - Ты только мой, - неожиданно произносит мужчина, поднимая глаза. - К чёрту прошлое, к чёрту Бюханова, ты только мой.       - Слушай. То, что тогда случилось, на станции, это всё из-за стресса и... - он хочет сказать что-то ещё, но замолкает, глядя в глаза напротив.       - Ты. Только. Мой, - тон жесткий, уверенный. Внутренний альфа Ситникова редко давал о себе знать так ярко, но сейчас Дятлов чувствовал — у него и без касания меток колени начинают подгибаться. И он сам наклоняет голову чуть вперед, открывая шею сзади. Чтобы через мгновение Ситников накрыл его метку своей, потянув к своему плечу.       - Хорошо, хорошо. Только твой... Неделя после инцидента. Камчатка. Общежитие для сотрудников АЭС        До окончательного снятия режима ЧС персоналу запрещено было возвращаться в свои городские квартиры — их проверяли на предмет пригодности для проживания. В это время основной персонал, необходимый для поддержания стабильности и восстановления станции, поселили в общежитие. Многие комнаты пустовали — эвакуированные работники станции всё ещё оставались за пределами города, ждали разрешения вернуться.       Разумеется, «гостей» это не слишком устраивало. Всем хотелось поскорее вернуться в родные пенаты. Утешало разве что то, что до работы отсюда добираться было куда ближе, а учитывая то, что из-за сокращения количества персонала смен было теперь больше, это являлось существенным плюсом. И всё же, в отличии от «местных», тех, кто и так проживал в общежитии, «гости» не могли дождаться возможности покинуть временно занимаемые комнаты. И, конечно же, возвращения эвакуированных.       Саше эта неделя далась невероятно тяжело. Во-первых, на него свалился огромный груз ответственности на работе. Больше смен, недовольный, нервный персонал, сложная работа по восстановлению. Во-вторых, Ваня не упускал случая добраться до него через телефонную трубку. Он жаловался на разлуку в такой «особый» период и беспокоился, как бы ему не пришлось рожать в местной больнице, в которую его уговаривали лечь до родов. В-третьих...       В третьих, теперь он жил в комнате номер 37, а 34 принадлежала Лёне Топтунову. Один этаж, одно крыло. Душевая на их четыре комнаты была общая. Кухня — общая на этаж. Всего две комнаты разделяли его и Лёню. Теперь он видел, как омега делает себе завтрак по утрам, завернувшись в большой мягкий халат. Как собирается на работу. А пару раз они столкнулись возле дверей душевой. Леня — с мокрыми волосами и порозовевшей от теплой воды кожей. И Саша, у которого метка горела так, что ему начинало казаться, прожгла плоть до самой кости.       Всего две комнаты между ними. Лёня жил тут с самого своего приезда в город. И чем дольше Саша думал об этом, тем хуже ему становилось. Это общежитие — совершенно не место для омеги. Для его омеги. Битый кафель, старая кухня, которую невозможно отмыть полностью, жуткие сквозняки. И слишком много альф. Лёне здесь было не место. Вот только... Вот только Акимов ничего не мог изменить.       Но он хотел бы. Невозможно описать, как сильно он хотел бы. Несколько раз Лёня просил его о помощи. Так, мелочи — починить дверцы в шкафу, помочь с переставшим плотно закрывать окном. Несколько минут с ним наедине. Метка горела. Но инстинкт включался мгновенно — защищать, оберегать, заботиться. Делать для него всё, о чём он попросит. И от того, что он просит, было хорошо.       Ювченко крутился рядом, явно оказывал Лёне знаки внимания. Саша не мог вмешиваться, он вроде как дал добро. Но всё же его не оставляла мысль о том, что это внимание Лёне в тягость, и что тот явно избегает настойчивого альфу. Вот только было ли это правдой, или Саше просто хотелось так думать? В любом случае, ему было хорошо от того, что о помощи Топтунов просит именно его, а не кого-то другого.       Именно поэтому, когда столкнувшийся с ним в коридоре Лёня просит зайти чуть позже к нему в комнату, кое с чем помочь, Саша не отказывает. Не отказывает, хотя даже при этой короткой случайной встрече, когда они стоят на расстоянии пары метров друг от друга, может безошибочно определить — Лёня в периоде. Не отказывает, хотя знает, каким жестким испытанием это для него будет. Наедине с ним, в комнате, наполненной этим густым, сладким, невероятно пленительным запахом. Не отказывает, потому что боится, что в таком случае Лёня позовёт другого. Акимов может сказать что угодно, дать добро и своё благословение, но ревность убивает его, сводит с ума каждый раз, когда он видит чужие взгляды на том, кого желает, но не имеет права назвать своим.       Поэтому он приходит. Вечером, когда в коридорах уже тихо и пусто. Стучит в дверь, стараясь выровнять биение своего сердца. Лёня открывает почти сразу. На нём — только белая майка и боксеры, и это абсолютно на него не похоже. Лёня — практически единственный омега во всём общежитии, он давно усвоил правила того, как нужно одеваться, чтобы не привлекать лишнего внимания, и даже из душа не выходит, не завернувшись в длинный халат. Неужели забыл, что ждёт гостя?       - Я лучше в другой раз зайду, - у Саши садится голос. Его взгляд невольно скользит по хрупкой фигуре, пока не натыкается на метку на внутренней стороне Лёниного бедра. Саша никогда не видел её. И сейчас ему кажется, что он в жизни не видел ничего прекраснее — тонкие линии, чуть розоватые на белой-белой коже. Изящные, словно кружево. Он знает, что нужно сделать шаг назад и закрыть дверь, отсечь их друг от друга, но не может оторвать взгляд.       - Нет, заходи, - Лёня отступает сам, вглубь комнаты, и Саша невольно тянется за ним, словно на цепи.       - Лёня... Не нужно... - Акимов сглатывает. Не нужно, нельзя. Он должен бежать, пока не случилось непоправимое.       - Потрогай! - голос Лёни дрожит. Он захлопывает за Сашей дверь и хватает его за запястье, а потом тянет его ладонь вниз, заставляя накрыть свою метку. - Потрогай, какая она горячая! Это всё из-за тебя.       И в Саше в это мгновение не остается чести. Совести. Моральных принципов. Убеждений. Самоконтроля. В нём не остается ничего разумного. Ничего хорошего. Он превращается... В зверя? В того, кем управляют лишь инстинкты, страсть, перемешанная с невероятной нежностью и желанием, перед которым невозможно устоять.       Он отрывает Лёню от пола и укладывает на кровать, комната крошечная, и между этими мгновениями он ничего не помнит. Саша просто припадает губами к длинной тонкой шее и перестает думать совсем. Он ощущает Лёнин пульс чётче, чем биение собственного сердца, пока тонкие пальцы Топтунова пытаются расправиться с пуговицами его рубашки. Лёнина майка летит в сторону, открывая ещё больше желанного, прекрасного тела. Бледная кожа с россыпью веснушек и родинок, Саша целует и кусает её, сжимая руки так, чтобы ладони могли ощутить и запомнить каждый изгиб. Лёню не хочется выпускать из рук.       Оторваться от него на несколько секунд, чтобы разобраться со своей одеждой пытка. Потому что омега горячий. Потому что подается в ответ на каждое прикосновение, и распахнув свои невозможные, мягкие и мокрые губы постанывает и тяжело, дрожаще выдыхает в ответ на любую, мельчайшую ласку.       Саша целует его. Глубоко и жадно. Губы, а потом снова тело. Хочется добраться до метки, обвести языком каждую линию, но на это его не хватит. Потому что терпения и сдержанности в нём тоже не осталось.       Он шипит сквозь сжатые зубы, стягивая с Лёни белье. Потому что раньше он думал, что такое бывает только в порнографии, что всё это — преувеличение, сделанное ради того, чтобы дразнить людские фантазии. Но ткань, которой он помогает соскользнуть с длинный тонких ног, мокрая насквозь, и от этого Акимова бьёт разрядом тока.       Поцелуев уже мало. Он кусает Лёнину шею, от изгиба до линии челюсти, пока ладони гладят его бедра. Омега разводит ноги широко, и их метки касаются. На этот раз по-настоящему, без преград в виде одежды. Бесстыдно, откровенно. Саше хорошо. Так, что он сжимает зубы на Лёниной коже, а потом выдыхает со стоном на оставшийся влажный след, и омега вторит ему, длинно и сладко-сладко.       Саша не может сдерживаться. Он ни о чём не думает, когда наконец толкается вперед. Лёня мокрый и горячий, а ещё такой невероятно податливый. Он вцепляется пальцами в Сашины плечи и скулит, мечется головой по подушке, и Акимов, наклонившись, кусает его опять, а потом длинно лижет беззащитное открытое горло.       - Саша, Саша... - Лёня дрожит. Ощущений слишком много, по щеке из-под ресниц бегут тонкие линии слезинок, он задыхается и бесстыдно громко стонет, перемежая стоны с шёпотом. - Люблю тебя, люблю...       Он подается сам, пытаясь вторить Сашиным резким, сильным движениям. Руки с плеч перемещаются на спину, пальцы вцепляются, ведут, царапают, пока Акимов, сжимая его обеими руками, двигается, с каждым толчком выбивая новый стон, новый всхлип, новое «люблю» или «Саша».       На пределе Лёня дрожит и задыхается. И выглядит просто невероятно. Во время кульминации его стон заполняет всё помещение, а сразу после он содрогается так, что Саша кончает меньше, чем через минуту, всё ещё чувствуя, как у Лёни ритмично сжимается всё внутри в послеоргазменной неге.       Сразу после Саша хочет привычно скатиться с чужого тела. Он приучен — Ваня всегда говорил, что он слишком тяжелый и слишком горячий, что его тело сверху давит и мешает. Но Лёня держит. Руками и ногами, согнутыми и приподнятыми. И не позволяет никуда деться.       - Мой большой теплый альфа, - шепчет Топтунов, ещё не до конца отдышавшись. И от этих слов Саша ощущает новый приступ сладкого удовольствия, впрыснутого в кровь.       Они лежат так... Сколько? Никто не знает. Потом Топтунов опускает ноги, расслабляет руки, и альфа всё же перекатывается на спину, тут же потянув Лёню к себе. Укладывает его на свое плечо, обнимает одной рукой и накрывает одеялом. В комнате всё ещё легкий сквозняк, а Лёня горячий и весь мокрый.       Взгляд Саши наталкивается на часы. Ужас совершенного наваливается на него, как тяжелый камень, который медленно опускают на грудь. Десять минут. Он решает, что даст себе десять минут, а потом поднимется и уйдет. Потому что если он не сделает этого сейчас, то не сможет уже никогда.       Десять минут. В которые можно повернуть голову и смотреть на удовлетворенное, расслабленное лицо Лени рядом. Только десять минут, в которые можно представить себе, что у них будет утро вместе. А потом — ещё одна ночь. Ещё много много ночей. И вся жизнь впереди. Десять минут, в которые можно осторожно гладить ладонью нежный Лёнин бок и чувствовать, как он закидывает свою ногу поверх Сашиной. Десять минут упиваться им: любоваться, дотрагиваться, вдыхать его запах, вбирая его в легкие. Десять минут Лёня будет рядом. Как никогда рядом. Красивый, нежный, спокойный. Его. Только его.       Минутная стрелка сдвигается в очередной раз. Вот и всё. Саша закрывает глаза. Делает глубокий вдох. И садится. Лёня не пытается его остановить. Он только сжимается комочком под одеялом, пока Акимов поднимается, и закрывает глаза. Кажется, пытаясь сдержать слезы, только на этот раз не от наслаждения.       - Я люблю тебя, - шепчет он, прижимая руки к груди, пока Саша поспешно одевается. - Прости.       Его любовь — самый невероятный, самый драгоценный подарок вселенной. Подарок, который Саша не может принять. И не важно, как сильно болит иногда его метка. Ему никогда не будет больнее, чем от того, что его мальчик извиняется за любовь к нему.       - Лёня... - Саша уже полностью одет. Он замирает на пороге, глядя на комок на кровати. Он не знает, что хочет сказать. Извиниться?       - Тебе лучше уйти, - голос у Лёни тихий, сорванный. И Акимов только кивает. Ему нужно уйти. Он открывает дверь и выходит в коридор, отсекая себя от Лёни, чтобы не посметь вернуться. Никогда.       Сейчас коридор кажется бесконечно длинным. Камень вины и ненависти к себе лежит у Саши на груди, ломая ребра. Он вваливается в свою комнату на нетвердых ногах, не включая свет идёт к кровати и падает на неё, как мешок. Он тянет к себе подушку и двумя руками накрепко прижимает её к лицу. Рот Саши открывается и звук, который рвётся из него, совсем не похож на звуки, издаваемые обычно людьми.