Искушение

Азирафаэля всегда вдохновляли ангелы. Нет-нет, не те эфирные чудики с рождественских открыток, а настоящие Божьи воины, вооружённые до зубов и готовые биться за своего Создателя до последней капли крови. В то же время он прекрасно понимал, что если бы его самого сотворили ангелом, он был бы скорее пресловутым эфирным чудиком, ведь в силу своего мягкого и покладистого характера он никогда не держал в руках ничего опаснее палочек для суши… ну хорошо, иногда ему доводилось держать в руках штопор, но это случалось так редко, что, ей-Богу, не стоило даже упоминания. К сожалению, он не был ни ангелом, ни воином, а потому при всём желании не смог бы биться за свои убеждения до последней капли крови. Пришлось избрать другой, мирный, путь — решив, что начинать нужно с малого, он обосновался в Тадфилде, маленьком городке к югу от Оксфорда, и стал проповедовать в местной церкви. Последние несколько лет его дела, как и дела его прихода, шли весьма неплохо, и так было бы и дальше, если бы не определённая цепь событий, повлекшая за собой целый ряд обстоятельств, которые в свою очередь привели его к… некоторой переоценке ценностей, — именно так, туманно и абстрактно, он бы впоследствии описал своё грехопадение, если бы его принудили объясниться. Этим на удивление тёплым, но слегка душным сентябрьским вечером Азирафаэль ещё не подозревает ни о каком падении. Он в упор не замечает мрачных свинцовых туч, надвигающихся на Тадфилд, а потому не в состоянии понять, что это не просто тучи, а знак, ниспосланный ему самим Господом. Закончив все свои дела, он выходит из церкви и, сам того не ведая, оказывается в некой точке невозврата, или, если угодно, застывает на перекрёстке двух дорог. Одна приведёт к его дому — тихому и спокойному уютному месту, где есть какао и много старых и жутко интересных книг. Другая же приведёт его к пабу, который нагло раскинул свои дьявольские силки совсем неподалёку, буквально через дорогу от церкви. Азирафаэль может развернуться и пойти домой, ибо сказано в послании апостола Павла к Титу: «Никого не злословить, быть не сварливыми, но тихими, и оказывать всякую кротость ко всем человекам»[1]. Также он может войти в обитель зла и порока и напомнить всем, кто захочет слушать, цитату из второй книги Ездры: «И когда опьянеют, не помнят о приязни к друзьям и братьям и скоро обнажают мечи, а когда истрезвятся от вина, не помнят, что делали»[2]. Выбор, который сделает Азирафаэль, определит его дальнейшую судьбу, но пока он не подозревает об этом и колеблется, нервно сжимая в ухоженных руках старенький зачитанный до дыр экземпляр Библии.

***

Долговязый рыжий мужчина вскарабкался на шатающуюся стремянку и методично прибивал деревянную вывеску над входом в питейное заведение. На вывеске была изображена пара сложенных в молитве рук, ниже пестрело название «Waywardson's pub». Когда Азирафаэль подошёл ближе, мужчина обернулся, плотоядно оскалился и, не тратя лишнего времени на расшаркивания, спросил: — Криво или нет? — Что? — не понял Азирафаэль. — Вывеску криво прибил или нет? А, дьявол с тобой, сам посмотрю. Отойди! Он ловко соскочил на грешную землю и встал подальше, чтобы оценить проделанную им работу. Разумеется, дощечка висела идеально, но вот её содержимое заставило Азирафаэля прийти в праведное негодование. — Вы — владелец этого… заведения? — спросил он. — А что? — ухмыльнулся мужчина. — Так вы или нет? — Не знаю, святоша, смотря что тебе от меня надо. Если ты продаёшь Библии, я бы купил парочку, у меня как раз не хватает подстаканников. — Я не продаю Библии, — возмутился Азирафаэль. — И уж тем более не в таких целях! — Тогда чего тебе? Паб ещё не открыт. Ну, не открыт официально, если ты понимаешь, о чём я. Но если ты хочешь посмотреть, что я прячу в своей… задней комнате, то залетай, дорогуша. Азирафаэль в упор не понял намёка, как не заметил и голодного взгляда, сканирующего его с головы до ног, а потому расслабился и зашёл в тёмное душное помещение. В силу его наивности ему казалось, что с этим странным мужчиной, чьи отпущенные по последней моде усы приводили его в настоящий ужас, можно договориться. — Выпьешь? — Нет, я не пью. — Совсем? А как же пиво? Кагор по воскресеньям? Нет? Не представляю, как ты живёшь. Вернее, как ты жил без меня, ведь теперь я считаю святым долгом хорошенько тебя напоить. О, после таких заявлений Азирафаэль едва не потерял дар речи и был как никогда близок к тому, чтобы по-настоящему рассердиться. Впрочем, несмотря на захлестнувшие его столь непривычные эмоции, он всё равно не забыл о том, что должен быть предельно спокоен и крайне вежлив. — Не заговаривай мне зубы, эм-м… — Кроули, — подсказал мужчина. — Кроули. Отец Фелл, рад познакомиться. — Едва ли ты годишься мне в отцы, но если ты хочешь, чтобы я называл тебя папочкой, только скажи. — Ты… — он подавился воздухом, да так, что едва не закашлялся. — Да как ты смеешь… — Прости, прости. Всего лишь неудачная шутка! Кроули широко улыбнулся и примирительно протянул ему руку, но вместо того, чтобы пожать ладонь Азирафаэля, он галантно наклонился вперёд и, не переставая каверзно ухмыляться, коснулся губами его пальцев. — Боже, что ты делаешь?! — Знакомлюсь с чертовски горячим святым отцом. Кстати, у тебя очень нежные руки, ты в курсе? Уверен, мы сможем найти им достойное применение. Шутка или нет, но это определённо был перебор. Азирафаэль вспыхнул; всему однажды приходит конец — вот и его терпение, наконец, лопнуло. — А у тебя богомерзкое питейное заведение, которому не дóлжно находиться напротив церкви! — Ах вот оно что. Теперь понятно, зачем ты пришёл. — Это мой святой долг! Ко мне приходят за помощью, и я спасаю страждущих, но это долгий и трудный процесс, и на пути этих людей не должен стоять алкоголь! Подумай — Дьяволу будет так легко искусить их и прибрать к рукам их души! — Как хорошо, что я не верю ни в Бога, ни в Дьявола. Окстись, восемьдесят шестой на дворе — твои сказки вышли из моды лет двадцать назад! — Не важно, веришь ты или нет. Ты всё равно будешь гореть в аду за развращение моей паствы, ибо сказано в Писании: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит»[3]. — Ты что, готовился? — опешил Кроули. — К чему? — Готовил для меня обличительную речь? — Ещё чего! — Значит, ты выучил всю эту религиозную дичь наизусть? Интересно. — Твоё отвратительное заведение — вот что дичь! — Паб, святоша, это называется паб… — Не важно! Ты вообще понимаешь, что ты творишь?! Ты нарочно выбрал место напротив церкви, ещё и повесил богохульную вывеску! Я должен… нет, просто обязан сделать всё, чтобы ты убрался куда подальше. Я не потерплю… — Нет, это я не потерплю! — рявкнул Кроули. — Ты прекрасно знаешь, что я не нарушаю закон, но всё равно приходишь сюда и смеешь читать мне мораль и запугивать меня?! Он схватил Азирафаэля за ворот пасторской рубашки и без особых усилий оттеснил назад, вынудив вжаться задницей в барную стойку. О, несмотря на свою почти болезненную худобу, Кроули оказался сильным, твёрдым и очень горячим… в температурном плане, разумеется, ведь святому отцу не пристало даже помышлять о разврате! Но он помышлял, и теперь объект его помыслов прижимался к нему так тесно, что бренная плоть сдалась и вполне однозначно топорщила брюки. Это всего лишь реакция физической оболочки, убеждал себя Азирафаэль. Это происходит только и исключительно из-за того, что между ними почти нет свободного пространства. Его неуместное состояние никак не связано с тем, что чёртово сатанинское отродье, этот проклятый змей искуситель, гореть ему в адском пекле, так и не прекратил пожирать его похотливым взглядом. Азирафаэль был почти уверен — дьявольские козни, что заставили взбунтоваться его стремящееся ко греху тело, не способны заронить зерно сомнений в бессмертную душу. К сожалению, его вполне здравые рассуждения ни капли не облегчали ситуацию. — Не много ли ты о себе возомнил, а, отец Фелл? — прошептал Кроули в самое ухо. — Пусти меня, сатана! — А если нет? Что ты сделаешь, ударишь меня? Предашь анафеме? Осенишь крестным знамением? — Я подам на тебя в суд! Соберу подписи, чтобы твоё логово разврата закрыли! Я… я… Кроули резко расхохотался и всё-таки отпустил несчастного Азирафаэля, напоследок скользнув тонкими длинными пальцами по его плечам, а затем отошёл за стойку. Лишь благодаря милости Всевышнего он не заметил, что у святого отца стояк, иначе он бы наверняка не упустил возможности грязно надругаться над ним… ведь именно так проклятые содомиты вербуют людей в свою отвратительную секту? Святой отец Гавриил находил гомосексуализм извращением, вызванным развращённостью человеческой натуры. В бытность наставником Азирафаэля, он рассказывал ему, что зачастую гомосексуалисты обманом или силой берут нормальных мужчин. Сперва те плачут от боли и унижения, но постепенно входят во вкус, притом им до такой степени нравится сам процесс, что после они уже не могут смотреть на женщин без чувства отвращения. Они забывают, что такое добро и любовь, и неустанно ищут новых жертв, разнося болезни, вроде СПИДа и гепатита, ниспосланные на них Всевышним. «За разврат твой и за мерзости твои терпишь ты, говорит Господь»[4]. Азирафаэль не боялся Кроули, как не боялся боли, унижений и даже болезней. Он боялся, что если пытка будет длиться слишком долго, рано или поздно ему недостанет веры, и тогда ему понравятся мерзости, что сотворит с ним Кроули, ведь Господь отвернётся от него, оставив своего заблудшего сына в коварных Дьявольских силках. Он вдруг явственно представил, как лежит на барной стойке и умоляет взять его, и вздрогнул. «И придёт царь северный, устроит вал и овладеет укрепленным городом, и не устоят мышцы юга, ни отборное войско его; недостанет силы противостоять»[5]. О нет, Азирафаэль не боялся Кроули, но он до дрожи боялся стать таким же, как он. — На вот, выпей. За счёт заведения. Азирафаэль резко вынырнул из своих тошнотворных упаднических мыслей и с ужасом уставился на протянутый стакан с ярко-оранжевым коктейлем. — Я ничего не приму из твоих рук! — вскинулся он. — Почему это? Он вкусный, честное слово. — Уверен, ты собираешься опоить меня, чтобы… чтобы… — Выебать? — подсказал Кроули. И расхохотался. Он подтянул отвергнутый коктейль поближе к себе, напоказ обхватил губами толстую цветную трубочку и сделал пару глотков, ни на секунду не сводя хитро прищуренных янтарных глаз с впечатлительного святого отца. — Нет, красавчик, это было бы слишком скучно. Я подожду, пока ты придёшь сам. — Этого не будет! — Ты придёшь, встанешь на колени и попросишь тебя трахнуть. — Никогда! — Нет — так нет, — пожал плечами чёртов коварный провокатор. Это было легко. Настолько легко, что даже доверчивый по своей природе Азирафаэль не поверил, что за этой простотой не кроется никакого подвоха. Он видел, что сейчас у него есть реальный шанс сбежать — до дверей рукой подать, а расслабившийся от алкоголя Кроули удобно устроился за стойкой, и едва ли он успеет догнать и схватить святого отца. «Готов сдаться? — печально улыбнулся внутренний голос. — Если ты сбежишь, значит, ты проиграл. Значит, ты слаб и беспомощен и не способен выстоять перед посланником ада и пяти минут. Какой ты после этого воин?» Азирафаэль помотал головой, отгоняя наваждение, и поднял решительный взгляд на Кроули. Он должен был отстоять свои взгляды. Он верил, что Бог не оставит его, и он выстоит, несмотря ни на что. — Что теперь, возьмёшь меня силой? — спросил он. Кроули опешил, притом опешил искренне — он едва не выплюнул коктейль, который неосмотрительно смаковал во рту, ему удалось сдержаться лишь чудом. Впрочем, тонкая струйка всё-таки просочилась между его губ и стекла по подбородку, и прежде, чем он стёр её тыльной стороной ладони, прозрачная капля приземлилась на его воротник. Азирафаэль шумно сглотнул. — Ты… кхм. Ты что, издеваешься надо мной, святоша? — В каком смысле? — Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул, или нет?! — Нет! Разумеется, не хочу, это омерзительно! — Тогда какого чёрта ты меня дразнишь?! В его глазах не осталось ни капли ехидства, одно непонимание вперемешку с… обидой? Азирафаэль вгляделся пристальнее и с ужасом понял, что теперь Кроули выглядит самую малость злым, но больше расстроенным, если не сказать несчастным. Он почти не сомневался, что это было очередной уловкой, призванной сбить великодушного и добродетельного святого отца с толку. — Я не дразню тебя, просто я наслышан о том, как именно вы вербуете людей, и… — Вербуем? — Да! — Чёрт… так ты из этих. — Из каких ещё «этих»? — Из тех болванов, которые считают, что ориентация — это болезнь, передающаяся половым путём! — Конечно! Как же ещё? — Если я ударю тебя по лицу, ты станешь боксёром?! — Боже, нет! Но это ведь совершенно разные вещи. — Я тебя понял, достаточно. Проваливай отсюда. — Что? — Пошёл вон! — рявкнул Кроули. И добавил с горечью: — Я не собираюсь ничего объяснять и доказывать таким ограниченным кретинам, как ты. — Но как же… ты же хотел… ну. Меня. — И что из этого? Может, я хочу занять папский трон, устроить Армагеддон или улететь на Альфу Центавра — я же этого не делаю! Что бы ты себе ни думал, геи не насилуют людей, святоша, так что я не собираюсь «брать тебя силой» или как ты там выразился. Чёрт, да если ты будешь умолять меня, я всё равно тебя даже трогать не стану, ты мне противен. — Подожди, я не понимаю. Если ты не собирался меня насиловать, зачем намекал на свои… непотребства? — Я не намекал, а говорил прямым текстом, и делал это только потому, что ты голубее грёбаного Элтона Джона! — Замолчи! Я не такой! — Такой, именно такой! Чёрт, ты пялился на меня минут десять, прежде чем подойти — я думал, ты ищешь оригинальный способ познакомиться! Да у тебя ведь до сих пор стоит, хренов ты праведник! — Я… — значит, он всё заметил. Больше крыть было нечем. — Боже. Азирафаэль осознавал, что предпринимать что-либо уже поздно, он всё равно отвернулся, пытаясь скрыть свой позор. А затем услышал за спиной тяжёлый вздох. — Быть гомосексуалистом, святоша, — медленно, будто нехотя, заговорил Кроули. — Это не выбор и не извращение. Выражаясь твоим языком, это крест, и ты даже не представляешь, как тяжело его нести. Азирафаэль собрался было ответить, что Кроули, сидя в своём баре и предаваясь плотским утехам с разными мужчинами, даже не представляет, что это такое — нести крест, но промолчал, ведь злые слова почему-то застряли поперёк горла. — Мне было тринадцать, когда я понял, что мне нравится один мой друг. Меня никто не насиловал, не вербовал и ни в чём не убеждал. Я сам о себе всё понял, несмотря на то, что тогда я даже не знал, кто такие эти геи. Тогда я думал, что я один такой… неправильный на всей грёбаной планете. — И что ты сделал? — Сказал ему, что люблю его. — Любишь? Но как же… — Мы способны на любовь, кретин! И на сострадание, на моногамность, на сопереживание, и на любые другие человеческие чувства! — Допустим. Но он ведь был нормальным? — Нормальным? — закатил глаза Кроули. — Пф-ф, естественно. — И ты… всё-таки соблазнил его? Он стал содомитом? — О, ну да, разумеется, конечно, — он иронично вскинул бровь. — Пересмотрел свои взгляды и сразу же раздвинул передо мной ноги, а потом пошёл «вербовать» других мальчишек! Дьявол, ты серьёзно думаешь, что это так происходит?! Да он избил меня, даже не выслушав до конца! Я две недели провалялся в больнице! — Ох, мне жаль. — Жаль, конечно, жаль… такой ты жалостливый, с ума сойти. Рассказать тебе, что было потом? Как он растрепал об этом всей школе или как собрал компанию сумасшедших агрессивных дружков, чтобы издеваться, бить и унижать меня? И за что — за то, что я любил его, чёрт возьми! Мне пришлось сбежать из дома, когда слухи дошли и до моей матери, если бы я не сбежал, отец бы прибил меня на месте. Думаешь, это справедливо? — Ну… нет, разумеется, нет. — Вот именно, что нет. Каким бы хорошим человеком ты ни был и сколько бы добрых поступков ни совершил, рано или поздно ты всё равно обнаружишь под своими окнами десяток-другой консервативных ублюдков, которые с удовольствием будут доказывать тебе, что ты неправильный, не такой как все и не человек вовсе. И, поверь, многие из них пытаются придать вес аргументам при помощи кулаков или чего похуже, ведь по их мнению мы насилуем мужчин, убиваем беззащитных женщин и приносим в жертву младенцев во славу Сатаны! Они уверены, что мы аморальные, порочные, грязные и отвратительные, больные и извращённые, и не собираются менять мнение. Зачем им? На их стороне весь чёртов мир! Некоторое время они оба молчали, Кроули, судя по его виду, жалел, что разоткровенничался, а Азирафаэль пытался понять, почему ему стало так стыдно за свои предубеждения. Он никогда не считал себя глупым, злым или консервативным, но раньше он попросту не задумывался над проблемами содомитов, ведь он с самого детства имел представление об этих людях, как о злых, агрессивных и увязших в пороке. Его уверенность была подкреплена убеждениями родителей и духовного наставника, а более всего — устоявшимися испокон веков религиозными догматами. О своей ориентации он и вовсе не размышлял — он просто принял тот факт, что его совершенно не интересуют все знакомые ему женщины, и был уверен, что рано или поздно Господь пошлёт ему «ту самую» — благочестивую прихожанку, с которой у них случится любовь с первого взгляда и до самого конца дней их. Но теперь он вдруг засомневался буквально во всём, что знал о себе и об окружающих его людях. Вдруг всё это время он был неправ? Получается, он почём зря унижал и без того приниженную группу несчастных людей? Между тем Кроули ловко перемахнул через стойку, подошёл к Азирафаэлю и положил руку ему на плечо — просто и с сочувствием, без малейшего намёка на сексуальный подтекст. — Мой тебе совет, — сказал он. — Если я не ошибся насчёт тебя, продолжай и дальше отрицать свою инакость. Наша жизнь — не для таких, как ты. Азирафаэль в полной мере осознал произошедшее с ним только оказавшись дома. Он задёрнул все шторы, трижды проверил замки́, и лишь после этого упал на колени и принялся яростно молиться, не замечая течения времени и не обращая внимания ни на боль в коленях, ни на непрерывно текущие из глаз слёзы. «Господи, неужели я так глубоко ошибался?» — вопрошал он. Он не просил прямого ответа — это было бы слишком самонадеянно, — ему был нужен всего лишь один маленький вселяющий надежду знак — будь то упавшая рядом с ним Библия или предзакатный луч солнца, заглянувший в щель между плотными шторами. Но над Тадфилдом как назло разразилась настоящая буря. Мощный поток воды хлынул на грешную землю, ломая сухие по осени стебли травы и размазывая грязную землю по ухоженным дорожкам и газонам. Азирафаэль молился до полного изнеможения, вздрагивал от каждого раската грома и даже не подозревал, что Бог отвернулся от него. Отвернулся в тот самый момент, когда он ступил не на ту дорогу и пошёл разбираться с обнаглевшим владельцем питейного заведения. «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света»[6], — вспомнил он Евангелие от Иоанна. Но опухшие веки сомкнулись, и он провалился в темноту. Он проспал на полу весь остаток ночи и добрую половину утра. Подняться удалось не с первого раза — тяжёлое, будто превратившееся в соляной столп, тело совершенно не слушалось, голова раскалывалась после вчерашней истерики, к тому же его ощутимо тошнило. Кое-как приведя себя в порядок, он прислушался к собственным ощущениям и понял, что бесконечное всепоглощающее отчаяние ушло. Вместо него из глубины измученной души поднималась злость. Он перестал раскаиваться и корить себя за то, что ошибся, и начал всерьёз обдумывать то, что услышал вчера. И чем больше он думал, тем сильнее злился — на Кроули, которому почти удалось перевернуть весь его мир с ног на голову, на Господа — за то, что он оставил своего раба в трудную минуту. Но более всего он злился на себя: и как он позволил первому встречному запудрить себе мозги? «Плоть желает противного духу, а дух — противного плоти»[7] — вот то, что Азирафаэль знал наверняка. Окажись он несчастным содомитом, он бы не согнулся под тяжестью своего креста, а принялся бы неустанно искать способы излечить эту проклятую болезнь — с Божьей ли помощью или при помощи врачей. Он бы нашёл утешение, а вместе с ним и успокоение, а не продолжал бы предаваться плотским утехам, завлекая в свои сети первых встречных. И уж тем более ему бы и в голову не пришло открыть чёртов паб с богохульной вывеской! Что ж, теперь он чувствовал себя полнейшим идиотом. Пока он варил кофе, в голове созрел план дальнейших действий. Он попросит помощи у Гавриила, ведь Гавриил смог дослужиться до суперинтенданта, а значит, имеет куда больше влияния, чем он сам. Уж он-то сможет использовать нужные связи, и с его поддержкой они быстро прикроют чёртово питейное заведение. Азирафаэль хотел позвонить ему, но не решался — во-первых, он не знал, как именно стоит преподнести новость, а во-вторых, он боялся отвлечь его от важных дел, поэтому он взял ручку и бумагу и принялся сосредоточенно писать письмо. — Святой отец Гавриил! Нет, слишком официально. Дорогой Гавриил? Ох, это ведь панибратство, а он ненавидит панибратство! Дорогой отец Гавриил! Обращаюсь к тебе в минуту тяжёлых раздумий и надеюсь, ты протянешь мне руку помощи. Дело в том, что недавно в нашем приходе случился некий инцидент, повлекший за собой целый ряд обстоятельств, которые в свою очередь привели к тому, что… что... Боже, ну и бред! Он скомкал черновик и кинул его в корзину для бумаг, а затем с силой потёр ноющие виски и вспомнил своих любимых ангелов — светлых воинов с пылающими мечами, которые определённо не стали бы искать ничьей помощи. Тогда Азирафаэль решил действовать самостоятельно. Господи, помоги! Лишь на тебя уповаю.