Искушение

Когда Азирафаэль проснулся, за окнами уже стемнело. Для не приученного к алкоголю человека, выпившего несколько порций виски на пустой желудок, он чувствовал себя весьма прилично — его мучила ужасная жажда, зато не тошнило, и даже голова болела фоново, а не разрывалась на части при малейшем движении. Терпимо. Он включил ночник, скосил подслеповатые со сна глаза на тумбочку и с удивлением обнаружил на ней большой стакан воды и некую таблетку. «Кроули», — с ужасом подумал он. Но Кроули больше не было в его постели, и во всём доме стояла такая оглушительная тишина, что даже страдающему от похмелья святому отцу стало ясно — он ушёл. Наверняка он решил, что его чёртов долг выполнен, сел в свою чёртову машину и умчался навстречу своим чёртовым приключениям. Что ж, это всяко интереснее, чем нянчиться с… как он там выразился? Кретином, который не знает, чего хочет? Азирафаэль так и не смог понять, почему он разозлился, и даже не попытался разобраться — в последнее время он окончательно запутался в себе, в своих эмоциях и желаниях, и не хотел лишний раз ворошить это гнездо, опасаясь, что из него вылезет нечто, к чему он будет совершенно не готов. Он жадно выпил всю воду и мстительно не притронулся к таблетке, а затем заставил себя подняться с кровати и дойти до ванной. Неторопливо намывая каждый дюйм распаренного тела, он вдруг почувствовал, как все его тревожные мысли исчезают из головы, будто стекают в слив вместе с мыльной водой, — ему в кои-то веки стало так хорошо и спокойно, что захотелось расплакаться от облегчения. Его хрупкое счастье продлилось недолго, разбившись о кафель в тот самый момент, когда он услышал отчётливый хлопок входной двери. Он попытался убедить себя, что ему показалось, однако паника не поддалась на его уговоры и не вняла доводам разума — сердце бешено забилось в грудной клетке, в горле пересохло, колени предательски задрожали. Он выключил воду и прислушался, но в доме по-прежнему было тихо… до тех пор, пока снизу не раздался оглушительный грохот. Чистых вещей под рукой не оказалось, поэтому Азирафаэль наскоро вытерся и завернулся в полотенце. Он бы мог пойти в комнату и по-человечески одеться, но ему было необходимо увидеть Кроули прямо сейчас — отчего-то он был уверен, что это именно Кроули, и не хотел даже думать, что он будет делать, если это окажется кто-то другой. Он медленно спустился на первый этаж, проклиная себя за свои глупость и самонадеянность, и замер в кухонном проёме. Интуиция не подвела святого отца, его неожиданным гостем действительно оказался Кроули — он стоял спиной ко входу и раскладывал невесть откуда взявшуюся еду по тарелкам. Услышав шлёпанье босых чуть влажных ног по полу, он прекратил ронять кастрюли и звенеть посудой, и весело фыркнул: — А ты горазд дрыхнуть! Я уж испугался, что ты до завтрашнего утра не поднимешься. — Я думал, ты ушёл! — И оставил тебя умирать с голода? Ну уж нет, святоша, ты будешь мучиться вместе со мной. Так и не дождавшись ответа, он обернулся и замер, потеряв дар речи. Азирафаэль тоже не мог выдавить из себя ни слова — он сосредоточил все силы на попытках успокоить разбушевавшееся сердце и не обращать внимания на чужой голодный взгляд, скользящий по его почти обнажённому раскрасневшемуся после горячего душа телу. Кроули позволил себе немного полюбоваться святым отцом, облизнул верхнюю губу, а затем опомнился и рявкнул: — Дьявол, святоша, оденься уже! Я тоже не железный! Азирафаэль вздрогнул и, пробормотав виноватое: «Извини», кое-как дошёл до спальни, пытаясь задавить счастливую, чуточку смущённую улыбку. Он никогда не рассматривал своё тело с позиции «красивое или некрасивое», считая его обычным, если не сказать заурядным, и принимая, как данность. Его рассуждения были вполне резонными — человеческая жизнь слишком коротка, так есть ли разница, в какой именно сосуд поместили твою душу? И всё же ему чертовски льстило, что Кроули его хочет, и хотя он не понимал, почему Кроули хочет именно его, он легко читал это откровенное желание в его хищных глазах. Противиться ему с каждым разом становилось всё труднее. Достаточно провокаций, решил он, больше никаких полотенец. Если так пойдёт и дальше, то скоро он сам накинется на своего искусителя. В шкафу как назло почти не оказалось приличных вещей. С тех пор, как Азирафаэль отдал всего себя служению Богу, он почти не выходил в свет, курсируя в основном между домом и церковью с промежуточными остановками у единственной на всю округу приличной кофейни, магазина или кондитерской, так что у него практически отпала необходимость покупать «цивилизованную» одежду. Переодеваться в домашнее он постеснялся — его любимая белая футболка мало того, что обзавелась так и не отстиравшимся пятном от горячего шоколада, так ещё и неприятно обтягивала округлившийся в последние годы живот, а остальные домашние вещи, как и единственный приличный свитер, теперь лежали в корзине для грязного белья. На вешалках обнаружилась пара запасных брюк и тщательно выглаженная пасторская рубашка — за неимением лучшего, пришлось надеть их. Кроули его внешний вид не воодушевил — сперва он лишь поморщился, пытаясь скрыть досаду, но затем не выдержал и саркастично заметил: — С возвращением, святой отец. Не поздновато застёгиваться от меня на все пуговицы? — В каком смысле? — удивился Азирафаэль. — Ты снова в своей хламиде. У тебя не нашлось чего-нибудь… более подходящего? — О, боюсь, у меня не так много… нормальной одежды. Та, что есть, в стирке. — Что не так с тем милым свитером, в котором ты был с утра? — Он грязный. — И когда ты успел его запачкать? — Я ведь в нём спал! — Вот оно что. То есть, это не попытка тактично намекнуть, что мне пора? — Что? Боже, нет! Оставайся, я рад тебя видеть. — Отлично. Я как раз принёс еду. — Пахнет… — Азирафаэль принюхался. — Блинчиками. А это что, сэндвичи? Откуда ты всё это взял? — Ну, мне стало скучно, поэтому пока ты спал, я попытался приготовить яичницу. Но я дерьмовый повар, поэтому она сгорела к чертям, так что я съездил в паб, и мы с Анафемой сообразили ужин… вернее, она сообразила, а я стоял на баре. — Надеюсь, ты её поблагодарил от нас двоих? Кроули задумчиво пошкрябал щёку, стушевавшись под недовольным взглядом святого отца. — Честно говоря, не догадался. — Бестолочь. Он едва воздухом не поперхнулся: — Это я — бестолочь?! — Разумеется. Она старалась, а ты… — Ладно, ладно, я её поблагодарю. Обязательно. Непременно. Азирафаэль тепло улыбнулся. После ужина (или всё-таки завтрака?), во время которого Азирафаэль сосредоточенно ел, а Кроули в основном сидел, подперев голову рукой, сверлил его нечитаемым взглядом и ухмылялся, они незаметно перетекли в гостиную. Кроули наладил старый телевизор и, прощёлкав половину «бестолковых» каналов, остановил выбор на «Терминаторе». Его совершенно не смутило то, что они начали просмотр со сцены в полицейском участке, — он просто пересказал святому отцу первую половину фильма, и его интерпретация показалась Азирафаэлю куда более красочной, чем происходящее на экране. Впрочем, он всегда относился к кинематографу бестрепетно, предпочитая ему книжные миры, — порой его живое и богатое воображение рисовало такие картинки, которые не смог бы запечатлеть ни один, даже самый талантливый режиссёр. А вот Кроули определённо нравились боевики — в его красивых глазах плескались неподдельный интерес и воодушевление, святой отец даже залюбовался. Наверное, именно поэтому он упустил момент, когда Кроули повернул к нему голову, — он не успел отвернуться, и их взгляды пересеклись. — Иди сюда, ангел. — Куда? Я и так здесь. — Сядь ближе. — Но… Азирафаэль неуверенно глянул на него со своего конца дивана, но не пошевелился, потому что он ценил личное пространство — своё и в особенности чужое. Ещё он боялся, что коварный Кроули полезет к нему целоваться или… сунет руки туда, куда не следует, в тот момент, когда он будет к этому совершенно не готов. Однако, прислушавшись к своим ощущениям, он вдруг понял, что действительно хочет этого — хочет усесться рядом, почувствовать боком чужое тепло и раствориться в нём, позабыв обо всех своих бедах. Он колебался достаточно долго, чтобы Кроули начал терять терпение. — Иди ко мне, — настойчиво повторил он, хлопнув ладонью по обивке дивана. — Не бойся, я не кусаюсь. Азирафаэль пошёл на компромисс с самим собой — он подвинулся, но при этом скорчил такое выражение лица, будто происходящее ему совершенно не нравится. Кроули только вздохнул, закинул руку ему на плечо, притягивая ещё ближе, и продолжил смотреть фильм. В конце концов Азирафаэль расслабился и, слегка поёрзав, устроился поудобнее. Что уж там, он даже немного проникся историей несчастной Сары Коннор, особенно когда узнал, что ей придётся одной воспитывать ребёнка. — Бедняжка, — резюмировал он. — А, — махнул рукой Кроули. — Она сильная, справится. Если уж она Т-800 завалила, то и с апокалипсисом как-нибудь разберётся. Эх, познакомились бы мы с тобой на пару лет раньше, я бы тебя на «Терминатора» в кино сводил. Поверь, на большом экране он ещё круче смотрится, я ходил дважды… нет, постой, трижды, правда, в последний раз я был так пьян, что проспал весь сеанс. Так что, тебе понравилось? — Как сказать… — вздохнул Азирафаэль. — Мне не очень нравится кино. И особенно боевики. Казалось, Кроули такой расклад дел ни капельки не расстроил. Он повернул голову, вновь поймав взгляд святого отца, и спросил: — Хорошо, а что тебе нравится? — Из фильмов? — Нет, вообще. Расскажи мне что-нибудь. — Что? — Без понятия. Хочу знать о тебе всё. — Ну, знаешь ли, это довольно трудно — вот так взять и рассказать что-то. Я люблю читать. — Это я понял, — улыбнулся Кроули, кивая на стеллажи, доверху набитые разными книгами. — А ещё? — Не знаю. Сладкое люблю. Классическую музыку. Бога. Всё, наверное. — Самый странный набор, который я слышал. Знаешь, в мире есть куча крутых вещей, которые тебе обязательно понравятся, просто ты их ещё не пробовал. — Ты покажешь их мне? — Разумеется! Если не передумаешь, конечно. Азирафаэль с удивлением уставился на него и поинтересовался: — С чего бы мне передумать? — Хм. Не хочу портить момент, но буквально этим утром ты заявил, что тебе больно меня видеть. — Кроули… — И как сейчас, очень болит или в пределах терпимости? — криво ухмыльнулся он. Впрочем, в его глазах не было издёвки — они оставались спокойно-грустными, и Азирафаэль многое бы отдал, лишь бы снова увидеть на их дне смешинки. Он тысячу раз пожалел, что завёл эту тему — чёрт, им было так хорошо, а он всё испортил! — Я не то имел в виду. Мне хорошо с тобой, но… — Да, тебе со мной хорошо, — удовлетворённо закивал он. — Но когда я остаюсь один… я будто падаю в бездонную яму, и я чувствую, что падаю всё глубже. Вот тогда мне становится больно и страшно… Кроули, я боюсь, там внизу ад. — И что в нём плохого? — Что? — опешил Азирафаэль. — В аду, святоша, я спрашиваю, что плохого в аду. Котлы с серой? Да не смеши. Знаешь, сколько лет я варюсь в таком котле? — Это не… — попытался возразить он, но Кроули не слушал. — Я смотрю на своих знакомых и вижу одно и то же — они все влюблены и счастливы. У них есть семьи, у них есть нормальная работа, у них есть будущее, чёрт возьми. А что есть у меня? С родителями я не общаюсь, едва держу на плаву полулегальный паб, из-за которого меня могут посадить, а все люди, с которыми я пытаюсь что-то построить, рано или поздно не выдерживают и сбегают. Или я от них сбегаю, не важно. А теперь ещё и ты! Мне ведь правда показалось, что у нас может всё получиться, но ты отгородился от меня своей чёртовой Библией и никогда не позволишь мне подойти ближе! Дьявол, да вся моя грёбаная жизнь — один сплошной котёл с серой! Но, как видишь, я ещё не сдался и пытаюсь всё наладить. Азирафаэль мягко сжал его ладонь и спросил: — С чего ты решил, что я не позволю тебе подойти ближе? Разве я не позволяю? — Нет. Нет, не позволяешь! Ты всё ещё боишься, что твой Бог разгневается на тебя и пронзит твою симпатичную задницу парочкой молний. И, зная тебя, ты будешь бояться этого всю оставшуюся жизнь, а я не хочу каждый раз спрашивать разрешения, чтобы тебя поцеловать, не говоря о чём-то большем. Он вздрогнул — так хлёстко его ударили эти пропитанные тоской и злой обречённостью слова. Он не хотел, чтобы было так. Не хотел оставлять Кроули в одиночестве. Он вдруг подумал — если в одном котле будут вариться двое, так ли страшна им будет сера? Обожжёт ли их пламя, если они будут… любить друг друга? Он долго смотрел на Кроули, словно видел его впервые, и пытался понять, любит он его или нет. К сожалению, о любви он знал только то, что читал в книгах, однако слащавые, наполненные дешёвым пафосом внутренние монологи влюблённых персонажей совершенно не были похожи на то, что испытывал он. Его чувства были странными, не всегда понятными и противоречивыми — он одновременно ощущал и оглушающее счастье, и настоящую боль, и животную похоть, и желание сделать Кроули — и себя — счастливым. О, он познал на своей шкуре весь спектр каждой из этих эмоций, и почти готов был согласиться — если всё это не любовь, то он не хочет знать, что она такое. И всё же для полного принятия своих чувств ему чего-то отчаянно не хватало — наверное, времени, или, быть может, решительности. Но кое-что он знал уже сейчас — он не хотел, чтобы кто-либо из них страдал. Он твёрдо сказал: — Тебе не придётся просить разрешения. Кроули чуть заметно склонил голову набок и скептически ухмыльнулся, а затем одним плавным движением скользнул ближе, склонился над ним и попытался поцеловать; Азирафаэль интуитивно отпрянул, но только потому, что не был готов и не до конца осознал, что происходит. — Вот видишь, святоша, — пожал плечами Кроули, пытаясь скрыть боль за напускным безразличием. — Подожди… всё, чего я прошу, это немного времени. — Сколько? — Я не знаю. Мне нужно… привыкнуть ко всему этому. — Что значит «привыкнуть»? Перестать подавлять собственные желания? Брось, тебе не хватит всего времени мира! — фыркнул он. — Дьявол, да как ты не понимаешь — чем дольше ты будешь тянуть, тем сложнее тебе будет принять правильное решение! Впрочем, если ты так до сих пор ничего и не понял, то, наверное, не так уж оно тебе и надо. — Как я могу доказать тебе обратное? — Доказать? И что ты собрался доказывать? — Что ты мне нужен! Что я хочу быть с тобой и… тебя я тоже хочу. Кроули плотоядно облизнулся и прошипел: — Значит, хочешь меня. Азирафаэль неуверенно кивнул. В этот момент он чертовски испугался — он не раз видел похоть в глазах Кроули и научился её распознавать, и сейчас это определённо была не она, а нечто совершенно другое — тяжёлое, злое, отчаянное. — Тогда я знаю, как ты можешь это доказать. Если сможешь — я уступлю и дам тебе на размышления столько времени, сколько захочешь. — Что мне нужно делать? — То, что я тебе и сказал. Помнишь, в нашу первую встречу? «Нет, Господи, пожалуйста, только не это», — с ужасом подумал Азирафаэль. — Встань на колени и попроси, чтобы я тебя трахнул. Сердце ухнуло куда-то в пропасть, следом за ним отключился и мозг с его хвалёной рациональностью, и как он ни пытался собрать остатки здравого смысла, у него не получалось. Больше не было правильного и неправильного, мир сузился до чужих янтарных глаз, на дне которых бушевали лишь ярость и боль. — Это жестоко, — тихо сказал он. — Ты жестокий! — Это не я жестокий, это такая жизнь, святоша, — закатил глаза Кроули. — Чтобы что-то получить, приходится обзавестись парочкой синяков на коленях. Так что надумал? — Я… я не могу вот так взять и… — Я озвучил свои условия, если ты на них не согласен, я уйду, — перебил он. И добавил, горько усмехнувшись: — И больше не буду тебя тревожить. Азирафаэль медленно поднялся на ноги и замер посреди гостиной. Теперь у него было лишь два пути — он мог подняться наверх и спрятаться в своей комнате, попробовать замолить грехи и жить, как раньше. Ещё он мог сделать так, как хочет Кроули, забыв про остатки чести и гордости. Он знал — решение, которое он примет, определит его дальнейшую судьбу. Лишь одного он не понимал — почему его выбор должен быть таким тяжёлым и болезненным? Неужели Кроули действительно так хочется видеть его унижение? Хотя, в общем-то, какая теперь разница? Ему было нечего терять — он пытался избавиться от своих пороков, но лишь сильнее замарался и увяз во грехе. Пытался забыть всё, что между ними произошло, но раз за разом возвращался в проклятый паб, делая им обоим только хуже. Он испортил всё, что было в его старом мире, и, наверное, так глупо, так чудовищно глупо было бы потерять то, что могло ждать его в новом? Азирафаэль ссутулился, зябко обхватил себя руками и медленно припал на одно колено. Затем опустился на оба. Поднял глаза и даже открыл рот, чтобы попросить себя трахнуть, но Кроули не позволил ему издать ни звука. — Дьявол, ты что делаешь?! — То, что ты просил, — хрипло ответил он. — Прекрати, не вздумай! Он оказался рядом в считанные секунды, дёрнул святого отца на себя, вынуждая его подняться на ноги, и крепко обнял. — Кроули… — прошептал Азирафаэль. Его вдруг прошибло такое сильное облегчение, что задрожали колени, и он прижался покрепче, чтобы не свалиться на пол. — Чёрт, ангел, прости меня! Прости, я не думал… я думал, ты испугаешься и сбежишь, я был просто уверен, что ты сбежишь! — тараторил Кроули. — Я виноват, я чертовски перед тобой виноват! Я клянусь тебе, я всё исправлю, я… — Я тебя прощаю, — перебил Азирафаэль. Он больше не чувствовал, что падает, теперь ему казалось, что они летят. Он улыбнулся, закрыл глаза и мягко коснулся губ Кроули своими. Притёрся всем телом, с удовольствием зарылся пальцами в его волосы… и дёрнулся, когда он, не рассчитав, слишком сильно сжал его в объятьях. Смех вырвался наружу сам собой — наполовину истеричный, в напоминание о пережитом стрессе, наполовину искренний. Кроули так и не понял, что развеселило его ангела, и лишь глазел на него круглыми от удивления глазами, пока Азирафаэль смеялся, впервые в жизни чувствуя себя по-настоящему свободным и счастливым. Потом Кроули обнаружил на кухне старый кассетный магнитофон, принёс из машины сборник Joy Division, и они лениво целовались на диване. Потом Азирафаэль понял, что, кажется, любит Кроули. Потом у него встал. — Если ты не хочешь, я не буду ничего делать, — сказал Кроули. — Я не уверен. Я хочу, но мне немного страшно, — честно ответил Азирафаэль. — Мне говорили, это больно, а потом так хорошо, что я больше никогда не смогу смотреть на женщин. — А ты часто смотришь на женщин? — Никогда не смотрел и, если честно, и дальше не планирую. — Восхитительно! На мужчин, кстати, тоже не смотри, иначе я тебя убью. — Хорошо, буду смотреть только на тебя. — Я это запомню. Нет-нет, вот так на меня смотреть даже не вздумай! — Как — так? — Будто ты великомученик, которого собрались пытать язычники. Тебе не будет больно, я обещаю. Тебе понравится. — Я тебе верю. — Хорошо. Тогда идём. Кроули легко соскочил с дивана, — тот стерпел слишком многое, но явно не был готов лицезреть ещё и половой акт, — и протянул Азирафаэлю руку, помог подняться и повёл наверх, так и не выпустив его ладонь из цепких пальцев. Это был чертовски странный и волнительный опыт — идти в спальню, прекрасно зная, чем это всё закончится, однако окончательно павший святой отец почти не боялся — он чувствовал только сладкую тяжесть в паху и предвкушение, от которого подрагивали кончики пальцев. Он вдруг представил, с каким омерзением сейчас смотрит на них Господь, но быстро отмёл эти мысли — если ему так уж неприятно, он может просто отвернуться, как делал это уже много, много раз. — Когда мы впервые встретились, — облизнулся Кроули, усаживая Азирафаэля на кровать. — Я представлял, как уложу тебя грудью на барную стойку, задеру эту чёртову хламиду и трахну. — Боже… — А теперь я хочу целовать каждую косточку на твоих пальцах. — Кроули, это так… ты такой… «Грязный», — хотел сказать он, и, чёрт, ему стало так хорошо от этого эпитета! Впрочем, он быстро опомнился и виновато спросил: — Ох, дорогой, разве перед этим не надо сходить в душ? — Ты ведь недавно мылся. — Это было несколько часов назад! — Нет, нет, нет, ты и так слишком чистенький, ты от меня не сбежишь! — Но я не собирался сбегать! Просто, понимаешь, микробы… — Ты настолько боишься микробов? Он неуверенно кивнул. — Тогда схожу помою руки. Не волнуйся, я не собираюсь пихать в тебя член. По крайней мере, не сегодня. — Хорошо. Мне… нужно что-нибудь делать? Раздеться, например? — Нет, я сам тебя раздену. Сиди здесь, я скоро. — Постой! Азирафаэль прижался к нему и поцеловал, пытаясь столь нехитрым, но действенным способом дать ему понять, что он чувствует, — от пульсирующего между ног желания до щемящей благодарности за то, что он сейчас здесь и готов идти на уступки ради него. Кроули потёрся носом о его висок и, сжав напоследок его задницу, нехотя ушёл в ванную. Он вернулся через несколько растянувшихся в бесконечность минут. Он вымыл не только руки, но и пылающее от возбуждения лицо, однако его выдержки не хватило на то, чтобы по-человечески вытереться, так что теперь капли воды медленно стекали под ворот расстёгнутой на пару верхних пуговиц рубашки. И он выглядел… потрясающе. Он хищно улыбнулся и опустился перед святым отцом на колени, снял с него носки и, не удержавшись, огладил стопы и прижался губами к скрытой под одеждой круглой коленке. Затем он поднялся и попытался сладить с воротничком, но так и не преуспел. Шипя и матерясь, он всё же отступил, позволив Азирафаэлю самому избавиться от набившей оскомину и совершенно неуместной сейчас пасторской рубашки, и с удовольствием уткнулся носом в сгиб его плеча, вдыхая запах его кожи. Его руки скользнули по спине, мягко прошлись по бокам и нетерпеливо дёрнули пряжку ремня, а губы терзали рот окончательно потерявшегося в ощущениях Азирафаэля. Он на некоторое время выпал из реальности и вдруг обнаружил себя абсолютно обнажённым, если не считать болтающихся на щиколотках брюк и белья. Он попытался прикрыться, но Кроули отвёл его руки и восхищённо оглядел с головы до ног. — Такой красивый, — констатировал он. А затем опомнился: — Падай на кровать. Минутка теории, пока мы оба ещё хоть немного соображаем. Слушаешь? — Да, — пробормотал Азирафаэль. Он бы поспорил насчёт того, что они ещё соображают, ведь сейчас он мог сосредоточиться лишь на двух ощущениях — на собственном мучительном возбуждении и на горячих пальцах, мягко касающихся его бедра. Ещё ему было капельку стыдно из-за того, что он абсолютно голый, а Кроули наоборот полностью одет, но это был довольно… приятный стыд. — Сразу говори, если захочешь, чтобы я остановился… или наоборот ускорился. Говори, если тебе что-то не нравится. Говори, что ты хочешь, чтобы я сделал. Запомни, ангел, желания в постели — это святое. — Святое, — механически повторил он. И облизнулся. Кроули не выдержал — навис сверху и жадно поцеловал его, и полы его выбившейся из-под брюк рубашки так приятно щекотали живот святого отца, а он лежал и думал, что даже теперь ему мало этих горячих обветренных губ и языка, скользящего по чувствительной шее, и пальцев, мягко прихвативших сосок, и жара их тел. Ему мало Кроули, и ему всегда будет его мало. А Кроули ни о чём не думал. Он неторопливо покрывал поцелуями тело Азирафаэля и запоминал, какие прикосновения нравятся ему сильнее всего, он неотрывно смотрел на него потемневшими от возбуждения глазами, но держался, сосредоточив всё внимание лишь на нём и даже не притронувшись к себе. Святому отцу казалось, что это нечестно — он тоже хотел трогать Кроули и целовать его тело, но ему было слишком хорошо, чтобы шевелить языком и уж тем более пытаться построить связное предложение. Пальцы Кроули скользнули по лежащему на животе члену, и Азирафаэль глухо застонал, тут же испуганно зажав рот ладонью. — Нет, ангел, нет, только не сдерживайся! Я хочу тебя слышать. Ангел зарделся и всхлипнул, но послушно кивнул. Он был готов на всё, что угодно, лишь бы Кроули прикоснулся к нему ещё раз. И он прикоснулся. Мягко обхватил ствол, сдвинул крайнюю плоть, обнажив головку, и начал неторопливо двигать ладонью. Азирафаэль застонал, теряясь в ощущениях, и коротко вскрикнул, когда почувствовал горячий язык, прочертивший влажную дорожку от пупка до основания члена. Кроули нащупал его руку и водрузил себе на голову, а сам медленно облизал потяжелевшие яйца, прошёлся языком по стволу и, наконец, взял его в рот. Азирафаэль уже не понимал, что с ним происходит, — он зарылся пальцами в мягкие волосы Кроули и, несколько раз толкнувшись в его горячую узкую глотку, кончил. Это было лучшее, что случалось с ним за всю его долгую, но абсолютно бесполезную до сегодняшнего дня жизнь. Кроули сел на кровати и утёр губы, жадно глазея на безбожно счастливого святого отца. И, вдруг заметив тень сомнений, проскользнувшую на его лице, спросил: — Что случилось? — Прости, что я… не предупредил, — виновато простонал он, глядя на небольшую капельку семени в уголке любимых губ. — Тебе наверное было мерзко… — Нет, святоша, всё в порядке. Такое нравится не всем, но лично я не против. — Тогда… хорошо. — Идеально. Кроули мягко коснулся его губ своими, а затем попытался встать. — Стой! Ты… куда? — В душ. Не волнуйся, я быстренько передёрну и вернусь. — Но ведь… — Что? — нахмурился Кроули. — Если ты сейчас вспомнишь про Онана, я тебя убью. — Нет, что ты, я сам онанировал… однажды. Вернее, дважды — в кровати, и сразу после — в душе. И поскольку у меня есть некоторый опыт, полагаю, на кровати тебе будет удобнее. — Ну, если ты полагаешь, — усмехнулся он. — Да. Ты ведь… позволишь мне посмотреть, как ты это делаешь? Кроули вздрогнул всем телом и замер на месте, опешив настолько, что некоторое время не мог произнести ни слова, беззвучно открывая и закрывая рот. После он опомнился и рыкнул: — Ты меня с ума решил свести, чёртов святоша?! И принялся срывать с себя одежду. Он решительно избавился от брюк, но слишком сильно дёрнул рубашку, так что одна из пуговиц оторвалась и покатилась по полу (Азирафаэль вспомнил, где лежат доставшиеся в наследство от матушки швейные принадлежности, и мысленно сделал пометку привести его рубашку в порядок, когда они закончат), а затем, оставшись в нижнем белье, остановился и с сомнением посмотрел на своего ангела. — Ты точно уверен? — спросил он. — Да, разумеется. Раздевайся и иди сюда. Кроули стянул майку, обнажив худой красивый торс, а затем потянул вниз боксеры и, торопливо выпутавшись из них, упал на кровать. Он подложил под спину обе подушки и полулёг, широко раздвинув длинные невероятно красивые ноги, а затем облизал пальцы и медленно скользнул ими по налившемуся кровью члену. Азирафаэль сглотнул ставшую вязкой слюну и вдруг понял, что хочет занять лучшее место в кинотеатре, — он согнал остатки посторгазменной неги и устроился между ног Кроули, уложив ладони на его бёдра и поглаживая их в такт его движениям. Его собственный член, едва отошедший после разрядки, вновь заинтересованно приподнялся, но сейчас это было не важно — он впитывал в себя каждое движение, каждую деталь: дрожь его ресниц, крепко зажмуренные веки, капельки пота, скользящие вниз по виску, порывистое хриплое дыхание и напрягшиеся мышцы пресса. Он слушал и запоминал каждый сорвавшийся с тонких губ стон, и мечтал лишь об одном — сделать так, чтобы Кроули было ещё лучше. Он положил руку поверх его пальцев, останавливая движение, и Кроули вздрогнул, распахнув глаза. — Позволь мне, — попросил он. Тот лишь рассеянно кивнул, с трудом убрав пальцы от члена и на всякий случай закинув руки за голову. Азирафаэль осторожно обхватил ствол слегка подрагивающей ладонью, боясь причинить боль, но, ориентируясь на стоны и довольное шипение Кроули, быстро понял, с какой силой лучше всего будет сжимать его, и легонько скользнул вниз. Он не мог оторвать взгляда от крупной побагровевшей и уже слегка потёкшей головки, то появляющейся из его пальцев, то снова исчезающей в ладони, и вдруг будто впервые оценивающе посмотрел на собственный член. Идея, которая пришла в его голову, показалась ему странной, однако чертовски заманчивой, так что он убрал руки и, не обращая внимания на тяжёлый недовольный взгляд засопевшего Кроули, придвинулся ближе и прижал их члены друг к другу, обхватив их обеими руками. Кроули зарычал, скрестив свои невероятные ноги на пояснице святого отца, и на пробу толкнулся вверх. Азирафаэль из чувства протеста скользнул ладонями вниз. Они оба застонали почти в унисон, и их замутнённые нечеловеческой похотью глаза встретились. — Ну давай, святоша, — нетерпеливо зашипел Кроули. — Быстрее, я же сейчас умру! — Нет, не умрёшь, — замотал головой Азирафаэль. — Не раньше, чем мы оба обкончаем все простыни. — Грязные разговорчики в постели? Кто вас этому научил, отец Фелл? — Ты! — Тогда… расскажи мне… ох, ангел, сильнее! Дьявол, как же хорошо… да, расскажи мне, о чём ты думал, пока дрочил. Разговаривать в таком состоянии было чертовски трудно, однако смущённый, но решительный отец Фелл всё же спросил: — В первый или во второй раз? — В оба. Он вдруг прекратил движения, а затем и вовсе убрал руки, за что тут же получил пяткой по заднице и, начисто проигнорировав недовольство Кроули, почти улёгся на него сверху, впервые пробуя на вкус его шею и сходя с ума от его запаха, жара и хриплых стонов. Склонившись к его уху, он шепнул: — В оба раза я думал о тебе. И двинул бёдрами, скользя своим членом по члену Кроули. Он чертовски хотел рассказать, как вспоминал ловкий язык, трахающий его рот, и сильные ноги на своей пояснице, прижимающие его ближе и ближе, и свои стоны, и руки, легко скользящие по спине, и тихий шёпот: «Всё хорошо, я здесь, я рядом», но он был слишком смущён и пока не мог произнести такое вслух. К тому же его едва хватало на то, чтобы двигаться, постепенно увеличивая амплитуду, и вылизывать красивую длинную шею Кроули, и он уже не был уверен, что не разучился связно разговаривать. Кроули запустил пальцы в его волосы и сдавленно застонал, излившись на живот. Азирафаэлю не хватало всего нескольких движений, поэтому он обхватил себя дрожащей рукой, пару раз толкнулся в кулак и кончил, впившись голодным поцелуем в рот окончательно расслабившегося Кроули. Он обессиленно упал к нему на грудь, чувствуя, как между их телами остывает сперма, и растерянно вытер руку о простыню — бельё всё равно придётся сменить, устало подумал он, вот только не сейчас, а чуточку позже… «Чуточка» превратилась в без малого полтора часа, в течение которых они обнимались, касались друг друга губами и изредка лениво переговаривались. — Знаешь, — сказал Азирафаэль, переворачиваясь на другой бок и бесстыже прижимаясь голой задницей к животу Кроули. — Однажды я решусь. Ну, встану на колени и попрошу тебя о… том, о чём ты говорил. — Нет, не нужно, — тут же запротестовал он. — Нужно, тебя ведь это… заведёт, так? И я не говорю, что это произойдёт сейчас. Но однажды я решусь. — Прекрати, ну же! Ты был прав, это было действительно жестоко и ужасно, я… — Жестоко, — не стал отрицать Азирафаэль. — Зато действенно. Cогласись, если бы не это, я бы действительно слишком долго решался. — Дольше, чем живут люди… — буркнул Кроули. И тут же спохватился: — Ангел, я ведь правда был уверен, что ты не станешь этого делать! Мне казалось, ты при любом раскладе не останешься со мной. — Так это был твой способ сдаться? — Да, вроде того. Я решил, что если я выставлю себя мудаком, тебе будет легче уйти. Чёрт, я должен был придумать что-нибудь ещё! — Должен был. Но, как видишь, всё закончилось вполне неплохо. — Прости меня. Кроули приподнялся на локте, коснулся губами плеча Азирафаэля и устроил руку на его талии, прижимая к себе. — Простил. Но, думаю, ты мне кое-что должен. — Что? — Помнишь, ты сказал, что желания в постели — это святое? — Да, — с готовностью оскалился Кроули — святой отец каким-то образом научился с лёгкостью распознавать его улыбку, даже лёжа к нему спиной, ориентируясь лишь на интонации. Когда он повернулся, Кроули действительно широко улыбался. — Так вот. Мы с тобой сейчас в постели, и я хочу какао. — Ангел, я не совсем это имел в ви… подожди, это ты так шутишь? Азирафаэль тепло улыбнулся и поцеловал его в нос. — И да, и нет. Какао я и правда хочу. Ты умеешь его варить? — Естественно! — фыркнул Кроули. — Я идеально готовлю всё, что не нужно жевать. — Понятно, почему ты такой тощий. — Тебе что-то не нравится? — Мне нравится всё, просто теперь я считаю своим святым долгом тебя накормить. Я знаю неплохой ресторанчик, и, может, стоит попробовать сходить туда завтра. Я ведь могу искусить тебя ланчем? Или искушать — это твоя работа? — Моя, но я согласен. — Ну всё, иди и свари мне какао. Я скоро спущусь. Кроули всё-таки соврал — у него не получилось сварить идеальное какао, ведь когда Азирафаэль, сменив запачканное постельное бельё и завернувшись в одеяло, зашёл на кухню, он не удержался и утянул его в долгий чувственный поцелуй, а потому начисто упустил момент, когда коварное молоко поднялось и, злобно шипя и булькая, залило всю плиту. Но сейчас такие мелочи казались им абсолютно неважными, ведь они оба, варясь в своём маленьком и уютном адском котле, были непостижимым образом счастливы.

***

На самом деле, Бог никогда не отворачивался от Азирафаэля. Действуя радикальными, но вполне рабочими методами, он лишь помог ему выбрать нужный путь, который впоследствии приведёт его к по-настоящему счастливой и праведной жизни. Ибо сказано в первом послании Иоанна: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём»[1].