Искушение

Этим вечером Азирафаэль определённо не ждал гостей. Он сидел в любимом кресле на втором этаже и пытался затолкнуть в себя чертовски горячий и до омерзения сладкий чай, когда до его чуткого слуха донёсся стук в дверь. «Кроули», — с ужасом прошептал он прежде, чем успел подумать, и вздрогнул, расплескав кипяток в блюдце. Глупое сердце испуганно плясало гавот в грудной клетке, в горле застрял осклизлый ком размером с Уэльс, пустой желудок скрутило спазмом, и если бы Азирафаэль сейчас стоял на ногах, он бы обязательно почувствовал, как задрожали колени. Он позволил себе наслаждаться паникой ещё несколько непозволительно долгих и мучительных секунд, а после отставил чашку на журнальный столик, — та жалобно звякнула, — и принялся себя успокаивать. Едва ли Кроули мог узнать его адрес, так что скорее всего это кто-то… другой. Да и незачем ему сюда приходить, будто у него других дел нет… эта мысль принесла облегчение, но вместе с ним и противоестественную, чертовски неправильную, отравляющую естество грусть. Так Азирафаэль принял решение не открывать — он не собирался пускать домой коммивояжёров, свидетелей Иеговы, мошенников, обеспокоенных прихожан и даже чёртовых полицейских, если таковые вдруг решили бы к нему наведаться. Он хотел побыть один. С тех пор, как он вернулся от Кроули, прошло три бесконечно долгих и мучительных дня, которые он провёл запершись в своём доме и не выходя наружу даже за утренней газетой. Не найдя в себе сил по-человечески одеться, он слонялся по комнатам, завернувшись в одеяло, плохо спал, почти не ел и не мог ни на чём сосредоточиться. Он старался лишний раз не заглядывать в зеркало, опасаясь увидеть совершенно чужое бледное осунувшееся и начавшее зарастать щетиной лицо с двумя тёмными провалами на месте некогда живых и спокойных глаз. Он знал, что превратился в тень былого себя, но не собирался находить этому подтверждения. Ещё ни разу за всю свою жизнь он не задумывался о том, что с ним что-то не так. Ему нравилось множество вещей — завтракать блинчиками в местной кофейне, помогать нуждающимся, молиться долгими одинокими вечерами, чувствуя небывалое единение с Создателем. Если бы его спросили: «Счастлив ли ты, отец Фелл?», он бы не задумываясь ответил, что абсолютно счастлив. Как и остальные, он улыбался, тепло разговаривал с людьми, а временами сердился на погоду, нервничал или грустил. Он делал всё это вполне искренне, но будто бы вполсилы, и даже не подозревал, что способен испытывать совершенно другие эмоции — сильные, дурманяще терпкие и острые. Настоящие. Баюкая в груди гнев или отдавшись во власть опьяняющей похоти, совершая глупые импульсивные поступки или безотчётно плавая в посторгазменной эйфории, он чувствовал себя по-настоящему живым, и лишь испытав всё это на собственной шкуре, он понял, что он не жил, а функционировал, безропотно исполняя роль удобной церковной декорации, до тех пор, пока он не встретил Кроули. Осознав это, он уже не мог его ненавидеть. Теперь он варился в чёрной смолоподобной депрессии и плохо представлял, как из неё выбраться. Со временем он перебрал в голове все принципы и правила, которые духовные наставники вбивали в его голову едва ли не с рождения, и пришёл к вполне однозначному выводу — человек веры обязан вести спокойную благочестивую жизнь, ему грешно даже задумываться о настоящих чувствах и эмоциях. Испытывать и жаждать их, потакать им — ещё больший грех, и едва ли ему удастся замолить его до конца его дней. Раз за разом он спрашивал себя, стоит ли пытаться, и не находил ответа. Он пал в тот самый день, когда впервые подошёл к Кроули. Даже если на этот путь его толкнул сам Люцифер, теперь рогатый мог расслабиться и спокойно пожинать плоды своих трудов — Азирафаэль без чьей-либо помощи мечтал вернуться к Кроули, опуститься перед ним на колени и умолять сделать хоть что-нибудь, — что угодно, — лишь бы он снова мог чувствовать себя живым. В дверь постучали ещё раз — громче и настойчивее. Азирафаэль собирался крикнуть: «Я ничего не покупаю», но после трёхдневного молчания голос охрип и совершенно не слушался, а человек под дверью всё не унимался. Пришлось спуститься вниз. — Я ничего не покупаю и не хочу никого видеть, убирайтесь, — сказал он. — Азирафаэль, открой дверь. — Гавриил?! Азирафаэль с удивлением уставился на святого отца Гавриила, который действительно стоял на пороге его скромного жилища, натянув на своё обычно серьёзное лицо некое подобие вежливой улыбки. — Здравствуй, друг мой, — сказал он. — Что ты здесь делаешь? Ох, Боже, да что это я! Совсем забыл про гостеприимство… заходи, пожалуйста. Заварить тебе чаю? — Нет, не утруждай себя. Я приехал по делам — инспекция, помнишь? — но в приходе сказали, что ты заболел, так что я решил заглянуть к тебе лично. — Ну… — Азирафаэль развёл руками, отчего своенравное одеяло тут же попыталось сползти. Он зарделся: — Прости за неподобающий вид, я не ждал гостей. Дай мне пару минут, я приведу себя в порядок и вернусь. — Не мельтеши и сядь, я всё равно ненадолго. Сделаю скидку на то, что ты болеешь… выглядишь, кстати, паршиво, я буду молиться за твоё здравие. Азирафаэль поморщился и, поплотнее завернувшись в одеяло и натянув его по самый нос, уселся в кресло. — Рассказывай, чем занимался в последнее время, — сказал Гавриил. — Я? Да, в общем-то, ничем особенно важным… — Михаил сказал, ты собираешь подписи, хочешь закрыть какой-то бар… Это правда? Что ж, Михаил всегда казался Азирафаэлю слишком дотошным и вечно сующим нос не в свои дела, так что он ни капли не удивился подобному раскладу. Он поморщился и собрался было сказать, что информация доносчика устарела, и ему уже расхотелось заниматься подобными вещами, однако он испугался — Гавриил знал его слишком хорошо, и мог растолковать его нервозность и нерешительность, как попытку солгать. А он не выносил, когда ему лгут. — Я… да, это правда. Но ты видел этот паб? Видел их вывеску? Это возмутительно! — Честно говоря, я даже не заметил его, пока Михаил мне всё не рассказал. Думаю, и прихожане бы тоже не обратили внимания, если бы ты не поднял этот вопрос. Зачем ты это делал? И почему не посоветовался со мной? Сперва Азирафаэль удивился, однако удивление тут же смела волна возмущения. Он не видел ни единой причины, согласно которой он был обязан советоваться с ним в таких вещах. Он резко выдохнул и открыл было рот, чтобы произнести гневную тираду, но Гавриил поднял палец, призвав его к молчанию, и пророкотал: — Прежде, чем что-то сказать, подумай дважды. — Да о чём здесь думать?! — Прежде всего, ты отвечаешь за свой приход, и, поверь, меньше всего вам нужны скандалы. Ты знаешь, как реагируют на подобные вещи там? — он поднял палец выше, намекая не то на руководство, не то лично на Бога. — Тебя сместят быстрее, чем ты произнесёшь: «Спаси и сохрани». Ты зол и расстроен, я вижу, и я тебя понимаю, но мой тебе совет — заканчивай с этим и возвращайся в церковь, так будет лучше для всех нас. Пожалуй, Гавриил переоценил свою хвалёную проницательность. «Это шанс от него отделаться», — вдруг понял Азирафаэль. — Ты не видел, что там творится! — А ты видел? — Конечно, я был там, и не единожды. — И зачем, прости, ты туда ходил? — Я пытался договориться с Кроули. А что мне было делать — молиться и ждать, пока ему на голову упадёт кирпич?! — Кроули? — Это владелец. Мерзкий усатый тип… он, как бы сказать… — Кто? «Содомит», — собирался сказать Азирафаэль, но быстро опомнился — во-первых, в контексте обсуждаемого вопроса это было совершенно не важно, а во-вторых, Гавриилу не должно было быть дела до чьей-либо ориентации. К тому же, с него бы сталось спросить, откуда отец Фелл узнал такие подробности, и это была совершенно не та тема, которую он был готов обсуждать. — Безбожник, — заключил он. — Он собирался использовать Библии в качестве подстаканников. — И как, использует? — Вроде бы, нет. — Может, он проводит в своём баре сатанинские ритуалы? — Нет. — Тогда оставь его в покое. Я знаю, ты переживаешь за свой приход, но, поверь, все эти мысли лишь сбивают тебя с праведного пути. Если этот Кроли… — Кроули. — Если он такой уж безбожник, Господь сам его покарает. Помни, что сказано в Книге Премудрости: «Молитва смиренного проникнет сквозь облака, и он не утешится, доколе она не приблизится к Богу, и не отступит, доколе Всевышний не призрит и не рассудит справедливо и не произнесет решения»[1]. Азирафаэль задумался — разумеется, не о том, собирается ли Господь лично карать несчастного Кроули за все его бесчинства, а о своей привычке цитировать святые книги, которую он позаимствовал у Гавриила. Неужели и из его уст это звучит так же высокопарно и неестественно? А ведь он считал, что с прямыми цитатами его духовные аргументы выглядят… внушительнее. Он тяжело вздохнул. — Вижу, теперь ты действительно задумался, сын мой. — Да… пожалуй, ты прав… — пробормотал он. И добавил про себя: «Мудак ты высокомерный», чувствуя небывалое удовлетворение от своих грязных и непозволительных мыслей. — Естественно, я прав. Поди ближе, я благословлю тебя, и ты прекратишь думать об этом. Разумеется, Азирафаэль не прекратил — он с усиленным рвением продолжил обмусоливать это, особенно после того, как максимально тактично выпроводил незваного гостя за порог. Всё, что занимало его мысли, — это чёртов паб, и едва ли хоть один человек в мире, даже самый святой, был способен ему помочь. Образ Кроули вновь и вновь всплывал перед внутренним взором, вызывая тяжёлую зависимость, и, кажется, избавиться от неё можно было лишь одним способом — полностью вычеркнуть его из своей жизни и постараться забыть всё, что между ними произошло. Так Азирафаэль пришёл к мысли, что в конечном итоге Гавриил оказался кое в чём прав — ему действительно стоило оставить попытки закрыть паб и перестать туда приходить. Разумеется, он понимал, что должен сообщить о своём решении Кроули, пускай это и лишит его единственной веской причины раз за разом видеться с ним. Да к чему ему туда возвращаться? Они виделись всего дважды, не считая тех моментов, когда Кроули колдовал над вывеской или протирал мутные окна, а уже-не-слишком-святой отец стоял у входа в церковь и неотрывно смотрел на него, жадно ловя каждое движение. Фактически они до сих пор были едва знакомы, но между ними постоянно случалось нечто такое, что заставляло Азирафаэля приходить домой подавленным и абсолютно разбитым. Он уже растерял свои представления об устройстве мира и свои личные убеждения, как растерял и уверенность в том, что всё делает правильно. Он больше не хотел терять столь важные для него части себя, ведь ему было нечем их заполнить, а ощущать в груди звенящую пустоту оказалось чертовски больно. Об этом он и собирался сообщить Кроули. Он потратил ещё несколько дней на то, чтобы собраться с духом и привести себя в порядок. Первым делом он не без отвращения подошёл к зеркалу и сбрил колючую пятидневную щетину, затем тщательно вымылся и привёл в порядок волосы, влез в выстиранную с вечера одежду — свитер и брюки, ведь его до сих пор тошнило от одного вида пасторской рубашки, — и к своему удивлению почувствовал себя чуть лучше. После он вышел на улицу, почти дружелюбно поздоровался с поливающей цветы соседкой и, устрашившись её настойчивого желания поболтать, ускорил шаг. Минут через двадцать он уже стоял перед чертовски знакомыми деревянными дверями паба, но замер у порога, не решаясь войти. Стоило ли отрезать последнюю возможность увидеться с Кроули? Для чего ему это — чтобы и дальше влачить безрадостное существование, так не похожее на настоящую жизнь? Он трусливо понадеялся, что Кроули просто выставит его вон, и не станет задавать вопросы, на которые он не сможет найти ответов. На часах было около девяти утра, так что технически паб ещё не открылся — Азирафаэль изо всех сил молился, чтобы Кроули не оказалось на месте, но Бог давно покинул грешного святого отца, так что когда он дёрнул ручку, дверь легко поддалась, а Кроули обнаружился за стойкой — он стоял спиной ко входу и лениво протирал стаканы. В пабе было привычно темно и душно, на фоне играла приятная музыка — Азирафаэль не мог сказать с уверенностью, что это за группа, поскольку плохо разбирался в современной музыке, но его отчего-то зацепил тембр вокалиста. Он не собирался терять здесь слишком много времени, но не смог удержаться и остановился, чтобы послушать — глубокий голос пробирал до мурашек и будто проникал в самую душу. «There's no chance for us It's all decided for us This world has only one sweet moment Set aside for us»[2]. Между тем Кроули, услышав хлопок входной двери, рявкнул: «Мы закрыты», но, так и не дождавшись ответа, повернул голову и уставился на замершего у дверей святого отца. Неверяще моргнул пару раз, а затем широко улыбнулся и подошёл ближе. — Азирафаэль. — Кроули… Боже, ты и правда сбрил усы! — Я ведь пообещал. Нравится? — Я… я не… то есть, я не должен… — Я имел в виду музыку. Тебе нравится? — Музыка? Да, нравится. — Это Queen. Хочешь, дам тебе копию? Азирафаэль с сожалением оторвал взгляд от потрёпанного магнитофона и тихо сказал: — Не сейчас. Кроули, нужно поговорить. — Дьявол, ты меня пугаешь. Ну давай поговорим. Анафема обещала объявиться часа через два, так что тут только ты, я… — он многозначительно вскинул бровь, — новый альбом Меркьюри и море алкоголя. Налить тебе? — Нет-нет, — Азирафаэль вспомнил, чем закончился их прошлый раз, резко замотал головой и сделал несколько шагов назад. — Не нужно. — Как знаешь. Не против, если я выпью? — Да, конечно. — Так о чём ты хотел поговорить? Несколько долгих секунд Азирафаэль неотрывно смотрел, как подрагивают тонкие пальцы Кроули, судорожно стиснувшие горлышко бутылки, а затем заставил себя оторвать взгляд и, опустив голову, сказал: — Я недавно говорил с отцом Гавриилом… он когда-то был пастором в нашем приходе и научил меня всему, что я знаю. Так вышло, что он в курсе ситуации с твоим пабом. Я не собирался ему рассказывать, но он сам прознал через третьих лиц, так что… — Что ж, — хмыкнул Кроули. — Мне готовиться к закрытию? Через пару дней здесь будут толпы сумасшедших верующих с плакатами про котлы с серой и горящие адские колесницы? — Что? Нет, Боже, нет! Совсем наоборот. Он сказал, что я занимаюсь глупостями и зря трачу своё время. Так что я собирался сказать, ты можешь жить спокойно. Я больше не приду и не буду тебя тревожить. «Touch my tears With your lips Touch my world With your fingertips And we can have forever And we can love forever Forever is our today»[3],— надрывался Меркьюри. Кроули с громким стуком поставил бутылку на стойку. Он молчал, сверля святого отца нечитаемым взглядом, а затем сунул руки в карманы узких брюк и, не скрывая иронии в голосе, переспросил: — Ты пришёл сказать, что больше не придёшь? Азирафаэль не понял, что вызвало такую реакцию, но ему показалось, будто Кроули сердится. — Да. — Мог вообще не приходить, я бы как-нибудь пережил, знаешь? Не ты первый, не ты последний. Ты… чего от меня ждал, что я буду тебя отговаривать? — Боже, нет! — Тогда чего ты хотел добиться? Думал, я скажу: «Нет, ты не можешь так просто сдаться и меня бросить»? Прости, святоша, но у меня дохера других дел, кроме как нянчиться с кретином, который не знает, чего он хочет! О нет, Кроули не сердился. Кроули был в ярости. Он прошёлся по небольшому залу, с чувством пнув ни в чём не повинную табуретку, и вдруг замер напротив Азирафаэля и коснулся ледяными пальцами его подбородка, заставляя приподнять голову и насильно удерживая его взгляд своим. Когда он снова заговорил, в его хриплом голосе было столько льда, что с помощью него можно было замораживать океаны. — Дьявол, неужели ты думаешь, что ты один такой? Думаешь, ты единственный в мире чёртов уникум, у которого член не может договориться с мозгами?! О, какая ирония — святому отцу нравятся мужчины, но он так испугался собственных грязных и низменных желаний, что не может признаться в этом даже самому себе! — Но мне не нравятся мужчины! — О, ну да, конечно, разумеется! Именно поэтому ты в прошлый раз спустил в штаны от поцелуя? Я ведь даже тебя не трогал, хотя мог бы, ведь ты, мать твою, был совершенно не против! Ах да-а, ты ведь был пьян, а я тебя коварно искусил, так что это наверняка не считается за грех, не так ли? Скажи, а ты не думал о том, что будь ты трезв, ты бы всё равно нашёл кучу других отговорок? Искать оправдания — это ведь у вас профессиональное. Вы же непогрешимы, вы — послушное стадо под предводительством доброго невидимого друга, и у вас нет своего мнения. А если вы где-то накосячили, вы не спешите принимать ответственность, а говорите: «Это всё козни дьявола!» Теперь разозлился и Азирафаэль. Видит Бог, он не планировал продолжать этот разговор, и уж тем более не планировал отпираться или оправдываться, однако внутри него всё ещё клокотало пламя, и оно не позволило ему оставить всё, как есть. — Да что ты знаешь об ответственности?! — в отчаянии спросил он. — Знал бы ты, что со мной было, когда я вернулся домой и понял, что натворил! — Да уж ясно, что, — Кроули фыркнул, демонстрируя пренебрежение. — Наверняка обвинил меня во всём и торжественно возненавидел. — Сперва — да, но я нашёл силы тебя простить, хотя легче мне всё равно не стало. — Что, прямо так и простил? Слабо верится. — Если бы я до сих пор винил тебя, я бы сейчас с тобой не разговаривал! Нет, Кроули, я давно понял — всё, что я сделал, исходило от меня и ни от кого другого. Так что ты не прав — я принял ответственность и больше не собираюсь от неё сбегать. — Зато собираешься сбежать от меня. Но ты бы не стал, если бы до тебя дошло, что ты не сделал ничего плохого! — Не знаю, может быть, — неуверенно пожал плечами Азирафаэль. — О, ну естественно… и как я сразу не понял? Ты не принял ответственность, ты просто обвинил себя в том, что тебя ко мне тянет! Так? И что будешь делать дальше — наказывать себя за это до конца жизни? — Не знаю. Для начала я попробую замолить грехи, а после… посмотрим. — Но почему ты не хочешь даже попытаться принять себя таким, какой ты есть? Потому что это противоестественно и мерзко? Потому что в твоей древней книжке так написано или потому что твой дружок так сказал? Почему, чёрт возьми, ты хочешь уйти?! — Потому что мне больно тебя видеть, — честно ответил Азирафаэль и отвёл взгляд. Он больше не мог смотреть в пронзительные янтарные глаза напротив, ведь он понимал — ещё немного, и он не выдержит и сломается окончательно. Встанет на колени и предложит Кроули свои душу и тело, окончательно пав в своих глазах и глазах Господа. — Ну что ж… если тебе больно, то, конечно, не приходи, — вздохнул он. — Но если хочешь знать моё мнение, я скажу тебе вот что. Со временем ты забудешь всё это, как страшный сон. Ты проживёшь свою правильную сытую и смертельно скучную жизнь без любви, без друзей и без привязанностей, и в конце концов, у тебя не останется ни воспоминаний, ни веры. Только список упущенных возможностей, злость на самого себя и досада. Азирафаэль вздрогнул. Едва ли Кроули умел читать мысли, так откуда он мог знать то, о чём он сам из страха и отвращения старался лишний раз не задумываться? — Откуда ты знаешь, что всё будет именно так? — не скрывая отчаяния, спросил он. Кроули мягко усмехнулся: — Ты уже большой мальчик, а так ни черта и не понял. Ты был несчастлив, когда впервые пришёл сюда, ты несчастлив сейчас и скорее всего будешь несчастлив до конца жизни… по крайней мере, если не плюнешь на всю эту религиозную чушь, которой тебе промыли мозги. Кто помешает тебе делать то, что тебе действительно нравится? Ты ведь можешь попробовать стать счастливым для разнообразия. — Я был уверен, что я счастлив, пока не встретил тебя. — Но теперь-то ты понимаешь, что не был. — Да. Но тогда я попросту не задумывался о таких вещах. — Кто бы сомневался. Ну прости, что я перевернул твою жизнь с ног на голову. — Я прощаю тебя, — серьёзно кивнул Азирафаэль. И потянулся, обнимая Кроули, изо всех сил прижался к его тощему, вытянутому струной и будто окаменевшему от напряжения телу. Тот негромко фыркнул, но стиснул его в ответ, а затем отстранился и коротко коснулся губами его виска. Взъерошил волосы и сказал: — Я ошибся. Ты не святоша, ты чёртов ангел. Тупая ангельская задница. Обещаешь, что хотя бы подумаешь над моими словами? — Обещаю. — Тогда — всё? Прощай? — Да… — замялся Азирафаэль. — Впрочем, постой. Хочу тебе кое-что отдать. Он вытащил из кармана брюк компактную Библию, которую всегда носил с собой, — верующие люди обычно берут такие в путешествия, ведь они не занимают много места в чемодане, — и протянул её Кроули. — Обещай, что хотя бы попробуешь её прочитать. И что не будешь ставить на неё стаканы. — Какие ещё стаканы? — опешил Кроули. — Боже, в нашу первую встречу ты сказал, что хочешь использовать Библии в качестве подстаканников! Постой… так ты это несерьёзно говорил? — Пф, ну конечно, нет. Я просто шутил, — вздохнул он. И, хитро прищурившись, добавил: — Хочешь, выдам тебе ещё одну тайну? — Да, конечно, — неуверенно кивнул святой отец. — Руки на моей вывеске. Это не молитва, это два человека дают друг другу пять. Ну, знаешь, как американское приветствие. Анафема предложила. Азирафаэль опешил. — Что, правда? — Конечно. Какой мне смысл врать тебе, раз уж ты меня бросаешь? Присмотрись, когда будешь уходить, сам убедишься, что выдавал желаемое за действительное. — Боже. О Боже. Азирафаэль спрятал лицо в ладонях и неожиданно для самого себя рассмеялся — он чувствовал себя дураком, но непозволительно счастливым дураком. Дабы не испортить момент, он не хотел даже задумываться о том, когда он в последний раз смеялся так искренне, но улыбка всё равно сползла с его лица. Лишь теперь он понял, как сильно ему не хочется «бросать» Кроули. — Может, всё-таки останешься? — будто прочитав его мысли, спросил Кроули. Он вдруг перестал ухмыляться и стал предельно серьёзным, и без привычной ехидцы его янтарные глаза выглядели очень уставшими и печальными. — Нет, извини, я не могу, — тихо ответил Азирафаэль, лишь бы не потакать своей слабости. — У меня сегодня много дел, я почти неделю не был в церкви, к тому же… — Да к чёрту. Приятно было поболтать. Бывай, святоша. Кроули с издевательской галантностью приоткрыл дверь, выпуская его наружу, и, едва он вышел, с треском захлопнул её обратно и запер на ключ. Последнее, что услышал Азирафаэль — звук удара о старое скрипучее дерево и сдавленное шипение вперемешку с бранью. Он подавил нестерпимое зудящее желание оставить вмятину и с другой стороны двери — для верности головой, — но уговорил себя развернуться и даже сделал несколько робких шагов по направлению к дому. Он переживал за Кроули и хотел его успокоить, но слишком хорошо знал — если он не уйдёт сейчас, он уже не сможет с ним попрощаться. Ему и после одного раза было так больно, будто его душу насильно выдрали через глотку, вывернули наизнанку, выскоблили и кое-как затолкали обратно. Он уже не был уверен, что поступает правильно, чертовски боялся анализировать произошедшее, а потому решительно не хотел оставаться один, но, кажется, у него не было вариантов, куда пойти — его тошнило от одного вида церкви, а значит, он мог только запереться дома и попытаться забыть этот ад. Азирафаэль так погрузился в свои тревожные мысли, что не обратил внимания на Анафему, которая сперва приветливо помахала ему рукой, а после трижды окликнула его. Так и не добившись ответа, она ухватила его за локоть, вынудив остановиться и поднять взгляд, и спросила: — Как дела, святой отец? — Что? Прости, я, кажется, задумался… добрый вечер, Анафема. — Сейчас утро. — Ох, и правда. — У вас всё в порядке? — Я… да, всё замечательно. — Вижу, как же. Куда идёте? — Домой. — Знаете, что? Я вас в таком состоянии не оставлю. Пойдёмте лучше к нам, у нас чай и кофе есть, не только алкоголь. Я даже могу угостить вас завтраком, я вчера принесла Кроули блинчики, и если он не все их съел, то… — Я туда не вернусь, — отрезал Азирафаэль. — Вот оно что. Поссорились? — Нет, скорее… не важно, это всё уже не имеет смысла. Я лучше пойду домой. Кажется, мне нужно выпить. — Ну зачем же домой, — сказала Анафема. — У нас есть чудесный задний дворик с прекрасным видом на контейнер с мусором — самое то, чтобы пить с самого утра и жалеть себя! Не волнуйтесь, он туда никогда не выходит, мусор обычно я выношу. Идёмте, идёмте! Спорить с ней было совершенно бесполезно. Впрочем, Азирафаэль не собирался отказываться — он действительно был согласен и на компанию Анафемы, и на задний дворик, и даже на мусорку. — Скамейки здесь, конечно, нет, я обычно сижу на ступеньках. Присаживайтесь, святой отец, я пока стащу у нашего олуха бутылку чего-нибудь покрепче. Не вздумайте никуда уходить, я скоро вернусь! Минут через пять она уже восседала рядом с ним, держа в руках бутылку виски и два стакана, и жаловалась, что Кроули запер обе двери, так что ей пришлось влезть в окно кухни. Азирафаэлю вдруг стало неописуемо стыдно за то, что он доставил ей столько хлопот, и он тихо сказал: — Прости меня за это всё. Ты не обязана со мной сидеть, тебе ведь нужно работать, Кроули наверняка отчитает тебя за опоздание, а я… — Не переживайте вы так! У нас есть минимум полтора часа, я просто собиралась прийти пораньше. — Зачем? Неужели тебе так нравится его общество? — Нет, что вы! — рассмеялась она. — Век бы его не видела. Просто сегодня у нас у всех очень, очень хреновый день. К Ньюту должна приехать мама, а он… не хочет, чтобы она узнала о наших отношениях. Пришлось сбежать на работу. — Почему не хочет? Ты очаровательная девушка, я не думаю, что его мать была бы против. — Я думаю так же. Если честно, он боится, что она узнает, кем я работаю. Предложил соврать ей, что я секретарша или кто-то в таком духе, а я… я не хочу врать. — Это правильно, — кивнул Азирафаэль. — Ложь порождает лишь другую ложь. Но я всё равно не понимаю, что плохого в работе официантки, пускай и в пабе, но… Анафема непонимающе смотрела на него несколько долгих секунд, а затем резко расхохоталась. Впрочем, она быстро вспомнила, что Кроули рядом и может её услышать, и зажала рот руками, а затем, успокоившись, разлила алкоголь по стаканам. — Святой отец, не хочу вас расстраивать, но в пабах обычно не бывает официанток. — Тогда кем ты работаешь? Барменом? — Нет, не совсем, — улыбнулась она, протягивая ему виски. — Вы же в курсе, что наш паб несколько… подпольный? — Что? Нет. — Оу! Ясно. Тогда я не буду болтать, раз уж вы планируете нас закрыть. — Я больше ничего не планирую. Передумал. Как раз разговаривал об этом с Кроули с утра. — Так вот почему он колотит посуду! — Он — что? — Ну, я влезла в окно, схватила бутылку и уже собиралась дать дёру, пока он меня не заметил, но мне стало интересно, чем он там занимается. Я заглянула в зал, а он осколки с пола собирает. Много осколков — явно больше, чем пара кружек, он, наверное, целый поднос опрокинул. Как же хорошо, что меня там нет! Азирафаэль вздохнул, сделал несколько небольших глотков виски и едва не закашлялся — ощущение было такое, будто ему в глотку льют раскалённую лаву. В прошлый раз он не чувствовал подобного, но тогда он был под адреналином, и, возможно, дело было в этом… или в пристальном взгляде Кроули, который занимал все его мысли и не давал ему сосредоточиться на телесном. — В общем, он ждёт меня к одиннадцати, и я приду к одиннадцати. Или даже опоздаю, потому что вчера он опоздал на два с половиной часа, и не говорит, где шлялся. Так что, почему вы вдруг передумали нас закрывать? — Не хочу больше его видеть, — честно признался Азирафаэль. — Нет, хотите, — уверенно возразила Анафема. — Хочу, но… я не могу. Это против правил, против закона Божьего, против всего, что я знал и во что верил! Он и так слишком сильно изменил меня. — Он вообще имеет свойство менять людей, тут вы правы. Но ведь это не всегда плохо. Я не знала старого отца Фелла, но новый мне очень нравится. — Зато мне — нет. — Вы привыкнете. Человеку вообще свойственно ко всему привыкать. Уж я-то знаю, когда мы с Кроули только познакомились, я была в такой заднице! Я могу рассказать, если хотите. — Разумеется, моя дорогая. — В общем, дело было так. Однажды я собрала вещи и сбежала в Англию — одна, почти без денег, представляете? — Но зачем? — У меня дома, ну, в Америке, были такие проблемы... мой психопат бывший меня с ума сводил, постоянно преследовал и звонил по ночам. Его не остановило даже постановление суда, так что я была готова на всё, лишь бы оказаться подальше оттуда. — Боже, мне так жаль... — Ничего, я ведь справилась. Сейчас мне даже смешно — подумать только, я была такой дурой! Представляла, что перееду и тут же найду хорошую работу, сниму маленькую уютную квартирку в Лондоне и заживу счастливо, но... мой диплом здесь не котируется, работы практически нет, а недвижимость ужасно дорогая. Одна знакомая помогла мне устроиться няней в богатую семью, но их ребёнок оказался очень… странным. А его родители — ещё страннее. — Что с ними было не так? — Да всё, всё было не так! Не хочу об этом даже вспоминать, но это было ужасно, поверьте. — Прости. Наверное, не стоило спрашивать. — Это вы простите, я просто... это оказалось слишком страшно и тяжело. Когда я уволилась... вернее, когда я сбежала оттуда, у меня совсем не осталось денег. Я сидела на скамейке в сквере и плакала, потому что мне было некуда идти и нечего есть. Я даже подумала: «А ведь можно… торговать телом, ведь это лучше, чем вернуться обратно». — Ох, бедное дитя, это ведь не выход... — Я знаю. Я и тогда знала, но я была в таком отчаянии! И тут появился Кроули. Как из-под земли вылез, представляете? Схватил меня за шкирку, отвёл к себе, накормил. Я, если честно, думала, что он хочет со мной переспать, пока не поняла, что он гей. И с тех пор я работаю с ним. Я для него кто-то вроде младшей сестры или служанки, пятьдесят на пятьдесят. — Мне очень жаль, что ты столько всего пережила, — сочувствующе сказал Азирафаэль. Проникнувшись историей Анафемы, он даже не заметил, как прикончил свой виски, поэтому он потянулся за бутылкой. — Получается, тебя Кроули изменил к лучшему. — О, тогда я так не думала. Он всё-таки стриптиз предложил танцевать, а это казалось мне чем-то… низким. — Стриптиз?! — Ну да, я танцую по средам, пятницам и субботам. — Но почему именно стриптиз?! Почему он не нанял тебя барменом или, не знаю... кем-то другим? — Он хотел, но мы едва сводим концы с концами, и ему просто не с чего платить мне нормальную зарплату. Зато пьяные мужчины бывают весьма щедры и хотят, чтобы я устроила шоу, так что, боюсь, сейчас для меня это единственный способ заработать. А ещё я не хочу бросать его одного, поэтому разбираюсь с заказами, поставками и со всем остальным. Он отвратительно готовит, вы знали? Не может приготовить банальные закуски так, чтобы они не сгорели к чертям. — Но у тебя ведь есть молодой человек… — пробормотал святой отец. Кулинарные способности Кроули его не тревожили, он слишком сильно переживал из-за того, что эта молодая девушка раздевается на публику. — Как же вы… как же он... — Святой отец, — Анафема приподняла брови и улыбнулась. — То, что я танцую перед мужчинами, не значит, что я с ними сплю. Это мне объяснил Кроули, и это же я объяснила Ньюту. Если меня кто-то хоть пальцем трогает, Кроули разбирается с ним. Конечно, я и сама могу разобраться, но он не хочет, чтобы клиенты меня боялись. — И всё же, это не вполне законно… — Я же говорю — у нас не всё по закону. Мы не можем продавать крепкий алкоголь, мы должны закрываться не позже одиннадцати вечера, что и говорить про танцы… но вы же понимаете, с такими ограничениями нам не удержаться на плаву. Раньше у нас был паб в Абердине, но у них сменился шеф полиции, и договориться с ним не удалось. Нам пришлось срочно рвать когти — как ни странно, оказалось, что в пригороде Лондона с этим куда проще. А вообще, Кроули умеет убеждать людей. Обаятельный засранец, сами знаете. — О, это точно! Анафема рассказала ещё много историй, и большинство из них были о Кроули. Будь Азирафаэль чуточку трезвее, он бы понял, что она делает это намеренно, однако он не стал зацикливаться и внимательно слушал её, впитывая и запоминая каждую, даже самую маленькую деталь, и добавляя красок в уже сложившийся образ «обаятельного засранца». Как же ему нравилось то, что у него получалось! В конце концов, он окончательно расслабился под действием алкоголя и понял, что держать голову прямо становится всё труднее. Он привалился к тёплому плечу Анафемы, которая только рассмеялась и упрекнула его в том, что он абсолютно не умеет пить… именно в таком состоянии их и застал так не вовремя вышедший из паба Кроули. Сперва он опешил и едва не выронил пакет с мусором, но быстро пришёл в себя и криво ухмыльнулся. — Вот оно что. У вас тут, значит, девичник. — Очень смешно, босс. — Анафема, милая, ты про работу не забыла? — Нет, — махнула рукой она. — У меня ещё пятнадцать минут. — Пятнадцать минут погоды не сделают, знаешь ли. — Зато кое-чью личную жизнь помогут наладить… — Что? — Ещё поблагодаришь потом. Дай-ка мне ключи. — А твои где? — Дома оставила, кажется… и вообще, на кой чёрт ты заперся? Азирафаэль почти не слушал их полушутливую перепалку — его вдруг замутило, и он сосредоточился на том, чтобы не исторгнуть из себя весь принятый на голодный желудок алкоголь вместе с парочкой жизненно важных органов. А ещё ему вдруг стало чертовски холодно и ужасно захотелось спать, поэтому он поставил опустевший стакан на асфальт, не без труда поднял взгляд и позвал: — Кроули. Отвези меня домой. Пожалуйста. Кроули резко замолчал, присел перед ним на корточки, внимательно оглядел его с ног до головы, а затем взял за руки и потянул на себя, помогая подняться. Вытащил из кармана узких брюк ключи от машины и обернулся к Анафеме: — Паб твой, не натвори дел. — Не волнуйся, кру́жки бить не буду. — Ты… ты! Мы с тобой ещё поговорим! — Не ругай её, Кроули, она ни в чём не виновата, — пробормотал Азирафаэль. Кроули вздохнул. — Знаю, ангел, знаю. Идём, машина недалеко, потерпи немного. Давай, садись. Дьявол, да аккуратнее ты! Сильно ударился? Пристегнись, вот так. Всё, поехали. Азирафаэль старался не думать о том, откуда Кроули знает, куда нужно ехать. Он просто наслаждался дуновением ветра из приоткрытого окна, музыкой и скоростью — сейчас он не боялся зашкаливающей стрелки на спидометре, ведь ему казалось, будто он летит. Впрочем, через некоторое время его снова затошнило, но зато доехали они и вправду крайне быстро. Кроули помог ему выбраться из машины, довёл до дома, терпеливо дождался, пока он отыщет потерявшиеся в кармане ключи, и сам отпер дверь. Дотащил до спальни, усадил на кровать и даже развязал шнурки на его ботинках и аккуратно разул. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Если честно, просто ужасно. Мне нужно вымыться. — Не сейчас. — Но… почему? Всё в порядке, я справлюсь… — Или расшибёшь голову о кафель. Меня ты к себе как обычно не подпустишь, а я не хочу, чтобы твоё падение было на моей совести. — Я не хочу тебя не пускать. Я просто хочу снова быть чистым, — ответил Азирафаэль. Он и сам до конца не понимал, что имеет в виду — уставшее ватное тело или несчастную опороченную душу. — Не бывает абсолютно чистых людей, святоша, — фыркнул Кроули. Выражение его лица можно было трактовать не иначе как: «Поди объясни идиоту очевидные вещи». — У каждого свои пятна, на то мы и люди, а не какие-нибудь грёбаные ангелы. Впрочем, в моих глазах ты даже сейчас чересчур чистенький, я бы с таким удовольствием тебя запачкал... ладно, отдыхай, я пойду. — Кроули, — позвал Азирафаэль. Он больше не мог держать лицо. Он устал думать о том, что для него благо, а что — проклятье, он всего лишь хотел снова почувствовать себя счастливым. Поэтому он позабыл про гордость, оставил все свои принципы и страхи, и попросил: — Пожалуйста, останься со мной. Кроули молчал слишком долго, — сердце Азирафаэля успело подступить к самому горлу, перекрыв кислород, а затем стремительно ухнуло куда-то вниз, — но всё же вскинул бровь и спросил: — Зачем? Чтобы ты снова меня возненавидел? — Нет, нет! Я не… — А потом ты снова простишь меня и снова уйдёшь, и мы пойдем на второй круг, так? Дьявол, святоша, ну чего ты от меня хочешь, а?! Азирафаэль понял его вопрос буквально. — Хочу, чтобы ты меня обнял. — Зачем? — Потому что мне плохо без тебя! — не выдержал он. — Я прошу тебя, пожалуйста, останься, я ведь не железный, я так больше не могу! Кроули тяжело вздохнул, а затем хрустнул пальцами и принялся неторопливо расстёгивать пуговицы на пиджаке. — Подумать только, святой отец просит, чтобы я забрался к нему в постель… кому рассказать — не поверят. Не смотри на меня так, я шучу. Ложись уже. Азирафаэль послушно забрался под одеяло и нетерпеливо поёрзал, дожидаясь, пока Кроули снимет ботинки. Затем он, наконец, прижался к его тёплому телу и счастливо выдохнул, закрывая глаза. Кроули обнял его, поцеловал в висок и принялся тихонько рассказывать историю об ангеле, которому однажды поручили создавать звёзды. Азирафаэль ужасно хотел дослушать, но заснул.