Смутная печаль в огненных тонах

      Чуе вроде бы уже почти двадцать два, а он не чувствует себя взрослым. Совсем. Скорее, окончательно заебавшимся и запутавшимся подростком, у которого медленно едет крыша и который толком даже не знает, за что ему хвататься, у кого просить совета и к кому обратиться. У него нет никого, к кому бы он мог обратиться за помощью.       Кое? Сестрица, возможно, и была в детстве таким человеком, но уж явно не сейчас, когда он уже взрослый. К тому же, у нее Кека и свои обязанности есть, так что негоже ему переваливать на нее свои проблемы.       Мори? О нет! Нет-нет-нет-нет! Босс будет последним человеком, к которому Накахара пойдет за помощью. Нет, возможно он действительно сможет помочь, но неизвестно, что он потребует за помощь. К тому же, есть у него одна деликатная проблемка, в смерти которой Огай заинтересован в первую очередь. А значит, ни за что.       Возможно, парень мог бы попробовать обратиться за помощью к Дазаю, но… тот и сам только-только недавно из проблем выбрался и вроде как даже смысл жизни приобрел в этом вшивом ВДА, поэтому беспокоить его Чуя не хочет. С его стороны было бы высшей степенью неблагодарности вывалить на шатена то, что его мучает, особенно после того, что тот пережил.       Акутагава? Вы серьезно, блять?! Рюноске ведь никто кроме его семпая Дазая и мальчишки-тигра Накаджимы Ацуши (напарник и предмет ненависти) не интересует. А больше у Чуи никого и нет, с кем бы он более-менее тесно общался. Нет друга, способного дать мудрый совет. Нет хоть кого-то близкого, кому бы он был нужен и на кого можно было бы перевалить часть проблем. По факту, он один на этом белом свете, и никому не нужен.       Совершенно один, и это… начинает реально пугать. Особенно, когда Арахабаки рвется на свободу, а он не может ему помешать, потому что это не в его силах. Куда уж хрупкому человеку против Бога, даже если этот самый Бог — способность этого самого человека? Нет, Чуя старается. Честно старается, но иногда ему хочется банально опустить руки и сдаться, окончить борьбу и наконец-то сдохнуть, потому что жить так, как он живет сейчас, он уже не в силах.       У него не график работы, а какое-то издевательство. Он сидит на работе сутками, зарытый в отчеты и договоры по самые уши. Он ходит на такое количество зачисток, что будь на его месте кто-то менее выносливый, давно уже протянул бы ноги. Он с трудом выкраивает на сон жалких три часа в сутки и не высыпается, но даже не пытается остановить хаос своей жизни. Он продолжает отслеживать перемещения Осаму даже после его вступления в ВДА. Ему просто жизненно важно убедиться, что тот в порядке. Да, пускай пытается умереть или калечиться, но ведь главное, что он жив, верно?       Верно же?       Он по прежнему волнуется за него и продолжает его из раза в раз спасать, чтобы… что? Снова получить вопиющую неблагодарность? Впрочем, рыжик уже как-то привык, что когда дело касается взаимоотношений, его суицидник бывает очень и очень глупым. Таким глупым, что порой по умственному развитию недалеко уходит от детсадовца. А еще говорят, что он великий интриган!       Сложнее всего Чуе приходится, когда наступает пятая годовщина смерти Одасаку. За неделю до и неделю после этого дня Осаму напивался так сильно, что напоминал скорее неразумное животное, чем адекватного человека. Если бы рыжий за ним не следил, то шатен наверняка протянул бы ноги: не от голода, так из-за очередного самоубийства (на этот раз наверняка удачного).       Именно поэтому Накахара, как знал, никак не мог оставить его одного, потому что должен был убедиться в том, что глупая скумбрия не навредит себе еще сильнее или, что еще хуже, не умрет. — Иногда я думаю, почему ты до сих пор жив, когда Одасаку мертв. Почему? — Осаму пугающе серьезен, хоть и пьян, когда снова и снова говорит это в течении этих недель. Его глаза лихорадочно горят, а зрачки расширены настолько, будто он находится под наркотиками. Но это невозможно, потому что Чуя в эти две недели находиться рядом с ним чуть ли не двадцать четыре на семь. А когда не он, так его новый напарник… тот парень в очках, Куникида, вроде. А еще ответственный мальчишка-тигр.       Впрочем, зная характер Дазая и умение делать абсолютно невозможные вещи, когда ему это нужно, рыжий не был до конца уверен, что тот полностью чист. Однако, даже осознавая это, парень никак не мог заставить себя проверить это. И он даже не знал, что именно пугало его больше: что это окажется правдой или что Осаму поднимет его на смех и обзовет долбанной мамочкой. Впрочем, последнее рыжик вполне мог пережить, а вот первое…       В самый первый раз, когда он слышит это, парень вздрагивает, как будто ему с размаху залепили пощечину, и сжимает кулаки до скрипа перчаток. Даже если эта глупая скумбрия наотмашь ударила бы его, ему не было бы настолько больно и обидно. Потому что кулаки бьют по телу, а пощечины — по достоинству. И, если честно, Чуя не считает, что он хоть чем-то заслужил подобное.       Больше всего ему сейчас хочется сорваться и отпинать шатена до полусмерти, но он лишь несколько раз глубоко вздыхает и внимательно смотрит прямо в лихорадочно блестящие глаза бывшего напарника с до предела расширенными зрачками. Он старается не вдумываться в то, что Осаму, по факту, променял живого бывшего напарника, пусть и отношения с которым были далеки от идеала, и других людей, на уже давно мертвого друга, которому на него уже глубоко фиолетово. Мертвых не интересуют дела живых. В чем-то Накахара его, конечно, понимает (сам ведь был готов ради «Овец» чуть ли не на все), но обида от этого меньше не становится. — Я спишу это на то, что ты слишком пьян. И Осаму… Не говори того, о чем можешь впоследствии пожалеть. — говорит он это очень тихо и очень спокойно, чувствуя, как его душа вновь разбивается на куски, подобная изящной и хрупкой вазе. Такую если разобьешь, то собрать не получится. А он нет, собирает снова и снова.       Чуя бы пошутил, что он похож на гребанного Феникса, но он слишком морально устал для этого. Его душа, наверное, похожа на выжженную под беспощадным солнцем пустыню, где давно нет ничего живого, а не на благородную мифическую птицу, которая снова и снова возрождается из пепла, собирая себя по крупицам. — Почему ты до сих пор жив. Почему? — Дазай будто не слышит его слов, пьяно в горячечном бреду шепчет это, крепко хватая бывшего напарника за запястья, оставляя на них синяки. Накахара недовольно морщится, испытывая неприятную боль. Как бы он ни тренировался, его кожа на руках всегда была настолько нежной, что один малейший удар уже мог вызвать расцвет уродливых синяков и шрамов. Не зря же он носит перчатки. — Одасаку мертв, а ты… Почему ты жив? Почему… — Проспись, бинтованный придурок! — Рыжий бьет его по голове, отправляя в нокаут, а потом отдергивает руки и отводит глаза, устало вздыхая. Он смирился с тем, что его напарник абсолютно ни во что его не ставит. Однако, он все же надеялся, что Дазай со временем к нему смягчит свое отношение. Даже если Чуя постоянно ругается на него и бьет, то его поступки уж точно должны говорить этому идиоту гораздо больше. Но, похоже, шатен слеп, как крот. — Честное слово… Ты абсолютно безнадежен.       А шепот Арахабаки с каждым днем лишь усиливается. Бог Разрушений чувствует, что его носитель медленно, но верно сдает свои позиции, не имея опоры для продолжения борьбы. А каждое слово бывшего напарника лишь ускоряет внутреннее разрушение парня.       Однако, шатен полностью игнорирует его слова, из раза в раз снова произнося одно и тоже. К концу второй недели Накахара смиряется с этим, молча игнорируя эти его слова, как и настойчивый бубнеж Арахабаки, который с каждым днем почему-то звучит все громче. Это странно, потому что до этих страшных слов от бывшего напарника его личная шизофрения не была так настойчива. Иногда Чуе уже не получается так просто от этого откреститься.       И, если честно, это его немного пугает. Но не настолько, чтобы он с этим пытался хоть что-то делать или к кому-то обратиться. Чуя - сильный, а значит, он обязательно справится. Справится, ведь так?