Смутная печаль в огненных тонах

      Дазай снова смертельно пьян. А еще он в очередной раз пытался повеситься. Чуя в последний момент успел вытащить его из петли. Осаму уже синел. Нет, Накахара его спас (умом-то он это понимает), но его все еще трясет после произошедшего. Рыжий старается не думать о том, что было бы, если бы он пришел несколькими секундами позже. Это… слишком страшно, а при условии, что он почти что никогда не испытывает страх, ощущать такое вдвойне необычно.       Видимо, это призвание этой суицидальной сволочи — заставлять его чувствовать то, что он чувствовать не должен в принципе. Например, испытывать страх и дарить заботу, не давая шатену отправиться на тот свет. Несмотря на то, что Чуя говорит из раза в раз то, что самолично сделает все, чтобы его убить, на самом деле все его усилия направлены только на то, чтобы не дать сдохнуть бывшему напарнику.       Со стороны Накахара ни капельки не похож на человека, благородство которого хлещет через край. Кроме того, что он мафиози без стыда и совести (серьезно, какая совесть в мафии?), у него множество других не самых хороших черт. Он груб, горд, самодоволен и не обладает большими запасами терпения, а еще курит, как паровоз, и пьет ничуть не меньше, чем заядлый алкоголик (весь плюс, что не паленые напитки, а благородное вино). Он не похож на благородного человека.       Все, что в нем есть хорошего — это его чувство стиля, поистине собачья преданность своим принципам и идеалам, гиперответственность, а еще бесконечное упрямство, которое и помогает сдерживать Арахабаки в узде.       Рыжий в какой-то степени ненавидит себя за то, что настолько сильно привязался к шатену. Настолько, что и мысли не может допустить, что тот умрет. Даже если эта суицидальная скумбрия в переносном смысле продолжает вытирать об него ноги, тот ему, конечно, вмажет, но по первому же зову побежит, поскачет за ним. Лишь бы спасти, лишь бы не дать перейти ту грань, после которой Осаму окончательно оставит так ненавистный ему мир.       Чуя не привык сомневаться. У него все просто, потому что так легче живется. Он не любит колебаний, но когда дело доходит до его бывшего напарника, парень в буквальном смысле этого слова тонет в сомнениях. Его недостаточно. Как бы он ни хотел, его недостаточно, чтобы помочь Дазаю. Шатену нужен «якорь», коим Накахара выступить просто не в состоянии. Ему нужен «якорь», которым для него был… Ода Сакуноске.       Чуя ненавидит Одасаку до потери пульса, но все равно исправно каждый месяц ходит к нему на могилу и носит ему каштан*, белую гвоздику** и бледно-желтый нарцисс***. Ненависть, уважение и просьбы рассудить смешались в один клубок, распутать который он не в состоянии. У Чуи достаточно причин для ненависти к нему: все же, Ода стал причиной жить для глупого суицидника, а потом, привязав того чуть ли не цепями, так глупо помер, с чистой совестью отправившись на тот свет и оставляя шатена полностью разбитым.       И как бы Накахара не старался ему помочь, он этого сделать не в состоянии. Да что там, ему не способен помочь ни один человек из живущих. Только гребанный Одасаку, и никто иной. Обидно ли это понимать? Да, пожалуй. Знать, что твой друг детства, пусть с которым вы и познакомились только в пятнадцать, так сильно помешан на ком-то другом. Больно и обидно, но Чуя понимает, что быть таким жертвенным по отношению к Осаму, как Сакуноске, он бы не смог (а разве он не этим занимается?).       Именно поэтому сквозь его ненависть проклевывается уважение, которое не способен затушить даже его откровенно ужасный характер. Наверное, именно поэтому он приносит еще и цветки Каштана, словно умоляя «рассудить его» и помочь. Только, как ему кажется, глупо об этом просить мертвеца, но…       Три цветка стоят на могиле каждый день, за исключением времени, когда там чуть ли не дневует и не ночует Дазай. И рыжему глубоко плевать на то, что цветов должно быть ну никак не три. Рыжий бывает на могиле Сакуноске чаще, чем это делает Осаму. Это его немного смешит, но Накахара скорее себе язык откусит, чем сообщит об этом горе-суициднику.       Он и сам не знает, зачем туда так часто наведывается и что надеется там обнаружить. Просто считает это очередной странной вещью в своем поведении, не особенно сильно задумываясь о том, зачем и почему это делает. Если ему немного становится легче от того, что он побывал на могиле этого невероятно ненавистного ему, пусть и немного уважаемого, человека, то… почему бы и нет? — Ну… и зачем? — тихо хрипит Дазай, медленно раскрывая глаза и брезгливо глядя на бывшего напарника. Тот вздрагивает и с какими-то детскими растерянностью и страхом смотрит на него, от чего суициднику становится немного стыдно. Но он встряхивает головой и быстро отбрасывает эту дикую мысль, надевая уже привычную маску. — Разве ты сам не говорил, что всем будет легче, если я умру? Дай мне сдохнуть! Почему ты не даешь мне умереть?! Знал бы ты, как я тебя ненавижу… Ненавижу! Ненавижу!!! — Какой же ты идиот, Осаму… — Чуя нервно сжимает дрожащие руки в кулаки и быстро отворачивается, искренне надеясь, что эта скотина не успела рассмотреть все оттенки ужаса на его лице. — Если хочешь, я могу уйти. — Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю! — Дазая трясет. Он что-то бессвязно кричит и, кажется, обвиняет Чую во всех грехах. Несколько раз бьет бывшего напарника наотмашь, но тот даже не сопротивляется, так же очень серьезно глядя на него. Накахара сидит молча и внимательно слушает все, что ему пытается донести эта пьяная туша. И удары принимает также — молча. Сердце уже привычно сжимается от боли и капельки жалости, которые он не должен испытывать, так как мафиози на это не способны, но все равно испытывает. — Ты такой идиот, Осаму… — Рыжий как-то устало хмыкает и насильно тащит шатена в ванну, где заставляет его умыться и принять душ. После кормит вкусным супом и укладывает спать, заставляя выпить пару таблеток снотворного, чтобы тот спал без сновидений. — Прости… Одасаку… — тихо шепчет сквозь дрему шатен, крепко сжимая руку Чуи. Тот сидел рядом с другом до того момента, пока тот окончательно не заснул, трогательно обхватив вторую подушку двумя руками. Только после этого Накахара позволил себе тихо встать и, прихватив шляпу, беззлобно покачать головой. — Такой идиот…       Дазай мирно сопел на кровати, накрытый одеялом, когда Чуя, закончив уборку, неслышно выскользнул за дверь квартиры. Накахара на секунду застыл, когда в душе шевельнулось нечто тревожное, и ему почему-то нестерпимо захотелось вернуться обратно, но парень лишь встряхнул головой и наплевал на это чувство. — Накахара-сан?.. — рядом раздается испуганный голос Тигра, в котором чуть ли не паника плещется. Чуя заставляет себя остановиться и не морщиться от мысли, что на эту мямлю его идиот-напарник променял решительного и преданного до мозга костей Акутагаву. Да уж, действительно, «великолепный» выбор.       Нет, в чем-то он Осаму, конечно, понимает (та же регенерация, пуленепробиваемая шкура и великолепные инстинкты), но все равно подобное… Ацуши Накаджиму надо воспитывать, а не заниматься только тем, что сопли ему подтирать! Он ведь рано или поздно может столкнуться с таким противником, который ему просто не даст времени собраться! Неужели они этого не понимают? Ну что за идиотизм?!!! — Он в порядке. Умылся, принял душ, поел и лег спать. — Чуя устало вздыхает и трет виски, ощущая предательскую слабость в теле и сильную головную боль. Вроде бы ничем особым не занимался, а такое ощущение, будто целый день ворочал тяжеленные мешки с цементом. Причем, не используя гравитацию. Его немного беспокоило то, что в последние пару лет он стал утомляться гораздо быстрее, хотя не настолько сильно, чтобы идти к врачу. — Когда проснется, думаю, будет в порядке. Ну, насколько в порядке он может быть, учитывая, про кого я говорю. Но все-таки лучше я бы посоветовал тебе с ним посидеть рядом до его пробуждения. — Д-да-да! Спасибо вам большое, Накахара-сан! В такие моменты он только вас и слушает! — мальчишка-тигр чуть ли не светился от восторга, а Накахара старательно давил раздражение и думал только о том, что ему срочно нужно зайти в аптеку. Кажется, таблетки от головы у него давно уже кончились. — И еще кое-что… — рыжий хотел уже было уйти, как вспомнил о том, по какой именно причине оказался в этом месте. — Спасибо, что позвонил. Я не думал, что в этом году это у него начнется настолько рано. — А? Н-не за что, Накахара-сан! — запинаясь прокричал мальчишка и скрылся за дверью квартиры своего учителя, оставляя парня в гордом одиночестве. Чуя недовольно поморщился, ощущая усилившуюся боль в голове и быстренько отправился в ближайшую аптеку.       После выпитых таблеток голова все еще болела, но не настолько сильно, чтобы обращать на это внимание. Чуя спокойно насвистывал себе под нос мелодию, которую он услышал в какой-то рекламе. На удивление, его настроение было почти что хорошим, так как подобное произошло впервые за несколько ужасно долгих месяцев, слившихся для него в сплошную серую полосу.       Пожалуй, жизнь портили только слова Осаму да легкое чувство тревоги, от которого у рыжего никак не получалось избавиться. Руки в черных изящных перчатках уже привычно сжимали три цветка, с которыми он уже по давно выученному маршруту направлялся к могиле Одасаку. На кладбище, как и всегда, была тишина и странное чувство умиротворения. Чуя будто бы находился за гранью, где нет входа живым. Здесь даже Арахабаки молчал и, казалось, даже исчезал на некоторое время. Конечно, это было не так, но он тешил себя такой надеждой. — Ну, я знаю, что это странно, но я снова пришел к тебе, Одасаку. — Только в этом месте Накахара ненадолго мог успокоиться и набраться сил для того, чтобы продолжать борьбу со своими демонами, победить которых у него иногда не хватает сил. На могиле уже привычно лежали три цветка, а рыжик стоял перед могилой и внимательно рассматривал надгробие, когда сзади раздалось незнакомый голос, который почему-то ассоциировался у него только с огромным лесным пожаром, когда ты находишься в эпицентре и не можешь спастись: — Накахара Чуя, верно? — Да… А вы?.. — Рыжик дернулся. Все его инстинкты буквально завопили о смертельной опасности, но сделать что-либо он уже не смог. Ему только и оставалось, что испуганно вздохнуть, прежде чем провалиться в пустоту.