***
Когда ты страшный и суровый мафиози, меньше всего ты ожидаешь, что переродишься в ребенка. И ладно, если просто ребенка, особенно если это мальчишка. Но что делать, если ты переродился в хилого и хрупкого мальчишку (чем-то внешность Ацуши напоминает. Только тот — тигр с жуткой регенерацией, что немного компенсирует его хилость)? И ладно, если дело было бы только в этом, но что делать, если его здоровье явно оставляет желать лучшего, пусть Чуя еще и не выяснил, чем теперь болеет, а он еще и в будущем собирается стать Боссом Вонголы? С такой-то внешностью, серьезно? — Что это? Что это, блядь? — Чуя почувствовал, как у него нервно дергается бровь, когда он рассматривал свою новую внешность в зеркале. К нему его отвела, вернее отвезла, медсестра, которая зашла к нему в палату и, кажется, сильно была шокирована, когда нашла мальчишку стоящим на своих ногах. Подняла крик и переспорить ее не удалось, так что теперь Накахара сидел в инвалидном кресле. Зато мог рассмотреть свою внешность внимательнее. Пусть и под очень пристальным взглядом лечащего врача, который стоял у окна. Интересно, что он пытается отследить? Неужели боится, что он разобьет зеркало и вскроет себе вены? Ну уж нет, этого вы от Дазая ждите, а не от Чуи. Впрочем, разумеется, Накахара подобное вслух говорить не стал, сосредоточившись на отражении и… ему захотелось расплакаться. Так, как плачут дети, горько и с обидой. Когда он соглашался на своеобразное перерождение, то надеялся, что черная полоса закончится, и никак не рассчитывал на то, что жизнь подложит ему очередную свинью. Глядя на свое отражение, которое он сейчас видел в зеркале, он только чувствовал нервозность и замешательство. А еще ему отчаянно хотелось протереть глаза или хотя бы ущипнуть себя, чтобы проснуться или, по крайней мере, убедиться, что не спит. Просто подобное… Он в шоке. Реально в шоке. Накахара не знает, что и сказать. Новая внешность была… необычной. Из зеркала на его него смотрел мальчик-одуванчик, мальчик-солнышко, хрупкий дрожащий олененок, на лице которого огромными буквами были написаны ужас и шок. Именно такая внешность, неказистая, но при этом невероятно невинная, была у Накаджимы Ацуши, и именно от такой внешности раньше тошнило Чую. Еще одной причиной для нервов служило воспоминание о Дазае. Даже в детстве тощая и аскетичная скумбрия, которую, казалось, можно одним движением переломить, выглядела куда мужественнее, чем то, что он наблюдал в зеркале сейчас. Чуя знал, что ему, Тсунаеши, исполнилось около 10 лет, однако по внешности ему можно было дать гораздо меньше. Примерно, около семи лет. Складывалось впечатление, что ребенок недоедает и вообще крайне плохо развивается. Это напрягало. Однако, Накахара внутренне чувствовал, что малыша очень сильно любят. А значит, проблема была в чем-то другом. Неужели он прав, и болезнь слишком серьезна? Ох… Ему только этого не хватало. Так вот, внешность его очень сильно напрягала. Он привык к тому, что хоть он и был невысоким и на вид изящным и, даже, хрупким, но его старая внешность ничуть не умаляло его силы и мужественности и не делала его похожим на девушку. Тут же… То ли смех, то ли слезы. Накахара даже не знал, как именно реагировать, просто… На него из зеркала смотрел невысокий, крайне тонкий и откровенно хрупкий мальчишка, которого легко было перепутать с девочкой. Торчащие коленки и локти, безумно хрупкие лодыжки и запястья, маленькие и аккуратные стопы и ладошки, тонкие ручки и ноги, сильно выступающие ребра, больничная одежда, висящая на нем мешком, а еще чистая и гладкая кожа, на которой не было ни одного шрама — даже нет ни одной царапины, что, учитывая возраст мальчика… несколько странно. Удивительно, учитывая тот факт, что Тсунаеши чуть не умер во время покушения на него. Если он не был ранен, то почему чуть не умер? А если был ранен, то где тогда эта рана? Неужели Иемицу — отец малыша, вылечил сына с помощью Пламени Солнца? Зачем? Неужели для того, чтобы не волновать мать мальчика? Или же… нет? Чуя нахмурился, ощущая странную вибрацию, как будто интуиция пыталась до него что-то донести. Это было немного непривычно, но с подобным Накахара примирился куда быстрее, чем если бы был простым человеком, а не эспером. Неужели ребенок был чем-то серьезно болен? Если говорить откровенно и честно, Тсунаеши больше походил на дорогую фарфоровую куклу, каких полно было у малышки Элис, а еще у сестрицы Кое. Мальчишка выглядел настолько ангельски-невинным и чистым, что Чуя испытал даже нечто похожее на угрызения совести, когда подумал, что занял место этого ангелочка. Знал бы он, что будет подобный… экземпляр, предложил бы Шахматноголовому кандидатуру Ацуши. Однако, вспомнив, что Тсуна уже должен был умереть, если бы не он, Накахара, да еще и, судя по всему, чем-то серьезно болен, полностью успокоился. Но если честно, этот ребенок на будущего Босса Королевской семьи Вонгола, Короля Мафии и будущего Кровавого кошмара, которым должен был стать в будущем, учитывая его гены и положение, не тянул совершенно. Он больше походил на статуэтку из хрупкого фарфора, на невинного ангела, на картинку, которую нельзя трогать, на хрупкий цветок, который вот-вот переломится под тяжестью гравитации, но вовсе не на будущего мафиози. Чуя горестно вздохнул и с трудом удержался от желания постучаться головой о стену, настолько был шокирован. Такой свиньи он точно не ожидал. Вокруг него задрожали вещи, охваченные красным светом, и Накахара мгновенно успокоился, чтобы врач ничего не заметил. К счастью, так и произошло. Когда все успокоилось, владелец Смутной печали еще раз горестно вздохнул, прикрыв глаза, и снова с отчаянием глянул в зеркало. К сожалению, отражение не изменилось, оставшись прежним. Коротко-стриженные, лохматые каштаново-рыжие волосы, которые торчали во все стороны, делая лицо ребенка еще невиннее. Большие оленьи, наивно-распахнутые, глаза чудного каре-янтарного цвета с обрамлением из пушистых золотисто-коричневых ресниц. Чуя нахмурился, когда ему показалось, что в зрачке вспыхнули оранжевые искры. Округлое детское личико с пухлыми губками и щечками, а еще миловидно-девчачьи, утонченные черты лица. Тонкая шейка, худенькая грудь, хрупкие плечи и безвольно висящие тонкие руки и ноги, стоящие на приступке инвалидной коляски. Чем-то мальчишка неуловимо напоминал Херувимов, которых изображали на классических иконах в католических церквях. По ним, конечно, Чуя не ходил, но видел некоторые из икон в музее. Ему хватило. Если бы не причиндалы в штанах и еле заметно выступающий кадык, натягивающий тонкую кожу и слишком явный для девочки, — он бы уже решил, что попал в представительницу слабого пола. И тогда бы Чуя даже гадать не хотел, что бы сделал. Тсунаеши походил на девочку. И едва ли что-то изменится, когда он вырастет. Может, станет чуть больше похожим на паренька, чем на девочку, но точно понятно, что сильно мужественнее не станет. И с этим явно Чуе придется смириться. Хорошо еще, что Дазая тут нет, потому что шуток про свою внешность Накахара бы не вынес. Ему только и оставалось надеяться, что когда он вырастет, все, может быть, изменится. Не сильно, но все же. Ведь сейчас… Сейчас он просто мечта педофила (Мори-сан, вы тут не причем, наверное)… Чуя еще раз горестно вздыхает и тихо матерится себе под нос. Настолько тихо, чтобы его не услышали. Да какой мафиози вообще согласится, чтобы хоть кто-то с такой внешностью стал его Боссом? Тем более, если он станет Королем мафии. Насчет осторожности — опасения Чуи были вполне понятны. Будет странно, если маленький мальчик, который никогда с подобным не сталкивался, знает такие слова. Это просто удивительно, что к нему еще никто кроме медсестры и странного врача не пришел. Если честно, Накахара всегда считал, что заботливые родители куда сильнее должны беспокоиться о своем ребенке. А если он ранен был, то еще и дневать и ночевать рядом с ним. Так почему никого рядом нет? Неужели этот малыш был никому не нужным ребенком? Быть такого не может. Что-то подсказывало Чуе, что дело было совершенно в другом. Он слышал от Кавахиро, что имело место быть покушение на жизнь ребенка. Может, его мать убили? Допустим. Но где тогда его отец? Разве тот не должен над ним трястись, учитывая, что других детей у него нет, а Тсунаеши он, судя по всему, все же любит? Или… дело было в чем-то другом? Не понятно, но Чуе уже не терпится разобраться в той хрени, в которую он влип. Все-таки, иного выбора у него нет. А еще ему очень хочется найти Шахматноголового, припереть его к стенке и хорошенько расспросить, чтобы разобраться в том, что происходит. Чуя дергает головой и позволяет снова себя увезти в палату. Потом, когда его положили на кровать и накрыли одеялом, прикрыл глаза и устало выдохнул. Кажется, это вспышка активности выпила у него абсолютно все силы, от чего теперь он только и мог, что лежать на спине и смотреть в потолок, чувствуя предательскую слабость в руках, в ногах и во всем теле. После того, как он лег, было такое ощущение, будто он пару тонн скинул, которые до этого мешали ему жить. А ведь он даже сам не ходил — его отвозили. И сейчас вот это чувство слабости… Накахара ненавидел, когда испытывал слабость или появлялся хоть намек на его беспомощность. Скорее всего, это началось с того времени, как он был в лаборатории. Пусть он ничего не помнил, но все равно беспомощность ненавидел. Чуя напрягся и попытался приподнять руки хотя бы немного. Те не слушались, но все-таки медленно, мало помалу, аккуратно приподнялись и остановились, хотя удерживать их в воздухе было невероятно сложно. Его руки дрожали так сильно, будто он неделю без отдыха таскал кирпичи, а не просто вскочил и просидел путь от кровати до зеркала и обратно, предварительно рассмотрев себя. Парень уронил руки и выдохнул, выругавшись сквозь зубы. Да что не так с костями этого несчастного ребенка?! Ах да, простите, теперь это его проблемы, потому что малыша Тсунаеши уже нет. Есть только он, Накахара Чуя. Но вот это чувство беспомощности… Может, это какое-то проявление его болезни? — Я влип. — горестно простонал парень, прикрывая глаза и мысленно покрывая матом все, что только мог вспомнить. Пожалуй, подобного он не мог ожидать и в самом страшном сне. Но предварительно надо выяснить, чем именно он болеет, прежде чем решать, что делать дальше. — Тсу… Тсу-кун? — тихо раздалось неуверенное от двери. Чуя вздрогнул и быстро, но с трудом повернул голову, цепляясь взглядом за стоящую у дверей девушку. Назвать ее женщиной язык не поворачивалось. Невысокая тоненькая девушка с волосами цвета шоколада до плеч и большими шоколадными, влажно блестящими, глазами. Ее побелевшие губы поджимались и дрожали, а руки судорожно комкали платок. — М… мама? — неуверенно предположил он и попытался улыбнуться. Он мог ошибиться, потому что девушка могла быть ему и старшей сестрой, но что-то Чуе подсказывало, что это не так. Что эта красивая и ласковая женщина, так не похожая на жесткую Кое, мать Тсунаеши. А значит, теперь и его. Накахара прислушался к себе и с удивлением обнаружил, что внутренне не испытывает отторжения. А, скорее, счастье и спокойствие? Это было очень странно, ведь подобное спокойствие и счастье он не испытывал, наверное, никогда. Наверное, теперь он сможет понять, что испытывают дети, растущие в семье. Наверное, ради одного этого можно было снова претерпеть все то, что уже с ним произошло. — Ох, Тсу-кун… — всхлипнула девушка и бросилась к нему, очень аккуратно, как хрупкую вазу, обнимая его дрожащими руками. Худенькие плечи вздрагивали, а по щекам текли слезы. Она выглядела настолько хрупкой и ранимой… Чуя вздрогнул и крепко, насколько мог, обнял ее в ответ. Ему очень захотелось ее успокоить, чтобы она больше никогда не плакала. Захотелось стать ее опорой и поддержкой. — Ну что ты, мама… Видишь же, я в порядке… Со мной все хорошо. — тихо прошептал тот и улыбнулся, аккуратно поглаживая ее по волосам и дрожащим плечам. Накахара чувствовал, как внутри вскипает волна решимости, что он больше никогда не заставит ее плакать. Сделает все возможное, но не позволит ее расстроить. Если о ней не может позаботиться ее муж, его теперешний отец, то это сделает ее сын. Теперь Чуя может это сделать. Савада Нана больше всего этого заслуживает. А еще она чем-то неуловимо напоминает Накахаре Осаму, о котором тот до конца своей жизни заботился. А еще продолжает заботиться до сих пор и будет заботиться и дальше, даже если Дазай об этом пока еще не знает. Внутри Накахара чувствует некоторое удовлетворение от того, что нашел еще одного человека, за которого будет нести ответственность. Это делает его немного более счастливым и уверенным в своей нужности и необходимости окружающим. А значит, он не зря живет.Глава 5.
5 октября 2019 г. в 17:48
Самым главным, что почувствовал Чуя, когда открыл глаза, это то, что Арахабаки в кои-то веки затих. Парень тихо застонал, чувствуя отвратительную головную боль и странное неприятное жжение в теле, когда попытался пошевелиться. Накахара нахмурился, чувствуя, что накрыт до горла чем-то похожим на ткань или простыню. С трудом подавил нервный смешок, когда подумал, что находится в морге. Это было бы крайне тупо, если бы действительно все было именно так.
Вообще-то, такое вполне было возможно. У него уже пару раз было такое, что он умирал из-за Порчи, и у него останавливалось сердце. А потом снова заводилось спустя несколько ужасно долгих минут. Это было уже после того, как Дазай покинул его, и Чуя искренне был рад тому, что никто, даже Мори-сан, не видел его в тот момент, когда он в очередной раз «воскресал» и отчаянно пытался понять, где он и что с ним.
Чуя не был человеком. Он не был в этом уверен сам, и не был уверен, что хоть кто-то смог бы отрицать то, что он не человек. А даже если бы и пытались, то… Он бы им все равно не поверил. Чуя уже давно перестал быть простым человеком.
Он был лишь сосудом Арахабаки, сделанным так, чтобы силой собственного тела продержаться максимально долго, не выпуская древнего Бога на свободу. Именно поэтому он иногда мог «умереть», что бы у него остановилось сердце, а потом «воскреснуть» и еще остаться в здравом уме и твердой памяти.
Когда именно Чуя «умер» в первый раз, он не помнил. Но читал отчеты, предоставленные Мори, о том, что во время экспериментов, которые проводили с ним, у него не раз и не два останавливалось сердце. А потом само забилось, чем очень удивило и, честно сказать, обрадовало врачей.
Наверное, именно благодаря подобной живучести, которая была почти что на сказочном уровне (после десятка-то «смертей»), он был единственным удачным экспериментом по вживлению Арахабаки среди тысяч и тысяч ему подобных.
А5158 — это не Накахара Чуя.
А5158 был экспериментом правительственной лаборатории. Он был искусственно созданным (наверное) ребенком, в котором уже невероятно мало осталось от нормального человека. Его генетический код так перекрутили, увеличивая живучесть и другие параметры, что он даже с трудом мог сказать, является ли теперь человеком вообще.
Так что очнуться в морге после остановки сердца было не так уж и необычно. Такое уже случалось пару раз, но, к счастью, это событие так и не дошло до ушей ни Мори, ни Кое, ни до Осаму, потому что в ином случае Накахара бы от стыда сгорел. Чуя нахмурился, когда вспомнил, что способствовало всему этому. И о завещании. И о… Если он выжил и встретит Дазая… Да как он ему в глаза вообще посмотрит? А что скажет Кое и Мори? Как объяснит свое завещание?
Эти мысли отрезвляют его не хуже, чем ушат холодной воды. Парень панически фыркает и решает убрать мешающиеся волосы с лица, что сделать на удивление трудно. Он как-то странно ощущает свою руку, а поднять ее и вовсе оказалось за пределами фантастики. А потом… потом, когда он ее все-таки поднял, то шокированно замирает, глядя на дрожащую, как листок на ветру, маленькую ладошку ребенка. Тонкие, полупрозрачные пальчики, рука, как тоненькая веточка, и настолько хрупкое запястье, что вообще непонятно, как все это поднялось и вообще принадлежит человеку.
И это была точно не рука нормального и здорового ребенка.
Когда это зависло перед его лицом, Чуя, честно сказать, перепугался. И именно этот страх вкупе с адреналином позволил ему все-таки подскочить с места и откинуть одеяло. Сделать это было тяжело. Слишком тяжело для того, кто привык полностью и идеально контролировать свое тело. Однако, с помощью гравитации Накахара все-таки справился. Ему все меньше нравилось происходящее.
Складывалось ощущение, будто он ворочает тонны камней, а не пытается шевелить своим телом. Кости, казалось, готовы были переломиться в любой момент, как будто были недостаточно крепкими, и это сильно нервировало Чую. Благодаря гравитации стало полегче, но все равно было слишком… необычно и пугающе. Слишком. И это ему сильно не нравилось.
Ему нужно было зеркало. Ему срочно, очень срочно нужно было зеркало. Он срочно должен узнать, что вообще происходит. Все любимое вино и не менее любимые шляпы за один кусок блядского стекла, чтобы он мог на себя «полюбоваться» (что-то ему подсказывало, что после «любования» он захочет повеситься).
Однако, к удивлению Чуи, когда тот осмотрел палату, с явным трудом поворачивая голову, зеркала не было. Вообще, что было абсурдом, учитывая его уверенность в том, что он находится в больнице. Более того, в палате не было ни одного более-менее острого угла, о который можно было даже чисто теоретически пораниться, а стены были украшены мягким войлоком, словно в комнате для буйнопомешанных. Да и дверь хоть и обладала ручкой, обитой какой-то безумно мягкой тканью, от чего напоминала своей формой зефир, с этой стороны, то тоже не внушала особого доверия.
Что-то подсказывало Чуе, что маленький Тсунаеши — так его, кажется, теперь зовут — эту палату уже очень долго не покидал. Возможно уже настолько долго, что никогда не видел мир вне стен. Накахара нахмурился, оглядывая белое пространство и ежась. Ему тут было очень неуютно и хотелось куда-нибудь сбежать. Просто белый цвет ассоциировался с тем ужасом, который он испытывал каждый раз, когда откачивал Осаму после очередного самоубийства, судорожно дрожа и глотая немые слезы.
Однако, к сожалению, Чуя был уверен, что в ближайшем времени это будет сделать невозможно. Если вообще хоть когда-нибудь будет возможно. Накахара нахмурился, снова испытывая ощущение того, будто что-то скребется в голове, будто стараясь подсказать что-то или на что-то намекнуть. Но отмахнулся, возвращаясь к тяжелым размышлениям. Белый цвет его нервировал, и он ничего не мог с собой поделать. Почему Тсунаеши не покидал это место? Неужели чем-то болеет? И почему нет ни одного острого угла?
— Ну зашибись теперь… — Чуя нервно огляделся по сторонам, ежась с непривычки от того, как поддувает шею. Отлично, у него еще и волосы коротко постриженные для полного «счастья». — И где я? И что со мной?
Что-то подсказывало ему, что к Шахматноголовому у него будет множество вопросов.