The wooing art

Дазай хныкает третий раз подряд, улегшись грудью на рабочий стол, словно бы не подошел бесконечно близко к получению оплеухи от рук Куникиды за отлынивание от работы. И еще даже не обед. Тем не менее, это не его вина, что он жалко хандрит так рано утром. Потерпев сокрушительное поражение в попытке убедить своих сотрудников примерить на себя урбанистический стиль, чтобы он смог нанести визит любви всей своей жизни, по итогу которой никто из них не согласился сделать себе татуировку или пирсинг, Осаму заслужил право оплакивать утрату своей личной жизни. Даже Дазай может признать: то, насколько часто он осознаёт, что предаётся мечтаниям о голубых глазах, уже выходит за рамки допустимого. И, возможно, просто возможно, у него не должно бы возникать ощущение мурашек по коже из-за мужчины, которого он встречал, в общей сложности, три раза; и всё же, Осаму сейчас позорит себя у всех на виду, словно влюбленная бесформенная масса. Дазай страстно желает шанса быть с ним — это словно жажда, в насыщении которой он не может не нуждаться; он не помнит, чтобы хотел этого так сильно с кем-либо другим раньше. Даже когда был подростком с бушующими гормонами. Даже в колледже. Что за херня! Но Чуя — о, Чуя, напоминающий бога, словно это вот так просто, создание райской, олимпийской красоты, из-за которой Осаму не может перестать думать о нем. Накахара опасный настолько, насколько это возможно, поэтому Дазай, наверное, сходит с ума; но при этом не может утверждать наверняка, что ему не нравилось всегда торговаться со смертью. Боже, он сильно увлекся. И тем не менее. Осаму веселится: возможность подразнить Чую и довести своей игрой татуировщика до того, чтобы тот готов был набить ему морду, — самое весёлое, что Дазай может припомнить за очень, очень долгое время. Осаму просто проходит кризис среднего возраста, и он связан с его крашем. Отлично. Не о чем волноваться. Проблема, которая встречается каждый день. Взрыв смеха пробуждает Осаму от его жалкого, хандрящего состояния, и он обнаруживает настолько ярко улыбающегося Ацуши, что это рушит попытку парня выглядеть, как будто он работает, — в то время как в действительности он занят чем-то, спрятанным под столом. Ацуши пытается скрыть еще один смешок, но неудачно. Дазай хмурится на ту радостную ауру, которая окружает его подчиненного так рано утром. — Что там такого, из-за чего ты такой счастливый? — спрашивает Осаму, как бы невзначай подкатывая своё кресло к опешившему Ацуши. — Счастливый? Я не счастливый, — протестует смущенный Суши, и Дазай посмеивается. Сразу за этим из-под стола доносится звук вибрации, из-за чего его подчиненный визжит от восторга. Ацуши вытягивает свой телефон, чтобы ответить на сообщение, не позволяя Осаму увидеть, что там написано, но, закончив, бросает взволнованный взгляд на своего наставника. — У меня сегодня свидание, — у Ацуши получается сказать это воодушевленно даже шепотом, таким тихим, что Дазай почти не улавливает его. — О, Суши! И кто же этот везунчик? Ацуши сильно краснеет, и Осаму едва сдерживает хихиканье. — Помнишь юношу, который делал мне пирсинг? В тату-салоне, — глаза Дазая расширяются так быстро, что Ацуши задается вопросом, не сказал ли он что-то странное. Парень продолжает объяснять. — …который гот? Впервые с тех пор, как он стал наставником Ацуши, Осаму теряет дар речи. — Что? Его взгляд блуждает по лицу своего подчиненного в поиске любого свидетельства о том, что неправильно его понял, ничего не обнаруживает, и у него наконец-то отвисает челюсть. — Его зовут Акутагава, — ёрзает Ацуши. — Это будет третий раз, когда мы пойдем куда-то вместе. — Что? — повторяет Дазай, на этот раз громче. И после этого, совершенно удивленно и слегка возмущённо, добавляет: — Как? С какого времени? Прошла всего лишь неделя! Глаза его углубившегося в какие-то воспоминания подчиненного сияют, и Осаму предполагает, что вот сейчас состоится его кончина. Ацуши, самый застенчивый, самый неопытный в романтическом плане человек во всем здании, очевидно, может начать встречаться с кем-то легче него. Даже не прилагая никаких усилий — поскольку у него ушло тридцать минут, чтобы сделать то, чего Дазай мечтает достигнуть неделями. В каком-то смысле, он так горд. Затем, от одной лишь мысли о том, что его собственное очарование больше не работает, вниз по его спине проносятся мурашки. Смехотворно, думает Дазай. Ладно, возможно, у него как бы эмоциональный запор, и иногда он ведет себя немного неприлично, но у него точно есть и выигрышные черты тоже, верно? Чуя, должно быть, нашел в нем что-то достаточно привлекательное для того, чтобы порой пофлиртовать с ним в ответ… правильно? — Итак, тот день, когда он сделал мне пирсинг, — бессвязно рассказывающий голос Ацуши вытягивает Осаму из его мысленного самоуничижения, и мужчина бросает на него взгляд, заметно надувая губы в обиде. — Я немного запаниковал, потому что болело действительно сильно, а мои уши невероятно чувствительные, поэтому он дал мне свой личный номер телефона на экстренный случай; потом… — Эти вопросы были риторическими, Суши, — стонет Дазай и бьется головой о письменный стол, — но, пожалуйста, продолжай. Тычь мне этим в лицо. Ацуши осторожно проводит рукой по спине Осаму. — Тыкать Вам в лицо чем, Дазай-сан? Вам тоже нравится Рю? Осаму резко вскидывает голову вверх. — Что? Нет, я хочу Чую, — говорит он. И после этого его глаза расширяются в осознании. Странный мужчина, прокалывающий задницы, работает с Чуей. Дазай ухмыляется. — Скажи на милость, где ты встречаешься с этим своим Ромео? Ацуши в замешательстве наклоняет голову. — Я пока еще не знаю? Я лишь минуту назад согласился. — Идеально, — говорит Осаму. — Тогда можешь оказать мне самую большую услугу, Ацуши-кун? Парень секунду колеблется, после чего кивает своему наставнику. — Да? — Ты можешь договориться со своим парнем, что заберешь его из салона в этот прекрасный день для проведения вместе романтического обеденного перерыва? — Как Вы…? — на слове на букву «п» румянец Ацуши распространяется вниз, на шею, и он запинается, но после вспоминает, кто его наставник, и все равно отправляет сообщение. — Почему, Дазай-сан? — Я даже составлю тебе компанию по дороге до салона, конечно, — ликующе улыбается Осаму, голова которого уже наполнена мыслями о рыжих волосах и голубых глазах. Не осталось даже следа его жалкого изнывания. — Но это не дает ответа на мой вопрос? — удивляется Ацуши, но его наставника уже не видно. = Как и обещал, Дазай довольно шагает рядом с Ацуши в сторону салона, как только получилось сделать обеденный перерыв. Его подчиненный начинает немного дрожать, как только они ближе подходят к зданию, и Осаму обнаруживает, что сочувствует ему. Войдя внутрь, они первым встречают Акутагаву, делающего какому-то трясущемуся клиенту жест следовать за ним. Он обращает внимание на Дазая, когда говорит что-то вроде: «Это последний, потом мы можем идти», но Осаму это не сильно заботит — он быстро шагает к стойке администратора. Улыбка, что красовалась на его лице с тех пор, как он вышел из Агентства, становится еще шире при виде рыжеволосого, который расслабленно сидит за столом; кончик его языка виднеется между губ — вероятнее всего, мужчина снова рисует какой-то эскиз. Дазай почти спотыкается, делая следующий шаг, когда тот решает отпить из стоящего рядом с ним одноразового стаканчика, а когда его кадык двигается при глотке, Осаму вообще замирает на месте. Чуя поднимает голову, услышав шум, и подчёркнуто закатывает глаза, заметив лицо Дазая. — Мой "отпуск" закончился, — вздыхает он, ставя обратно наполовину пустой стаканчик с кофе и подбирая отставленный раньше карандаш. Осаму кусает губы, чтобы подавить глупую улыбку, что угрожает на них появиться, и довольствуется ехидной ухмылкой — даже при том, что его сердце вырывается из-под контроля каждый раз, когда Чуя узнает его лицо из всех своих клиентов. После этого он качает головой. — Так ты считаешь моё присутствие константой в своей жизни? — говорит Дазай, смотря вниз на мастера, после чего облокачивается на стойку, чтобы установить зрительный контакт с ним. — Я так тронут, что мог бы заплакать, Чуя, — он пытается подмигнуть, надеясь, что это прибавит очков к его привлекательности. Татуировщик возвращается к своей работе, словно Осаму там вообще нет. — Не называй меня по имени, и если ты здесь не как клиент, то можешь уходить. Дазай жалеет о том, что Чуя больше не смотрит на него своими голубыми глазами, но в то же время не запрещает себе наслаждаться видом его сосредоточенно нахмуренных бровей, целиком уделяя внимание тому, как через несколько секунд из его губ выскальзывает кончик языка с серёжкой. О, как ему не хватало этого зрелища. И затем — как благословение или проклятье, Осаму не знает — пряди волос Чуи, словно ласкающе, падают на его глаза, и татуировщик убирает их обратно медленным, продуманным движением, от которого Осаму прикусывает нижнюю губу, чтобы откровенно не застонать прямо там. Рыжеватые кудри скользят между тонкими пальцами без лишних усилий, и рука Дазая подрагивает от желания. Он пытается отвести взгляд, чтобы не опозорить себя еще больше, но этот предатель легко возвращается обратно к лицу мастера, теперь не закрытому никакими преградами. Оно кажется таким прекрасным, таким мягким на вид — красота Чуи, в самом деле, никогда не перестаёт делать из Осаму бесполезную, охваченную благоговением массу. Дазаю нужно сказать что-то разумное, прежде чем его мозг сам по себе начнет выдавать рыжеволосому все его секреты. — Что же, тогда сделай мне татуировку, — выдыхает Осаму, и каким-то образом это получается так громко, что Чуя его слышит. Накахара невозмутимо поднимает бровь, и это — единственное признание присутствия Дазая. — У меня сейчас обеденный перерыв, — говорит он, держа кофе левой рукой и рисуя правой. Если Чуя живет на одних напитках с высоким содержанием кофеина, то Осаму точно может пригласить его на ужин и выйти из этого победителем. Или так он надеется. — Тогда что насчет завтра? — спрашивает Дазай, наклоняясь вперед и ища взглядом глаза Чуи. — Завтра что? — ворчит татуировщик, как бы раздражённо, но если судить по тому, как чужой взгляд порой блуждает по лицу Осаму, проверяя его, то Чую не так и злит его присутствие. Дазай ухмыляется, изображая уверенность, которой на самом деле не чувствует. — Завтра татуировка… и обед, конечно. Мастер секунду молчит в ступоре, пристально пялясь в радужку глаз Осаму, после чего откидывается назад в кресле, содрогаясь от взрыва смеха, что выплескивается прямо из глубин его желудка. Хохот Накахары наполняет пустое до этого помещение, и ритм сердцебиения Дазая неизбежно взлетает до небес: он звучит гортанным, и, все же, достаточно звонким, чтобы затаивший дыхание Дазай был обречён влюбиться. Настолько привлекательный смех у такого горячего мужчины должен бы считаться грехом, но ад кажется местом получше, если там он сможет снова услышать, как хохочет Чуя. Даже если ему следует считать себя пристыженным тем, что рыжеволосый считает его предложение насчет свидания настолько немыслимым, что сгибается пополам в подобном смехе, — всё равно это того стоит. Осаму подумывает спросить, что такого смешного в данной ситуации, но мастер оказывается быстрее. — Надеюсь, ты не делаешь себе татуировки, просто чтобы меня увидеть. Дазай в замешательстве оступается под таким обвинением, а морщинки в уголках глаз Чуи, отвлекая его внимание, лишь еще больше его подавляют. Он может чётко увидеть, что татуировщик всего лишь шутит — по его расслабленному положению у стойки и по кривой улыбке проколотых губ, — но Осаму на грани тахикардии, и его щеки пылают из-за того, что Накахара так смело и открыто раскрывает его намерения. Он убит наповал. Дазай тяжело сглатывает, внутренне паникует и симулирует психическую стабильность. — Знаешь, как говорят, — он кивком указывает на мускулистые, головокружительно неприкрытые, прекрасно очерченные, достаточно сильные, способные, наверное, перенести Осаму и крепко прижать его к кровати, столу, стене или… покрытые татуировками руки. Вот дерьмо! — Лишь одной недостаточно. Дазай может оправдать себе всё, что хочет, но только не неоспоримый факт, что он только что стоял перед Чуей и фантазировал о его накачанных руках, делающих с ним неприличные вещи. Посреди разговора. Осаму не такой уж и верующий, но место в аду ему уже обеспечено. То есть, это если не считать Чую богом, потому что с этой знающей, слегка кривой, позабавленной усмешкой на его лице, он вполне мог бы им быть. Накахара прикусывает левое кольцо в своей губе, чтобы не рассмеяться, и Дазаю лучше бы встать на колени и молиться. Рыжеволосый листает страницы в своем альбоме для эскизов, переворачивая на чистую, явно не веря ни единому слову. — Хорошо, что это будет в этот раз? Чуя такой незаконно сексапильный, когда чувствует себя самоуверенным, что Осаму, правда, не может остановить свой рот, чтобы из него не донеслось ни единого слова. Вообще не может. — В этот раз я хочу её на своих бёдрах. Если бы Дазай как-то меньше контролировал маски на своем лице, он сам бы выпустил возмущенный вздох, реагируя на собственные слова. Тем не менее, Чуя едва лишь поднимает бровь в ответ на его откровенность, после чего встает. — Пошли в мой кабинет. Как раз в эту секунду Осаму возвращается в окружающую его обстановку и осознает, что они остались одни: у него даже понятия нет, когда его подчиненный ушел и закрыл за собой дверь тату-салона. Мужчина сглатывает, обнаружив, что его ладони вспотели от одной лишь мысли о пребывании совсем наедине с Чуей. Его желудок дрожит, когда он идёт вслед за ним, и это уже даже не удивляет Дазая: он является ничем иным, как влюбленной массой, с момента первой встречи с мастером. Как только они снова оказываются в небольшой знакомой комнате, где Чуя сделал ему татуировку кучу времени назад, рыжеволосый занимает место за своим письменным столом, подкатив к собственному креслу еще одно — для Осаму. Тот быстро подчиняется, садясь так близко к мужчине, что их бедра могли бы касаться друг друга, если бы он захотел. Дазай задается вопросом, как бы это ощущалось, если бы он провёл кончиками пальцев по ткани рваных джинсов, так красиво облегающих ноги мастера сегодня, познавая, в действительности ли тот такой тёплый, каким кажется. Осаму моментально скрещивает ноги и заставляет себя вернуться в реальность, где сильный аромат одеколона татуировщика снова влечёт его, и он не может не застонать вслух. — Есть какая-нибудь идея, эмоция, скрытое значение, которое ты хочешь для татуировки? Или мы начнем с нуля и увидим, куда это нас приведет? — произносит Чуя, поворачиваясь телом к нему. — Я надеялся, что ты мне поможешь. Откровенно говоря, Дазай действительно хочет татуировку. Прошлая получилась настолько прекрасно, что Осаму практически никогда больше и не ощущал отсутствие настоящего кулона: воспоминания и эмоции были так хорошо запечатлены на его коже, что он сразу же влюбился в изображение. И сейчас отражение, что встречает его в зеркале каждую ночь, кажется менее отвратительным, а некоторые шрамы оказались настолько великолепно закрыты, что это действует на него почти успокаивающе. — Что насчет татуировки из двух частей? — предлагает Чуя, и Дазай кивает, в совершенстве представляя себе покрывающие кожу чернила с обеих сторон от пупка. Как только его мозг начинает подкидывать ему картинки ловких пальцев, оставляющих следы на упомянутых татуировках, ладонях, крепко сжимающих его бедра, Осаму заставляет себя говорить, чтобы не похерить всё снова. — Думаешь, они будут хорошо выглядеть на мне? Он не предполагал, что его слова прозвучат такими подначивающими, как это получилось, правда. Но этот поддразнивающий выпад зависает между ними двумя, когда Чуя бесстыдно осматривает его бёдра, нахмурив брови и высунув кончик проколотого языка в имитации сосредоточенности; Дазай вполне уверен, что мужчина вот-вот обнаружит, насколько слегка тесными уже некое время ощущаются брюки Дазая. — Ты достаточно костлявый, чтобы они выглядели мило, это точно. Затем глаза Чуи останавливаются на глазах Осаму и не оставляют их настолько долго, что детектив заметно дрожит под его пристальным взглядом. Рыжеволосый возвращается к набрасыванию эскиза из изображений цветов и нескольких слов, словно не знает об эффекте, который он производит на страдающего мужчину рядом с ним. «Это же просто жестоко, Чуя», — думает Дазай, потому что он уверен, что с этого самого момента будет постоянно чувствовать траекторию передвижения взгляда Накахары по своему телу. Нечестно, как пара голубых глаз самих по себе может лишить Осаму его ума, неважно, принадлежат они богоподобному существу или нет. Дазай облизывает губы и вдыхает. — Давай сперва посмотрим, что твои руки могут делать, нэ, Чуя? Вот и всё, он это сказал. Сейчас либо ему наступят на лицо, либо он добьется свидания, но, по большому счету, может ли он на самом деле предпочесть одно из них другому, если это будет исходить от Чуи? Что довольно удивительно, рыжеволосый опускает свой карандаш с несвойственным его характеру спокойствием и полностью поворачивается лицом к Осаму: со всем совершенством своего тела, настолько безупречно сложенного; с лицом, настолько красиво структурированным, что Осаму временами с трудом верится, что оно настоящее, а не является проектом его воображения и самых глубоких желаний. Чуя смотрит на него с насмешливой ухмылкой, что говорит Дазаю о том, что он сам никогда бы не предвидел такого исхода, и говорит: — Я думаю, ты фантазировал о них достаточно, чтобы иметь чёткое представление; не так ли, Осаму? У Дазая отваливается челюсть не только из-за этих слов, но и от вида того, как проколотый язык Чуи перекатывается, выпуская из приоткрывшихся губ его собственное имя. Если бы Осаму пытался скрыть своё величайшее удивление, он бы с треском провалился. Дазай поражается, как мастер может так быстро переключить своё внимание обратно на рисование, потому что сам Осаму находится на грани отказа сердечно-сосудистой системы: его сердцебиение отдается так громко в грудной клетке, что Накахара, наверное, слышит его из своего места. Чёрт, даже у него в голове — уважительное белое пятно во всём, что касается его артериального давления, готового вот-вот провернуть смертельный номер. Чуя спрашивает у Дазая кое-какие дальнейшие подробности насчет его предпочтений, и мужчина отвечает, как может. Он надеется, что рыжеволосый не ожидает от него какой-либо помощи — в особенности после того, как он сам узнал, что Чуя может озвучить ему такое выражение. Осаму обнаруживает, что Накахара хорош не только в искусстве, но обладает и красноречием тоже, когда они добавляют пару предложений к группе камелий из первого наброска. Кажется, Дазай растерял все слова с момента того инцидента, поэтому он может лишь пялиться на кончик языка Чуи, пока мастер добавляет последние штрихи. Невероятные способности Накахары в искусстве и его креативность представляют Осаму эскиз, появление которого на своём теле он с нетерпением ждёт, желая быть более полезным, чем просто мысленно хвалить татуировщика. Его сердце трепещет в груди, когда Накахара снова бросает на него взгляд. — Что? — спрашивает Чуя, и рот Дазая открывается сам по себе, прежде чем мужчина может его остановить, как обычно. — Как получилось так, что Ацуши и твой друг, Акута-как-то-там, уже перешли на следующий этап*, если я пытаюсь ухаживать за тобой дольше? Осаму прикусывает щеку с внутренней стороны, допустив эту оплошность, а его мозг вертится со скоростью мили за секунду в ожидании реакции Накахары. Ну, он хотя бы упустил часть «и я схожу с ума от желания поцеловать твои проколотые губы» из-за какого-то оставшегося чувства самосохранения. Чуя прикрывает глаза на мгновение, которое тянется так долго, что Дазай начинает чувствовать беспокойство, но затем тихо смеётся. Плечи Осаму никогда еще не расслаблялись так быстро. — Потому что ты не слишком-то хорошо с этим справляешься. Дазай смущенно улыбается, широко и ярко, на глазах у Чуи — потому что это явно флирт, верно? — и узел у него в желудке ослабляется. Какой бы резкий ответ он ни придумал, ему препятствует мастер, который поднимается с места. — Пошли, мой перерыв вот-вот закончится, — Накахара подаёт ему знак встать и собирает свои материалы для работы, а Осаму тащит собственный стул назад, на его надлежащее место. Он плетётся следом за Чуей в помещение ресепшна, собирая всё, что осталось от его храбрости, чтобы пригласить мужчину на свидание в том же месте и в тот же момент. И всё же, Дазай едва бормочет первое слово до того, как входная дверь со звоном колокольчика открывается, и его подчиненный со своим спутником входят внутрь. Их маленькие чары разрушены, и Осаму вздыхает из-за потери еще одного шанса. — Итак… завтра? — спрашивает он, а Чуя разбирается со своими записями на приём, пока не находит единственный очевидно свободный промежуток времени. — Я думаю, у меня может быть место для тебя в семь, если тебя это устраивает. Иначе придется ждать до двух недель. Дазай мягко улыбается и упускает ту часть, где Куникида снова снимет с него голову за уход раньше окончания рабочего дня. — Конечно, — говорит он, после чего добавляет: — Можно мне твой… Слова умирают у него в горле, когда панк, подобие парня Ацуши, заходит за стойку и срывает его подкат. Снова. Его подчиненный встаёт позади, весь из себя радостный и излучающий энергию. — Мы вернулись, Дазай-сан! Вы готовы идти? — Суши машет рукой обоим мужчинами. — Куникида уже точно трудится сейчас! — Да, точно, — машинально комментирует Осаму, наблюдая за тем, как его шансы исчезают прямо у него перед глазами, когда Чуя заговаривает со своим сотрудником. Он идёт из тату-салона следом за Ацуши, тихо попрощавшись. Завтра, когда руки Чуи будут на его бёдрах, а лицо — склонится низко над его телом… он получит это свидание. Завтра, несомненно.