В самом аду нет фурии страшнее, чем женщина, которую отвергли! Уильям Конгрив
***
– Сколько времени это продолжается? – спокойно спросила Гермиона у мужа, не глядя на него. Почувствовав его заминку, вскинула глаза и добавила: – Только не ври мне! – Три года, четвертый… – Рон смотрел куда угодно, но не на жену, та горько хмыкнула и продолжила допрос: – Ты любишь ее? Он передернул плечами, впрочем, кого он собирался обманывать неопределенностью этого жеста? – А она тебя? Рон повторил движение. – Зачем? – задала Гермиона следующий вопрос. Когда он не ответил, пояснила свою мысль: – Зачем ты столько времени оставался со мной, если вы любите друг друга? – А какой выход?! – еще секунду назад он был растерян и пристыжен, а теперь с места в карьер разозлился баллов на десять из двенадцати – вечно она лезет не в свое дело, вечно ставит неудобные вопросы. Ну не мог он, просто не имел права посвящать ее в чужие тайны, поэтому выпалил первое, что пришло в голову: – Оставить тебе детей? Ты вечно на работе, не будь меня, росли бы круглыми сиротами! – Не смей! – взвилась Гермиона. – Не смей передергивать, я проводила все свободное время с ними, развивала, обучала, пока они не уехали в Хогвартс. Не моя вина, что приходится работать в таком режиме, чтобы ты мог играться в свой магазин и мы при этом нормально существовали! Конечно, заявлять, что она работает так, как работает, ради финансового вознаграждения, а не из-за того, что ей нравится то, чем занимается, было с ее стороны немножечко лицемерием, но… – Играться в свой магазин… – горько повторил за ней Рон. – Вот что отличает Тори от тебя, она… – Не смей! – повторила Гермиона. – Не смей сравнивать! Я всего добилась сама, она родилась с золотой ложкой во рту. – Ты уверена, что она хотела с ней рождаться? Ты сама строишь свою жизнь, а за нее сначала решали родители, а потом ее муж-идиот. – Оскорблять ее мужа тоже не смей, – в голосе Гермионы прорезались нотки усталости. – И не приплетай детей. Это между мной и тобой. Ты не думал о них, когда трахал Асторию Малфой в вашем с ней доме, – последние слова она выплюнула в лицо мужу, а затем, мгновенно успокоившись и превратившись в ледяную леди (Рональд ненавидел этот образ, Рональд ненавидел эти перепады!), как ни в чем не бывало продолжила: – Итак, дети – не аргумент. Теперь уже оба наших ребенка большую часть года проводят в Хогвартсе – не со мной и не с тобой. Почему ты не рассказал про Асторию? Вопрос застал Рона врасплох. Вот даже в голову не приходило. Какой смысл? Последний вопрос Рон проговорил вслух. – Неужели не честнее оставить неудавшиеся браки позади и создать новую семью? – Постой, – проигнорировал последний тычок Рон, осознав прозвучавшее пару минут назад, – откуда ты знаешь про дом? – Из всего мной сказанного, ты услышал только про дом? – снова стала заводиться Грейнджер. – Скажи, откуда ты про него знаешь! – Малфой сказал. – То есть… он в курсе, – у Рона расширились глаза, – Мерлин! Я должен с ней связаться, должен убедиться, что она в порядке. Если у Гермионы оставались сомнения, что у ее мужа и жены Драко все серьезно, то в этот момент они рассыпались в прах. – Он знает уже около месяца, она пока жива, – с невеселым смешком успокоила она. Рон запустил руки в волосы. – Черти драные! Как он узнал? – Нанял детектива, – Гермиона соврала бы себе, если б не признала, что наслаждается раздраем, который усиливается с ее словами, – знаешь, Рон, было глупо покупать дом и оформлять его на Асторию. Вот опять этот раздражающий тон, от которого у него сводит челюсти: каждое слово включало в себя минимум три – «ты – недалекий придурок», или целых девять – «ты – недалекий придурок, как меня угораздило с тобой связаться», или семь – «ты – бесчувственная дубина с эмоциональным диапазоном зубочистки» или… аррх... – Вот такой я есть! – зарычал он в ответ. – Тори нравлюсь. Если тебя вдруг интересует, почему мы... Конец фразы потонул в гуле крови – у Гермионы резко прилило к голове. Слышать это было… неприятно. Очень неприятно, хотя ничего неожиданного не прозвучало. Она понимала, действительно понимала, что Рону плохо рядом, что она постоянно срывается на нем, подсознательно обвиняя в том, что им нечего делать вместе, почти не о чем говорить. Поначалу несовпадение интересов, жизненных целей и установок компенсировалось постелью, а потом той связью, которую формирует наличие детей. Теперь же, когда дети почти выросли, стало очевидно, что у них нет ровным счетом ни-че-го, никаких точек соприкосновения кроме дружбы с Гарри, а дружба с Гарри – недостаточное обоснование для брака. Гермиона признавала, что не является хорошей женой для Рональда Уизли, может, даже никогда не являлась. Но тогда почему? Почему он остается с ней? Почему, если он нашел ту самую? Неужели объясниться и разойтись не честнее? По отношению ко всем участникам драмы, да даже к Малфою! Гермиона вынырнула из своих мыслей и лишенным эмоций голосом озвучила вопрос: – Почему ты не попросил развода? Рон раздраженно пожал плечами. Что он сейчас должен сказать? Все она знает, не дура же, еще и в правильные слова умеет облечь – социальные связи, то-сё… Да. Ему страшно представить, какую сцену закатит мать, если всплывет, что младший сын уже три года живет по сути на две семьи, как на него посмотрят отец, братья и сестра – Рон уверен, что те не будут интересоваться деталями его семейной жизни, увидят только внешнюю сторону – он изменяет жене, а то, что с этой женой час невозможно провести… Кого гребет? Никого не гребет. Семнадцать лет! Семнадцать долбаных лет он терпит! Уизли разозлился пуще прежнего. Его будут презирать, его детей настроят против него – к Трелони ходить не надо! Ведь она вся такая чи-и-истенькая, идеальная, тьфу! Готов ли он к таким жертвам ради Астории? Срал бы он на косые взгляды и неодобрение! Да, неприятно, больше, чем неприятно, но вместе они бы это пережили. Вот только... не светит им «вместе», даже наплюй он на все неприятности, которыми сопряжен… – Не понимаю! – продолжила монолог Гермиона своим специальным тоном – таким она говорила с провинившимися детьми, пока им не стукнуло пять-семь лет, и продолжает говорить с тридцатисемилетним мужем. Чтобы не сказать ничего обидного, Рон отключился от ее слов. Ведь он виноват, действительно виноват, и срываться на той, кого обманул, – последнее дело, но как же бесит! Как же она бесит! Сидит тут и разглагольствует о том, о чем понятия не имеет, всем видом иллюстрируя, почему произошло то, что произошло. Гермиона вскинула на мужа раздраженный взгляд – глаза стеклянные, смотрит в себя, гррр – она ненавидела, когда он вот так вот выключался. Абстрагировался. А Рональд Билиус Уизли продолжал испытывать ее терпение, игнорируя вопрос. Тогда она сменила тактику и пошла в наступление: – Знаешь, если ты такой нерешительный, то я решу за нас обоих. Я развожусь с тобой, Рон. Он резко включился в происходящее. – Почему? Гермиона посмотрела на него как на умалишенного. – Ну давай разбираться, если это не очевидно. Ты три года спишь с другой женщиной – раз; ты любишь ее, а не меня, – два; ты сможешь с ней быть на законных основаниях – три. Нужен еще четвертый аргумент? – Но… – Хоть твое отношение ко мне и отвратительно, а поступок аморален, я не буду ябедничать твоим родителям. О причине развода расскажешь сам – большой мальчик, справишься. С Гарри… уж как выйдет. Спросит – отвечу. Я не лишу тебя общения с детьми. Будут видеться с тобой, когда захотят, если ты не заведешь с Асторией своих и не… – Не заведу, – буркнул, чтоб снова не сорваться, не закатить банальную истерику – хотелось сучить ножками, валяясь на спине, кричать в потолок, разбить костяшки пальцев о стену, нет, не костяшки – голову. Опять! Она опять делала это: великая небожительница, восседающая на троне из благих намерений, изображала снисхождение к недостойному рабу своему. Арррх! – Дело твое. Я… – И я не смогу с ней быть, как ты выразилась, на законных основаниях, – оборвал он очередную тираду от мисс я-все-обдумала-и-решила-за-всех. – Почему? – искренне удивилась Гермиона. – Потому что ее брачный договор не предполагает развода. «Пока смерть не разлучит» в случае Малфоев – не фигура речи. – Глупости. Напомню тебе, что темой моей дипломной работы были магические контракты, так вот… Режим «заучка»… ну твою же мать! – Уволь… Будь у них возможность развестись, Малфой развелся бы с Тори, когда… – Рон замолчал, опомнившись. Он не имеет никакого права обсуждать с Гермионой секреты Астории. – В общем, они не могут развестись, – неуклюже закончил он. Гермионе стоило немалых усилий структурировать все, что сразу завертелось у нее в голове. Если отбросить детали, она очень четко – болезненно четко – осознала, что, применив свои знания, сможет одним действием примирить себя с действительностью. Ведь своей вины в том, что произошло, она не отрицала – будь у них все в порядке, будь Рону комфортно рядом, он не пошел бы искать утешения в чужие объятия. Фу как пафосно, но врать себе Гермиона не любила. Если она поможет Малфоям расторгнуть брак и, как следствие, Рону обрести счастье, то избавится от чувства вины и перед мужем, и перед Драко, ведь это ее супруг… Да, эта сложная моральная конструкция лишена смысла, иррациональна по своей сути, но Гермиона Грейнджер ощущала вину перед чертовым Драко Малфоем из-за того, что ее муж трахает его жену. – Он хотел с ней развестись раньше? Я предложу Малфою помощь! – решительно проговорила она и в задумчивости вышла из комнаты. Рон закатил глаза – это тоже было ему знакомо, охренительно великолепное волшебство – он превращался в пустое место, когда жену захватывала очередная-гениальная-идея.***
Они сидели друг напротив друга как две гипсовые статуи – застывшие позы, непроницаемые лица. Астория удерживала маску с трудом и невозможность высмотреть ничего на лице мужа еще больше выводила из себя. Она вздернула бровь. Супруг отзеркалил движение. Спустя еще одну маленькую бесконечность времени Драко все-таки заговорил, голос его был лишен даже намека на интонацию. Голос заводной куклы. Бездушного механизма. Хотя у Рона куклы получались очень душевными. Астория запихнула эти мысли поглубже – не время. – Я долго откладывал этот разговор, и у меня нет желания заговаривать об этом сейчас. Но тянуть глупо. Мы многое пережили вместе, Асти. Было неприятно узнать, что за все то, что я для тебя сделал, – обида все-таки проскользнула в голос, – ты отплатила предательством. Маска Астории треснула, гнев вырвался из-под контроля, и она выплюнула в лицо мужу: – Предательство? Предать можно того, кто… кто что-то испытывает! – она захлебнулась злостью. – Тебе же никогда не было дела до меня, так что никакого предательства нет! – Ты действительно так считаешь? – прозвучало опасно тихо. – Когда Люциус устроил здесь... бордель, я взял твою сторону, не раздумывая, и потом… не сделал того, что должен был. Я выбрал тебя! – О, да ты – герой! А я просила тебя делать этот выбор? Просила? – Не знал, что ты хотела смерти. Извини, – вроде бы получилось достаточно глумливо, так, чтоб она не почувствовала его... боль. Боль? – Не паясничай! Я не понимаю твоих мотивов, но это точно было не ради меня. Слова ударили. Хлестко. Почти как жена любовника его жены на третьем курсе. Драко снова почувствовал себя мальчишкой, которого опустила девочка. Неужели Астория действительно думает, что он всегда оставался на ее стороне из-за каких-то своих скрытых мотивов? Неужели не понимает, что уже много лет является единственным человеком, который… имеет для него значение? Захотелось ударить словами в ответ: – Просто не могу не спросить: чем такой… недалекий человек тебя привлек. – Может, тем, что он противоположность далекому человеку, который должен быть мне самым близким. Драко не показал, что задет и этими словами супруги, где-то на периферии сознания прозвучало грейнджеровское «чего-то недодали». Может, он и не умел показать Астории, что она – важная часть его жизни, но ведь Астория не дура, знакома с ним годы, знает, как ему тяжело… в сфере чувств. Да, между ними нет и не было никогда любви в романтическом смысле, но он искренне привязался. Наверное, не самое красивое сравнение, даже оскорбительное, он привязался, как привязываются к… фамильяру, к домашнему любимцу. Он привык к ней. Он с самого начала знал, что им быть вместе до гробовой доски, и старался сделать совместное существование… сносным. Дважды Драко мог ее уничтожить – и это не было бы наказуемо, однако и мысли такой не допускал, потому что… Астория – в зоне его ответственности, его и никого больше. Он хотел ее защитить, почувствовать себя сильным, почувствовать, что от него что-то зависит. И ведь на чашах весов было многое, он выбрал Тори. А она… она выбрала Уизли. Человека, входящего в малфоевский топ-10 самых мерзких людей, пожалуй, даже в топ-5. За все, что Драко для нее сделал, отплатила предательством. И смеет говорить, что это не так. Он-то думал, что благодарность Тори – само собой разумеющееся, ан нет. Она не считает его выбор весомым. Все его выборы… Хотя… она ведь не знает самого главного, но и не должна. Это навсегда останется между ним и отцом. Все эти мысли пронеслись в голове стремительно, почти мгновенно, но точно отразились в глазах, наверное, растерянностью, в первую очередь растерянностью, потому что, когда он посмотрел на Асторию, в ее встречном взгляде мелькнуло смятение. – Нет, я очень благодарна тебе, но не делай вид, что все это было… ради меня. Он не стал скрывать удивления. А ради кого тогда? Еще больше смутившись, Тори попробовала шуткой разрядить обстановку: – Может, я нужна была тебе все эти годы, чтобы не оставаться в этом гадюшнике одному. – Я мог сделать… другой выбор и все равно не остался бы один, – теперь куснул Драко, он не знал, зачем сказал это, потому что даже не рассматривал такой вариант. Ну… почти не рассматривал. Он привык к Астории, а он – человек привычки. Они вместе, хотят или нет, и им… неплохо. Точно неплохо. Не то чтобы Драко было с чем сравнивать, но казалось, что теплая женщина рядом делает его жизнь терпимой. И он не оставался в долгу. Ведь не оставался же? А оказывается, она считает его законченным эгоистом, тогда как он, черт побери... Он никогда не показывал, что она ему интересна как личность, создавал между ними барьер из не сказанных слов. Однако, если вспомнить сколько раз он выбирал ее интересы, пренебрегая интересами рода или собственной гордостью…. Нет, не нужно вспоминать. Если начать перебирать все это, он снова расклеится. Нужно держать лицо. Он – Драко Малфой, и он здесь сейчас оскорбленная сторона! После всего, что… Тори посмела. Нет. Стоп. Неправильное направление мыслей. Драко выглядел настолько уязвимым, настолько непохожим на себя, что в Астории зашевелилось чувство вины. Может, будь он так открыт с ней всегда, всего бы этого не произошло, но ей хватит пальцев одной руки, чтобы перечислить случаи, когда она видела мужа без маски безразличия. За семнадцать лет знакомства! Достаточно веский аргумент, убедить себя, что именно это – напускное, а безразличие – его настоящее лицо. – Чего ты хочешь от меня? – спросила Астория, изображая безмятежность. Если бы знать… Просто после разговора с Грейнджер он понял, что откладывать свой некуда. Он использовал бывшую однокурсницу, использовал, как катализатор собственной решимости. Если Грейнджер расставит все точки над і (а уж эта расставит!), Астория все равно узнает о том, что он в курсе ее романа – от трахаря своего узнает. Этот разговор должен был состояться раньше. Но зачем и к каким результатам привести? Чего он сам хочет? Воззвать к совести, пристыдить изменницу? Если и так, нужно признать очевидное, попытка пристыдить провалилась. Удивительно, но факт. Шоковая терапия! Драко-то думал, что жена живет с чувством благодарности за саму жизнь. Оказывается, нет. Попросить бросить Уизли? Как он будет выглядеть, если она откажется? У него нет рычагов давления на Асторию. То есть она знает, что он ими не воспользуется. Она знает, что он не способен на… радикальные решения. Отец тогда… двенадцать лет назад обозвал его подкаблучником. Драко не любил вспоминать о последствиях этой ссоры. Грейнджер! Вот уж кто, наверное, не теряется, вот уж кто обдумал и выстроил разговор от начала и до конца. Злость была внезапной. Она считает, что им просто? Да это в ее случае с Уизелом брак – формальность, никакой тебе древней магии, никаких нерушимых контрактов. Захотела – ушла, ему же… Ну хорошо, он не будет просить Асторию бросить это подобие мужчины. Просить лучше прятаться? Она и не афиширует отношения – если бы не… случайность, он бы так и оставался в неведении… Черт! Сначала он хотел с презрением бросить, что никогда не прикоснется к ней после Уизела. Собственно, уже месяц не прикасался, и что? Она вряд ли заметила, секс у нее постоянный и, похоже, качественный. Его ультиматум разве что рассмешит. Драко осознал, что уже какое-то время сидит и сверлит Асторию взглядом. Осознал, что той неуютно, и почувствовал себя немного лучше. Прежде, чем он уплыл в свои думы, она задала вопрос. Что он от нее хочет? Да, похоже, ничего. Даже видеть не хочет. Поскольку это… Больно. Да, больно и обидно, как бы по-детски ни звучало. Малфой сделал то, что делал очень редко, – сказал ровно то, что думал: – Уже ничего. Совершенно ничего не хочу. И видеть тебя тоже. Астория изменилась в лице. Драко снова почувствовал мрачное удовлетворение. – Кто-то знает? – спросил равнодушно. – Подружки, сестра? Супруга покачала головой, Малфою стало спокойнее. Он уже почти принял решение. Спонтанное и, кажется, правильное. – Это хорошо, – отметил удовлетворенно, – хорошо… – повторил, собираясь мыслями. – Можешь жить с ним в своей развалюхе. Постараюсь тебя не слишком часто выдергивать. Ты знаешь, что я не любитель посещать все эти пафосные мероприятия. Обещаю выдергивать только на те приемы, где появление с супругом обязательно. С сестрой или отцом встречайся тут. На здоровье. Только предупреждай заранее. Не светись и... своего любовника предупреди, чтобы молчал. Я выделю содержание… – Мне не нужны твои подачки, Малфой! – Драко вскинул удивленные глаза на жену, никогда она не позволяла себе повышать голос. – Не изображай из себя пострадавшую сторону! – казалось, брови Драко просто физически не могут подняться еще выше. – Знаешь, ты так превозносишь свой выбор, но ни разу не поинтересовался, что я пережила, когда… когда... Что я переживала каждый день после. – Думаешь, я не переживал?! – О да, но только не о том, о чем я! Ты ушел в себя, да я в каждом твоем взгляде в свою сторону видела обвинение… – Неправда! – Правда, а твой отец… – Но я не позволил! – взревел Драко. – Ты? Не позволил? Да если бы он не умер… Малфою адски захотелось рассказать ей правду. Выложить как на духу то, что осталось навсегда между ним и Люциусом. Выплюнуть правду, глядя в глаза. Но нет. Не заслужила. Просто не заслужила. Затрещала защита на окне, к ним пытался пробиться чей-то патронус. Взмахом палочки Драко пропустил вестника. – Малфой, – проговорила серебристо-белая выдра голосом Грейнджер, – я бы хотела встретиться. Рон мне кое-что рассказал. Мне есть что тебе предложить. Ответь патронусом или совой, если заинтересован. Несмотря на эмоциональную истерзанность, Драко ощутил всплеск интереса в начале фразы, а ближе к концу его накрыла волна ярости. – Что мог сказать жене Уизли? – прошипел он, приблизившись почти вплотную к Астории. Лицо той исказилось от страха. – Что он знает? Астория усилием воли взяла себя в руки и с вызовом посмотрела в глаза мужу. – У меня нет секретов от Рона! – но, увидев, как покраснел супруг, как задергалась венка у него на виске, поспешно добавила: – Он не мог ничего никому рассказать, он дал мне клятву. Она надеялась только, что муж сам додумает, что клятва магическая. – Тогда о чем она? Астория облегченно выдохнула и пожала плечами: – Назначь встречу, спроси. Мысль, что Уизли в курсе тайн их семьи, была невыносимой, и Драко, сцепив зубы, загнал ее в дальний угол сознания. – Он нашел слова, он поддержал меня, а ты был далеким и чужим, – тихо сказала Астория. Ну, нет! – чувство вины ей не удастся разбудить. Драко отвернулся и сухо закончил разговор: – Я сказал все, что хотел. Он сидел не меняя позы, пока шаги Тори не стихли, затем глубоко вздохнул, резко встал и позволил себе несколько раз ударить кулаком ни в чем не повинную спинку кресла. Патронуса наколдовать сейчас не выйдет… Вот существуй какой-то антипатронус, для вызова которого нужны были бы депрессивные мысли, обиды, разочарования и всякое такое, уж этот бы получился! Роскошным получился бы. Малфой приманил письменные принадлежности, задумался, написал короткое предложение и свистнул Конфуция.