***
Питер изо всех сил пытается разглядеть хоть что-то в Скипе Уэсткотте, когда он следует за ним из приемного покоя к ожидающей его машине — седану, явно видевшему многое, но тщательно вымытому — но как только социальный работник сказала ему, что он не попадет в тюрьму, адреналин, удерживающий мальчика ранее в вертикальном положении, за считанные секунды смывается волной усталости. Его рука начинает пульсировать (врачи не дали ему никаких обезболивающих: Питер видел, как медсестра подчеркнула «высокий риск» где-то в его карте, когда она думала, что он не смотрит, и, скорее всего, они не сделали этого как раз из-за какого-то риска), и даже с мясным рулетом его желудок все еще урчит. Питер занимает место на переднем сиденье, наблюдая, как Скип бросает спортивную сумку в багажник, а затем концентрирует всю свою энергию на том, чтобы не позволить глазам закрыться. Кроме ощущения, что он должен оставаться бдительным, у Питера нет ничего. Но Скип легко может оказаться лишь подобием хорошего человека, что заботится о Паркере. Пусть социальный работник и назвала Скипа приемным отцом, но Питер знает. Родители, семьи, дом… все это осталось в прошлом. Теперь есть только места, где можно остановиться. И — когда это возможно — можно кому-то помочь. Скип садится в машину, заводит мотор и выезжает со стоянки. Сейчас уже поздняя ночь, но Питер осознает это только тогда, когда видит, как пусты улицы. Он понимает, что ведет себя грубо. Что он, вероятно, выглядит именно так, как ожидают от несовершеннолетнего преступника, которого только что выгнали из реабилитационного центра. Угрюмый и замкнутый мальчик. Он крепко сжимает правую руку, используя боль, чтобы оставаться бдительным. — Эм, — говорит он. — Мистер Уэсткотт? — Скип, — отвечает тот. — Окей, допустим. Эм, я не знаю, имеет ли это значение, но я не пытался, понимаете, ранить кого-нибудь. Просто на случай, если Вам интересно. Скип не отвечает. Не отвечает достаточно долго, чтобы внутренности Питера начали извиваться еще сильнее, и теперь уже не только от голода. Внезапно он действительно что-то чувствует, что-то говорящее — случится нечто плохое. Он помнит, как говорил Фелипе, что плохое происходит независимо от твоих действий, и впервые задается вопросом, куда Скип его везет. Это не может быть хуже, чем реабилитационный центр. Или может? Когда Скип наконец отвечает, Питер снова удивляется. — Я тебе верю. — Я… правда? Скип кивает. — Даже если?.. Я имею в виду, там был нож. Я не хочу лгать об этом, он был там. И он был моим. Он определенно был моим. Я просто не хочу, чтобы Вы думали, что я опасен или что-то в этом роде. И я не лгу, я просто… Теперь Скип мягко улыбается, отводя взгляд от дороги всего на секунду, чтобы взглянуть на Питера, приподняв бровь. — Питер, — говорит он, — разве я только что не сказал, что верю тебе? Питер закрывает рот, хмуря брови. Скип усмехается и снова обращает свое внимание на дорогу. — Ты голоден? — Я… Питер хочет сказать, что он голоден. Может быть, сейчас он действительно хочет это сказать, но как только об этом думает, его рот и голова словно наполняются клеем. Он не может нормально говорить. И из этой горькой липкости в его голове вдруг появляется голос. — Он проверяет тебя, — говорит он. Это звучит как шепот, но только он раздается повсюду. — Он ищет твои слабости. Не открывайся ему. Ничего не говори. Это не голос дяди Бена. Он не принадлежит Фелипе и хоть кому-то из знакомых Паркера. Питер видит упыря, сидящего у себя на плече, и ему сразу же хочется скинуть его. Вместо этого он закрывает рот, повинуясь, и лишь пожимает плечами Скипу. — Я не хочу создавать плохое впечатление, — говорит Скип, — но единственная вещь, открытая в это время ночи, Макдоналдс. У тебя есть какие-либо возражения против обработанного и в общем довольно сомнительного мяса? Последним фастфудом, который съел Питер, была та самая пицца, когда он сидел на обочине и рассказывал Неду об Арлингтонах, чувствуя такую жалость к себе, в которую он с трудом может поверить спустя всего каких-то три месяца. Прямо сейчас чизбургер звучит как сказка, в которую он верил, когда был ребенком, но теперь знает, что это ложь, как зубная фея или Санта-Клаус. И все же, вскоре одна такая сказка лежит у него на коленях. Она находится в промасленном бумажном пакете. Внутри так же расположился пакет картошки фри размером с голову Питера, а в подстаканнике рядом с ним — огромный стакан кока-колы, с которого капает конденсат. Краем глаза наблюдая за Скипом, Питер достает картошку фри и начинает ее есть. Она жирная, соленая и такая горячая, что почти обжигает рот Питера, и как только она касается его языка, из уголка глаза выкатывается огромная слеза. Паркер резко поворачивает голову и делает вид, что смотрит в окно. Он уверен, что Скип видит (просто потому что слезы не прекращаются, начавшись, но, по крайне мере, Питер плачет бесшумно), но ничего не говорит. Скип просто ведет машину.***
— Нам нужно вести себя тихо, — говорит Скип. — Сейчас у меня есть еще двое. Девочки-близнецы. Им по семь лет. У меня не было возможности сказать им, что ты придешь, но они все равно должны спать, так что… Питер кивает, и Скип отпирает дверь. Сытый — действительно, по-настоящему сытый, впервые за несколько месяцев — картошкой фри, газировкой и чизбургером, Питер начинает ощущать себя плавающим и далеким, и хотя он слышит то, что Скип говорит, его слова застревают в той части мозга, которая должна вылавливать из них смысл. Это все равно что быть во сне. Он просто принимает все, что ставится перед ним без вопросов. Сновидческое ощущение усиливается, когда он видит квартиру. Она огромна, по крайней мере в два раза больше той, в которой он жил с Беном, и в десять раз аккуратнее. Вход открывается в гостиную открытой планировки с кухней размером с весь верхний этаж реабилитационного центра. В гостиной на диване сидит девушка и смотрит что-то на огромном плоском телевизоре без звука. Она встает, когда Скип запирает за ними дверь, и улыбается Питеру. Она очень красива, но на несколько лет старше Паркера. Питер тут же краснеет, удивляясь сам себе в десятый раз с момента приезда скорой помощи: единственная девушка, с которой он был рядом все лето — это Карен, и он никогда не думал о Карен как о девушке, скорее как о старшей сестре. Он даже не знал, сможет ли он теперь думать о девушках. — Привет, Би, — говорит Скип. — Ты не могла бы задержаться на минутку? Я покажу Питеру его комнату. Девушка — должно быть, няня — кивает. — Добро пожаловать домой, Питер, — говорит она. Питер позволяет Скипу вести его по коридору, теперь уже уверенный, что все это сон, и готовящийся к тому, как ужасно будет, когда он проснется. Но он не просыпается. Вместо этого Скип ведет его в спальню, которая хоть и мала по сравнению с остальной квартирой, все же больше, чем любая другая, в которой Питер когда-либо спал. Она почти пустая, но там есть письменный стол с лампой в одном углу и огромная кровать под окном, аккуратно застеленная свежими простынями. Пока Питер удивляется этому прекрасному миражу, Скип ставит спортивную сумку на кровать, подходит к одной из двух других дверей в комнате и открывает ее, оказываясь в небольшой смежной ванной комнате. — Тут только основные туалетные принадлежности — зубная щетка, мыло. Но полотенце чистое, по крайней мере, если ты хочешь принять душ. Я обычно довольно мягкий, но я буду честен, Питер, ты выглядишь, как мертвец. Или отложим душ на утро? Питер молча кивает. Его пальцы немеют. — Хорошо. Еще что-нибудь нужно? Питер отрицательно качает головой. — Ладно. Ну, моя комната рядом с твоей, если что-то вдруг произойдет. Спокойной ночи, Питер. Он поворачивается, чтобы уйти. — Подожди! Скип разворачивается назад. Питер чувствует себя крошечным, стоя посреди этой огромной комнаты в этой огромной квартире, одетый в окровавленную одежду и свои кривые очки и пахнущий потом и жиром фаст-фуда. Он никогда не чувствовал себя более неуместным за всю свою жизнь. — Ты знаешь, кто я? — говорит. Скип хмурится. — Только то, что они дали мне с твоим досье. А что? — Просто… Просто я… Я Питер. Питер Паркер. Это не… Я не… Почему ты так добр ко мне? Скип улыбается, пока рот Питера снова его подводит. Его взгляд скользит по Питеру всего один раз, но в этом взгляде сверху вниз есть что-то, что вызывает у Питера чувство, будто Скип изучает нечто большее, чем просто внешний вид, и это чувство увеличивается десятикратно. — Поспи немного, печально известный Питер Паркер, — говорит он. — Мы можем поговорить и утром. Он кивает и выходит, закрыв за собой дверь. — Какого черта? — говорит печально известный Питер Паркер в темноту. — И в самом деле, какого черта, — отвечает упырь на его плече. В темноте Питер вздрагивает, но он слишком устал, чтобы понять почему.***
Питер просыпается, не помня, как лег в постель, и совершенно не понимая, что его разбудило. Он открывает глаза и обнаруживает, что на него смотрит другая пара глаз, круглых и синих, всего в нескольких сантиметрах от его собственных. — Ого! — вскрикивает Питер. Пара глаз исчезает из поля зрения, когда Питер пытается сесть и тянется за очками. К тому времени, как он повесил их себе на нос, он замечает, что уже наступил день, потому что через занавески просачивается яркий свет. На мгновение Паркеру показалось, что глаза ему почудились, потому что беглый осмотр комнаты показал, что она пуста, а дверь закрыта. Но когда он слышит хихиканье, доносящееся из-под кровати, все встает на свои места. Питер делает глубокий вдох, собирая мысли в кучу. Он не находится в реабилитационном центре. Но и в «Арлингтоне» его тоже нет. Сейчас он в квартире с кондиционером, лежит на большой кровати, и человек, который разбудил его — это не какой-то неуклюжий шестнадцатилетний мальчишка, собирающийся избить его за стукачество, а, скорее, одна из семилетних девочек, о которых Скип говорил прошлой ночью. Питер делает еще один глубокий вдох. — О, нет, — говорит он. — Я думаю, что под моей кроватью может быть монстр! Внезапно слышится новая волна смеха, исчезающая столь же стремительно. — И что мне теперь делать? — продолжает Питер, притворяясь испуганным. — Мне нужно как-то выбраться из постели, но я не могу поставить ноги на пол. Их же могут съесть! Питер слышит, как под матрасом скрежещут крошечные зубки. — Хорошо, Паркер, — серьезно заявляет он. — Возьми себя в руки. Ты даже не знаешь, с каким монстром имеешь дело, и ты не хочешь быть тем парнем, который думает о всех мифических чудищах одинаково. Может быть, ему нет до меня дела. Или он вегетарианец. — Нет! — говорит приглушенный голос из-под кровати. — Нет, — поправляет себя Питер, делая вид, что не слышит, — наверное, не вегетарианец. Но, возможно, действительно хороший парень. Или девушка. Думаю, единственный способ узнать это — посмотреть! На этих словах он наклоняется и заглядывает под кровать. Раздается пронзительный крик, и затем маленькая девочка с белокурыми косичками выбегает из убежища монстра. На ней пижама с Железным Человеком и сверкающая фиолетовая пачка, и она кричит, когда Питер спрыгивает с кровати, загоняя ее в угол. — Я так и знал! — выкрикивает он, опускаясь на нее с шевелящимися пальцами. — Это чудовище щекотки! На какую-то долю секунды они оба погружаются в детскую, беззаботную радость, оба смеются. — Лили! Веселье улетучивается. Питер выпрямляется и оборачивается, чтобы увидеть Скипа, стоящего в дверях спальни с широко раскрытыми глазами, уставившись на сцену перед ним — сцену, которая включает в себя покрасневшего Питера, мысленно ругающего себя за то, что подумал, даже на секунду, что раз окружение изменилось, опасность исчезла. Неужели последние пять месяцев ничему его не научили? — Извини, — говорит мальчик, пятясь к кровати. — Извини, я не… Но Скип не смотрит на Питера. Он смотрит на маленькую девочку, Лили. И когда Питер поворачивается к ней, она не выглядит испуганной. Она вскакивает на ноги, тяжело дыша, и бежит к Скипу. — Папа! Новый мальчик — это монстр щекотки! И он вегетарианец! Питер берет себя в руки, когда Скип смотрит на него. И тут, как ни странно, выражение лица Скипа смягчается. — Я точно знаю, что он не вегетарианец, — говорит мужчина Лили, — и мне кажется, что ты чудовище в этом сценарии. Разве я не говорил тебе дать ему поспать? — Извини, — отвечает Лили, явно нисколько не сожалея, — но, папа… — Никаких «но». Иди разбуди свою сестру и оденься, сегодня в школу вас отвезет Би. — А монстр щекотки идет? — Нет. Щекочущее чудовище и я собираемся поговорить. — Ладно, ладно, ладно… Лили продолжает напевать «ладно», выходя в коридор, пока ее голос совсем не исчезает в другой комнате. Питер переминается с ноги на ногу, пока Скип пристально смотрит на него. Невозмутимое лицо мужчины дает Питеру понять, что он сделал что-то не так, и он понимает, чувствуя отвращение к самому себе, что, по крайней мере, в реабилитационном центре он знал, чего ожидать, когда попадет в неприятности. Момент беспокойства и ожиданий, что Скип скажет и как разозлится, режет сильнее ножа. Ждать реакции гораздо страшнее, чем видеть ее прямо сейчас. — Ты хорошо ладишь с детьми, — говорит Скип. Плечи Питера непроизвольно вздергиваются вверх, его тело встает в оборонительную позицию прежде, чем смысл слов доходит до мозга. Когда это происходит, у Паркера отвисает челюсть. — Я… что? — Ты хорошо ладишь с детьми, — повторяет Скип. — Мой последний приемный ребенок не знал, как вести себя с девочками. Можно было подумать, что они — парочка гадюк, ведь он почти не подходил к ним. Но ты — у тебя отлично получается. — Я… да, наверное. Я имею в виду, что люблю детей. Иногда в реабилитационном центре появлялись дети помладше. Скип снова оглядывает Питера с ног до головы. И снова Питер чувствует эту необъяснимую дрожь, но на этот раз она теряется под неожиданной волной гордости. Питер обычно расцветал от похвалы взрослых — это было одной из причин, почему его так часто травили в школе. Но прошло так много времени с тех пор, как он испытывал что-то подобное, что теперь это похоже на открытие ископаемого его старой жизни: знакомого и чужого одновременно. — Пошли, — говорит Скип. Он ведет Питера на кухню, где его встречает еще одна знакомая и в тоже время совершенно незнакомая картина: завтрак на кухонном столе. Здесь есть омлет и вафли, бекон и свежие фрукты, графин апельсинового сока и кувшин кофе. Питер не сразу понимает, что там происходит, пока Скип не предлагает ему сесть и не ставит перед ним тарелку, доверху наполненную всякой всячиной. Питер сверлит ее взглядом. — Ешь, — легко говорит Скип. И Питер невероятно благодарен за это наставление, потому что по какой-то неведомой причине его первым побуждением было не есть. Всего на секунду, увидев груду вафель, с которых капает сироп, вареные яйца, огромную красную клубнику, противный голос в его голове закричал, чтобы он взял все это и убежал. Питер прерывисто вздыхает, берет нож и вилку и улыбается, в то время как Скип садится рядом с ним и наливает две чашки кофе. — Опять же, не хочу создавать плохое впечатление, — говорит мужчина, ставя одну из чашек перед Питером, — но ты выглядишь так, будто бы уже вполне можешь его пить. Ты когда-нибудь пробовал кофе? Питер никогда в жизни не пробовал кофе, но он кивает, и тогда Скип выглядит довольным, забирая вторую кружку, точно так же, как он выглядел, когда похвалил Питера за то, что он хорошо поладил с Лили. Спустя всего глоток Питер обнаруживает, что кофе — отвратительный напиток. Но он очень старается превратить свою гримасу в улыбку, еще раз отпивая, потому что Скип все еще наблюдает за ним. — Я бы хотел немного рассказать тебе о себе, — говорит мужчина. — Ладно. Питер кладет вилку на стол. (Прибереги немного на потом, Паркер. Ты не знаешь, когда снова сможешь поесть). — Нет, продолжай есть. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя здесь как дома, Питер, понимаешь? Питер снова берет вилку, стараясь скрыть легкую дрожь в руках. Почему он вдруг начал дрожать? Скип этого не замечает. — Первое, что тебе следует знать, — начинает Скип, — это то, что я уже почти десять лет являюсь приемным родителем. Ты, наверное, уже заметил, что я непростой отец, не так ли? Одинокие мужчины обычно не являются первым выбором социальных работников. Но то, что я делаю, очень специализировано. Я работаю только с детьми, у которых действительно тяжелое прошлое, дети, которые были в большой беде или у которых есть серьезные проблемы. И всякий раз, когда у меня появляется новый ребенок — или молодой человек, как ты, — я люблю объяснять им, почему я занимаюсь этим… Когда я был моложе, Питер, у меня были совсем другие приоритеты. Я был женат, у меня было двое детей — сын и дочка — но настоящим моим пристрастием была работа. Я занимался финансами, и это было очень востребовано и высокооплачиваемо, а я был довольно хорош в этом. Моя главная цель — единственное, что было важно для меня — это зарабатывать много денег, потому что именно это заставляло меня чувствовать себя по-настоящему значимым. Наверное, в этом нет ничего необычного, но моя семья очень сильно пострадала из-за этого. Моя навязчивая идея в конце концов заставила мою жену уйти от меня, но даже этого оказалось недостаточно, что бы я понял, насколько неправильно видел мир. Я отмахнулся от нее, как от неблагодарной и продолжал, как всегда, не замечая боли, которую причинял другим… Но я действительно понял, что ошибался во взглядах. Понял, когда мой сын покончил с собой. На этот раз Питер от неожиданности роняет вилку. Скип говорит прямо, но в его глазах появляется какая-то отчужденность, которую Питер видел только один раз в своей жизни: на лице дяди Бена, в ту ночь, когда умерли его родители. — Это было очень давно, — продолжает Скип, переманив взгляд Питера, — но есть вещи, о которых нельзя просто забыть. И мне кажется чудовищным, что, если бы я был внимательнее, я бы смог это предотвратить, — он вздыхает. — Мой сын… у него было много проблем. Когда он был примерно в твоем возрасте, у него начались неприятности в школе. Он дрался, прогуливал занятия. В конце концов его выгнали, и примерно в это время он начал пить, принимать наркотики, гулять не в тех компаниях. У него были неприятности с законом чаще, чем я мог уследить, но я был так поглощен работой, что просто смахнул все это на глупый подростковый бунт. И, знаешь, я был зол на него. Думал, что он делает это назло мне, и злился, что его поведение отнимает у меня время для работы… Когда он умер… это было похоже на пробуждение от кошмара. Я понял, насколько был глуп и что все, что делал мой сын, было результатом ужасной, невыразимой боли, и если бы я хоть раз открыл себя тому, что он пытался донести до меня… Скип сухо сглатывает. В его глазах стоят слезы, но он смахивает их и смотрит прямо на Питера. — В день похорон я уволился с работы. У меня уже давно было денег более чем достаточно, чтобы уйти на пенсию, но я знал, что не могу проводить свои дни, сидя на каком-то пляже и позволяя всему моему заработку пойти впустую. И я захотел что-то изменить. Захотел убедиться, что, то, что случилось с моим сыном, никогда не случится с другими детьми. В конце концов я понял, что мир делится не на хороших и плохих людей, победителей и проигравших, а на людей, которым дали шанс, и людей, которым его не дали. Мой сын не получил своего шанса. Но я поклялся, что сделаю все возможное, чтобы другие мальчики, такие как он, получили свое, когда я смогу помочь. На сегодняшний день я воспитал шестерых молодых людей, все из которых были на грани тюрьмы или еще хуже, когда я взял их к себе. Я провожал каждого из них в колледж, и надеюсь, что когда-нибудь смогу сказать тоже самое и о тебе. Скип протягивает руку через стол и берет Питера за руку. Прошло уже много лет с тех пор, как взрослые хвалили его, но еще больше времени прошло с тех пор, как кто-то дотрагивался до него таким образом, а не бил, не пихал и не убирал с дороги. Даже Карен не разрешалось прикасаться к мальчикам, разве что сдерживать их, но только в экстренных случаях. Когда большая ладонь Скипа накрывает ладошку Питера, он тут же вспоминает о дяде Бене, о том, как небрежно тот обнимал Питера, взъерошивал ему волосы или прижимал к себе, когда они смотрели телевизор, и ему приходится смахивать собственные слезы. Как ни странно, ему опять приходится подавлять легкую дрожь. Может быть, он уже так давно не чувствовал чего-то подобного, что сейчас совершенно не знает, как ему реагировать — хочет ли он, чтобы мужчина держал так руку вечно или побыстрее отпустил. Прежде чем Паркер успеет решить, Скип продолжает: — Я читал твое досье, Питер. Ты принял несколько неверных решений, и я хочу предупредить тебя сейчас, что не принимаю такое поведение в моем доме. Я буду работать с тобой, буду выслушивать тебя, но для меня главнее всего — безопасность, и сейчас это особенно важно, потому что у меня теперь есть девочки. Если я пойму, что их счастью или благополучию мешает твое присутствие здесь, тогда мы будем вынуждены попрощаться, понимаешь? Питер кивает. — Но только то, что ты сделал плохой выбор, не делает тебя плохим человеком. Я верю в это всем своим сердцем. И если ты готов работать со мной, я думаю, что ты и я можем сделать твою жизнь гораздо лучше, согласен? Питер чувствует покалывание. Сюрреалистичное ощущение прошлой ночи возвращается, но под ним есть крошечный огонек — пламя, которое, как Питер думал, он потерял, когда грабитель вытащил пистолет, такое маленькое и такое чужое, что мальчику требуется секунда, чтобы понять — надежда. — Ладно, — отвечает он. Скип улыбается и отпускает руку Питера. Он лезет в карман, достает Старкфон и протягивает его мальчику. — Это большая привилегия, — говорит он. — И если я пойму, что ты злоупотребляешь им, мне придется его забрать. Но ты показал себя ответственным, а я хочу, чтобы у тебя была возможность общаться со мной, хорошо? — Мистер Уэсткотт… Скип… я действительно не знаю, что… то есть да, конечно. Спасибо! Сэр. Не важно. Спасибо! Скип смеется и встает из-за стола. — Значит, договорились. А теперь, почему бы тебе не принять душ? И я должен устроить тебя в школу, но, думаю, это может подождать до завтра… А сейчас мне нужно убедиться, что девочки не залезли в какую-нибудь слизь или что-то в этом духе. Это звучит очень странно, знаю, но ты будешь удивлен, на что способны семилетние дети, — он хлопает Питера по плечу. — Добро пожаловать домой, сынок, — говорит он. — Я действительно рад, что ты здесь. А после Скип исчезает в коридоре. Ошеломленный, Питер быстро доедает вафлю, а затем, спотыкаясь, возвращается в спальню — свою спальню — пытаясь разобраться в том, что сейчас произошло. Двадцать четыре часа назад он сидел за крошечным кухонным столом в доме, полном людей, которые презирали его, мокрый от пота и дрожащий от голода, наблюдая, как Фелипе крадет нож из кухонной раковины. Теперь он настолько сыт, что ему тяжело идти в комнату, которую он ни с кем не делит, сжимая в руках собственный мобильный телефон. (Ты теряешь бдительность, Паркер. И почему ты так дрожал тогда? Почему рука Скипа на твоей руке напрягала тебя?) (Дерьмо просто случается, Педро. Ты должен сам о себе позаботиться.) (А что, если мне больше не нужно?) Последняя мысль пугает его больше всего. Поэтому Питер отгоняет голоса прочь. Он входит в свою комнату, закрывает дверь и включает телефон неуклюжей, распухшей рукой. Почта на нем уже установлена. Питер открывает ее. «Нед, — медленно вводит он, — ты ни за что не поверишь, где я».