Третий вариант

Он спит? Или он просто проваливается в то странное состояние, где смешиваются сновидения и реальность? Это может быть и то, и другое: в ту ночь не было никакой разницы между кошмарами и явью. Все, что он знает наверняка, это то, что время проходит. Может быть, он спит, а может быть, только лежит с закрытыми глазами, но в следующий раз, когда он открывает их, солнце встает, а его легкие пусты. Питер садится. Он не хочет, не хочет больше двигаться. Ему хочется просто провалиться сквозь землю и исчезнуть, потому что он понятия не имеет, как ему двигаться дальше после того, что случилось прошлой ночью… Плохие вещи… …но он не может, потому что как только приходит в сознание, его поражает самый сильный приступом астмы, который у него был с самого детства. Это хуже, чем приступы хрипов, которые он испытывал у Бена, и даже хуже, чем приступ, который он пережил у Арлингтонов. Он может только втягивать крошечные порции воздуха, едва ли наполняя рот кислородом хотя бы на четверть. Итак, Питер садится. Он нащупывает на прикроватной тумбочке свой ингалятор. Но его там нет. Есть только одно другое место, где он может быть, только одно, где он держит его, но как только Питер понимает это, вместо того, чтобы встать с постели, Паркер сгибается пополам, закрывает глаза и пытается силой воли впихнуть воздух в свои легкие. Его ингалятор лежит в рюкзаке. Его рюкзак стоит в прихожей — рядом с гостиной — где он бросил его прошлой ночью, когда пошел помочь уложить девочек спать. Если он хочет забрать его, ему придется пройти через кухню, где он может слышать звенящие звуки голосов девочек вперемешку с более низким голосом Скипа. Он не может туда пойти. Попытки вздохнуть не работают. Питер встает. Он колотит себя в грудь, пытаясь прокашляться. Подходит к окну и открывает его — высовывает голову, даже смотрит вниз на длинную пожарную лестницу. Это все еще не работает. Воздух не будет поступать. Чувствуя головокружение и покалывание на кончиках пальцев, Питер, спотыкаясь, выходит из своей комнаты. С тех пор как он переехал жить к Скипу, каждое утро видит одну и туже сцену: девочки сидят за столом на груде подушек, чтобы дотянуться до своих тарелок; Скип стоит над плитой, все еще в пижамных штанах, и переворачивает омлет на сковороде. Только на этот раз Питер видит, как плечи Скипа напрягаются, когда Паркер входит в комнату. Мужчина не оборачивается. Лили же, напротив, оживляется. — Доброе утро, соня, — говорит она. — Ты опоздал, мы уже столько съели. Питер не может ответить. Он останавливается на том месте, где кухонная плита переходит в барную стойку. Его зрение затуманивается, начиная с краев, дыхание становится таким слабым, что оно почти не чувствуется. Он стоит там, покачиваясь и хватаясь за грудь, пока лицо Лили бледнеет. — Папочка? — неуверенно говорит она. Потом громче, увереннее, — папа! Наконец Скип оборачивается. На секунду Питер клянется, что видит в мужчине намек на отвращение, но потом он замечает лицо Питера — синие губы, серые щеки — и точно так же, как у Лили, его собственное лицо меняется в миг. Скип делает шаг вперед, и Питер отшатывается назад. Скип замирает. На его лице выражение раскаяния. Он не подходит ближе. — Где твой ингалятор? Со следующим вдохом Питер свистит. Он указывает в сторону входа. Скип бросается туда, и как только он выходит из кухни, Питер больше не может сдерживаться. Он возвращается к столу и падает на один из стульев, сложенных пополам, пытаясь оставаться спокойным, потому что знает, что паника только ухудшит ситуацию. И на тебя навалится какая-то тяжесть, она тебя держит, и рука у тебя на губах, и дыхание на шее, и ты мог бы это предвидеть, потому что плохие вещи просто случаются, и ты должен был знать, что обязан сам о себе заботится, Питер. И только на секунду Питер задумывается, что было бы не так плохо, если бы он не смог сделать еще один вдох. Если бы он просто… остановился. На спине лежит чья-то рука. Питер вздрагивает, но это не Скип… Это Лили. Она встала со стула и стоит рядом с ним, глаза блестят от слез, а крошечная ладошка на его плече. Слева немного дальше от него Эмма стоит, она не прикасается, но выглядя такой же испуганной, как и ее сестра. Питер берет Лили за руку. Каким-то образом улыбается Эмме. А потом Скип возвращается. Он прогоняет девочек прочь. Вместо руки Лили он протягивает Питеру ингалятор. Его горло слишком сжато, чтобы пропустить первую затяжку альбутерола, поэтому Питеру приходится держать его во рту, позволяя лекарству медленно проникать в легкие, расслабляя грудь, пока мальчик не сможет сделать еще одну затяжку, на этот раз полноценную. С первым же настоящим вдохом воздуха у Питера начинают гореть глаза. Паркер с трудом сдерживает слезы — он определенно не собирается сделать это перед Скипом и уж точно не перед девочками — но мужчина, кажется, все равно это видит, даже когда Питер поворачивает голову, чтобы избежать его взгляда. — Девочки, — тихо говорит Скип. — Идите в свою комнату. — С ним все в порядке? — спрашивает Эмма. — С ним все будет хорошо. Иди в свою комнату, я позову вас, когда мы закончим. Сердце Питера начинает бешено колотиться. Он хочет встать на ноги, побежать к входной двери или, может быть, к пожарной лестнице, которую он видел, но его ноги будто набили ватой — кислород все еще пробивается в кровь. Его поражает неожиданное безумное желание умолять девочек остаться, но он тут же подавляет его. Они же просто дети. Они не могут защитить его. Они не должны это делать. Поэтому вместо этого Питер садится так высоко, как только может, все еще слегка хрипя, и смотрит, как девочки возвращаются в свою комнату, бросая на него короткие взгляды через плечо. А потом они со Скипом остаются одни. Питер хочет, чтобы его здесь не было. Он готов быть где угодно, но не здесь. Подвал Арлингтонов или нижняя койка реабилитационного центра — все что угодно. Но он здесь, так что Паркер, хотя он все еще задыхается, заставляет себя закрыть рот, сжать челюсть и посмотреть Скипу в глаза. Секунду мужчина просто стоит над ним, глядя вниз с полной непроницаемостью. Внезапно лицо Скипа морщится. Мальчик следит за этим движением всем своим телом, когда мужчина падает в кресло напротив Питера и, свернувшись калачиком, закрывает лицо руками, пока его плечи слегка вздымаются. Питер ошеломлен. Он не сразу понимает, что Скип плачет. — О Боже, — всхлипывает Скип, — о Боже, Питер, мне так жаль. Питер замирает. Из множества сценариев, которые только успели пронестись в голове, когда Скип отпустил девушек и упал в кресло, этот совершенно не приходил на ум. В пальцах тут же вновь начинает покалывать, но на этот раз это не имеет никакого отношения к недостатку кислорода. Когда Питер ничего не говорит, Скип поднимает голову. Его глаза опухли, щеки блестят. Эти слезы настоящие. — Я болен, Питер, — говорит мужчина. — У меня болезнь. Я всегда это знал, но никогда… Боже, я всегда боролся с этим. Все, что я сделал за последние десять лет… все, что я сделал за всю свою жизнь, было сделано для того, чтобы я никому не причинил вреда из-за этой болезни, а теперь… то, что я сделал с тобой прошлой ночью. Я никогда себе этого не прощу, Питер. Я никогда… О Боже. Он снова прячет лицо, сотрясаясь от очередного всхлипа. Питер ощущает дрожь в теле. Он чувствует себя оцепеневшим и отстраненным, но не может сказать, происходит ли это из-за кислорода, возвращающегося к его мозгу, или из-за того, что происходит перед ним. Во рту пересохло, но Паркер все равно открывает его. — Зачем… зачем ты это сделал? Шмыгая носом, Скип поднимает глаза и качает головой. — Я не знаю, — шепчет он. — А я и не хотел. Я не хотел этого делать. Я всегда держал все под контролем, Питер, ты должен мне поверить, я всегда… но с тобой я просто… какой-то монстр взял верх и… это было так, как будто я не управлял своим телом. Как будто я ничего не мог с собой поделать. Ты другой. Ты лучше. Питер сглатывает, и это похоже на глотание песка. — Тогда я… мне нужно уйти. Просто отправь меня обратно, просто… Питер обрывает себя на полуслове. При мысли о том, чтобы вернуться к своему социальному работнику и попросить новый дом, фантомный жар вспыхивает где-то на задней части шеи. Его желудок кажется слишком маленьким, сморщенным и пустым. Больше он никому не нужен. Вот почему он оказался в реабилитационном центре. Скип, похоже, думает также. Он качает головой. — Питер, — хрипло говорит он, — Питер, пожалуйста. Ты не должен ничего говорить. А как же Нед? А как же твоя школа? Тряска усиливается. — Я не думаю… — А как насчет девочек, Питер? Питер закрывает рот. — Ты же знаешь, как это бывает, — продолжает Скип. — Ты же видел, как ужасна может быть система опеки. Я единственный, кто когда-либо был в состоянии помочь им, и если они будут брошены в какую-то… гребаную семью, которым плевать, которые слишком озабочены собой… И ты знаешь, что может случиться. Вспомни, куда они тебя послали. Перед глазами мелькает свернутый журнал. В какой-то момент Питер видит, как кто-то собирается ударить им Лили. Или Эмму. Эта мысль настолько отвратительна, что живот сводит судорогой. — Мир — это такое жестокое место, — говорит Скип. — Такое жестокое место. Никому не нужна кучка сломанных детей. Система будет жевать вас всех и выплевывать обратно, и ей все равно, я видел это, но я не такой. Я знаю, Питер, клянусь. Во второй раз за последние десять минут Скип делает нечто совершенно неожиданное. Он вылезает из кресла и становится на колени перед Питером. Питер хочет сбежать. Он хочет, по крайней мере, отодвинуться назад, чтобы оказаться как можно дальше. Но Скип берет его за руку и крепко держит. Эта дрожь… — Пожалуйста, прости меня. Пожалуйста, прости меня, Питер. Пожалуйста, не разрушай все, что мы построили здесь из-за одной ошибки. Подумай о своем будущем. Подумай о девочках. Пожалуйста. Питер не знает, что делать. Он никогда не видел, чтобы взрослый вел себя так, никогда не видел, чтобы взрослый человек рыдал и умолял на коленях. Эти слезы не похожи на слезы горя, которые иногда были у Бена. Они пугают, но совершенно по-другому. — Ты… сделаешь это снова? Скип отчаянно трясет головой. — Никогда, — говорит он. — Никогда, Питер. Даю тебе свое слово. Тебе позволено защищать себя, Питер. Это всего лишь шепот. Питер даже не слышит его. И шепот лжет. Здесь нет никакого выбора. Нет никаких вариантов. Есть только один путь, потому что если Питер несет ответственность за то, что произойдет с девочками, он всегда выберет их безопасность. И действительно ли все было так плохо? По сравнению с кипячением на нескончаемой жаре, лежанием в темноте рядом с гремящей стиральной машиной, с рыданиями Фелипе и постоянным голодом, было ли это действительно так плохо? Все, что случилось — это то, что Скип лег на него сверху и…  Двигался. … на самом деле, по сравнению со всем остальным — по сравнению с тем, что может случиться с девочками — это настолько плохо? Не все всегда бывает черно-белым. Питер и раньше прыгал перед пулей. Это было лучшее, что он когда-либо делал. Единственное, что когда-либо действительно имело значение. И он может сделать это снова. — Хорошо, — шепчет он. — Ладно, я тебя прощаю. Скип делает тяжелый, дрожащий вздох облегчения. Он прижимается лбом к тыльной стороне ладони Питера. — Спасибо, — бормочет он, — спасибо, спасибо. Это больше никогда не повторится, клянусь… Я клянусь. Питер надеется, что Скип говорит правду. Он надеется настолько сильно, что у него покалывает в груди, хотя теперь воздух проходит свободно, хотя он чувствует, как работают его легкие. Но он честен с самим собой, и знает, что эти обещания — ложь.

***

Теперь он все знает. Он знает, что Фелипе был прав, и что плохие вещи просто случаются, и что хорошие вещи — это миражи, созданные, чтобы поддерживать ложную надежду, чтобы заставить отказаться от самозащиты, чтобы довериться, надеясь на обещания и привилегии, данные за рот на замке. Поэтому, когда через несколько недель после того, как Скип стоял на коленях и молил о прощении, мальчик услышал открывающуюся посреди ночи дверь, он нисколько не удивился. Он растерян, когда Скип дает ему пощечину за попытку сопротивляться. Ему больно, когда Скип называет его ужасными вещами, эхом раздающимися в голове на протяжении нескольких дней спустя. И неважно, сколько Скип извиняется, как часто говорит, что это больше никогда не повторится. Он истощен, потому что даже в те ночи, когда дверь не открывается, Питер больше не может спать — ожидание почти настолько же ужасно, как и то, чего он ждет. Он смирился, потому что все становится только хуже, когда он дает отпор. Питер чувствует множество эмоций, но точно не удивление.

***

Несмотря на обещания Скипа остановиться, это начинает происходить все чаще. Несмотря на обещание Питера никому не говорить, он начинает пугаться.

***

Эскалация. Вот как это называется в книгах. После школы Питер идет в Нью-Йоркскую публичную библиотеку, расположенную рядом с его квартирой, слишком напуганный, чтобы искать что-то через свой телефон, что бы искать что-то через школьный компьютер. При сопротивлении агрессор будет склонен увеличивать проявление силы и доминирования, либо для установления полного и неоспоримого контроля, либо потому, что чувствует, как его самоконтроль ослабевает. В следующий раз, когда Скип появляется, Питер забывает не сопротивляться. Это начинается так же, как и раньше. Прыжок сверху. Дыхание Скипа на его лице, на его губах. Питер замирает, как всегда, закрывает глаза и ждет, когда все закончится. Но когда руки Скипа нащупывают края его пижамы, Питер впадает в панику. Он отталкивает мужские руки прочь и кричит: — Сто…  Руки Скипа оказываются на горле. Синяки на его шее настолько видны, что мужчина держит мальчика дома три дня, и только когда Паркеру покупается несколько рубашек с высоким воротником, ему вновь разрешается посещать школу. К тому времени голос Питера уже не звучит так хрипло. Хромоту скрыть труднее. Питер говорит всем, что потянул лодыжку, когда бежал к автобусу. Никто в этом не сомневается. Он запомнит, что нельзя сопротивляться. Это делает все менее болезненными. Но это не делает все легче. Когда девочки дома, Скип спокойно разговаривает с Питером. Если Нед остается в гостях, он шутит и дразнится, делает им булочки или пиццу, играет роль классного папы так хорошо, что иногда Питер задается вопросом, что из всего того, что с ним происходит — реально. Этот улыбающийся, одетый в кофту цвета хаки, готовящий ужин Скип — настоящий Скип? Или настоящий тот, который шатается по ночам в постель Питера, пахнет виски и потом и бормочет всякую чепуху, прижимая Питера к кровати, уткнувшись лицом в подушки? А какой Питер реальный, если уж на то пошло? Тот, который ходит в школу, на репетиции оркестра, на декатлон и постоянно улыбается, когда Нед или учителя спрашивают, как он там? Кто играет с девочками, моет посуду, делает уроки и притворяется, будто ничего плохого с ним никогда не случалось, притворяется так усиленно, что иногда даже сам в это верит? Ты ведешь себя так, будто со мной случилось что-то ужасное. Или он беззащитный Питер? Питер, который лежит без сна каждую ночь, пока его тело не начинает болеть от усталости, прислушиваясь к скрипу двери, шарканью босых ног по ковру, и когда он слышит их, задерживает дыхание, замирает, совершенно не двигаясь, как будто он может заставить себя исчезнуть, отказываясь от движений? Все больше и больше он чувствует, что настоящий Питер — второй Питер. Он думает, что больше не может просто молчать. Он думает о девочках, и понимает, что может. Ответственность — это не выбор. Скип больше не извиняется. Он не плачет. Когда рядом никого нет, Скип смотрит на Питера с таким презрением, что мальчику кажется, будто мужчина видит все насквозь, как будто он видит, как Питер ненавидит себя и ненавидит его так же сильно. Как будто Питер ему противен. Это, по крайней мере, Питер понимает.

***

Наступает зима, холодная и колючая, как осколки стекла. В декабре из-за метели школа закрывается на три дня. Через неделю после этого — зимние каникулы. К этому моменту все вокруг настолько промерзло, что мама Неда заявила, что ее сыну слишком опасно покидать свою квартиру, даже чтобы навестить Питера, и тогда Скип решает объявить это «домашним отпуском». Он покупает девочкам множество разнообразных развлечений и просит Питера помочь ему украсить квартиру к Рождеству, а затем держит их всех дома почти десять дней подряд. Когда Питер возвращается в школу после Нового года, он так устал, что едва может видеть. На третьем уроке учитель английского просит прочитать Паркера с доски, и он не может это сделать: буквы видятся ему бессмысленной путаницей. У Питера нет выбора: он не отвечает, обещая себе, что это будет единственный раз, когда подобное произойдет, обещая вернуться в нужное русло, обещая держать себя в руках. Клятва длится около трех часов, прежде чем Паркер засыпает на задней парте во время алгебры, проснувшись от локтя в ребре и недовольного взгляда учителя. — Мы больше не проводим ночные марафоны по онлайн-играм, — шепчет Нед, когда учитель снова поворачивается к проектору. — Даже я не смогу что-то сделать, если тебя выгонят из-за твоего пристрастия к Зельде. Питер смеется, чтобы скрыть боль где-то в уголках глаз, а потом отворачивается, чтобы выудить из сумки карандаш и быстро вытереть их. Он берет себя в руки. Он может это сделать.

***

— Так что я думаю, что, после экскурсии, мы можем пойти к тебе и поработать над гидросистемой. Думаю, что если мы сможем увеличить давление, то все будет идти более плавно, но… — Что? Питер ковыряет свой хот-дог последние пятнадцать минут, уставившись через плечо Неда на сплошную серость за широкими окнами кафетерия. Февраль обещает быть менее снежным, чем предыдущие месяцы, но не менее холодным. В последнее время они долго бывали в закрытых помещениях. Долгие семейные вечера. Он не слышал ни слова из того, что сказал Нед. Когда Питер заставляет себя оторвать взгляд от окон и посмотреть на Неда, тот закатывает глаза. — Проект по робототехнике, — напоминает он. — Мы должны начать шевелиться, Питер, конкурс через три недели. И, честно говоря, чувак, я думаю, что мы могли бы уже все сделать, если бы ты был с головой в игре. Что с тобой случилось? Даже Лиз начинает замечать, что что-то не так, она сказала, что твои результаты были «проходными» на прошлой неделе, что для тебя похоже на… я даже не знаю. Питер не отвечает, так что Нед машет рукой перед его лицом. Проснувшись, Паркер сдерживает себя и не подрыгивает — слишком близко, слишком близко — а только немного вздрагивает. — Что? То есть, прости, я просто… что? Теперь Нед хмурится, все еще выглядя раздраженным, но уже с оттенком беспокойства. Он бросает взгляд на расковырянный хот-дог. — Воу, я шучу, чувак, но ты действительно в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь? Он наклоняется через стол, как будто собирается потрогать лоб Питера, и на этот раз Питер действительно отскакивает в сторону. — Я в порядке, — огрызается он, сглотнув. — Что… что ты говорил о роботе? — Окей, — Нед снова опускается на свое место. — Эм, я говорил, что мы можем поехать к тебе домой после экскурсии в Оскорп и… — Нет. Это слово сорвалось с губ Питера так резко, что он даже не почувствовал, как оно слетело с языка, и не понял, что произнес его, пока не увидел выражение лица Неда, словно Питер только что дал ему пощечину. — Ладно… я просто… Внезапно, без всякого предупреждения, Питер начинает кричать. — Ты просто что, Нед? Может быть, это никогда не приходило тебе в голову, но мне не всегда нравится иметь миллион людей в моей квартире, ты так не думаешь? И все же каждый раз, когда нам дают проект, мы оказываемся у меня дома, и мне приходится говорить Скипу, что ты придешь, и убирать после этого, и притворяться, что у меня нет кучи других дел только потому, что твоя мама отстой! Может быть, ты будешь удивлен, но это не моя вина, и это не моя проблема! Питер не помнит, как встал, но каким-то образом он оказывается на ногах, его поднос переворачивается вверх дном, а кусочки хот-дога разлетаются по столу. Нед, все еще оставаясь на своем месте, смотрит на Питера так, как будто никогда его раньше не видел. Половина обеденного зала смотрит на них. — О нет, Лидс, твой парень, кажется, больше не хочет играть в семью! — кричит Флэш. Насмешка вытаскивает Питера из этого состояния. Он вздрагивает, видит учительницу, пробирающуюся сквозь взбудораженную толпу, хватает свою сумку со скамейки, плечом протискиваясь мимо угрюмой девушки с декатлона, и вскоре покидает кафетерий. Он проводит седьмой урок в туалете, сидя в углу свободной кабинки и уставившись на свой телефон, надеясь, что Нед напишет сообщение, чтобы спросить, где он. Если Нед напишет смс, Питер может извиниться. Экран не загорается.

***

Питер не может идти в клуб робототехники. Он не может смотреть в лицо Неду или слышать шепот людей, которые стали свидетелями его криков, или притворяться, что заботится о гидросистеме или… все это вместе. Он планирует выскользнуть из туалета, когда прозвенит звонок, затеряться в толпе учеников, направляющихся на восьмой урок, и перелезть через забор у футбольного поля, где никогда никого нет. А потом он сможет пойти в парк или побродить по окрестностям — все, что угодно, лишь бы как можно дольше не возвращаться домой. Но его план рушится, когда, выйдя из туалета, он натыкается на недовольного директора. Мужчина грозит ему пальцем и молча направляется к своему кабинету. Питер даже не может найти в себе сил, чтобы ответить. Он просто идет следом.

***

— Я дал Вам большую свободу действий, мистер Паркер. Я знаю, что Вы прошли через некоторые трудности, и переход к новому дому, новой школе — это никогда не бывает легко. Но я ясно дал понять, когда допустил Вас сюда, что Ваше присутствие здесь зависит от только Вас. Особенно сильно от Вашего поведения. Питер уставился на свои колени. Он невероятно сильно хочет поругаться с директором, но сдерживает себя. Задерживает дыхание. Ничего не говорит. — Мистер Паркер, посмотрите на меня. Питер зажмуривается. Только на секунду, чтобы попытаться не думать о крошечном офисном помещении, закрытой двери, узком рабочем столе, отделяющем его от директора. Потом он поднимает глаза. — Это был просто спор, — говорит он. — Позже я пытался извиниться перед Недом. — По словам миссис Уилкокс, это был довольно серьезный спор. Вы не хотите рассказать мне, что это было? Питер пожимает плечами, качая головой. Директор вздыхает. — Ну, Вы здесь не только из-за инцидента в кафетерии. Нам также нужно поговорить и о Ваших оценках. У Вас был такой сильный старт, но последние несколько недель Ваши отметки заметно ухудшились. Я знаю, что Вы кое-что пропустили… — Я болел. — Да, это мне известно. Я имею ввиду, что Вы не прилагаете усилий, чтобы наверстать упущенное. Здесь сложно обучаться, это требует гораздо большего внимания, чем обычная государственная программа. Если Вы не готовы к подобной работе, мы не так уж много сможем сделать для вас… Под оцепенением Питера появляется слабый проблеск ужаса. — Пожалуйста, не выгоняйте меня, — молит Паркер. — Я не могу… школа — это единственное, что я… единственное место… Он прикусывает язык. Но директор даже не шелохнулся. Он складывает руки на столе и без жалости смотрит на Питера сверху вниз, когда говорит: — Если школа действительно так много значит для Вас, мистер Паркер, то вам придется это доказать. Ты должен… Питер сглатывает. — Я думаю… мне нужна помощь. Все так же, как в кафетерии: слова просто слетают с его губ прежде, чем он успеет их осознать или остановить. Как только он понимает, что сказал, тут же замолкает. А что будет с девочками? Мальчик видит, как директор, наконец, смягчается. — Мы можем Вам помочь. Сердце Питера делает болезненный сальто назад. — Вы… вы можете? Есть ли способ, как они могут помочь, не разрушая жизни девочек? Может быть, он что-то упустил, какой-то выход, который он не мог увидеть, потому что был слишком напуган и слишком устал, уверенный, что он один, неспособный ясно думать? Может быть, это как текст на доске на английском. Может быть, буквы только выглядят непонятно, потому что его мозг измотан. Может быть, кто-то сможет ему помочь. — Конечно, — отвечает директор. — У нас есть программа внеклассного обучения. Я найду Вам кого-нибудь из отличников, посмотрим, сможем ли мы вернуть Вас туда, где Вы должны быть. Мы не хотим видеть, как Вы потерпите неудачу, точно так же, как и Вы. Питер закрывает глаза. Все его усилия уходят на то, чтобы не раскачиваться на стуле. — Ладно, — говорит Паркер. — Хорошо, — соглашается мужчина. — Давайте проведем занятие завтра после экскурсии. Но мистер Паркер? Питер открывает глаза. — Считайте это испытанием. У Вас есть множество возможностей — приемный отец, все Ваши учителя и даже одноклассники. Мы все надеемся на Вас. Но никто не сможет Вам помочь, если Вы сами себе не поможете, понимаете? Питер все понимает. Это единственное, что он все время понимал. Он должен сам о себе позаботиться.

***

Угрюмая девушка, которую он встречал на химии и декатлоне, падает на сиденье рядом с Питером в автобусе, а ее плечо натыкается на его и заставляет мальчика вздрогнуть. — Извини, — говорит она и смотрит на него таким спокойным взглядом, что Питер сразу же начинает нервничать. — Кхм, — Питер прижимается к окну, чтобы между ними было как можно больше пространства. — Все… нормально? — Нет, — отвечает она, — на самом деле мне не жаль. Я просто демонстрирую надлежащий этикет. Как и ты вчера. По отношению ко мне. — О, — Питер оглядывается вокруг в поисках подходящего ответа. — Прости? Она искоса смотрит на него. — Я Мишель, — говорит она. — И больше так не делай. Мишель садится на заднее сиденье автобуса, одна. Питер чувствует странное разочарование, глядя ей вслед. Питер видит Неда на три ряда впереди, и его шея краснеет. Питер знает, что Лидс слышал мальчика. Но Нед не оборачивается.

***

В затылке Питера проявляется резкая острая боль. — Ой! — вскрикивает он, и когда протягивает руку, что-то падает на пол рядом с ним. Паук прячется под полкой, заставленной мензурками. Питер дотрагивается до рубца, оставленного пауком, и некоторое время думает, что должен кому-то рассказать. Затем он вспоминает про дополнительные занятия с репетитором, назначенные на завтра. Первая мысль улетучивается. «Если мне повезет, и он был ядовитым», — думает Питер. «Может быть, я умру во сне.» Питер мысленно пытается посмеяться над собственной болезнью. Воображаемый смех звучит фальшиво. Он больше не может сказать, когда иронизирует, даже самому себе. Питер еще раз бросает взгляд на то место, где исчез паук, а затем бежит, чтобы догнать остальных членов группы.