Страх — твой лучший друг и твой злейший враг. Это как огонь. Ты контролируешь огонь — и ты можешь готовить на нём. Ты теряешь над ним контроль — и он спалит всё вокруг и убьет тебя. Майк Тайсон
В шатре довольно душно, даже несмотря на то, что на улице температура ниже нуля. Здесь людей много, и, хотя посторонних не пускают, человек пятнадцать все равно соберется. Каждый второй из них брызжет слюной, пытаясь доказать свою позицию и отстоять свое мнение, из-за чего у Чонгука уже начинает болеть голова, а сам он медленно, но верно начинает вскипать, пытаясь успокоиться. Этих самодовольных индюков усмирить сейчас может лишь отец, но тот отчего-то не спешит. — У них в данный момент численный перевес, нам следует дождаться, когда северные лорды присоединятся к нам, — утверждает лорд До, буквально переходя на крик. Чонгук откидывается на спинку стула. Он с данным мнением, в общем-то, согласен: бросаться в атаку в одиночку при наличии сильных союзников — глупо, однако, знамена под руководством Мина подтянутся лишь спустя три недели, ждать столько времени — непозволительная роскошь, но лучше уж так, чем в первой же битве потерпеть поражение. Они сидят здесь часа три минимум, обсуждая войну, которая уже на пороге стоит и в дверь стучится, и думают открыть сейчас или немного подождать. Младший Чон за это время уже успел утомиться, а лорды и их военачальники все не унимаются, пытаясь найти компромисс, хотя в душе, вероятно, знают, что это у них вряд ли получится: здесь два «или», две крайности — одну нужно выбрать, другую отсечь, ибо между ними нет ничего. Чонгук хмурится, мельком осматривает всех собравшихся, только на отце останавливается — смотрит внимательно, пытаясь все его мысли прочитать, замечает, как эмоции на лице друг друга сменяют, замечает глубокую складку между бровей. Альфа, наконец, отводит взор, а затем цепляет на себе взгляд брата и невозмутимо ему отвечает: глаза в глаза, головы не опуская, лишь на бок ту склоняя и краешком губ усмехаясь. — Нам стоит выдвигаться, — возражает лорду До военачальник отца, недовольно складывая руки на груди, — терять время больше нельзя. Мы сможем закончить войну быстрее, если начнем прямо сейчас. Чонгук хмыкает еле слышно, но Хосок только этого, похоже, и ждет: он щурится и встает из-за стола, громко стукая по дереву ладонями и привлекая всеобщее внимание, заставляя всех тут же утихнуть. — Я согласен с сиром Бао, — комментирует брат. — Кимы не ожидают от нас атаки в данный момент, пусть у них больше людей, но все они сейчас разбросаны по Империи и еще не успели воссоединиться в единую армию. Если мы двинемся сейчас, то сумеем застать их врасплох. Слова Хосока звучат убедительно, вот только… Додумать Чонгуку не дает громкий хлопок в ладоши, который слышится со стороны отца. — На этом и порешим, — произносит тот, грозно обводя всех взглядом. — Отправляемся с рассветом. Лорду Чону никто возражать не решается: все покорно склоняют головы, понимая, что на этом военный совет окончен, и покидают шатер, каждый размышляя о своем. Чонгук остается для того, чтобы попробовать отца переубедить, но тот все возмущения рубит на корню: ни слова не говорит, лишь головой качает и делает предупреждающий жест рукой. Младший Чон не перечит, недовольство свое не показывает — глотает, но в душе все равно темное пламя раздражения разгорается, пугая своими размерами. Чонгук также из шатра выходит, тут же сталкиваясь с братом, но продолжая непоколебимо идти дальше, даже не обращая на него внимания, пока тот не кладет руку альфе на плечо, заставляя остановиться. Чонгук руку Хосока скидывает, становится полубоком и бровь приподнимает, спрашивая, что тому нужно. — О чем ты узнал в Хэиме? Хэим — столица, там можно добыть много интересной информации: где-то подслушать, где-то заплатить, где-то просто глянуть и понять, но младший Чон прекрасно понимает, чем именно интересуется его брат, но карты раскрывать не торопится. Он предпочтет оставить себе козырь, в рукав спрячет не туза — джокера, что любую форму принять сможет, победу одержать даст. — О том, что Хёрим отравила королевская семья, — пожимает плечами Чонгук. — Это и так всем известно, — сквозь зубы проговаривает Хосок. У него ярость через край плещется, незримо землю опаляя — Чонгук видит, чувствует, ощущает, как запах брата сгущается, неприятной горечью на языке оседая, но даже не морщится, только произносит насмешливо, еще больше дров в костер подбрасывая: — Неужели? У Чонгука в глазах тьма беспристрастная, клубящаяся, опутывающая и затуманивающая взор. Она вязкая, будто смола, липкая, черная — весь свет пожирает, в себя впитывая и только разрастаясь. У Хосока в глазах огонь яркий, ослепляющий, готовый на своем пути все сжечь и обратить в пепел. Он беспощадный, неконтролируемый, обжигающий — все вокруг в красный окрашивает, плоть и кровь сжигает, языки пламени переплетает. И тут либо тьма огонь поглотит, либо пламя темноту сожжет — третьего не дано. — Если мы проиграем эту войну, тебя повесят первым, — разлепляет губы Чонгук. — А тебя вторым, — вторит младшему Хосок с той же интонацией, все еще не отводя взгляд. Младший Чон смотрит на него несколько секунд, а затем, словно ни капельки не сомневаясь, уверенно заявляет: — Скорее, я сам воткну клинок себе в сердце, чем это сделает кто-то другой. И уходит, оставляя брата раздумывать над своими словами.***
Чимина бросает то в жар, то в холод. Его будто заживо на костре жарят, на вертель нанизывают и крутят, под пламя огня подставляя, а затем бросают в ледяную воду, прямо под лёд, и оттуда не вынырнуть — только заживо мёрзнуть и задыхаться от недостатка кислорода. Здесь из крайности в крайность: омега то потеет, словно внутри его живой огонь, либо дрожит, замерзая, а сердце его в лёд обращается. Чимину плохо неимоверно: боль дикая, она все тело пронзает и наизнанку душу выворачивает, в предсмертных агониях ту кричать заставляя. Юноша перед собой света не видит: только ту темноту, которая однажды его в свои объятия загребла и отпускать теперь не хочет, всеми силами удерживает, на прочную цепь сажает. Омеге страшно, а звать на помощь некого, с его уст ни одно имя не срывается, только болезненные стоны и крики ужаса. Ему кажется, что Смерть вот-вот его утащит, душу заберёт, а тело напополам косой своей разрубит, ту кровью обагряя. Когда Чимин открывает глаза в первый раз, еле разлепляет веки, голова его кружится, и оценить обстановку он не может, потому что темнота его обратно затаскивает, глаза черными руками закрывая. Во второй раз получается не лучше: омега замечает лишь то, что он лежит на животе на чем-то мягком, а вокруг неприятно пахнет полынью и лечебными травами. В третий раз ему удается очнуться полностью, широко раскрывая глаза и даже не падая обратно в небытие. Юноша аккуратно усаживается на кровати, свешивая ноги, и выпученными глазами осматривает незнакомую комнату. Она обставлена небогато: небольшая кровать, на которой умостился сам омега, книжный шкаф, заполненный до краев — кажется, хозяин этого дома очень любит читать или, по крайней мере, делает вид, — рабочий стол со множеством исписанных бумажек на нем и стеллаж, обставленный различными бутылочками, травами и какими-то лечебными мазями. Омега не сразу замечает, что боль в плече совсем его покинула, а когда осознает, инстинктивно оборачивает голову назад, пытаясь посмотреть на то место, где совсем недавно красовалось «боевое ранение». Вот только его там нет. Юноша удивленно приподнимает брови и выдыхает, оглаживая ладонью совершенно здоровую молочную кожу. Там нет ни шрама, который в любом случае должен был остаться, ни единой царапинки — абсолютно ничего, совершенно обычная кожа. Будто бы и не было этой стрелы в плече, будто и не было той крови, которую Чимин до сих пор на своих руках чувствует, будто бы не было и того ожога, который он своим же кинжалом оставил в попытках остановить кровь. Омеге кажется, что ему мерещится, что все это — очередной глупый сон, что он прямо сейчас очнётся и снова почувствует боль каждой клеточкой тела, металлический привкус на языке ощутит, но ничего такого не случается. Вместо этого Чимин слышит громкий хлопок двери и от неожиданности вздрагивает. Он не пытается спрятаться или притвориться спящим, ведь если бы хозяину данного дома нужно было бы омегу убить, тот бы сейчас здесь не сидел. Вместо этого юноша пристально на дверь смотрит, сканируя того, кто только-только ступил на порог. Это оказывается невысокая девушка. Ее темные волосы заплетены в косу, что выглядит порядком растрепавшейся, на ногах незнакомки охотничьи сапоги, да и все ее одежды в целом подходят для того, чтобы ходить по лесу в поисках добычи: утепленная рубаха, штаны и меховой плащ, концы которого скреплены на груди блестящей брошью. В одной руке девушка держит корзинку с какими-то травами, а другой сжимает тушу убитой птицы — кажется, куропатки. Это создает весьма странное сочетание. У Чимина в голове пролетают отголоски недавнего «приключения», когда он видит лук за спиной у незнакомки. Они смотрят друг на друга несколько секунд, а затем девушка бубнит себе под нос что-то вроде «очнулся-таки». Девушка кладет мясо на стол, а корзину ставит на пол, расстегивает брошь, в которой омега успевает заметить странный силуэт змеи, кусающей себя за хвост, и скидывает плащик. — Откуда ты? — зачем-то спрашивает незнакомка, глядя на Чимина и щуря глаза. Омега не совсем понимает, зачем его спасительнице такая информация, но все же отвечает: — С востока. — Я спрашиваю каков твой дом и кто твой правитель, — уточняет она, в жесте недовольства складывая руки на груди. Разговор получается жутко неловким, а атмосфера вокруг витает напряженная, тяжелая, своим весом давящая и прижимающая к деревянному полу. Чимин смотрит на свою вроде бы спасительницу, и в нем сомнения зарождаются: их столько, что по пальцам не пересчитать. Он пытается незнакомку прочитать, однако, ничего не выходит, ее намерения предугадать слишком сложно, но девушка в любом случае не похожа на бескорыстную спасительницу умирающих. — Зачем ты меня спасла? — вопросом на вопрос отвечает омега, продолжая упрямо смотреть на собеседницу и решая-таки придержать ответ. Девушка хмурится, чему-то усмехается и вновь глаза сужает, беглым взглядом сверху вниз по фигуре юноши пробегаясь. — Ты явно не бедный путник, — констатирует факт она. — Думаю, твой покровитель отдаст за тебя приличную сумму. У Чимина глаза на лоб лезут, а сердце камнем вниз бросается, в пятки уходит да так там и остается. — У меня нет покровителей, — выпаливает омега, пытаясь взять себя в руки, непослушное сердце в ладонях обратно поднять и начать мыслить разумно. Незнакомка ещё раз оценивающе омегу разглядывает, а губы ее трогает противная усмешка. — Так значит, ты сын какого-нибудь лорда, — зловеще улыбается девушка, — тогда мне повезло вдвойне. — За меня ты выкупа не получишь, — Чимин горько хмыкает, заставляя собеседницу свести брови к переносице. Омега вспоминает беспристрастное лицо лорда Има и ещё больше убеждается в своей правоте — альфа за него и копейки не отдаст. У него таких, как Чимин — десятки, если не сотни. И уж точно найдется тот, кого он сможет отправить на Север вместо юноши. — Как твое имя? — интересуется девушка, как-то странно косясь на омегу. — Чимин, — отвечает тот. — Пак Чимин. Она, кажется, напрягает мозг, пытаясь отыскать там хоть одного знатного человека с такой фамилией, но поиски успехом не венчаются. — Мое имя — Минён, и ты теперь мне должен. Чимин кивает, соглашаясь, делает небольшую паузу, а затем обращает свой взор в глаза напротив. — Ты маг? Омега готов поклясться, что на лице его спасительницы ни один мускул не дрогнул, но вот в глазах странная туманная дымка рассеивается, раскрывая все секреты, обнажая страх, что глубоко внутри запрятан. Она медлит, будто обдумывая, что ответить, а затем губы разлепляет и произносит твердо: — Нет. Чимин не верит. Он по себе знает, когда человек врёт, на подсознании ложь за версту чувствует, а здесь ей не пахнет — воняет, и запах этот с густым неприятным запахом полыни мешается, полностью девушку выдавая. К тому же, у юноши нет другого объяснения тому, как на плече его шрама не оказалось. Но вместо того, чтобы все свои догадки высказать, Чимин кивает. — Сколько… — Четыре дня, — перебивает его Минён. Она кивает на стол, предлагая выпить горячий травяной чай, и юноша не отказывает. Они пьют в полной тишине, и лишь под конец Чимин решается её прервать. — Спасибо за мое спасение, — проговаривает он. — Я не знаю, чем отплатить, но… — омега стягивает с пальца единственное золотое кольцо и кидает его девушке. — Думаю, за него можно много выручить. Чимин расспрашивает Минён о том, где они находятся, и выясняет, что оказался прямо перед городскими стенами северной столицы — его пункта назначения. Кроме того, омега узнает, что туда так просто не попасть: нужна специальная грамота, которая разрешила бы вход, личное приглашение лорда или его приближенных и ещё несколько способов, которые ему никак не подходят. На следующий день юноша всё-таки идёт к городским воротам и тут же натыкается на неприязненный взгляд стражников, их охраняющих. Те смотрят на омегу с подозрением, без грамоты пропускать отказываются и вообще грозятся Чимина поколотить, если тот сейчас же не уйдет. Омега, доставая из-за пазухи дорогой кинжал — тот самый запасной — сеет в их душах смуту. Юноше с оружием расставаться не хочется, но делать нечего: ничего дорогого у него больше не осталось, пропускная грамота покоится где-то в карете, куда омега ни за что на свете не вернётся, а в город ему просто необходимо, и подкупить охранников — лучший вариант. Омеге везёт впервые за эти несколько дней: стражники спорят, громко ругаются, но в итоге приходят к единому мнению и соглашаются Чимина пропустить, отворяя перед ним городские ворота. Однако в достижении цели это совсем не помогает, потому что стражники у ворот самого замка его не пускают, а на заявление, что он хочет устроиться работать слугой, только хмыкают и велят убираться подальше. У Чимина нет ни еды, ни воды, ни крова над головой, денег или каких-либо ценных вещей тоже нет. Даже пары монет на снятие комнаты в трактире и то не имеется. Ему приходится ночевать на главной площади, спрятавшись около одной из колонн большого здания. На улице холодно, и омеге, кутающемуся в свои одежды, кажется, что он замёрзнет насмерть, но этого, к счастью или сожалению, не происходит. Юноше бы найти другую работу — хотя бы временную, но его никто не берёт: трактирщик в грубой форме посылает на все четыре стороны света, торговцы на рынке вяло качают головой, а к почтенным господам и вовсе не подобраться. Чимин понимает: ночевать на улице — не вариант. Ещё один раз, и он окоченеет, превратится в глыбу льда и глаз более не откроет. Потому омега всё же заходит в один из трактиров, усаживаясь за самым дальним угловым столиком, где его почти не видно. Здесь жизнь кипит и днём, и ночью: посетители найдутся всегда, из-за чего вероятность того, что юношу в темное время суток прогонят мала, однако, он все же рискует: спать, сидя за столиком в окружении пьяных путников опасно, ибо никогда не знаешь, что они попытаются с тобой сделать. Так проходит три дня, и омега понимает, что надо что-то делать, иначе он, почти добравшись до своей цели, упадет на одной из этих улиц замертво. У Чимина есть опыт выживания на улицах, вот только здесь все по-другому. Он вспоминает слова Ёна о том, что здесь за кражу ты можешь лишиться руки, и поджимает губы. Но юноше ведь не привыкать? Он уже воровал в юности и попался лишь один-единственный раз. Что же, сейчас не справится? И Чимин решается. Он жадно наблюдает за рыночной площадью, а именно — за мясной лавкой. Торговец снует туда-сюда, выполняя заказы. Стражники, дежурящие на площади, смотрят внимательно, оглядывают округу. Омега выходит из своего укрытия, стараясь сделать свой шаг как можно более непринуждённым, подходит к нужной лавке и делает вид, что внимательно рассматривает товар. И вот, когда купец в очередной раз отворачивается, Чимин хватает первую тушу, которую под руку попадается, и бежит что есть мощи. Сзади слышится противное «вор». Оно врезается в спину и чуть не заставляет омегу поскользнуться и упасть. Он бежит по закоулкам города, то и дело сворачивает, но чувствует погоню за собой: городская стража не отстает ни на шаг. В конце концов, удача вновь оказывается не на стороне омеги. Его догоняют и скручивают, больно выворачивая руки назад и скрепляя запястья в кандалы. Чимина волокут в замковое подземелье и оставляют там сидеть за решеткой. Омеге холодно и голодно. Каменный пол кажется ледяным, заставляя мёрзнуть ещё больше. В горле сухо так, будто там находится частичка самой настоящей пустыни, медленно и безжалостно иссушающей изнутри. Перед Чимином железные прутья решетки, и он сразу осознает, что никаких путей для отступления здесь нет. Юноша горько хмыкает, прислоняется к стене, из-за чего вдоль по позвоночнику пробегает стайка мурашек, и осматривается вокруг. Обстановка здесь однозначно скудная: сыро, холодно и темно — ни единого лучика света. Из предметов мебели — ничего, только матрас, на котором омега и располагается, притягивая колени к груди и обхватывая их руками. Он надеется, что его наказанием будет просидеть здесь неделю-две, может чуть больше, но уж никак не лишиться руки. Чимин успевает проклясть всё и вся, в том числе и себя, припоминая, как он согласился на злополучную сделку. Впрочем, омега успокаивает себя тем, что и выбора-то как такового у него не было. Он вспоминает взгляд лорда Има, который ясно намекал на то, что отказы не принимаются, и хмыкает. К удивлению омеги, его кормят два раза в день. Противной похлебкой и куском хлеба, однако этого оказывается достаточно для того, чтобы наесться. Он несколько раз пытается задавать страже вопросы, но те только окидывают хмурым взглядом и уходят, ни слова не проронив. Юноша часто слышит голоса, по темнице разносящиеся, и точно знает, что он здесь не один за свои преступления отсиживается. Через несколько дней, счет которым уже давно потерян, омеге вместе с другими пленниками наконец позволяют покинуть темницу. Их ведут по лестнице, проводят по замковым коридорам, прежде чем они оказываются в главном зале. Чимин от яркого света жмурится, хочет ладонью глаза прикрыть — не получается, руки до сих пор в оковах. Первым желанием становится как следует осмотреть зал, однако омега ни двинуться не может, ни голову в сторону повернуть — его взор фигура в центре приковывает намертво. Там, возвышаясь над всеми, восседает северный лорд. Его темные волосы золотятся в солнечных лучах, пробивающихся сквозь стеклянные окна. Его лицо выглядит абсолютно спокойным и безмятежным, словно это не он сейчас будет приговоры выносить. Его взгляд темных глаз вперед устремлен, он по каждому присутствующему пробегается, ни на секунду не останавливаясь. От лорда Мина аура пугающая исходит: сильная, с ног сбивающая. Чимин не дышит. Ему вообще кажется, что не дышит никто в этом зале, кроме самого Мина. Омега про себя северного лорда с лордом Имом сравнивает и пугается на секунду, когда в голову закрадывается мысль о том, что даже подле его господина атмосфера не такая давящая. Узников одного за другим вперед выводят, а устами Мин Юнги их приговор вершится. Омега не слышит ни единого слова, он будто в пространстве, в вакууме, где ни звука нет — только мысли, лишь томительное ожидание. Сидя в темнице, юноша много сплетен узнал и теперь те его пугают, позади стоят и за плечи обнимают, страха нагоняя. Когда очередь доходит до Чимина, его ведут вперед, затем грубо толкают, и омега падает на колени, больно ударяясь ими о каменный пол и еще больше разрывая одежду. Взгляд его утыкается вниз. Губы трогает легкая усмешка, когда юноша осознает как, наверное, жалко выглядит в грязных изношенных одеждах, перепачканный в грязи, с осунувшимся болезненным лицом и черными подглазинами. Нынешний Пак Чимин совсем не похож на того, кем он был в Мансе — главном городе востока. До его сознания доносятся какие-то отдельные обрывки слов, и Чимин все же решается поднять голову, сталкиваясь с ответным взором темных глаз. Омеге кажется, что Мин Юнги его душу читает как книгу: от корки до корки. Сам же он эту книгу в очах напротив не видит — она на сотни замков закрыта, тысячей цепей обмотана, в сундук положена и в землю от глаз чужих закопана. В его глазах Чимин только свое напуганное отражение видит, на своего двойника смотрит слабого и перед альфой сейчас беспомощного. У северного лорда в глазах будто льдинки острые — они без ножа режут, руки и колени к полу примерзать заставляют, будто подтверждая, что в Мин Юнги живет сам Север. Лорд Мин ему ни слова не говорит, только смотрит изучающе и внимательно стражников слушает, которые об инциденте рассказывают, а затем все также глаза в глаза сухо и безжалостно произносит, губы размыкая: — Пятнадцать ударов кнутом. Иногда Чимину начинает казаться, будто он самой смерти обещан. Омега от нее кровью, потом и слезами откупается, на жизненном пути их роняя, по дороге своей их размазывая, пытаясь судьбу свою отпугнуть, но та не отстает, с каждым шагом ближе становится, Чимина за руку хватает и к бездне ведет, предлагая прогуляться. Смерть за ним по пятам ходит постоянно, словно лучшая подруга, самая верная спутница. Она в любой момент подхватить готова, в себе безвозвратно утопить. Юноша тонуть не хочет: барахтается, задыхаясь, на помощь зовет, однако ни одна душа ни живая, ни мертвая, на зов не идет, умирать оставляя. Юношу волокут во внутренний двор и привязывают к столбу так, что не дернуться. Спину оголяют и готовят кнут. Чимин слышит, как тот воздух рассекает, глаза закрывает, но словно сквозь веки видит, как вокруг собирается толпа. Он чувствует нависшую угрозу каждой клеточкой тела, мысленно просит себя успокоится и заранее губу прикусывает. Будет больно, но для Чимина боль — уже обыденность. Раз. Омега ясно ощущает, как кнут касается спины, кожу на ней раздирая. Его тысячами игл пронзает насквозь, юноша боль чувствует повсеместно. Два. Чимин удары кнутом со стрелами, тело пронзающими, равняет — знает, что это такое не по наслышке. Каждый удар — стрела, которой в ране ковыряются, ту еще больше делая. Юноша закусывает губу, щеку изнутри кусает до крови, но не кричит — звука не издает, хотя те настойчиво вырываются. Он слезы глотает, литься им из глаз не позволяет — свое он уже выплакал. С Чимина будто заживо кожу сдирают, плоть кипятком поливают, а затем режут. На белоснежном снегу вновь кровь алая разбрызгивается, а на спине омеги места живого нет — одна сплошная рана, одно красное месиво, с лоскутами кожи перемешенное. Считать омега перестает где-то на «шести» — цифры до сознания не доходят, вспышками боли крошатся, на осколки, как и сам Чимин, разлетаются. Кнут продолжает отпечатки на некогда гладкой спине оставлять, а юноша во рту неустанно такой привычный металлический привкус чувствует, который на кончике языка оседает. Он сплевывает, с трудом глаза приоткрывает и видит, как ярко-красная клякса на снегу расплывается, а затем хлыст снова рассекает воздух, и Чимин отключается, так и не сумев досчитать до пятнадцати.***
С места, где находится Хосок, открывается прекрасный вид на всё поле, на котором с минуты на минуту клинки начнут свой кровавый танец. Где-то там, за горизонтом солнце только-только восходит, алым заревом низвергая свой свет на погрязшую в грехе и насилии землю. Оно разбрызгивает яркие краски по небу, но альфа отставать не собирается: совсем скоро он сам раскрасит землю красной кровью своих врагов. Он своим мечом, словно кистью, самую красивую картинку нарисует и станет посланником Солнца. Хосок оглядывается. За ним — восемь тысяч воинов, ещё пять — за его младшим братом. Всего их армия сейчас насчитывает тринадцать тысяч человек, и это немногим меньше, чем у Кимов. Альфа уверен, что при хорошо разработанной стратегии, которая, конечно, имеется, победа достанется им, а не королю и его отпрыскам. Это сражение должно задать ритм всей войне, которую было решено пустить на порог раньше, чем войска лорда Мина их догонят. И это будет сокрушительная победа дома Чон. Знамёна с изображением саблезубого тигра грозно развеваются на ветру, Хосок делает жест рукой и рога тут же начинают трубить, оповещая о начале битвы. Многочисленное войско движется вперёд, прямо на своего врага, а альфа скачет впереди, уверенно сидя на верном коне и на ходу обнажая меч. Он искусно танцует с клинком, решительно в руках тот держа, воздух и тела врагов разрезая, обагряя сталь и землю. Альфа несется с огромной скоростью на вороном коне, его рыжие волосы отливают золотым при свете солнечных лучей, сливаются с оттенками неба. Он своих противников сметает, на части крошит и сносит им головы. Палитра Хосока состоит из кроваво-красного — других цветов здесь нет. Кисть его — клинок, холст — земля, а творец — он сам. Альфа крепко меч в ладони сжимает, рубит наискось, затем ещё раз и ещё. Перед его глазами — лица размытые, в его ушах — звуки битвы, на его руках — кровь жертв. Один из умелых воинов противника своим оружием подсекает ноги коню Хосока, заставляя того спешиться и уменьшая шансы на выживание. У альфы в крови адреналин бурлит. Вероятно, поэтому ему удается соображать на лету и подмечать нужные детали. Он скрещивает меч с врагом, слышится громкое «звяк», они несколько секунд смотрят друг другу глаза в глаза, а затем Хосок оружие отводит, совершает обманный маневр и рассекает грудь незнакомому воину. Он хватает щит с одного из трупов и обороняется им, защищаясь от ударов. Войско Кимов вынуждает их отступать шаг за шагом, они пытаются взять их в кольцо, и Хосок абсолютно не понимает, как такое возможно, учитывая, что численное преимущество не должно быть таким уж большим. Однако воинам противников нет ни конца, ни края: они словно стая саранчи несутся вперёд, погребая армию Чонов под собой. Стратегия, казалось бы, идеальная на глазах рушится и пеплом становится, поле сражения усевая. В альфе пламя негодования разгорается. Оно жжется, наружу просится, дымом лёгкие заполняет. Хосок его контролировать не в силах. Пятнадцать лет мог, сейчас — нет. Оно диким огнем душу изнутри воспламеняет, внутренние органы выжигает, кости обугливает, кожу плавит и на воздух вырывается, подпитывается кислородом и распадается ещё больше, в огромный костер превращаясь. У Хосока в голове мелькают детские воспоминания о том, как он впервые огонь в своих руках увидел. Ему тогда было десять. Совсем маленький мальчонка, не знающий основ этого мира, но точно осознающий одно: если узнают — ему несдобровать. Хосока тогда заставляли читать ужасно скучную книгу — он уже даже не помнит, о чем она была — и так уж вышло, что маленькому альфе это жутко не понравилось, он не смог обуздать свой гнев и поджёг ее. Голыми ладонями, из которых вдруг вырвалось ослепляющее пламя. К несчастью Хосока, его заметили: одна из служанок, решившая побеспокоить юного господина и убрать его комнату так невовремя. Альфа знал, что медлить нельзя, знал, что если узнают, его жизнь превратится в Ад, где демоны над ним вечно измываться самыми изощрёнными способами будут. Эта служанка стала его первой жертвой, она на глазах юного Хосока обратилась в пепел, осыпавшийся на каменный пол. С тех пор альфа свой внутренний огонь всеми силами тушил, песком на него сыпал, водой поливал, заморозить пытался. Тот рос вместе с ним, и иногда давал о себе знать, но наружу более не рвался. Маг в этом мире — приговор похуже смертного. Маги опасны — это незыблемая истина. Магов следует держать под контролем, в заточении — это слышится со всех сторон по сей день. Их ненавидят, ненавидят из-за страха пред их силой, из-за того, что эти силы порой самим волшебникам не подвластны. Их называют поцелованными Дьяволом, их боятся. Если в семье рождается маг, он подлежит немедленному изъятию и заточению в Орден. Там волшебников учат обуздывать их силу, там их сажают на короткий поводок. Весь их мир — небольшая башня, коих четыре на каждую из сторон света. Вся их жизнь — Преисподняя. Пламя внутри Хосока сжигает все истины и воспоминания, оно обращает в пепел все вокруг: врагов, соратников, траву под ногами. Оно плавит железо, раскаленные ручейки по полю пуская. Оно кровь альфы лавой заменяет: та струится, по венам течет, ещё больше огонь разжигая. Хосок идёт, а за ним земля выжжена, горы пепла ветер сдувает, унося вдаль. Огонь альфу не трогает: он только гладит, легонько касается, ни ожога не оставляя. Пламя у Хосока внутри вместо сердца: оно ему жизнь даёт, двигаться дальше помогает, но оно же отнимает силы и медленно уничтожает, ведь чем сильнее горишь, тем быстрее сгораешь. Альфа оседает на колени, остатки своих сил теряя. Он слышит топот копыт вдалеке, видит знамёна с изображением дракона и мысленно прощается с жизнью. Эта война для него проиграна.