Во тьме под рукою рука, И броня оперенья легка, Из подземного мира — и вверх, Поверь, я верю, и ты поверь, поверь, поверь «Мельница», «Поверь»
— Берегись! — крикнули позади. Иван отпрыгнул, за спиной у него свистнула здоровенная кривая сабля из дамасской стали, с которой мало кто смог бы обращаться настолько изящно, как могучий Деян Ловрен. Взобравшийся на стену по верёвке человек упал обезглавленным. — Выручил… — благодарно кивнул Иван. Он вдруг запоздало сообразил своей сонной башкой, что кого-то в их компании недостаёт и с тревогой оглядел трупы товарищей невдалеке. — Слушай, а куда делся Цыган? Я думал, он был с тобой на восточной стене… — Ушёл с Лукой. Я… его уговорил… — на перемазанном копотью и кровью грубом лице Деяна читалась неловкость, совершенно несвойственная для человека его склада. — Ээ… каким же образом? — Иван не мог представить, чтобы Хромой Цыган оставил самого близкого человека, да и от него ничего не зависело для спасения друзей тайным путем, как зависело это от Луки. — Неважно. Пусть лучше ненавидит меня, но живёт, — обречённо передёрнул плечами Деян, не собираясь откровенничать. — Оставьте тут дюжину человек и отступайте в донжон! — громко, напоказ, закричал Иван, делая ошарашенной горстке друзей отмашки и корча рожи, чтобы они не обращали на его игру внимания и оставались на местах. Осаждающие должны думать, что защитников здесь намного больше, чем есть на самом деле. — Да! — подхватил сообразительный Матео и тоже заорал погромче, чтобы враги слышали. — Все стягивайтесь в донжон, мы будем сидеть там и ждать подмоги! — Сдавайтесь, разбойники! — прокричали снизу. — Город окончательно взят! Вам никто не поможет, мы подарим вам быструю смерть! — Жаль, что Златко здесь нет, — попытался пошутить Марцело. — Он мог бы вызвать Рамоса на шахматный поединок и выиграть наше спасение, как король Светослав выиграл у дожа Далмацию (1). Ему не впервой. — Нам ещё повезло, что им лень тащить в гору катапульты, — отмахнулся Иван, — иначе вся осада бы кончилась, не начавшись. Да вдобавок на нас бы вперемешку с камнями падали отрубленные головы парней, которые погибли снаружи. — Как-то там раненые Златко и Йосип? — вспомнил Даниэль. — Надеюсь, выживут… уж Колинда с Ивой и остальными их не оставят. Ребята, переодетые в платья, должны были ненадолго смешаться с беженцами Омиша, а потом попытаться доплыть на один из пиратских островов… если таковые ещё останутся пиратскими. О развязке сражений, происходящих на Хваре, Браче и Шолте, оставалось лишь гадать. — Где же ваш главарь? — продолжал кричать (теперь на смеси латыни и хорватского) командор Рамос. — Он хоть знает, что мы одержали победу благодаря вашему предателю по имени Калинич, которого схватили под видом монаха? Второй пленник, которому помог сбежать старикан-сторож, вернулся к вам, или у него хватило ума и он сейчас где-то вольная пташка? Иван устало прикрыл глаза, пытаясь не вспоминать свой и Николы позорный провал и наверняка обречённого из-за них на смерть беднягу Чачича. Сразу три осадных лестницы стукнулись о стены, пираты заметались, пытаясь сбросить лезущих вверх людей. Испанцы и наёмники давно поняли, что с толстыми воротами не сладить и решили взять редеющую горстку защитников числом. У самого края стены, выходящего над обрывом, начал подниматься белый нарамник с алым крестом и знакомый, начищенный до зеркального блеска доспех… — Эй! Я пришёл издалека, чтобы поохотиться на стаю балканских вервульфов! Забить кол вам в грудь, чтобы вы не тревожили добрых людей и вернуть все, что вы награбили с моего корабля прошлым летом! — объявил дон Серхио Рамос Гарсия собственной персоной. — А, я смотрю, ума тебе не хватило, — засмеялся он, увидев Ивана издалека. — Постой, — Деян схватил Матео за шиворот и отбросил, как котёнка, когда тот двинулся было в сторону Рамоса. — Сдерживайте остальных, вы все! Он мой! — А ты что за хрен с горы? — удивился Рамос, разворачиваясь к нему с мечом. Белые зубы Деяна блеснули в полутьме, когда он с яростным воплем бросился вперёд, замахиваясь саблей, которая ещё год назад принадлежала Мохаммеду Салаху, бывшему рабу с венецианской галеи: — Я хрен с горы, который принёс тебе с того света весточку от одного мавра, святоша! Оружие Запада и Востока высекало искры и ударялось о камень с отвратительным скрежетом, когда противники топтались у края пропасти. Лёгкая кольчуга Деяна давала ему больше подвижности, хоть и меньше защиты, а ненависть, которая сжигала его целый год, добавляла сил, несмотря на многочасовой изматывающий бой и мелкие раны. Поднимающийся ветер развевал плащ и тёмные волосы Рамоса, который явился с непокрытой головой — но до неё Деяну добраться никак не удавалось. Сабля скользнула по нагруднику, смахнув с него прикреплённую пальмовую ветвь, та полетела далеко вниз. Но командор Рамос не зря имел за плечами Восьмой Крестовый Поход и заработал свою славу во многих битвах. Он сделал один обманный выпад, второй, вынудив противника качнуться влево, и пнул его в голень остро заточенным носом латного сапога. Деян охнул и на миг потерял равновесие, упав боком на зубец стены. Чудом успел извернуться так, что меч Рамоса глубоко рассёк ему плечо вместо шеи… — Твоё последнее слово, дикарь? Деян выронил саблю, с перекошенным болью лицом осел на колени, запрокинул голову, глядя на торжествующего и уже никуда не спешащего победителя, словно намеревался что-то ответить. Порыв ветра бросил край белого плаща на камень, и здоровая рука Деяна судорожно вцепилась в тонкую шерсть, намотала её на кулак. Он, зарычав, оттолкнулся от зубца всем своим мощным телом и перевалился вниз, увлекая за собой рыцаря. Где-то в предрассветном сумраке их ожидала пасть ущелья, полная острых камней… — Отступаем, братья! — уже непритворно заорал Иван, отбрасывая ставший бесполезным лук и видя, как разъярённые смертью командора испанцы с удвоенной силой рванулись через стены. — Все в башню! Прочная дверь донжона должна была выдержать какое-то время, но чтобы добраться до неё, требовалось расплатиться ещё многими жизнями. Оба тёзки Ивана — Перишич и Стринич, вместе с Марко (или Андреем… он не успел различить, впрочем, Андрея или Марко только что зарубили в другой стороне) оказались отрезаны основной волной нападающих, которая спрыгнула во двор. Даниэль, будучи единым целым с Домагоем, размахивал топором деловито и спокойно, кося врагов, словно рубил дрова для кухни Ивы. Он и занимался бы этим через часок, на обычном, мирном для неприступного Омиша рассвете, а затем, как водится, получил бы от кухарки первую свежеиспечённую лепёшку. Он и Домагой отступали последними, и, наверное, успели бы добежать в башню оба... но вдруг Даниэль поскользнулся, наступив на выпущенные кишки мертвеца, неуклюже упал на одно колено. Кольцо врагов сомкнулось, и через несколько мгновений меч наёмника вышел из его спины… Иван дёрнул неистово сопротивляющегося Домагоя за пояс на себя, Марцело и Матео спешно захлопнули дверь, из последних сил двигая тяжелые засовы. …Башня казалась нежилой и слишком огромной для четырёх человек, последних, кто остался в живых. Они дополнительно забаррикадировали дверь двумя увесистыми сундуками чёрного дерева, бесцеремонно сбросив их вместе с ценным содержимым прямо со второго этажа, и рухнули отдыхать, кто где стоял. — Я просил отца Марио быстренько меня окрестить перед побегом, пока все собирались… — глухо говорил Домагой кому-то рядом, пока Иван тупо разглядывал прожилки камней в стене. — Зачем? Ты же, когда сидишь на вёслах, горланишь такие песенки про христиан, что чайки от стыда падают, — удивился Матео. — Потому что иначе мы с Дани не встретимся, а так — оказались бы в вашем аду на одной сковородке. — А он что? — Сказал, что я дураком родился, дураком и помру, обнял меня и ушёл. Дверь грохнула под натиском тарана. Значит, проникшие по стенам солдаты уже открыли ворота соратникам и успели подтащить к башне свою любимую игрушку. Ивану пора спускаться вниз и покончить со всем этим, как прошептал ему на ухо умирающий Дарио. «Чтоб его черти ебали…» — Верёвка есть? — встрепенулся Домагой. — Держи, — запасливый Марцело отцепил от пояса немаленький моток. — Повеситься решил, что ли? Тот не ответил, убегая на верхний этаж. «Где окна достаточно широки, чтобы спуститься», — догадался Иван. Пока друзья открывали люк, ведущий в подземелье, он, не удержавшись, подошёл к маленькому окну. Надо же, тучи всё-таки нагнало, уже начинался дождь, а может и гроза, но грома за ударами тарана не было слышно. Как же жаль, что нельзя подставить лицо под прохладные капли… Через полминуты он увидел, как худощавая фигура в узорчатой красно-белой безрукавке по-звериному мягко спрыгнула сверху, оказавшись под прикрытием угла от врагов, которые сгрудились у двери с тяжёлым тараном. Трупы они оттащили в сторону, чтобы не мешали, и Иван видел распростёртое тело Даниэля. Другие солдаты прочёсывали двор и внутренние постройки, третьи снимали с мертвецов сапоги, украшения и доброе оружие. Домагой склонился над своим побратимом так низко, что косы обмакнулись в лужу крови, закрыл ему глаза и поцеловал в лоб. Затем смочил пальцы кровью Даниэля и провёл ими по своему лицу, рисуя варварскую раскраску. Домагоя уже заметили, раздались крики, солдаты двинулись к нему, беря в полукольцо. Он взял в правую руку свой короткий меч, левой поднял чей-то ещё. Раскинул руки и расхохотался им в лицо, ощерившись: — Ну же! Подходите!..***
— Модрич, ну давай же! — Нет… отстань… — простонал Лука, чувствуя, как чьи-то сильные руки настойчиво трясут его, приводя в сознание, и это не те руки, которые он хотел ощутить на себе. Лица Олича, Деяна, Мохаммеда, Матео — всех, кто умер давно, и всех, кто умирал наверху сейчас, таяли вместе со светлым воспоминанием юности. И надо всеми стояло ещё одно лицо… Во рту вместо морской соли был привкус земли и крови из-за прикушенного языка, вместо солнечного света и ветра вокруг была душная темнота, слабо разгоняемая огнями. И почувствовал себя Лука мёртвым, а не живым, когда вернулись ненавистные воспоминания о происходящем. Голова загудела от очередной пощёчины. — Шиме, сынок, хорош его бить, он очнулся, — с облегчением проскрипел Дед Борис. Позади слышались взволнованные возгласы, никому не улыбалось застрять здесь из-за провожатого. Лука заморгал, видя над собой в тусклом свете встревоженного Цыгана и покачивающиеся золотые кольца в его ушах. Вскинулся в страхе: — Я долго так лежал?.. Вы ничего там, снаружи не слышали? — Что мы должны были услышать? Ангельское пение? Мы в глубине горы, тут тихо, как в гробу, — ответил Цыган, заботливо помогая ему подняться. — Ты свалился и несколько минут был без сознания. «Встань и иди. Выполняй свой проклятый долг. Выводи, плыви, собирай всех заново, командуй… надежда неретвинского края». — Пойдёмте быстрее, — вздохнул Лука, беря факел и снова возглавляя процессию. Ещё две развилки были впереди — сырые, влажно пахнущие стены, они шли уже под речной отмелью. Наконец, дорога закончилась. Отец Марио с его недюжинной силой помог Луке налечь на камень, который закрывал выход, и толпа беглецов увидела серую стену дождя в затянувшихся предутренних сумерках. — Вон там дальше начинается тропка через гору и на северо-востоке бухта под Рогатой скалой. Вы ведь знаете дорогу? — спросил Лука, запрокинув голову к небу и ловя ртом невероятно вкусные дождевые капли, стараясь запомнить их навсегда. — Знаю, — сказал отец Марио, заглядывая в свой шевелящийся и мяукающий мешок. — Не задохнулись, Божьи твари? Ну и хорошо… Как будем в безопасности — отслужу панихиду по всем павшим сегодня братьям. Лука перевесил сумку с письмами и картами Дарио на плечо Цыгана, тот уставился на неё, озадаченно вскинув брови. Потом посмотрел своими тёмными скорбными глазами в лицо Луке и медленно, понимающе кивнул. Лука порывисто обнял друзей и шагнул обратно под земляной свод. — Добавьте и меня в поминальный список!***
Обширное подземелье Пеовицы было разделено на подвалы для хозяйственных надобностей — бани и запасов провизии, и отдельно — для награбленного. Во второй половине тянулись бочки с пряностями, сундуки с оружием и драгоценностями, редкими тканями и мехами, монетами с разных концов света. Иногда зимними вечерами, когда шторма не давали выходить в море, в большом зале у очага собиралась скучающая компания, которой надоедало просто пить. Мохаммед, когда он был жив, или образованный Милан, или сам Иван разгадывали изображенное на старинных монетах, рассказывали друзьям истории о выгравированных там правителях и их дальних странах, играли в загадки. В последний раз Иван нашёл фиванскую монету, отчеканенную ещё до Рождества Христова и рассказывал про состоявший из пар любовников Священный Отряд (2). Ребята слушали с солёными шутками, а под конец рассказа, узнав о том, что в последней битве ни один не бросил любимого и не побежал, восхищённо качали головами. Лука так смотрел на Ивана поверх пивной кружки, что дыхание перехватывало, а в штанах становилось тесно. Это воспоминание мелькнуло и растаяло за образом помертвевшего от горя лица Луки, когда тот в последний раз обернулся к Ивану, уходя. Испанцы на славу поживятся в захваченном Омише, в усадьбе Качичей внизу, однако здешнее добро им не достанется. Но взорвать секретный бочонок, который лишь недавно перевёз сюда Перишич из схрона на острове Хвар, где он пролежал все эти годы, забытый князем Здравко, нужно не ради этого. А чтобы враги не прочесали горы и побережье, по суше и на кораблях, когда поймут, что больше половины пиратов куда-то исчезли. Пусть думают, что большинство защитников попрятались под башней и там решили взять в ад компанию. И взорвать требовалось далеко не сразу, чтобы Лука успел… чтобы Лука и остальные успели уйти далеко по ходу, и он не осыпался от взрыва им на головы, не то Иван совершил бы самое нелепое спасание ближнего своего в истории. Он понятия не имел, насколько мощным окажется этот взрыв и не желал рисковать. …Иван и Матео, последние выжившие, бежали по коридору подземелья, преследуемые солдатами. Если бы не замешкались, зажигая чёртов факел, то не потеряли бы драгоценные секунды и Марцело. Влетели за поворот, запыхавшись, вот и последняя дверь… бочонок находился в том же зале, что и тайный ход. Иван сунул взятый с тела Дарио ключ в замочную скважину, отсчитывая обороты, Матео стоял за его спиной, с оружием наизготовку. Совсем рядом раздался эхом отражающийся от стен топот кованых сапог, возглас на испанском, резкий вдох Матео и знакомый звук арбалетного болта, который с хрустом входит в плоть. Иван успел крутануться с мечом, едва-едва отбил несколько ударов испанца, прежде чем удалось зарубить сволочь. Матео лежал у ног, под левой ключицей у него торчал болт, и наверняка предназначался он Ивану. Внезапно Иван почувствовал, как по правому бедру течёт что-то тёплое и ощутил нелепый детский стыд, что ему только обоссаться недоставало для достойного завершения этой ночи и жизни. Но через секунду нога его подломилась и пришла жгучая боль. Достал-таки испанец… Матео поднял на Ивана помутившиеся глаза. — Я бы предпочёл умереть, заслоняя его… не тебя... — простонал юноша на предпоследнем выдохе. Иван толкнул наконец-то открывшуюся треклятую дверь, почти вполз внутрь и задвинул засов, скрючившись червяком. От усилия и боли перед глазами плясали пятна, расцвечивая темноту. Факел он забыл, но плевать, здесь ему хватит и огнива, которым он подожжёт «шайтан-зерно». Бочонок в нише соседней стены, тут пусто и на ощупь не ошибёшься. Холодно… это не холод подземелья, слишком много крови вытекло, он с ужасом почувствовал, как трясутся и не слушаются руки, которыми он пытается перевязать рану. «Господи, пока мои друзья кругом умирали, тянули время, я так старался выжить, чтобы успеть сюда, я же не могу, не имею права умереть в одном шаге…»***
…Сейчас, когда Луку не ограничивал замедленный шаг раненых спутников, он опрометью бежал назад, вверх, на подгибающихся от усталости ногах, иногда спотыкаясь и с размаху падая так, что вышибало дыхание, поднимаясь, не чувствуя боли и не сбавляя скорости. По-прежнему была тишина, в которой самым громким звуком оставался стук сердца в ушах Луки, и он молился, чтобы не услышать ничего иного. Факел погас при очередном падении, огниво Лука обронил где-то раньше. Он помнил развилки на ощупь, он не вправе был сейчас ошибиться… Пока наверху не было слышно взрыва, для него всё ещё оставался хоть какой-то смысл торопиться, его последняя необходимость жить. Он вывалился из одной кромешной тьмы в другую, пахнущую кровью, в зал подземелья, и тут же услышал стон Ивана: — Кто здесь? — Иван?.. Лука пополз, нащупал его лежащее тело, скользнул рукой по открытой ране на бедре. Яростно выматерился, сорвал свой кушак и старательно, вспоминая наставления Деда Бориса, наложил вслепую жгут. — Зачем, Пресвятая Богородица… ну зачем ты вернулся? — в слабом голосе Ивана был ужас пополам с радостью, его холодные руки метнулись по лицу и плечам Луки. — Я вернулся к тебе, — прошептал Лука, с трепетом погладив заросшую щёку, обводя пальцами невидимое красивое лицо, знакомое до последней чёрточки. — Марцело, Князь с Дани, Деян… Матео дважды спас меня… все двадцать мертвы. Только мы с тобой остались. — Знаю. А там все выбрались наружу. И аж обоих котов прихватили, ты представляешь?.. — всё невысказанное за долгие годы душило сейчас Луку изнутри, не находя выхода. — Здорово... — пробормотал Иван. — Что на меня капает? Ты плачешь? — Я бы соврал, что это дождь, да жаль, что мы в каменном мешке, а дождь снаружи… Потерпи, щас я тебя к стене дотащу, — Лука подхватил его под мышки и поволок к бочонку, стараясь причинить как можно меньше боли. Если бы Дарио последним приказом поменял их местами, наверняка Иван бы донёс Луку на руках. За дверью слышались голоса, удары, но она была окована таким слоем железных полос, что в ближайшие минуты её не выломают, а больше им с Иваном ничего для счастья и не надо... Лука отпустил Ивана и поддел крышку с заветного бочонка кинжалом, не беспокоясь о зазубринах на любимом оружии, которое больше не понадобится. Разнёсся странный запах. Забавно, они вдвоём отыскали свою будущую смерть в первом совместном абордаже… «Когда-нибудь это начнут часто возить с Востока, а потом и у нас научатся изготовлять, — вспомнились ему слова Дарио, — и тогда сражения станут совсем другими, исчезнет честная рубка мечом к мечу. Да и я человек неучёный, не рискну связываться с этой дрянью без крайней необходимости. Что-то не хочется мне улететь вместе с врагами на небеса, распугав своей подожжённой задницей всех ангелочков». Лука прислонился спиной к холодному камню, бережно усадил Ивана к себе на колени боком, чтобы хоть немного согреть, да и тот сможет его обнимать, насколько ещё хватает сил. — Я думал, что никогда больше тебя не увижу… — Всё верно, ты и не видишь, — усмехнулся Иван, утыкаясь лицом ему в макушку и раздувая волосы тяжёлым прерывистым дыханием. — И я тебя… — А как ты поджигать-то собирался? Я просрал огниво. Только не говори, что ты тоже? — испуганно спохватился Лука. — Я не такой растеряха, как ты. В поясном кармашке справа пошарь… Ты что-то не там шаришь… — Боже мой, я был таким идиотом всё это время, а мог бы первым делом любоваться на тебя по утрам. Вытворять с тобой такое, что Цыган с Деяном бы покраснели и померли от зависти, — с горечью прошептал Лука, доставая огниво и сжимая сильное тело Ивана сквозь влажную от крови и пота грубую материю. Можно было уже не стыдиться никаких откровений. — Я полжизни боялся кого-то любить, потому что любимые умирают, я и друзей-то с трудом подпускал. Устроить игру в братьев, чтобы не дать себе впасть в инцест — курам на смех. Зачем только я втянул тебя в это братотворение и мы потеряли столько времени… прости меня! — Я же понимал, зачем… Сам в это полез, потому что боялся превратить верную дружбу во что-то иное… ну и смущался греха, — болезненно выдохнул в темноте Иван. — Да если бы не рана, я прямо здесь и сейчас мог бы тебя разложить, пока они ломятся… Время терпит, у нас вышла бы самая весёлая смерть на свете! — Господи, ну всё-то у нас некстати, а? — невольно фыркнул Лука, вообразив себе эту картину. — Угу. Не разругайся я с тобой, когда нас хотели послать на разведку в Дубровник — никакой беды не случилось бы… все могли остаться живы… — Ивана била крупная дрожь, он судорожно цеплялся за Луку так, что было больно. — Тссс… Уже ничего не важно, кроме нас двоих, — Лука нежно укачивал его, как большого ребенка, и сам впервые за долгое время чувствовал удивительное умиротворение. — Всё хорошо, мой Иванко, теперь всё хорошо… — Ага… После трёх ударов кремня о кресало трут загорелся. Слабенькое пламя осветило усталую улыбку, просиявшую на лице Ивана, отразилось в ясных глазах, позолотило его волосы. Лука полюбовался немножко и дал Ивану насмотреться на себя, затем переплёл с ним пальцы, прижался к сухим губам и не глядя бросил трут на мелкие чёрные зернышки.