Альквалондис.

      Хисильмэ открыла глаза. Прислушалась. Тихо. Она бесшумно выскользнула в коридор. Стопы едва касались ступеней, а те из них, которые имели обыкновение ворчать, она переступала. На миг замерла, проникаясь жизнью корабля. Тихо.       Пройдя в сумерках слабоосвещённого коридора по ковру, ласкавшему босые ноги мягким ворсом, она юркнула за дверь штульца. В это время из коридора послышались звуки. Хисильмэ скрылась в гальюне.       Серебряная рыба махнула хвостом, и дверь в штульц отворилась.       — А, Тьелко, это ты, — раздался знакомый мужской голос. Святые Валар!       Повезло, что у этого Тьелко тоже светлые волосы. Ведь её голову видно над дверью.       — …       — Извини, что мешаю. Я думал, ты спишь… Всё нормально?       — …       — Может, из-за сырых устриц?       — …       — …Ладно, уже ухожу. И я не издеваюсь, правда.       Раздался тихий глухой звук закрывающейся двери. Хисильмэ выдохнула, приложив руку к груди — того и гляди выпрыгнет сердце.       Охладив лицо водой из умывальника, она взглянула в зеркало. Отражение блестело огромными глазами на бледном лице. Румянец казался чужим.       Где-то поблизости простонала чайка.             «Прости, атар. Прости, нана. Мы скоро увидимся».       Возвращаясь по коридору, она зажгла все светильники, укреплённые на стене. И, снимая их, один за другим, опрокинула на пол.       Пламя быстро набирало аппетит на том ковре, что ткала когда-то она с матушкой. Хисильмэ отпрянула от огня, потянувшего к ней свои горячие щупальца. Взбежав по лестнице на верхнюю палубу, она забилась в самый угол кормы.       «Что теперь?»       Она запрыгнула на планшир, едва не оступившись. Судно сильно раскачивалось, а гладкая поверхность дерева скользила от влаги. Внизу волновались и росли потемневшие волны.       Стая белых кораблей-лебедей плывёт следом стройным косяком. Белоснежные крылья парусов слабо сияют в беззвёздном мраке.       Что изменится, если погибнет лишь один экипаж нолдор?       И даже если все они погибнут?             «Я иду к вам, атар, нана, торонья».       Закрыв глаза ладонями, она заплакала, но так и не смогла сделать шаг вперёд.       Судно уже гудело от криков и суеты, а она, сопротивляясь ветру, вглядывалась туда, где небо срослось с морем в одну непроглядную черноту.       Вдруг сильные руки схватили её за ноги, стащили с планшира. вниз. И это была не Уинен.       Она тщетно силится разнять крепкую хватку под грудью. Слышен треск шёлкового платья; жемчужины, одна за другой, ударяются о белый пол и раскатываются в разные стороны. Брыкаясь, как ребёнок в шальной игре, она вырвалась или нарочно была выпущена, резкая боль пронзила коленку и локоть. Нолдо намотал на кулак девичьи волосы и поволок по полу, не давая встать на ноги.       Дотащив Хисильмэ до лестницы, он отпустил волосы. Воспользовавшись свободой, она ринулась наутёк, но светловолосый нолдо преградил путь. Отброшенная слишком сильным отпором, Хисильмэ упала, несколько раз пол поменялся с потолком, а потом — темнота.

***

      — Что, Моргот побери, происходит?! — вознегодовал Феанаро. — Отвечай, Тьелкормо!       Не дожидаясь объяснений, Майтимо ринулся к эльдиэ, и, склонясь над бездыханным телом, аккуратно взял её руку и закрыл глаза.       — Она вне себя, — сказал он, оценивая внушительную ссадину на виске.       — Эта — не заслуживает твоей доброты, брат! Это она устроила нам светопреставление! Угостила огоньком и решила махнуть в гости к Уинен! Но я остановил её. Думала, легко отделается…       — Я сам в состоянии решить, кто заслуживает моей доброты, а кто — нет! — ответил Майтимо. В груди росла ярость на Тьелко, так быстро превратившегося из охотника в убийцу и истязателя. — Безоружная хрупкая дева — достойный соперник, не так ли? Думаешь, она пожар затеяла, чтобы душеньку потешить, от скуки?!       Майтимо бережно приподнял маленькое изящное тело, взял на руки, стараясь удобнее устроить её голову на своей груди, и ушёл без объяснений.       — Тьелкормо, убери здесь всё. Амбаруссар, идите наверх, — отдал распоряжения Феанаро. — Остальные, кто хочет, можете помочь Тьелкормо.       — Да, отец, — Тьелко потупил взор и опустил голову, но костяшки сжатых кулаков побелели.